Текст книги "Рождение Клеста (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

А мы всё-таки – герои!

В село мы приехали ни свет, ни заря. Обративши взоры к храму, мы чинно осенили себя знаком Пресветлого. Я окончательно проснулся, хотя вид имел изрядно помятый, словно всю ночь гудел по девкам и кабакам; солнце стояло уже высоко – по крестьянским меркам.

Селение стояло перед нами притихшее, словно пришибленное. Война и его краем задела, сразу понятно: домашняя живность на дороге вольготно не шныряет. Народец местный, однако, запуган пока ещё не до икоты: из-за плетней на нас посматривали со смелым любопытством, проявляя живой интерес.

Вот чего я никак не ожидал, так это того, что встречать нас выйдет сам староста. Интересный был такой мужичок: сразу видно, что в этой деревне он в авторитете. Рубаха – не самая безнадёжная, а на голове – хоть засаленный, но картуз. Подпоясан вышитым ремешком, а не просто пеньковой верёвочкой. На ногах – обувка из кожаных ремешков, напоминающая наши военные сандалии, а не лапти лыковые, как у босяков. На лице – мягкая рыжеватая щетина, которая сворачивалась в колечки. Руки он держал за спиной, а глаза, наклонив голову, прищурил так, словно решал про себя: то ли сразу начать над нами глумиться, то ли уважение проявить.

– А кто ж вы такие будете? – спросил этот яркий персонаж напористо и голову переложил на другое плечо. – Откель такие красивые?

Ясное дело: намекал он на солнышкины амулеты, висевшие сегодня на её груди с особым изяществом. Как это у этих женщин так получается???

– Из Гренплеса мы, – ответил я.

Он сразу же переключил всё внимание на меня:

– А к нам зачем пожаловали?

– Мы тут проездом. Мы едем дальше, – и я назвал ложный конечный пункт. – Голодуха в городе, жрать нечего, а работы не стало.

– Ну-ну, – насмешливо отозвался авторитет и кивнул на девушку. – А побрякушки такие зачем нацепила?

– У меня сестра – ведунья, – ответил я с нажимом. – Людей лечить умеет. Хотите, за еду мы вам вылечим кого-нибудь? Больные есть в селе?

Мужик не торопился отвечать, осматривая нашу компанию.

– А это кто? – кивнул он на Малька.

– Свояк мой, муж сестры, – ляпнул я, чтобы не тянуть с ответом, которого у меня в запасе не имелось: ведь Малёк с вожжами в руках на слабоумного никак не походил…

Мой друг едва с облучка не свалился, а Солнышко издала некий звук, в последний миг догадавшись, что меня вот тут, на глазах старосты, убивать нельзя ни в коем случае.

Да? – староста недоверчиво оглядел новоиспеченных новобрачных, покосившись на рожицу Малька, семейными тяготами никак не изнурённую.

Конечно, салаги ещё: совсем недавно брачное таинство приняли. За месяц до начала войны, – вот такое мне подвернулось на язык оправдание.

Малёк поперхнулся, прокашлялся. Мужик уставился на него.

– Мы, это… – другу пришлось оправдываться за то, что привлёк к себе внимание. – Мы того… Жена у меня вылечить может любую хворь, честное слово. А я помочь смогу, если что… Дрова там нарубить…

Староста осклабился, освободил руки и сдвинул картуз на лоб:

– Завсегда, мил человек, в таком желании пособить могем. Есть тут у нас баба одна: мужик у неё то ли на войну ушёл, то ли совсем сбежал. Дровишек ей мы нашим обчеством сообразили, а вот нарубить их руки никак не доходят. Сенокос, понимаешь: все мужики – в поле, целыми днями. Оплату деньгами от неё ждать не надо, но покормит.

– Вот и хорошо! – ответил я с воодушевлением. – Мы ж понимаем, что сейчас с деньгой у всех туго: у самих нет ни шиша.

– Ну, тады давай за мной, – он развернулся и потопал по улице, не оглядываясь.

Малёк стронул Милягу, и за нашей телегой побежала гурьба говорливых восторженных ребятишек, глядящих на Солнышку во все глаза и бурно обсуждающих её ведьминскую сущность, ни капельки нас не стесняясь. Это именно они к нам старосту привели, а теперь упорно увязались следом, в кои веки получив необычное развлечение.

– Вам, ребятки, вот сюда, – староста кивнул на ворота очередного дома, попавшегося нам на пути. – А девица ваша пусть со мной топает. Покажу ей свою супругу: хворает она по женской части. Вот и посмотрим, какая она такая у вас знахарка…

Раз начальство говорит – нужно слушаться. Мы въехали во двор, а Солнышко соскочила и пошла за мужиком, весело помахав нам (Мальку?) на прощанье и успев состроить мне многообещающую гримасу: вот подожди, встретимся ещё вечером…

– Нет, ну ты даёшь! – многозначительно глянул на меня Малёк. – Женил нас мигом. Ты что, не знаешь, чем такие шутки грозят от Пресветлого?

Знал, конечно: враньё в том, что касается принятия брачного таинства, посвящения в дитя Пресветлого и факта «смертного успения», – никак не приветствуется. Узнает об этом кто-то из храмовых служителей – из списка детей Его тебя исключит. Т. е., ни жениться потом, ни умереть по-человечески тебе не дадут.

– Но вы же меня не спалите? – ответил я шутливо вопросом на вопрос.

– Дурак ты, – ответил Малёк. – Зачем об этом спрашиваешь?

Он помолчал. Потом продолжил:

– Вот кончится война – обязательно на ней женюсь. По-настоящему.

Хорошо, что мы уже с телеги слезли, а то я ведь мог и свалиться от таких слов.

– Кто, ты?!!

– А я что, хуже других, что ли? Так ведь все люди женятся, когда-нибудь. А где же мне другую, лучше, найти? И, это… я у неё первый мужчина был. А это много значит.

Да уж, тот денёк выдался богатым на сюрпризы…

Вот с таким вытянувшимся лицом я и предстал перед солдаткой (или соломенной вдовицей?), и сразу же решил, что её муж, конечно же, от неё сбежал.

Нет, уродиной она не казалась, хотя и была худосочной. Но очень уж сварливо разговаривала, и нудела, и ныла рядом с нами, каково ей, безмужней, трудно живётся с четырьмя детишками, а и был муж – так всё норовил хлебнуть лишнего, и работать его никак не заставишь. За полдня работы от такой болтовни мне и самому захотелось напиться вдрызг так, чтобы забыться потом на сутки.

Мы, городские, привыкли к тому, что дрова приходят во двор уже в форме аккуратных, почти гладких чурбаков примерно равной длины – на обычную в наших краях глубину печи. А тут вдруг оказалось, что «дрова» – это почти целые деревья, с небрежно срубленными сучьями, т. е. нам светила работёнка, как в учебном лагере, где мы прошли полный курс кухонного прислужника.

Хозяйка, не догадываясь про наше изумление, показала на кОзлы:

– Вот они тут у меня стоят, а пила – в сарае.

Пилить хлысты нам доводилось, вот только ростом мы с Мальком сильно отличались. А из-за этого орудовать двуручной пилой оказалось неудобно, и мы лишнюю силу потеряли. Одним словом, измотались изрядно, еле на ногах стояли.

Кое-как запихнув в себя варёную картошку с квашеной капустой на обед, который сопровождался продолжением чёрного нытья, мы с другом, осоловевшие и окосевшие, покатили к дому старосты.

– Отдать бы её в нихельскую сотню, – не выдержал Малёк, когда мы отъехали от дома вдовицы подальше. – Вся сотня за неделю сляжет. И нам, глядишь, полегчало бы.

– Злой ты, – рассмеялся я, потирая болезненно ноющий висок, как будто в драке мне по нему врезали. – Хотя баба, конечно, стерва хоть куда… Да и хрен с ней. Пошли лучше твою жену выручать: как там она эти женские болезни лечит? Может, нам уже отсюда сваливать пора, пока нас на вилы не подняли?

Шутки шутками, а я что-то сомневался, что с таким дотошным и недоверчивым мужиком наша Солнышко сумеет провернуть своё врачевание с помощью бабкиных заговоров и всяких немудрёных стишков. В груди у меня прямо-таки свербило, словно мы отправили девушку в бой, зная, что нет у неё должной подготовки.

С замирание сердца я въехал во двор старосты. Торопливо соскочил с телеги и почти бегом поспешил в дом, обгоняя «верного супруга», не обращая внимания на собачий лай дворового пса, осатаневшего от такой наглой прыти, позабыв про горшки с бесценным грузом; Малёк небрежно намотал вожжи на столбик крыльца и пошёл в дом безо всякой спешки, вразвалочку.

Наша рыжая Солнышко пила чай с большими круглыми плоскими лепёшками, весело и непринуждённо болтая с хозяевами, а те, рот раскрыв, только охали и ахали, глядя на неё глазами размером с то самое чайное блюдце. Я тоже невольно раскрыл рот от изумления: во даёт, а?! Несмотря на своё ведьминское одеяние, она тогда никак на ведунью не походила, а стала, как говорится, душой компании.

– А, дровосеки пожаловали, – поприветствовал нас староста, причём почти без сарказма, а почти что уважительно. – Ну, проходите: давайте чай пить. У вдовицысирой, известное дело, разносолы небогаты…

Я опять уснул, и это мне всё снится???

Меня в спину подтолкнул вошедший Малёк, и я признал, что никакой это не сон, а удивительная явь.

Когда солдата зовут к столу – ему ли тут теряться? Мы, уставшие, не чинясь, сели на последние свободные места – перед нами хозяйка мигом выставила глиняные кружки, куда мы набулькали ароматный заваренный кипяток, а заодно подтянули к себе по тонкой чайной лепёшке.

– Подруга ваша про ваше геройство нам всё рассказала… – начал староста, но так, как будто хотел, чтобы окончание рассказа завершили именно мы.

Я чуть чаем не поперхнулся и уставился на нашу Солнышку многообещающим убийственным взглядом. Она скромно потупила глазки, прикрыв их пушистыми рыжими ресничками. И что, извините меня, мне нужно рассказать этим жадно внимающим селянам??? Про то, как я придумал уничтожить три стенобитных орудия? – чтобы завтра об этом знала вся деревня, послезавтра – вся округа, а через два дня за мной охотились все нихельцы, желая получить в свои руки если не всего меня целиком, то хотя бы мою голову? Очень вовремя для меня была эта охота, особенно с нашим-то грузом…

По нашей легенде, придуманной Ухватом, выходило, что мы – обычные ребята, которые не знают, с какой стороны за меч хвататься, и поэтому никаких героических историй в моём запасе не имелось. Я, например, как будто бы работал в Гренплесе подмастерьем у гончара (я и правда когда-то занимался такой работой, и даже глину от песка на ощупь отличаю). А от меня вдруг требуют рассказов о подвигах?!

Я прокашлялся в полной растерянности:

– Да мы, это… чего уж там…

– Да не стесняйтесь вы! – заулыбалась пышная хозяйка. – Эка страсть-то была! А вы – настоящие герои! Раненых помогали оттаскивать и перевязывать, воду для них носили.

– Подумаешь! Так это ж бабское дело! – ляпнул я, невольно расслабившись. – Ну, то есть… я хотел сказать, что тут совсем ничего такого и нет. Это ж не сражаться тебе – тут же не убьют. А вода – а что вода? Бочку из колодца начерпал, а потом лошадь сама её тащит. Ничего геройского.

Солнышко зыркнула на меня с яростным молчаливым возмущением.

– Так ведь там стрелы летали, как мухи! – всплеснула баба своими крупными руками, тяжко охнув. – И камни ещё швыряли в вас, и бочки горящие… Вот страсти какие – не приведи, Господи! Как же «не убьют»? Запросто ведь убить могло!

– А, вы про это… Ну, наверное, могло и убить. Не знаю, не думал, – смутился я, действительно, так глубоко на эту тему не думавший.

Один раз я видел и понимал, что Солнышку могло зашибить камнями, и даже пытался отогнать дурёху подальше. Но не каждую же минуту думать, кого там из фельдшеров может убить и каким образом… Вот нас-то могло, да ещё как – в любой миг!

– Да что там рассказывать! – махнул я отчаянно рукой. – Город всё равно сдали. Ну, помогли мы немножко раненым – и что тут такого? Нас попросили – мы помогали. Вы бы на нашем месте сделали то же самое.

«Лесть – это та пища, которую скушает любой человек. Воин никогда не должен питаться лестью, но и не должен забывать, что её можно использовать в свою пользу, располагая к себе нужного человека,»– похвалил меня Учитель.

Детишки за столом стали шумно спорить, кто из них и чем бы помогал своей армии. Очень скоро стало понятно, что два хозяйских пацанёнка мигом бы перебили половину всех нихельцев (за час), а их сестричка перебинтовала бы всю нашу армию, по рукам и ногам.

Моя жена – молодец! – вставил своё слово Малёк, и я опять чуть не поперхнулся, уже успев забыть, что я их, между прочим, с утра успел «поженить». – Она же сама раненых лечила, а мы уж так, на подхвате у ней ходили…

Ага, а наш полковой фельдшер, стало быть, только и делал, что моровку в сторонке смолил, на нас с Солнышкой глядючи… Не знаю, заметили хозяева или нет, что я постоянно кашляю, и какими взглядами мы перекидывались за столом. По крайней мере, вслух нам ничего не сказали, чинно прихлёбывая из кружек.

– А нихельцы у вас в селе были? – спросил я.

– Были, куды ж без них… – протянул староста как-то странно.

Я сразу понял, что на эту тему я тут никого не раскачаю: похоже, недавний визит врагов затронул что-то личное, которое хозяева ворошить не хотели. Вот и хлебосольная хозяйка дома пригорюнилась и посерела. Обычно бывало так: если у селян стащишь, например, тощую курицу, то крику они потом разводят столько, как будто у них увели последнюю любимую дойную корову. А если, скажем, пышнотелую девицу их ловко совратишь, без принуждения, то помалкивают, словно воды в рот набравши.

Кое-как мне удалось выяснить, что тут был небольшой отряд, командир которого напыщенно возвестил о том, что местные жители поимели счастье стать подданными Её Величества Королевы Нихелии и Борока, и отныне они будут платить налоги совсем в другой карман. Староста, сидевший перед нами и назначенный на эту общественную повинность три года тому назад, так старостой и остался, но только, однако, уже считался как бы «иностранным» начальником. (Кстати, тот нихельский отряд увёл с десяток мужиков с телегами на расчистку Гренплеса; вполне возможно, что они нам попались по пути – ведь не пустая же была дорога: видели мы и поспешавших нихельцев, и повозки жителей нашей страны, – как в сопровождении нихельцев, так и катящие сами по себе, как наша.) Быть может, мужик тяготился этим своим «новым» назначением? – как знать… Ведь теперь он волей-неволей должен был помогать заклятым врагам, хотя бы той же расчисткой Гренплеса.

Значит, нихельцы были, но вернулись назад. Это хорошо: нам не нужно натыкаться на такие летучие отряды, которые тут новую власть показывают. Но староста уменьшил мою радость: по его словам, нихельцы в селе появлялись несколько раз, причём многие, не задерживаясь, двигались дальше – как в сторону города, так и в сторону степей, где ещё имелись селения. Так что сам Пресветлый не смог сказать бы, встретим мы врагов или нет.

Семья старосты, как нетрудно оказалось понять, нихельцев очень не любила, поэтому с такой жадностью была готова выслушивать рассказы о том, как кто-то с ними воевал или хотя бы помогал наших раненых спасать. Поэтому я, сообразив, какие тут главные приоритеты, начал травить байки… э-э-э-э… скажем так: рассказывать почти правдивые истории о том, как мы с Мальком, не покладая рук, от чистого сердца, почти бескорыстно (только за еду), вкалывали на благо обороны города: разгружали обозы, ухаживали за лошадьми, помогали готовить обеды – одним словом, дали всем поучительный пример того, как нужно работать для родной страны в годы войны, не требуя наград и даже достойной оплаты труда.

Мой друг, правильно уловив суть главной моей идеи, очень живо мне поддакивал, добавляя в мой пространный рассказ свои примеры, личные воспоминания и замечания, причём, разумеется, совершенно искренне. Ведь мы те же самые камни не только кидали во врагов с крепостных стен, но и своими руками затаскивали на эти стены – когда отбывали повинность как дезертиры. Мы их передавали по цепочке, из рук в руки; за сутки такой монотонной тяжёлой работы у нас тупели и кружились головы, спины – не разгибались, а руки болели и отваливались. Мы не врали; как можно было усомниться в правдивости наших рассказов, приправленных глухой досадой на… скажем так: руководителей нашего дармового труда? Тут уж и наша Солнышко, слушая такое искреннее излияние души о нашем добровольном трудовом геройстве, сама, разинувши рот, присоединилась к благодарным слушателям.

Одним словом, мы неплохо закусили. Нам и выпить предлагали, но я, скрепя сердце, отказался: потом и переночевать бы пришлось у гостеприимных крестьян в сарае, а там, глядишь, к нашей подруге потянется очередь жаждущих исцеления, а к нам – желающих дровишек нарубить с малыми расходами. Потом благодарить начнут, да опять с выпивкой и с подробными рассказами… Ну их! Эдак мы тут до зимы застрянем, да ещё и сопьёмся.

И снова дорога, и снова изнуряющая, отупляющая тряска на телеге. Только, кажется, Миляге всё равно: у неё вся жизнь состоит из того, что нужно быть запряженной и тащить, тащить возок туда, куда укажут, отмахиваясь хвостом от мух.

– Что ж вы творите?! – пытался я вразумить друзей. – У нас какая легенда, а? Малёк – недоумок, Солнышко – знахарка, я – просто ваш брат. Так какого же вы начали языком молоть? Забыли, чему нас Ухват учил?! Мы же ведь чуть не спалились!

– А ты сам чо?! – окрысился Малёк. – Назвал нас супругами!

– Пришлось…

– Но они же хорошие люди! – возмутилась девушка. – Они же так за город переживали! Им хотелось знать подробности – я и рассказала, что знала…

Я возвёл очи горе:

– Боже, не оставь нас в доброте своей… Ребята, вы что, не понимаете, что никогда никому нельзя доверять? Вот приедут завтра нихельцы в село, возьмут старосту за грудки: кто тут у тебя гостевал?! – он и расскажет им всё, что слышал, и даже то, что сам про себя решил. Это они при нас горячие патриоты, а при нихельцах какие??? Если мы сказали, что помогали раненым солдатам, то тот же староста скажет врагам, что мы в Гренплесе главными защитниками были – лишь бы его семью не трогали. Или жена его так скажет. Неужели вы ещё людскую сволочную натуру не понимаете?! Детишек вроде бы уже знаете, как делать, а неужели не знаете, как люди всё умеют извращать, когда выкручиваются?!

– Ну, ты!.. – вспылил Малёк. – Если такой умный, то и езжай дальше один!

Он соскочил с телеги, а потом стянул с неё и пискнувшую Солнышко в охапку. Яростно схватил свой мешок и зашагал назад, чуть ли не силком волоча за собой растерявшуюся подругу за локоть.

О, Господи, лик твой ясен…

Я остановил Милягу, тоже слез на землю и бросился за ними следом.

– Слушай, погоди ты… Да стойте ж вы, в конце-то концов! – я ухватил Малька за рукав. – Не дури. Не злись ты. Ты что ж думаешь, что, если уйдёте, то будет вам счастье?! Ага, щас! Если будете вот так же трепать языком, то вас непременно схватят и казнят. И дело загубите. Вы ж меня на допросах выдадите, и мне тоже будет хана…

Малёк резко остановился и глянул на меня в упор:

– Эх, а я тебя другом считал… Ты что ж думаешь, что я вот так тебя нихельцам выдам? Да пошёл ты знаешь куда?!

– Ты, конечно, не выдашь, – послушно согласился я, кивая. – А она? А когда её пытать начнут? Ты об этом подумал? Её ж на твоих глазах пытать будут, нарочно.

Малёк весь напрягся, готовый лопнуть, но, глянув на подругу, приостыл.

– Себя не жалко – её пожалей, – продолжал я гнуть своё. – И золото. Ты что, не понимаешь, что вот всё это, – я широко отмахнул рукой назад, к телеге, – нихельцам достанется? Я ведь от погони не отобьюсь. А враги на это золото знаешь, сколько всего накупить смогут??? Давайте так: доберёмся сначала до наших, а потом можете идти, куда хотите и болтать всё, что хотите. Вот ни слова я вам не скажу, – честно!

И я даже знак Пресветлого на себя наложил, от чистого сердца.

Мы кое-как помирились и продолжили свой путь.

Меня глодало любопытство: вылечила Солнышко хозяйку или нет? Она фыркнула:

– Подумаешь! Как будто что-то особенное у ней! Живот болит, кровь выделяется и жар небольшой. Нужно каждый вечер заваривать 3 большие ложки аниса в трех стаканах кипятка. Наутро процеживаешь настой и пьёшь его маленькими порциями в течение дня. И вот так нужно делать от 2 до 6 недель. Потом ещё на ночь делаешь компресс: половину стакана красной глины в небольшом количестве горячей воды доводишь до кашеобразного состояния и полученную смесь наносишь в теплом виде на низ живота. Эти рецепты в наше время и без меня нужно знать любой бабе в любой деревне. Всё-таки тёмный у нас народ, неграмотный. Я у них не то, что ведуньей – академиком могу называться.

И она весело улыбнулась – ну, точно, как будто яркое солнышко выглянуло из-за хмурой тучки, и даже как будто светлее стало. Мы с Мальком тоже невольно заулыбались.

В эту ночь я во время своего дежурства к нашей стоянке даже не подходил: нарезал круги подальше. А утром опять спал: телегой управлял Малёк, понемногу осваивая эту науку.

– Приехали!..

– А? что? – я спросонья сразу схватился за топор.

Малёк показывал вперёд. Я тоже туда глянул: река, широкая такая и спокойная. Чистое небо с пятнами лёгких плывущих облачков. Насекомые стрекочут, непугливые. Освежающий ветерок играет, и Миляге даже не нужно хвостом кровососов отгонять. Благодать. Как будто никакой войны нет и никогда не было. А зачем же тогда меня разбудили???

Мост через реку. Хм, какой-то он не такой… Я бы сказал: это только мост на половину реки, а второй половины вообще не имелось. И причина тоже была понятная: оставшиеся пролёты хранили чёрные следы пожара. Война всё-таки задела и эти места.

Вот и приехали…

Я слез с телеги, сошёл на обочину, прошёлся, разминая затёкшее тело. Ага, вон видно фиолетовые стебельки моровки. Я сорвал одну травинку, зажевал задумчиво. Малёк сидел на облучке, покачивая головой в такт то ли мыслям своим, то ли песенку какую пел про себя – разумеется, непристойную, солдатскую. Солнышко неодобрительно на меня косилась, как будто бы я хмельное хлестал ковшиком, а не жевал расслабляющую травинку. А что же ещё мне оставалось делать? Плакать, что ли, от отчаянного бессилия?

Конечно, мы, молодые, и пешком смогли бы дойти, когда-нибудь. Но что делать с проклятым золотом? Всё-таки топить в реке? Жалко, аж до слёз жалко.

Телега реку не пройдёт. Там, где мостов не имелось, создавали паромные переправы, но мы же не можем тут целый плот строить, который выдержал бы и лошадь, и тяжеленную телегу. У нас, кстати, с собой ни единого гвоздя не имелось.

Вообще-то, Миляга смогла бы эту речку сама переплыть: не абы тут что, а плавать лошади всё-таки умеют. А телега? Золото, положим, мы на другой берег по одному горшку смогли бы переправить – измучились бы, но, наверное, смогли бы. Телега же плавать не умеет, а без неё нам золото всё равно не дотащить.

Почему-то мысли упорно крутилось на том, чтобы вернуться и попытаться узнать другую дорогу. Но здравый смысл упорно сопротивлялся: даже не думай, если жизнь дорога! А я успел понять, что своему чутью нужно полностью доверяться.

Чтобы переплыть речку человеку, не умеющему плавать, – ему вполне достаточно получить всего лишь одно бревно. Телега тоже не умеет – быть может, и ей нужно помочь брёвнами? А как?

А вот так!

Я сплюнул травинку и, подбежав к Мальку, изложил ему свой нехитрый план. Он кивнул, и мы принялись за работу.

Так как топоры у нас имелись, то задача оказалась и вовсе плёвенькой. Мы принялись рубить уцелевшие опоры моста, зайдя в речку голыми.

Вот если б кто-то сказал мне, городскому человеку, что я за несколько месяцев срублю столько стволов, что из них можно было бы создать частокол вокруг иной деревни – я бы, конечно, ни за что этому не поверил. Но факт есть факт: я рублю, отлетает щепка, уплывающая потом по течению, делая ленивые зигзаги по течению такой же ленивой речки. Возле берега, где вода не такая мутная, видно мелких речных жителей, снующих туда-сюда в своих хлопотах, не понятных нам, сухопутным жителям. Когда мы тревожим их своими шагами, то они панически улепётывают, усиленно вибрируя всем телом и, наверное, думая, что этим самым их скорость увеличивается многократно, хотя нам их потуги кажутся забавными.

Малёк, с детства не знавший тяжёлой работы, рубил столбы не хуже меня. Если бы его родители знали, чем в итоге закончится обучение их сына вроде бы благородному воинскому искусству, то они, конечно же, встали б на дыбы и крепко-накрепко наказали любимому сыночку забыть навсегда дорогу в нашу школу. И вот я тоже никак не мог понять: почему же пацан из хорошо обеспеченной семьи таскается к нашему Учителю? Что ему не хватает? Может быть, ему как раз не хватало неопределённости в завтрашнем дне, жажды риска? Или он тоже обречён был пройти свой Путь Воина, как и я, и не противился этому?

И уже в который раз я вспомнил своего Учителя и его непонятные тогда слова о том, что на войне я получу знания, которые он мне дать не в силах при всём своём желании. Он, конечно, дрова меня рубить научил, – в оплату за свою науку, – но он не смог бы научить меня находить выход из любой ситуации. Эти выходы я находил под действием нервного напряжения, под угрозой гибели…

Мы завершили работу и увязали порезанной мешковиной четыре срубленных бревна, сделав что-то вроде малого плота, который подогнали вплотную к берегу. Я распряг Милягу, и мы с Мальком закатили телегу в речку так, чтобы она брюхом села на наш плот.

Переправа после этого стала сущим удовольствием. Солнышко даже ног не замочила, сидя в телеге и весело ахая на такое забавное приключение. Малёк плыл, подталкивая плот с телегой, а я – держась за гриву благодушной Миляги, которая оказалась совсем не против того, чтобы освежиться. Иной раз Малёк, забавляясь, брызгал на Солнышко водой – она визжала, как бы негодуя, но я же понимал, что это у них игра такая, для возбуждения. Неужели и я когда-нибудь влюблюсь и стану таким же придурком?

Речушка и впрямь оказалась так себе – коню по брюхо. На стремине, правда, глубина стала «с головой», но это всего лишь на несколько шагов. Всё-таки мы с Мальком подустали, и, едва-едва вытащив телегу из воды и оттащив в кусты, рухнули, как подкошенные. Повозка, груженая золотом, вязла в илистом берегу по самые оси, так что нам пришлось сделать так: одну оглоблю мы запрягли Миляге, а за другую ухватились вдвоём, да ещё и Солнышко добросовестно подталкивала телегу в задок. Вот так, вчетвером, с трудом вырывая ноги из цепкой грязи, мы и тянули возок в пологую горку, проклиная всё на свете и перемазавшись, как свиньи. Измученная не менее нас девушка даже не имела сил потешаться над нашей негеройской наготой, и тоже свалилась на мягкую лесную травку, блаженствуя.