Текст книги "Рождение Клеста (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)

Тут, за третьей линией, располагались воины, явно одетые и обученные лучше нас. Послышались чёткие команды – они начали швырять в промежуток между второй и третьей линией горшки со смолой, которую сами же и поджигали. Вроде бы и ошпарили не так много нападавших, но ведь нихельцам, стиснутым между частоколами, топтаться места никакого не было, а тут у них вдруг появились сплошные жаркие костры под ногами. И ещё к этому прибавились болты и пилумы, выпущенные в упор.

Одним словом, тут и без нас работа шла чётко и слаженно. Мы, оказавшись под защитой умелых бойцов, рухнули наземь, обессиленные. Я жадно глотал воздух, отравленный дымом горящей смолы, задыхаясь и кашляя, растирая слёзы рукавом. Профессор лежал ничком, не чирикая. Бывалый десятник тоже уцелел, а остальных, прорвавшихся с нами, я видел впервые.

У врагов, что называется, земля горела под ногами, и они не выдержали – начали поспешно отступать в прорехи второй линии укреплений. Стало понятно, что их атака захлебнулась, и даже хуже того: часть нихельской пехоты оказалась отрезанной на нашем берегу в окружении. Это получилось потому, что нихельцы не выдержали удара горящих шаров на узком участке прорыва, и, к тому же, их конница оказалась слабее нашей и принялась поспешно отступать к броду, закрывая путь наступления своей пехоте. Вид драпающих кавалеристов не вдохновил пеших ратников, не горевших желанием попасть на том берегу под удар нашей конницы – и те пехотинцы, что уже воевали на нашей стороне, оказались без поддержки и отрезанными от берега нашей кавалерией.

Требушеты показали себя просто потрясающе: оказывается, если швырять огненные шары в густую толпу на узком участке, то потери у противника оказываются даже выше, чем можно вообразить. Кони перед огнём пришли в дикий ужас, рвались в разные стороны, сбрасывая и топча всадников. При этом, вдобавок, удирающие всадники на броде растоптали и рассеяли наступающую пехоту. Кавалеристы все на узкой полосе не умещались – многие стали форсировать реку не на броде, а в стороне, пуская коней вплавь. В них тоже швырнули огнём, – и те, кто выпал из седла, быстро утонули, отягчённые доспехами.

Окружённые укрылись в промежутке между первой и второй линией, используя наши укрепления для защиты. Вот только палисады стояли уже изрядно порушенные их же руками. К вечеру нихельцы сдались в плен: выстоять без еды и воды они не могли, а помощь с того берега так и не пришла… Их даже не штурмовали – так, покидали в них малость последние горшки с горящей смолой, заодно подлавливая арбалетами зазевавшихся. Этим занимались только бывалые вояки третьей линии, а мы лишь глазели.

Это было странное чувство: мы победили нихельцев! В кои-то веки… Я до этого дня слышал только про поражения и даже сам лично участвовал в трагедии сдачи крупного города. Я видел наших понурых, посеревших пленных воинов, утративших силу духа и веру, ковырявшихся на руинах Гренплеса, как бездушные куклы. И вот теперь я смотрел на пленных нихельцев – затравленных, измученных долгим боем. Они ещё не потеряли воинскую дисциплину и послушно выполняли приказы своих командиров о построении, их лица ещё не осунулись от худобы плохой кормёжки в плену в разорённой стране. Их офицеры глядели на нас высокомерно, как будто бы с ними случилась досадная нелепость, но вскоре всё прояснится, и тогда конвоировать будут не их, а они.

Мы без команды вышли провожать колонну пленных. Они шли: кто – прямо, кто – хромая, кто – задрав подборок, кто – опустив голову, а мы просто стояли и смотрели на них, смотрели, – тоже уставшие и измученные, но только с чувством робкой гордости. У нас не было к ним лютой ненависти: ненависть – это чувство зажравшихся обывателей, которые в своей конторе отупели от шуршания бумаг, а мы-то понимали, что перед нами люди, рисковавшие своей жизнью в честной драке с нами лицом к лицу. У них там где-то тоже есть семьи, они тоже совершали геройские поступки, побеждая нас, но вот сегодня мы были сильнее.

Прошёл последний пленный; пыль оседала.

– Разойдись! По местам! Чо вылупились?!!

– Пошли, парни, – десятник хлопнул нас по плечам.

От его хлопка мне кольнуло в бок. Ах, да, я же раненый. Ну, да, зацепило меня в общей свалке. От усталости внимание и реакция притупляются – вот и пропустил тычок. Рубаха от крови уже успела изрядно намокнуть – пожалуй, пора заняться перевязкой. Ух, ты, аж голова кружится, как у избалованной девицы. Отдохнуть надо, присесть…

– Я… сейчас… – сказал я, наблюдая замелькавшие в глазах искристые звёздочки. – Только продышусь малость… сейчас…

Я, опираясь на Малька, осторожно начал опускаться на землю. Звёздочки собрались в единый клубок, вспышка – и больше ничего не помню.

Заслуженный отдых

Очнулся я в столичном монастырском госпитале. Оказывается, я потерял много крови, и поэтому меня не оставили в полковом лазарете, что, скорее всего спасло мне жизнь: у меня началось гнойное воспаление, а армейские коновалы таких больных обычно спасти уже не в силах. Поэтому в сознании я пролежал всего ничего, а потом у меня начался горячечный бред: мне чудилось, как будто бы я то Гренплес обороняю, то брод на реке, то вообще стою в чистом поле один против полчища врагов. Катапульта забрасывает на наш парапет бочку горящей смолы, меня окатывает с ног до головы, и я начинаю орать во всю глотку от нестерпимого жара, с ужасом ожидая мучительной смерти. Если я и приходил в себя, то явь оказывалась едва ли лучше кошмара в беспамятстве: человек в чёрном одеянии срывал мою повязку, копошился в ране страшными железками, – и я от боли вновь терял сознание. Зачастую виделись схватки с могучими противниками, которые вновь и вновь наносили мне болезненные раны в тот самый бок, а я никак не мог отразить их удары: руки казались ватными. Они торжествующе щерились мне в глаза, ковыряясь своим оружием в моей ране, – я закипал ненавистью, скрипел зубами, но ничего поделать не мог.

Два месяца я провалялся больной, а потом ещё месяц жил в монастыре в келье, разделяя её с монахом, пока не окреп. Этот монах или работал в госпитале, или молился, так что душевного общения у нас с ним не задалось. Келья давила меня своим малым размером, и я предпочитал почаще бывать во дворе, делая лёгкую разминку. Иной раз мне случалось заходить в больничные палаты, выполняя мелкие поручения, и я изумлялся: неужели я два месяца пролежал в застойном воздухе, наполненном запахом мочи, крови, пота и смерти?! Как такое вообще возможно?! – скорей, скорей отсюда!

Вышел я из монастыря с голыми руками, ничего, кроме чёрствой краюхи хлеба в торбе не имея. Но мне, разумеется, грех было на жизнь жаловаться: ведь в столице жил Дядя, наш покровитель, и я потопал к нему.

Солнышко ещё не округлилась, а характером не изменилась вообще: с развесёлым визгом кинулась мне на шею, облобызала, а потом раскудахталась, как курочка, заполошно размахивая руками, когда я побледнел и еле-еле устоял на ногах. Пока Дядя не явился со службы, она накормила меня «мирской» едой – после монастырской трапезы она мне показалась роскошным пиршеством. Солнышко, ахая, всё спрашивала и переспрашивала про наши последние приключения, так что я самым подробным образом ей всё рассказал, а заодно закрепил в своей памяти – и вот поделился и с вами, уважаемый мой читатель. Я не знал, где сейчас Малёк, но твёрдо был уверен, что он, конечно, жив.

Налоговик явился такой же сухой и деловой, как всегда. После ужина он потребовал от нашей подруги, чтобы она оставила нас для мужского разговора, и отсыпал мне мою долю золотых монет. Я не ожидал, что награда придёт так скоро, – вернее, не очень-то и верил, что нам вообще что-то выплатят, и был приятно удивлён. Но это золото как бы давало мне понять: расчёты со мной закончены, и я больше тут нет никто. «Друг невестки» – это, знаете ли, совсем не тот статус… Что ж, спасибо и на том: я дал Дяде расписку, раскланялся и отправился искать корчму для ночлежки, не попрощавшись с женой Малька: вдруг расстроится или начнёт протестовать?

Я не рвался вновь в армию: меня, как говорится, ветром качало, а в таком виде долго не повоюешь. К тому же, надвигалась зима, а в это время года война поневоле затихает: у коней нет подножного корма, и даже просто выпить воды – великая проблема: все речки стоят подо льдом, и, пока не растопишь снег в котле, и сам не напьёшься, и коня не напоишь. Раненые при потере крови быстро замерзают насмерть – и никакой романтики.

Что ж, осталось только выбрать берлогу для зимней спячки.

Оставаться в столице при «военных» ценах – это, сами понимаете, безумие. Хоть я и выбрал в жизни авантюрную дорогу, но всё же мне мозги на тренировках и в боях пока не отшибли. По крайней мере, до такой степени. С тем золотишком, что мне Дядя отсыпал, я мог бы смело заявиться зимовать в свою семью, да только я вообразил себе, что мой отец будет ежедневно исходить едким сарказмом по поводу моего синюшного вида, вполне пригодного для погребения, а мать будет плакать и охать. Ну его…

В идеале нужно было бы завалиться в деревню, под тёплый бочок молодой вдовушки мужика, геройски погибшего за Отечество, да только я был ещё молод и недостаточно циничен для таких решений. Опять-таки, я уродился человеком городским, и сельская идиллия меня не прельщала точно так же, как и Солнышку. Если не больше.

В итоге я зимовал в городишке Совотка. Не буду рассказывать, как я провёл ту зиму: я и сам толком не помню. Помню только то, что весной в моих карманах побрякивали жалкие гроши, а голова решительно отказывалась понимать, куда я слил такие бешеные деньги. Я имел совершенно ясное понятие, какие средства тратили мои родители на всю нашу семью в год – и поэтому мне было совершенно не понятно, как я растратил сумму, в десять раз большую.

Конечно, я жил в съёмной комнатушке, но ведь и мои родители ежегодно платили некислые налоги: за дом, за огород, за доходы. Еду мать стряпала сама, а мне приходилось платить за всё, но ведь не бешеные же деньги я платил… Вино – вот источник растрат: без него прожить вполне можно, а я покупал его почти каждый день. Где вино – там и весёлые девицы. Где есть девицы – там монеты быстро заканчиваются… Да уж.

Но как прожить без вина одинокому молодому человеку в чужом городе? – да ведь с ума можно тронуться от зелёной тоски. Вот я и развлекался поелику возможно, заводя подружек и собутыльников, – пока деньги не закончились.

Нет, я не забросил тренировки и, если не страдал от похмелья, то исправно упражнялся с палками, – на потеху соседских ребятишек. Но, познав тяжесть НАСТОЯЩЕГО оружия в руках и НАСТОЯЩЕГО сражения, я невольно тосковал в душе по былым временам и поневоле соглашался сам с собой, что ерундой страдаю – тем более, – без напарника.

Во время моей вынужденной зимовки случилось событие, подтолкнувшее меня на мой дальнейший путь. Сидел я, значит, в корчме, ужинал, никого не трогал, и вдруг услышал добродушно-грубый окрик:

– Эй, беженец! Давай, иди к нам! Чо один сидишь, как нелюдь?!

Я оглянулся: трое развесёлых мужичков звали именно меня и даже руками махали призывно. Мне они казались незнакомыми.

– Это вы мне? – спросил я смущённо и настороженно: бог знает, что там у них на уме?

– Да тебе же, гончар недоделанный!..

Всё ясно: это жители из какого-то южного села, через которое мы проходили. И лица у них южные: с высушенной кожей, с узкими глазами. Я пересел в их компанию.

– Тебя как сюда занесло? А где девка ваша? А друг твой мелкий? – посыпались вопросы.

Постепенно разговорились. Я сказал им половину правды: мол, друзья мои живут в столице, а я решил тут обосноваться. Про золото, разумеется, умолчал. Откуда оно у ученика гончара?

– А мы в наёмники подались, – сообщили мне мужики. – Расчёт получили – пора домой.

– Что за наёмники? – не понял я.

– Эх, ты, лапоть! Задарма, небось, воевать ходили? А мы – за деньги!

– Да ты не переживай так: это дело совсем недавно ввели. Мы ведь тоже пошли добровольцами, а потом огляделись – и в наёмники записались, по договору. А чё, раз можно, – то почему нет? Монета лишней никогда не бывает.

– И что, в наёмники берут всех подряд?

– Ага, щас! Только тех, кто мечом ловко махать умеет. Нас ведь могут послать в самое жаркое место – тут салаги не нужны.

Это был явный намёк. Я, оскорблённый, чуть было не сболтнул, что в жаркое место могут посылать не только наёмников, но и штрафные десятки, но вовремя прикусил язычок, сообразив, что мне совсем не нужно хвалиться тем, что я сражался плечом к плечу с уголовной и прочей шушерой.

Вместо этого я им рассказал, как нам ночью ловко выжгли первую линию укреплений.

– Ну-у-у-у, – протянул один из собеседников. – А вот такие дела делают не простые наёмники, а эти… особые!

– У нихельцев таких «ночными совами» называют, – подсказал ему другой. – Небось, денег им суют – мама не горюй! Нихелия – страна богатая…

– Да эти дикари из Божегории и за гроши воевать пойдут! – убеждённо мотнул головой не вполне трезвый третий.

– А разве можно брать на войну людей из другой страны? – удивился я.

– Э-э-э-э, да ты совсем тёмный! За деньги всё можно. У нас в наёмники тоже берут всех подряд, и даже степняков. Эти головорезы – не хуже божегорских.

– А у нас есть эти… особые наёмники?

– Конечно, есть! Только у нас их «волками» называют.

Вот так я и узнал, какие где расценки за войну… В тот день у меня появилась мечта обязательно устроиться в «волчий» отряд, когда-нибудь. Эх, кабы знать, что такой есть – я бы обязательно пошёл в столицу, чтобы попытаться в него записаться, а не мотался бы по стройкам в последнее предвоенное лето…

Я вовсе не хотел просидеть всю зиму во вшивом городишке, проедая заработанные деньги. Понятное дело, что лучше числиться в армии, получать за это свои грошики и кушать харчи казённые, а не те, что куплены на свои кровные. Да только родная страна тоже оказалась не дура и не хотела кормить задарма шибко умных своих верноподданных: мне в столице сказали, что набор в армию пока прекращён, так как военные действия затухают. Весной, мол, приходи.

Итак, наступила весна, пришла теплынь и призывы добровольного набора на воинскую службу. «Добровольный набор» – это, конечно, вовсе не «настоящая» армия, и уж тем более не наёмная, но хотя бы кормить будут, и за кровать платить не надо. Так как я остался совсем на шишах, то побежал записываться в первых рядах, рассудив, что по ходу дела перескочить из народного ополчения в королевскую армию случаев будет предостаточно. Ну, хотя бы один, – да будет. Или даже к «волкам». Почему бы и нет?

К моему величайшему изумлению, в городской комендатуре ошивалась та самая троица, что хвалилась передо мной в корчме своими воинскими заработками. Но, боже мой, какой у мужиков был вид! Бродяги иной раз приличнее выглядят. Заросшие, опухшие, с характерными кровоподтёками из-за перебитых носов, вонявшие хуже свиней – я бы их и не узнал, если бы они меня не окликнули:

– Эй, гончар, не узнаёшь, что ли? Загордился совсем?

– Мать моя Пресветлая! – ахнул я. – Вы откуда такие красивые? Вы же дома давно должны были быть?

– Так, это… мы решили задержаться. Зима, понимаешь, подкатила, а в такую пору в степи никак нельзя: буран может неожиданно ударить, да такой, что дальше носа не видать. И мороз, однако. Поздно уж было возвращаться.

– А деньги вы, значит, все пропили, – понимающе кивнул я.

– Что значит – пропили?! – возмутился второй. – Ты за кого нас принимаешь?! Мы же тут несколько месяцев торчим – не хватило нам: за лежак – плати, за похлёбку – плати, а нам же не мильёны выдали! Вот деньги и закончились…

– И коней своих продали, – добавил третий. – А какие красавцы были, а?! Жалко… Тут у вас торгаши – хуже конокрадов, ей-богу: чтоб им бабы так давали, как они нам заплатили.

– Вот и не хватило, – уныло поддакнул ему второй.

– Слышь, Гончар, а одолжи нам десятку до первого расчёта, а? Мир тесен: сегодня ты нам поможешь, завтра – мы тебе,…– снова подал голос первый степняк. – Ну, будь ты человеком – как нам таким больным в армию идти?!

Вид у всей троицы и правда был болезный. Разило от них такой дешёвой сивухой, что я даже затруднился догадаться, где можно найти подобную торговую марку.

– Конечно, больные! – возмутился я. – Нажрались вчера какой-то дряни, а теперь болеют!

– Что значит – нажрались?! – возмутился второй, взявшийся опровергать все мои обвинения. – Выпили малость за будущие победы нашего оружия. Мы же вчера принимали решение идти в армию – как тут малость не выпить? – вопрос ведь очень серьёзный.

– И оружие своё пропили, заодно уж, – догадался я.

– Так это давно уже. И не пропили, а честно в кости проиграли. У нас, кошгарцев, примета есть: коней и оружие пропивать никак нельзя – иначе потом всю жизнь удачи не будет. Поэтому мы и коней не пропили, а проиграли. Так ты дашь или нет?

– Да пошли вы… сам лапу сосу, как скворог зимой. Поэтому и в армию иду.

Мой некоторый армейский опыт говорил мне, что на войне главное – не попасть в списочную численность подразделений с нулевой ценностью человеческой жизни. Глядя на тех, кто пришёл записываться в ополчение, я невольно впадал в уныние: будь я генералом, то отправил бы этот распоследний сброд в самую кровавую мясорубку, чтобы его поскорее прикончили – и с глаз долой. Но выбирать не приходилось.

Итак, я снова оказался в армии.

Прошло два года, о которых и рассказать-то нечего, кроме того, что перед моими глазами прошло несчётное количество людей, несколько десятников и два сотника. Вроде бы и армия у нас набралась не бесконечная (я слышал, что её численность была всего-то несколько десятков тысяч человек, – меньше ста), а Малька я встретил только в конце второго года.

Меня измучили не столько сражения, сколько строительство оборонительных сооружений. Как только нас приводили на новое место – всё начиналось сначала: мы копали траншеи, ставили в них столбы с заострёнными вершинами, т. е. возводили палисады. Перед палисадами потом устанавливали под углом скреплённые меж собой колышки из тонких жердинок – и это тоже была наша работа.

Эти дополнительные колышки – выдумку кошгарцев – ставили явно с учётом опыта обороны брода, в которой я участвовал. По сути, моя идея претворилась в жизнь, а мне с этого не перепало ни ломаного гроша. И даже более того: мне Малёк рассказал, что командующий после моего ранения очень интересовался, кто же был такой умный, что сумел задержать удар нихельской конницы, не дал ей быстро очистить пространство между первой и второй линией палисадов, и что для этого пришлось сделать?

– И что? – жадно спросил я.

– Наш десятник сказал, что это он придумал, и сам нас заставил такие колышки мастрячить. Ну, генерал и выплатил ему десять золотых.

– Вот сволочь!!!

– Зря ты так, – возразил друг. – Ты ведь всё равно был ранен, и тебя увезли. Если бы эти деньги тебе назначили, то ты их всё равно не увидел бы: украли бы их, и подпись подделали. А так они нам достались: десятник нас три дня на них поил, пока мы с ног не свалились. Хороший он мужик оказался, с понятиями.

В наёмники я так и не поступил. Однажды мимо нас проходил один из таких отрядов ловцов удачи – я, лишь мельком глянув на них, внутренне содрогнулся: они выглядели, как отмороженные бандиты! Наглые морды, издевательские ухмылки, подначки в нашу сторону («Эй, деревня, чо такие мрачные?!»), расслабленная походка прожигателей жизни – и вот среди ТАКИХ мне служить?! – благодарю покорно! Кроме того, среди них явно выделялись иностранцы своим чужеземным акцентом и чуждыми манерами – на их фоне даже узкоглазые степняки казались своими в доску парнями, так как я всё же пожил среди них недельку и пообвык.

И в «волчью стаю» я тоже не попал, хотя мне довелось разок сходить с ними на одно романтическое дело по штурму осаждённого замка. Но по итогам боя их командир начал на меня выдвигать претензии, что, мол, я затерялся где-то и оторвался от них. Я возразил, что меня самого бросили, и я спасал из замка двух девушек, на что последовал презрительный ответ, что для «настоящего волка» главное – не отрываться от стаи и слушать только своего командира, наплевав на всех баб, кто бы они ни были. Мы поцапались на ровном месте, и разговор о своём приёме в этот отряд я даже не начинал, а с другими «волками» судьба меня не сводила.

Слабое сопротивление Нихелии объяснялось легко: ей в спину ударила Божегория, решив, что её соседка измотана, и можно будет у неё отныкать землицы почти даром. Кажется, нихельцы на нашей территории только то и делали, что пытались уйти с неё, не потеряв лица. Пожалуй, штурм замка с девицами, о котором я говорил, был наиболее ярким событием: он стоял в междуречье с плодородными землями, и Нихелия сделала отчаянную попытку его удержать.

За два года мы вытеснили врагов обратно за границу, и я начал прозябать на случайных заработках, – даже курьером, т. е. мальчиком на побегушках. Перевозил и почту, и посылки, в отчаянии надеясь угодить в засаду лесных разбойников, чтобы отвести на них свою душу, но бандиты, как на грех, на меня не нарывались. Почту, видать, уважали, так как грабёж почтарей карался смертной казнью без права апелляции.

И вдруг пришла неожиданная весть: Нихелия набирает желающих послужить у неё в наёмных войсках. Требования к кандидатам оказались просты: иметь боевой опыт и свою лошадь. То ли я совсем одурел на мирной работе, то ли вина пил слишком много, то ли оба сразу, но, что называется, на этот зов побежал я вприпрыжку. В глубине души притаилось слабое утешение, что, мол, наёмники на лошадях – это совсем не то, что пешие: эти не должны быть такими отвязными головорезами, что я видал когда-то. Лошадка – это же божья тварь со своей душой, и ей не могут владеть придурки. На почтовой службе я закрепил свои знания по работе с конями и верховой езды совсем не боялся. Клюнул, что называется, по самые гланды. Господи, какой я был тогда наивный салага! – ещё и Малька за собой потянул…

По моему совету он купил дом в том же городишке, где я прозябал: от столицы – недалеко, а цены – приемлемые. Купил и зажил там со своей Солнышкой, родившей ему малютку сына. А я стал ему верным собутыльником.

Разумеется, новость о наборе наёмников следовало обсудить со всей серьёзностью. И с кем же мне её обсуждать, как не с лучшим другом? – и вот я, подфранченный, подхожу к их забору. Я же знаю, что Мальку мирная жизнь обрыдла не менее моего: частенько он мне за кружкой изливал то, что у него накипело…

Забор у Малька стоял невысокий. Вообще, можно сказать, не имелось у него забора: так, ивовая плетёная изгородь, изрядно подгнившая и покосившаяся. Поэтому я без труда разглядел, как у него во дворе на весенних грядках пашет Солнышко, согнувшись в заманчивой позе.

– Эй, хозяева, дома есть кто-нибудь? – позвал я фальшивым голосом.

Солнышко тяжело разогнулась, подпирая поясницу, и недобро уставилась на меня тяжёлым взглядом:

– А, гость дорогой, явился – не запылился…

Я с некоторой грустью наблюдал, как наша пышечка Солнышко в семейной жизни быстро превращалась в краснолицую толстуху с могучими руками. Вон сколько у неё уже седых волосков после нашего степного похода… и после многочисленных случаев, когда её муженек приползал домой на карачках – не без моей помощи. Не в том смысле, что я ему помогал ползти, а в том, что помогал напиваться.

Мне стало совестно: она в этом городишке стала уважаемым человеком, и местные жители уже не понимали, как раньше без неё болели и рожали. Я подозревал, что дело тут не в великих талантах нашей подруги, а в том, что она по натуре своей жизнерадостная хохотушка, и само её присутствие облегчало страдания несчастных. А муженёк у неё… того… безработный сейчас. И ведь, вроде бы, нахлебником быть не хочет, а работы для него подходящей нет. Да и у меня – работа, что ли, для мужика? – так, грошики на пиво.

– Зачем ты так, Солнышко наше ненаглядное? – начал я фамильярничать. – Я ведь не на выпивку твоего мужа зову – дело у меня к нему есть, обмозговать нужно.

– Знаю я, как вы эти дела «мозгуете» – в кабаках. И до сих пор всё никак ничего толкового не придумали, кроме пьянки! Топай, давай! – и она замахнулась на меня через забор мокрой тряпкой, которую, походя, сняла с верёвки.

– Не зову я его в кабак! – отшатнулся я. – Вот ещё! Я, кажись, работу нашёл за неплохие деньги…

– Кто там? – из избы соизволил выйти сам хозяин, зевая и почёсывая отлежалый бок, заспанно щурясь. Хм, а он силён поспать! Я-то вскочил ни свет, ни заря, Солнышко вон уже пол огорода вскопала, а он дрыхнет себе…

– Привет, Малёк! Войну проспишь! – окликнул я его.

– А что, уже пора? Я как раз хорошо отоспамшись.

– Пора, точи свои ножики…

– Заходи, – и он мотнул мне головой, приглашая войти.

Как вам нетрудно догадаться, уважаемый читатель, Солнышко оказалась ярой противницей идти воевать, – тем более, за недавнего врага. Она осыпала нихельского короля и всю Нихелию такими словами, что покраснели бы даже грузчики и самые распоследние бродяги, а потом высказала и нам, что думает о войнах, о нас и о нашем природном мужском естестве:

– Ой, да знаю я вас, мужиков! Вам бы лишь из дома умыкнуться подальше и жить там в своё удовольствие! Вино пить и девок лапать! У вас все мозги – в ширинке! А больше вам ничего не нужно! – ни дома, ни работы!

Она снова замахнулась на нас мокрой тряпкой – мы невольно вжали головы в плечи, хотя Учитель учил нас реагировать совсем иначе… В соседней комнате заплакал ребёнок, услышав ссору среди взрослых.

Мы с Мальком сидели за пустым столом с редкими крошками и чесали в затылке. Конечно, Солнышко, по своему, была права, и я даже знал одну девицу, которую вояки совратили с пути истинного, уведя за тридевять земель от родного дома. И это ей ещё повезло, что совративший оказался боле-мене порядочным и женился, а другим как?

– Солнышко ты наше лучезарное! – запел я весенним соловьём. – Вот зачем ты так, а? Ты посмотри на своего мужа – человек совсем зачах от безделья (Малёк горестно вздохнул, колыхнув своё отвисшее брюшко). Ну, дай ты ему подзаработать, чтобы он себя нужным почувствовал!

– А, если убьют его, то как я тогда? – запричитала супруга неработавшего героя. – У нас вон второй спиногрыз уже намечается…

И она погладила свой плоский пока животик.

Это была та ещё новость! Я еле-еле удержался, чтобы не спросить: как же так получается, что женщина, знающая медицину, залетает раз за разом, как деревенская простушка?

– Убьют? Малька? – искренне изумился я. – Да зря мы, что ли, столько лет на военную учёбу потратили?! Страшнее, чем было, уже никогда не будет!

– Откуда вы знаете, что там будет, в этой чёртовой Нихелии?!

Мы долго ещё сидели и спорили. Я говорил, что, мол, на курьерской работе совсем отупею, и буду вечно жить в нищете, а в наёмниках, глядишь, на свой домишко заработаю, – поэтому для меня выбор очевиден. А, если у вас вторая лялечка на подходе, то и вам не мешало бы деньжатами разжиться.

Солнышко на это мне возражала:

– Да знаю я вас, прохиндеев! Мигом какой глупой девчонке голову вскружите, и останется мой муженёк в Нихелии навсегда! Я что, не знаю вас, что ли? И куда я потом, с двумя ребятишками? К дяде в приживалки?

Я стучал себя кулаком в грудь:

– Я сам лично за ним присмотрю!

Вот так, слово за слово, мы и выбили из нашей подруги согласие на участие в нихельской войне.