Текст книги "Рождение Клеста (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Шпионы не кидаются ко всем встречным, – возразил я. – Иначе, что они за шпионы такие? Их, наоборот, никто видеть не должен.

На самом деле, я по глазам странного путника видел, что он, действительно, на грани безумия. Возможно, и от голода. Только вот как он заблудиться-то ухитрился? Если даже и аристократ. Дворяне – они, того, охоты всякие любят, по лесам и полям им разъезжать не в диковинку… Кстати, а где конь у этого мужчины? Шпион он там или кто – но без коня кто ж по полям шляется? Только мы, – дезертиры из пехоты…

– Золото покажи, – потребовал я.

Путник с готовностью выхватил из кармана жёлтый кругляш.

– Кидай сюда!

Я поймал брошенную монету. Наш рисунок, не нихельский. Я взял мешочек с остатками воды, кусок хлеба и колбасы и кинул ему в ответ. Он жадно набросился на еду, блаженствуя. Всё-таки некие изысканные манеры у него ещё остались: он тщательно жевал пищу, смакуя, и очень аккуратно прихлёбывая.

Что ж, судя по всему, он «путешествует» примерно столько же времени, как и мы. Интересно, откуда он всё-таки взялся?

– Ребята, – заговорил накормленный незнакомец проникновенным голосом. – Я вас очень прошу: возьмите меня с собой, а? Не могу я больше – ноги болят. Не привык я столько ходить пешком.

– Ага, аристократ, – презрительно скривился Малёк. – Ходить он не может, да. Сначала накорми, потом коня дай. Потом, скажешь, обувь тебе чистить надо?

Тот понимающе улыбнулся:

– Поверьте мне, юноша: у меня не было нужды ни в лошадях, ни в еде. Я жил себе в Гренплесе в своё удовольствие, пока вдруг не случилась эта проклятая война. Отступающая армия вошла в город и приготовилась к осаде, а мне, наоборот, нужно было город покинуть, по своим делам. Мне удалось вырваться за стену, но только я остался безо всего: меня ограбили в пути. И теперь я не могу добраться до своего места назначения.

– И куда же тебе надо? – спросил я.

Вот так и спросил нагло, через «ты», не очень-то преклоняясь перед когда-то имущим человеком.

– Вы не поверите – мне нужно найти тут одну пещерку. Если бы меня не ограбили – я бы её быстро нашёл, а теперь вот хожу тут кругами…

– Ну, извини, ничего мы тебе искать не будем. Нам спешить надо.

– Хорошо, хорошо, хорошо, – торопливо согласился незнакомец, в знак согласия подняв над головой кусок колбасы и мешочек с водой. – Как скажете. Хотя бы вывезите меня из этой проклятой степи! Не оставаться же мне тут, без еды и коня. Я дам ещё золотой! Два!

– Лезь на коня, который привязан за мной. Малёк, езжай следом за ним – если что, убей его.

Друг кровожадно кивнул. Нам было бы проще зарубить его, разделить меж собой все его деньги да и ехать себе дальше безо всяких забот. Но мы с Мальком не являлись бездушными убийцами как лесные разбойники, и про такой простой вариант даже не подумали.

Вот изначально моё сердце не лежало к этому «путешественнику»! Его масляные глазки никак не располагали к полному доверию: явно прощелыга ещё тот! – мать родную продаст за пару лишних серебрушек. Но он, сам того не ведая, рассказал нам про дислокацию нашей армии (если, конечно, не соврал: такие врут так же естественно, как и дышат), и бросать его на верную смерть в бескрайнем поле мне совесть не позволяла. Его загнанный вид не позволял мне подумать, что он выведет нас на засаду, да и какой смысл ставить засаду в пустынной степи? – только время терять. Нет, он явно шёл сам по себе. Только вот куда???

Мы пообедали и тронулись в путь. Моя страна не имеет таких бескрайних степей, как наши южные соседи, по которым можно ехать неделю и не встретить ни одной живой души. Наш малый отряд за сутки движения видел и леса на горизонте, и далёкие мирные дымки деревень, только мы не решались туда повернуть. Так что я планировал быстренько избавиться от нашего странного попутчика: вот увижу любую деревню – и пусть туда топает, даже если там нихельцы.

Я перевесил себе щит на спину: её нельзя показывать человеку, которому сам не веришь. Мы с Мальком ехали сонными, так как сначала занимались костром и мясом, а потом нелёгкая принесла нам ненадёжного попутчика, и поспасть нам так и не удалось. Вчера мы втроём проспали только несколько часов, до темноты, а потом потопали пешком, так что измотались изрядно.

Мы молчали: разговаривать при постороннем не хотелось, а он не утруждал себя поиском интересных тем для беседы. Иногда этот мужчина начинал что-то тихо мычать себе под нос: то ли напевал задумчивые песни, то ли это у него был такой способ размышления. Несколько раз насвистывал что-то весёлое. Ну, за те три золотые монеты, что покоились в наших карманах, такие причуды можно и потерпеть.

Наше знакомство длилось недолго: через пару часов незнакомец радостно вскрикнул, легко соскочил с коня (всё-таки наездник он был – не чета нам…) и подбежал к краю замеченного им небольшого овражка:

– Вот, нашёл! Ну, спасибо, ребята: выручили! Дай бог – свидимся; может быть, и я чем-то смогу помочь…

И сбежал вниз.

Мы недоумевали: рядом никаких признаков жилья – что он тут не видел??? Между тем, наш нежданный спутник больше не появлялся, т. е. оставался в овражке. Я не выдержал, сполз наземь и тоже подошёл к этому краю, на котором только что стоял этот мужчина.

Никого. Дно оврага совершенно пустое. Я осторожно спустился вниз, огляделся, прошёлся туда-сюда. Совсем никого, и даже никакой пещерки не видно, про которую он нам изначально уши втирал.

Я выбрался наружу и вложил меч в ножны.

– Ну, что там? – крикнул Малёк нетерпеливо.

– Ничего, – я пожал плечами. – Как сквозь землю провалился…

– Малёк, – начал я, забираясь в седло. – Ты, это… никому не говори, что мы кого-то тут встречали… Не надо. Ну его…

– Гм, – отозвался друг равнодушно. – Я ж говорил: кончать его нужно было. Но-о-о, пошла…

Вскоре мы добрались до какой-то деревушки, а там узнали и дорогу до Гренплеса. Ближе к вечеру подъехали к его воротам, завершив все наши мытарства за одни сутки.

Гренплес

Город готовился к войне. На стенах, что называется, яблоку упасть было негде: защитники там буквально толпились. И огромные ворота оказались запертыми; выше них тоже виднелись лица настороженных воинов, стоявших на надвратной каменной пристройке.

– Кто такие?!! – окликнули нас.

– Свои! – отозвался я. – С прогулки вернулись.

– Пошути тут мне ещё! – гаркнули сверху. – А ну, то-о-о-о-всь!!!

На нас мигом нацелили десяток луков. Мда, шуток тут не понимали… Что ж, я назвал и номер нашего полка, и сотню, и всех командиров, начиная от командующего армией.

Ворота приоткрылись. Мы въехали вовнутрь. Нас встречали со всевозможным уважением: дорогу сразу перекрыл десяток солдат, ощетинившийся копьями. Сзади тоже стояли с мечами наголо и торопливо закрывали за нами тяжеленные створки, отрезая путь к бегству.

– Бросай оружие!

– С какого?! Мы воевать пришли, вообще-то!

– Приказ командующего! Там разберутся, зачем вы пришли… Слезай с коней, живо!

Нас, что называется, разоружили до последней иголки и, подталкивая копьями, повели вглубь города, отобрав и коней. Мы пришли в каменное учреждение, оштукатуренное, но уже почерневшее от жизни и ронявшее свои куски штукатурки. Нас передали другим стражникам, которые, угрожая оружием, вывернули нам все карманы, отобрав и нежданно полученное золото, и все честно заслуженные медяки и серебрушки. Мы пытались возмущаться, но нам безо всяких церемоний врезали по морде, обоим. После выполнения всех этих формальностей нас затолкали в комнату на допрос.

Там сидел колоритный такой дядька, – я его до сих пор помню. Волоски его бороды были удивительно прямые и жёсткие, как проволока, поэтому она напоминала грубую щётку, нацеленную в грудь собеседнику. Такие же волоски составляли и усы, полуприкрывавшие верхнюю губу. Крупный нос имел родинку, тоже с парой волосков. Брови кустились, едва не сходясь на переносице. А глазки, наоборот, оказались маленькие, но очень внимательные – так и выглядывали из-за круглых щёк, словно прицеливаясь.

У дядьки на столе имелась и чернильница, и бумага, но он на них никакого внимания не обращал. Помощника для записей, однако, мы не увидели.

– Ну-с, голуби мои сизокрылые, – начал он разговор, – давайте, рассказывайте: из каких краёв вы к нам прилетели и какого чёрта вам тут надобно?

Его голос прозвучал так отечески и задушевно, что я сразу же мысленно нарёк его Мясником.

– Мы ищем свою армию, – и я опять повторил всё то же самое, что и при въезде в город.

Мясник кивал, кивал, улыбаясь и щурясь. После моего ответа помолчал и сказал:

– Вы, ребятушки, армию неправильно ищите. Армию надо искать впереди, а не в тылу. Тут уже столько таких, как вы, приходили – и все свои сотни никак найти не могут. Вы бы ещё в столицу пошли, – армию свою искать. Или вообще к южным соседям.

– Мы и были впереди, – ответил я с вызовом, – в передовом полку. Куда уж дальше-то? Нам что, прикажете искать своих на нихельской территории?

– Может, и были, – охотно согласился Мясник. – Да только та армия, которую вы мне тут назвали, стоит не в городе, а в полях. А вы, стало быть, самые настоящие дезертиры.

– Были бы дезертиры – мы бы скрывались! – взорвался Малёк. – А мы воевать пришли! И не прячемся!

Мой друг, похоже, дядьку этого озадачил:

– Вот мне и нужно разобраться: воевать вы пришли или куда. Так, вот что: давайте-ка пока этих голубков в подвал, – и он мотнул бородой на молчаливую стражу, – как будто щёткой своей нас из комнаты выметал.

Железные пальцы вцепились нам в плечи – нас мигом развернули и вытолкали в коридор. Мы уже поняли, что с этими людьми спорить не нужно, и покорно позволили им запихнуть себя в подвальное помещение.

Мы с Мальком гадали, с кем имели честь общаться. Предположили, что это был или комендант города, или начальник городской стражи, или некий армейский чин, который занимается разборками среди военных. Как выяснилось позже, мы оказались не правы: с нами «беседовал» местный начальник Службы безопасности, который мог бы разом заткнуть за пояс всех тех, кого мы предполагали – вот такой у него статус на государственной службе!

Не успели мы как следует заскучать на прелой соломе, пропахшей мышами и гнилью, вспоминая недоеденную конину и гадая, какая тут будет тюремная кормёжка, как дверь распахнулась, и охранник мотнул нам головой:

– Вы, оба! Давай за мной на выход.

Пятеро стражников отконвоировали нас в знакомую комнату. Писарь тут так и не появился, но зато имелся… Шпыняй!

– Узнаёшь? – спросил Мясник, показывая ему на нас глазами.

– Да-да, узнаю, господин начальник, – Шпыняй неожиданно стал как будто меньше ростом и съёжился, мелко-мелко кивая. – Из моего десятка люди. Вот сволочи ведь, а? Сбежали, полк свой бросили. А мы там кровь проливали, до последнего человека! Насмерть стояли, да!

– Ах, ты!.. – и Малёк кинулся его убивать.

Но стража своё дело знала туго: он мигом оказался под кучей навалившихся тел. Я стоял спокойно и не дёргался, только появилось такое ощущение гадливости, что аж плюнуть захотелось.

– Ага, не нравится тебе правда, да? – возликовал Шпыняй. – Правда – она никому не нравится. Ну-ну, тут тебя быстро научат дисциплину уважать! Ещё, ещё ему врезать надо!

– Не мельтеши, – спокойно сказал ему Мясник, и Шпыняй мигом заткнулся. – Ну, и что вы на это теперь скажете, голуби?

Я пожал плечами:

– То же самое. Наш полк – разбили, а этого хмыря, – я кивнул на Шпыняя, – мы тоже рядом с собой не видели, когда нас в капусту рубили.

– И кому ж мне верить прикажете, а? – спросил Мясник вкрадчиво. – Двум солдатам, которые пришли сами по себе, или их командиру, который пришёл с целым отрядом?

– Не знаю, что принёс этот отряд. Мы вот четыре коня нихельских привели, и оружие трофейное. А они что?

– Вот то-то и оно, что у вас всё – нихельское. А позвольте спросить: где же ваше оружие, щиты и копья?

– Бросили. Они неудобные. Нихельские – лучше.

– Вот как, значит. Страна им оружие выдала, а они его бросили. Неудобное оно, значит, умники. А, может быть, вы – шпионы, а нихельцы сами дали вам оружие и коней, чтобы вам легче было добраться? Ну, что скажешь?

Моё сердце сжалось: вот ведь как повернул дядька…

– Нам никто просто так оружие не давал, – я набычился. – Мы его в бою взяли, и пять нихельцев убили.

– Мы не шпионы! – крикнул связанный разгневанный Малёк. Его ещё и за руки держали, полусогнув.

– Вон оно, значит, как, голуби мои, – Мясник даже глаза зажмурил, как кот. – Вы, стало быть, вдвоём пятерых нихельских конников убили. Ловкие какие. Может, ещё и пехоты сотню, а? Что ж мы с этой Нихелией возимся столько времени, если наши пешие новобранцы их кавалерию запросто бьют???

– Мы с другом учились в школе боевых искусств. Кое-что можем, уважаемый. Для нас пять человек, даже на конях – не проблема, – я даже слегка поклонился, как будто сам Учитель говорил моим языком.

– Ха, в школе они учились! Знаем мы эти фехтовальные школы: там дворянчиков учат спицами друг в друга тыкать, с политесом. Давай, рассказывай тут мне байки, – насмешливо парировал Мясник, изображая руками, как именно аристократы тыкают друг друга спицами.

– Ваши знания не достаточно полны, уважаемый– я снова поклонился, сам себе удивляясь. – У нас была не школа фехтования, а школа боевых искусств, для всех сословий. С Вашего позволения, мы могли бы доказать своё мастерство.

Дядька умолк, склонив голову на своей короткой шее – как он так сумел сделать, я и сам удивляюсь.

– Гм-м-м-м-м, – промычал Мясник и мотнул своей щёткой. – А ну-ка, ребятушки, тащите-ка этих молодчиков во двор…

Нас вывели на затоптанный двор, сами понимаете, не очень вежливо. Мне ещё и обидного пинка дали. По морде не били – и то спасибо. Через некоторое время нам сунули в руки палки, без гард, – почти что прутья. Напротив нас встали двое ухмыляющихся парней с копьями. Настоящими. С хорошо заточенными наконечниками.

– Ну-с, голуби мои, – сладко пропел Мясник, – раз вы у нас такие ловкие, то вот вам маленькая задачка по алгебре. Если вас на вертел не насадят, то, стало быть, про школу свою вы не врёте…

– Малёк, – прошептал я, – Пресветлым тебя прошу: не убей тут никого. И не калечь. Пожалуйста! Так надо…

Мой помятый друг стоял достаточно разозлённый, и я боялся за его тонкие чувства. Но Малёк не подвёл: мы никого не повредили. Конечно, от нас получили и древком копья по затылку, и палкой по заднице, но безо всякой излишней злобы. Мясник, предварительно отняв у нас захваченные копья и вернув их проигравшим, ввёл в схватку ещё парочку бойцов с мечами, но и они оказались битыми: кто-то зажимал мошонку, корчась на земле, кто-то растирал себе бедро, стоя на одном колене, кто-то просто лежал, разевая рот и выпучив глаза после удара тупым концом копья под дых. Мясник, видя ужас на лицах оставшихся воинов, у которых прямо на глазах за считанные мгновения разоружили и повергли четверых их товарищей, принял решение прекратить бесполезный цирк:

– Ну-ну, что-то можете… Ладно, посидите у меня пока.

Мы «посидели пока» ещё два дня, хлебая противную баланду, от которой отвернулась бы иная свинья. Но, раз остались живы, то грех жаловаться. Потом Малька вызвали на одиночный допрос, а после него сразу, без задержки, потащили и меня.

Мясник сидел подозрительно задумчивый, прямо-таки в философском трансе. Я невольно весь сжался.

– Ну-ка, птичка голубь, расскажи подробно, как вы до города добирались…

Я оттарабанил ему трогательную историю всех наших приключений, не упоминая странного попутчика, Ханыгу – как я его назвал.

Дядька кивал отрешённо, стукая кончиками пальцев по столешнице, всеми сразу. По окончании моего рассказа он вытащил золотой и бросил на стол:

– Узнаёшь?

Я равнодушно пожал плечами: может – мой, а, может, и не мой. Я не художник, и монеты различать не умею.

– У тебя при обыске изъяли. Или скажешь, что не твой?

– Раз у меня – значит, мой.

– А откуда у вас, солдатики, золотые монеты водятся? Скажи-ка на милость.

– Обменял, чтобы мелочь не таскать.

– Неудачно обменял ты, солдат. Неудачно. Это – поддельная монета, и, значит, мне положено тебя повесить как фальшивомонетчика.

У меня сердце ухнулось. Что за чертовщина такая на наши головы? То клеят измену Родине, то уголовщину. Эдак и правда повесят…

– Как – поддельная?! – возмутился я. – Я на зуб проверял – настоящее золото!

– Да дело не в золоте. Я показывал эту монету нашему местному учёному человеку. Так вот, он её вертел и так, и эдак. У неё – идеальная окружность. Ты понимаешь, дубина? Идеальная! От любого края до середины – одинаковое расстояние, с точностью до толщины волоса. И толщина ребра везде одинаковая. В нашей стране не умеют чеканить монеты с такой точностью.

– Значит, эта монета – нихельская? А какой им смысл тратить своё золото на чеканку наших монет?

– Боюсь, что и в Нихелии такую точность не сделают… – Мясник, казалось, не обращал на меня никакого внимания, думая о чём-то своём. – Случись это пару веков назад – загремел бы ты, парень, в камеры Святого Собрания, по обвинению в продаже души дьяволу – вот как пить дать, загремел, а потом пошёл бы на костёр, когда у тебя ни одной косточки целой не осталось. Да и сейчас загремишь – если будешь болтать направо-налево про «золото дьявола». Костра не обещаю, но живым ты от них точно не выйдешь. Так откуда, говоришь, у тебя это золото?

Я выложил ему всё как есть, на духу, и даже про Ермина рассказал. Мясник кивал, постукивая ребром монеты по столу. Я понял, что этот наш встречный ему знаком – нутром почувствовал, хотя дядька и не выказывал свои чувства, и даже мой вопрос «Вы его знаете?» оставил без ответа.

Так как мой собеседник молчал, то я не удержался и спросил: мол, как же так, вот Вы сказали, что наша армия – в поле, а наш десятник Шпыняй, тем не менее, – тут, в городе? И ещё на нас клевещет. Как такое понимать?

– Вот что, парень, – ответил мне Мясник. – Доверия к вам никакого нет и быть не может. Для начала получите свои двадцать плетей за дезертирство, а потом будете на подсобных работах. А про золотишко помалкивай – если ценишь свою мелкую и ничтожную душонку ну хотя бы в грошовую монетку…

Когда я шёл назад в камеру, провожатый ткнул меня кулаком между лопаток:

– Повезло вам: вчерась троих таких же, как вы, повесили, шпиёнов. Один ногами долго дрыгал, сердешный. Плакал ещё перед смертью, зараза: мол, мать с ума сойдёт…

Вот так я и заработал свои первые военные шрамы… Отделали нас знатно: мы потом сутки отлёживались. С тех пор я к своей шкуре начал относиться гораздо бережнее.

Нас продолжали держать в этом же тюремном подвале. Каждый день спозаранку нас выгоняли на работы: чистить городскую конюшню, рубить дрова для костров на питание гарнизона. Как оказалось, Шпыняй сидел в камере, почти по соседству с нами, и его гнобили куда как сильнее нашего: он даже чистил нужники. Мы с ним не общались, и набить ему морду оказалось невозможным: мы работали в разных местах и не имели возможности свободно ходить там, где нам хотелось, поэтому встретиться и «поговорить» с ним никак не получалось. Так, иной раз Малёк покажет ему жест неприличный – и топаем каждый на своё заслуженное место.

Кстати сказать, в конюшню привели наших трофейных лошадей. Мы их сразу узнали, по нихельской масти. По мордам коней пока различать не умели, но где бы вдруг взялись в городе четыре статных нихельца, как не от нас??? Мы сдуру похвастались, – так нас конюх отругал, как непутёвых мальчишек: коней к нему привели взопревших и нечищенных. И ведь нам они принадлежали меньше суток, а мы ухитрились так их измучить своей неправильной ездой, что бывалый конюх только диву давался.

Я как нутром чувствовал, что умение обращаться с лошадьми мне обязательно пригодится, и поэтому выспрашивал у этого мужика все правила. Он, сам небритый и вонючий, полусгорбленный, общался со мной очень неохотно, сквозь зубы, но я старательно чистил коней, подносил им воды без приказа, т. е. делал то, что мог и не делать, и этот замкнутый мужик немного смягчился, хоть и продолжал не доверять «тюремщикам». Вскоре я начал и седлать коней, под привередливым присмотром.

В тюрьме главное – сохранить человеческий облик при ежедневных унижениях. Нас с Мальком старались лишний раз не трогать, зная, что мы можем и очень сильно обидеться. Но даже при таком привилегированном положении каждый день доставлял нам неприятности.

Самое понятное – нехватка еды при тяжёлой работе. Подметая улицы, мы невольно провожали взглядом корзинки кумушек, идущих с рынка. В голове всё мутилось, честное слово, – разве только голодной слюной на дощатый тротуар не капали! Некоторые нас жалели: бывало, сунут пирожок и торопливо семенят дальше – не положено кормить арестантов. У нас до вечера сил терпеть не было никаких: мы ломали полученное угощение пополам и торопливо запихивали себе в рот. Иначе нельзя: если какой прохожий офицер или стукач увидит, что узники не работают, а пироги хавают – всё, и охраннику нашему влетит, и нас бить будут. Поэтому поспешать надо с едой, не раздражать охрану, которая тоже не самый лютый зверь, и как бы «не замечает» лишнего.

При работе на конюшне никаких сердобольных кумушек мимо не хаживает. Мы там и овёс жевать пробовали – не идёт в горло, зараза! Слишком остистый. Как кони его жрут – большая загадка… Рубить дрова для кухни – неплохое занятие, но и там, кроме объедков и остатков, тоже ничего не дождёшься. Мы уже и такому стали рады, и в отбросах копались, не гнушаясь, как бездомные бродяги.

Такое питание – унизительно: у тебя невольно развиваются суетливые движения, появляется вороватый взгляд, ты начинаешь горбиться, – как будто постоянно прикрываешь что-то от чужого глаза. И вот это дополняется ещё и криком целый день: подъём, на выход, быстрей давай, шевелись, кончай работу! С прибавлением оскорбительных фраз, естественно. Неудивительно, что Шпыняй стал такой мелкой задрыгой и опустился.

После такой работы я каждый вечер восстанавливал свои душевные силы с помощью особой гимнастики Учителя, с благодарностью его поминая. Малёк не понимал, зачем я это делаю, и мне приходилось буквально насильно тянуть друга из повседневного жуткого омута, спасая от деградации, чего он не понимал. У меня не получалось на словах объяснить ему, зачем нужно спасать душу (я и сейчас красиво говорить не умею, а мемуары мои пишет на самом деле моя дочка Меленит – у неё язычок хорошо подвешен, как у мамы). По крайней мере, мы с Мальком в нашей тесной камере почти ежедневно тренировались, уже на полном исходе физических сил.

Иногда мы работали вместе с другими заключёнными, на колке дров тупыми топорами. Они не доверяли нам не меньше, чем конюх, и разговаривали неохотно, но всё же нам удалось из них вытащить кое-какие нужные сведения. Да, они тоже служили в нашей армии, но только в других полках. Почему оказались в тюрьме? – так армия разбита, а умирать неохота: вот и пошли назад, а тут нас дезертирами обозвали. Почему тогда Мясник говорит, что армия ещё сражается в полях? – а ты ему верь больше, тыловой крысе: он тебе порасскажет. Если армия разбита, то почему Гренплес не взят до сих пор? – а нихельцы нам про свои планы не докладывали. Они сейчас, небось, возле столицы, а этот городишко никуда не денется. Захотят – возьмут. Значит, не хотят пока. Силы берегут.

Пообщавшись с товарищами по несчастью, я догадался, что мы повели себя как распоследние олухи. Нам нужно было не мотаться по бескрайним полям, а изо всех сил искать свою армию, и найти её как можно быстрее. А нас Нечистый занёс аж в Гренплес! – во многом благодаря тому «странному страннику» (будь он трижды неладен!), который сказал, что тут нихельцев нет. Надо было пересилить свою боязнь и идти в деревни – узнавать тут новости. Да, могли нарваться, попасть в плен или бесславно погибнуть. Но армия сильна только в том случае, если её солдаты не болтаются чёрт знает где, а стремятся быть рядом друг с другом. То, что Шпыняй не вдолбил нам эту науку со времён воинской учёбы, оправданием служить не могло: у каждого своя голова должна быть на плечах.

Эх, это какими же мы были величайшими идиотами: припёрлись в глубокий тыл и давай требовать отпустить нас в армию, воевать! Мда, Мясник, небось про себя ухохатывался, глядя на таких придурков… Армию не в тылу искать надо, а впереди – тут он полностью прав.

Сделанного назад не воротишь, а жить дальше как-то надо. Дни шли за днями, и ничего не менялось: нас всё также гоняли на подсобные работы и плохо кормили.

Я не мог не замечать, что в город постоянно приходят груженые телеги, с которых мужики бегом стаскивают тяжёлые мешки с крупами и таскают в огромный каменный амбар. Как не заметить, когда нас самих иногда заставляли эти проклятые подводы разгружать?! Полуголодные, мы едва-едва держались на ногах, качаясь, когда таскали эти мешки – в глазах темнело от неимоверной натуги.

Такие обозы оставляли после себя весьма зримые следы присутствия: конские кучки по всей улице и лужи воды, разлитой из городских колодцев: коней, стало быть, поили. Иной раз, видя эти явные признаки и не занимаясь разгрузкой, я невольно ликовал в душе: без нас обошлось!

Приезжали в город и одиночные путешественники: они оставляли коней в городской конюшне, у нас на глазах. Если это были военные, то они и уезжали обратно на них же, а штатские могли взять и другую лошадь, если их собственная оставалась ещё неотдохнувшей, а они очень поспешали. Конюх учил нас, что взмыленную лошадь ни в коем случае нельзя поить холодной водой, а только протирать тряпкой. Они, дрожавшие и поводящие боками от тяжкого дыхания, жадно вдыхали одуряющий запах воды с наших рук, шевеля ноздрями и тяжело фыркая.

Но, раз в город свободно заходят и выходят, то, стало быть, и осады нет? И дороги безопасны? Простодушный Малёк такие тонкости не понимал, и только кивал, соглашаясь.

Гренплес чем-то напоминал столицу: тут точно так же вечерами гудели солдаты в кабаках, и слышался хохот развесёлых девиц. Но нам было суждено валяться на тюремной соломе и только завистливо слушать все эти звуки ночной жизни да убирать блевотину с улиц по утрам. Ну, ещё на девиц прохожих жадно поглядывать, обсуждая меж собой их выдающиеся достоинства и прелести. А они от нас свои носики воротили. И ведь не объяснишь им никак, что не последние мы трусы, и пятерых нихельцев убили! А-а-а-а, да что теперь вспоминать про это…

Я жадно ко всему прислушивался и присматривался. Но смог понять только в общих чертах: положение – аховое, нихельцы наступают и захватывают всё новые земли. Кто защищает Гренплес: наша армия, или какая-нибудь другая? – уточнить оказалось невозможным.

И мы дождались-таки своего часа: в город пришли остатки нашей разбитой армии. Улицы оказались запружены повозками, лошадьми и просто солдатами, сидевшими прямо на мостовой и справлявших большую и малую нужду, не отходя далеко. Запылённые уставшие лица, иссечённые ручейками пота, полупустые глаза измученных людей – и даже офицеры не орут, как дурные, а слоняются как тени потерянных душ, такие же утомлённые. Громко стонут и бредят раненые – и кровь, всюду кровь, – даже на тех, кто вроде бы сидит среди уцелевших: она проступает сквозь их грязные повязки, она пропитала тёмными пятнами кожаные доспехи, небрежно оттёртая. Даже воздух быстро напитался её запахом. Жадно пьют люди и кони – кажется, из одних и тех же ведер, проливая холодную, оживляющую воду, стекающую в мутные лужицы, окрашенные той же кровью. Пока армия напилась, к запаху крови, пота, кала и мочи примешался запах пролитой влаги из-за мокрой пыли и кожи, а все городские колодцы оказались вычерпаны досуха – даже последнюю мутную жижу выхлебали, выплескали себе в разгорячённые лица.

Всю ночь мы слушали команды и крики: людей и телеги распределяли по дворам, кому-то отрезали руку или ногу, отравленную гнойной горячкой. А поутру нас распределяли по работам совсем не так…

Перед нашей нестройной шеренгой нарисовался… сам Мясник! Прошёлся, переваливаясь, туда-сюда, демонстрируя плотно обтянутое доспехом деловое брюшко, начищенные медные пластины на груди со сложным орнаментом и начал речь:

– Ну, что, голуби мои сизокрылые, пришло для вас время искупить свою вину кровью. Хватит вам прохлаждаться, пора вспомнить, что вы – солдаты Его Величества. Вас разделят на два десятка и включат в состав армии. Но, пока себя не проявите, будете числиться в штрафных списках. Ну, подходите по одному: Отечество ждёт вас! – и он широко махнул рукой на стоявший во дворе стол, за которым восседал незнакомый нам писарь, вооружённый бумагой и чернилами, – как будто приглашал всех нас на щедрое угощение. – Кто записался – тот идёт в караулку и выбирает себе оружие… Что стоите? – а ну, бегом марш!

Шеренга рассыпалась, и новопризванные штрафники шумно бросились к столу, толкая друг друга. Нет, конечно, они не стали за время отсидки горячими патриотами: просто правильно сообразили, что записавшийся первым будет выбирать себе оружие тоже первым, и, возможно, получит что-то более лучшее, чем следующий.

– Вот если бы вы ещё так воевали, – с такой же прытью, то тут и не сидели бы, – поглумился изумлённый Мясник нам вдогонку, едва не сбитый с ног бегущими.

С ним никто не поспорил. И даже мы с Мальком не стали требовать вернуть нам отобранное нихельское оружие, а стояли в общей очереди, покорные.

Да уж, оружие нам дали… Одно слово только. Щиты без окантовки и тупые ржавые мечи, глядя на которые хотелось плакать, а не сражаться. И ещё вдобавок назначили десятников, глядя на которых, невольно начинаешь думать о Шпыняе как о милом дядечке. Кстати, Шпыняй, разумеется, тоже оказался в числе рядовых и – благоразумно! – не в нашем десятке. Малёк ухитрился-таки пнуть его по заднице, но Шпыняй стерпел и не стал разводить скандал, а я оттащил приятеля от греха подальше и строго-настрого запретил трогать гниду, ибо нам тогда как раз не хватало ещё обвинения и в уголовщине.

– Стройся! Стройся! – заорали новые командиры, без смущения пиная отстающих. – Я вас научу воевать, трусы!

– Умеем мы воевать, – тихо сказал Малёк, но его услышали, и прямо напротив него нарисовался наш десятник, побагровевший от крика:

– Ты что-то сказал, придурок?! Повтори, что ты сказал!

– Мы умеем воевать! – сказал Малёк уже громко и внятно. – И врагов не боимся!

– Хорошо сказал, мелкий. Я буду звать тебя Мелкий. Ты понял?!

– Понял.

– Ты как отвечаешь, придурок?! Вам тут совсем мозги отшибли?! Нужно отвечать: «Так точно, понял»! Повтори, Мелкий!

– Так точно, понял! – Малёк тоже поумнел за последнее время.

– Нале-во!

Солдаты, впервые в жизни вставшие в один десяток, кое-как повернулись налево, стукая соседей щитами и запинаясь.