Текст книги "Рождение Клеста (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

Жара спадала; показались хижины кочевников. К нам подбежали босоногие, почти голые детишки и весело загалдели, жадно нас разглядывая, как шикарный ужин – даже зябко как-то сделалось. Когда телега остановилась, нас бесцеремонно обезоружили и стали толчками показывать, куда идти.

– Телегу охраняйте! – крикнул я командиру отряда, вырываясь. – Тут же лекарства! Дураки разобьют горшки или напьются – умереть ведь могут, а скажут, что это мы их нарочно отравили! Пусть никто руками не лезет! Гоните всех в шею…

Степняк нахмурился, что-то сказал сердито в сторону – ему торопливо и покорно кивнул кто-то из местных, явно не воинского вида человек, забитый жизнью, и повел, сгорбившись, нашу Милку под уздцы, гаркнув на ребятишек. Дети брызнули в разные стороны, но потом, смеясь, снова стали собираться вместе, как воробьи, и даже чирикали очень похоже. За телегой отправились двое из всадников нашего конвоя, охраняя её с двух сторон, но пацанята ухитрились ловко умыкнуть один из наших дорожных мешков. Воин замахнулся на них плёткой, но мальчишка, кому повезло, со злорадным смехом кинулся прочь, прижав добычу к груди – за ним увязались ещё два его товарища, а остальные продолжали крутиться возле вожделенной повозки, как мелкие шнырги, мечтая улучить счастливое мгновенье.

«Лишь бы горшок какой не спёрли… Иначе нам хана.»

Мы держали девушку между собой, не давая врагам лишний раз её касаться. Она шла, низко склонив голову, а вокруг раздавались оценивающие возгласы, цоканье языков. Нас словно опутало слащавой липкой паутиной, для мелких мух, какими мы тут оказались, – смертельно опасной.

Хижины кочевники строили круглые, самого разного размера. Где-то просто стоят шесты шалашиком, как копья в пирамиде, покрытые иссохшими шкурами или кошмой – вот и жильё тебе. Где-то более сложная конструкция, позволяющая создать шатёр большой площади: в ней опорные шесты увязаны хитрым способом, вертикально и горизонтально. Ветерок, меняя направление, то и дело доносил до нас запах нечистот: кочевники выгребных ям не делали и, само собой, не пытались их как-то прикрывать, чтобы не воняли. Впрочем, тут и без фекалий воняло неслабо: навоз от животных, закопчённые грязные котлы из-под баранины, старая кошма, немытые тела – под летним солнцем всё это смердело будь здоров…

Нас подвели к самому богатому шатру. Его покрывала не кошма, а цветные ткани, всё больше красных расцветок. Вход охраняли два сухощавых пеших воина с копьями крест-накрест. Командир нашего отряда что-то им сказал – они кивнули и пропустили нас, откинув полог. «Нас» – это, в смысле, меня и этого степняка, а Солнышку и Малька решительно оставили за порогом.

Внутри шатра стоял душный полумрак: мы приехали в стойбище поздно, и летние сумерки уже вовсю подавляли дневной свет. Отверстие в центре потолка даже в полдень бы не осветило такую большую площадь, а сейчас, вечером, и подавно. Жилище дикарей освещалось, как и подобает, плошками с горящим вонючим жиром: разница лишь в том, что у здешнего хана эти плошки стояли не на полу, а на вычурных бронзовых треногах.

Хозяин шатра полулежал на горе грязных подушек: такое ложе позволяло ему не крючить ноги под себя, как это делают бедняки, которым приходится сидеть на голой земле, а располагаться вполне вольготно. Засаленный халат показывал нам полуобнажённую волосатую грудь; Хан на наших глазах как раз закончил её почёсывать своей пятернёй. Блохи у них тут, ясное дело, при такой-то грязище.

Сказки про полуобнажённых танцовщиц явно не подтверждались, как и рассказы про изобилие всяческих блюд, коим положено окружать ханский престол. Но, быть может, эти девицы прятались от чужих глаз за цветным пологом, огораживавшим значительную часть помещения? – было видно, что там кто-то движется. И еду они с собой, что ли, унесли? – возле хана стояла лишь одна простая глиняная тарелка с мясной строганиной и такой же глиняный кувшин.

Голова хана была обмотана длиннющим полотенцем, хитро перекрученным в жгуты – получился довольно замысловатый головной убор, напоминавший плотную повязку раненого в маковку. Но, наверное, в жару ходить с такой повязкой очень удобно: всё же это тебе не лист лопуха, который надевают бедные сельчане.

На поясе Хана висел длинный нож: такое оружие легко выхватить даже в сидячем положении, а также он удобен, скажем, наколоть тот же кусочек строганины и поднести ко рту, не склоняясь с подушек к тарелке на полу. Хозяин сидел босой, показывая нам огрубевшие ступни ног. Туфли с поднятыми носами стояли в сторонке; в таких удобно продевать ноги в стремена: носы в этом случае работают как обратные крючки, удерживая седока.

Хан, прищурившись, как от яркого солнца, посмотрел на нас, вытирая ладони о подол халата, и что-то спросил. Мой провожатый, почтительно склонившись, встал на одно колено и ответил ему; меня сзади насильно поставили на обе колени, да ещё и согнули крючком.

– Говоришь, привёз лекарей? – переспросил Хан уже на нашем языке, вполне сносно, с простительным акцентом, недоверчиво меня оглядывая.

– Мой господин, – ещё раз поклонился мой спутник, – они уверяют, что лекарем у них является молодая женщина, которая ехала с ними.

Хан откинулся на подушки и захохотал. Это был не жирный, но уже грузнеющий мужчина, и смех его зазвучал утробно, а тело затряслось из-за колыхания солидного брюшка. Затрепыхалась и тонкая бородка, как будто её сквознячком закачало. От уголков глаз Хана сразу же зазмеились глубокие морщины.

Мой конвоир тоже послушно засмеялся, поддерживая своего владыку, но при этом не спуская с меня пронзительного взгляда и не убирая руку с рукояти меча, как будто не доверял тем, кто сзади прижал меня коленями к земле.

– У этих городских всё не как у людей, – заговорил хозяин шатра, когда его пузо перестало трястись. – У них женщины занимаются лечением и другими мужскими работами. Мужчины сами готовят еду и даже воду носят. Это правда, парень?

Слово «парень» из уст этого степного жителя зазвучало совершенно неестественно, с неправильной интонацией. С подобным ударением это слово только девчонки говорят, но ведь не взрослые же дядьки…

Однако, у меня было не то положение, чтобы кого-то поучать тут хорошим манерам, и я только кивнул в ответ:

– Бывает, что и мужчины у нас стряпают. А воду ведь тяжело таскать – вот они и помогают. Что ж тут такого?

Хан снова захохотал, но уже не так самозабвенно, как в первый раз, а только лишь для того, чтобы выразить своё отношение к такому невероятному положению дел. Я ответил ему вежливой улыбкой. А как ещё может общаться схваченный ягнёнок с матёрым волком?

Отдышавшись, Хан продолжил беседу со своим нежданным гостем:

– Вай, вай, удивительный вы народ. Никогда не знаешь, что от вас ожидать. Говоришь, что ваша женщина – лекарь?

– Да, хан.

– И ты готов поручиться за её мастерство?

– Конечно. Она вылечила много воинов, – ответил я, полагая, что этот аргумент в глазах воителя будет иметь значительный вес.

– Что ж, – Хан поудобнее устроился на подушках. – Если ваша женщина умеет лечить людей, то что умеешь ты? Вас захватили с оружием в руках; ты – воин?

– Это оружие нам дали жители степей, – быстро ответил я. – Моя сестра вылечила жену их старосты, и нас в награду накормили и вооружили.

Боже, а если Малька начнут допрашивать отдельно от меня?! Он, пожалуй, наговорит такое, что мама не горюй. Нас же на куски порежут, вызнавая правду!

– А почему я должен вам верить? – спросил Хан, прищурившись. – Быть может, вы – лазутчики? А?

– Достопочтимый изволит шутить, – отвечал я с достоинством. – Лазутчики не едут на телегах с горшками, да ещё и с женщиной. Мы – беженцы из Гренплеса.

– Язык твой подвешен хорошо, – то ли похвалил, то ли вынес приговор Хан. – Очень хорошо для беженца, да ещё и молодого…

– Моим учителем в гончарном ремесле был человек из южных краёв, – я ещё раз поклонился. – Он научил меня особенностям ведения мудрых речей – пусть его годы будут долгими.

– А скажи мне, гончар, – снова вкрадчиво прищурился Хан, – зачем вы потащились в наши края? Неужели вам не нашлось места в ваших деревнях?

– Уважаемый, моя сестра с мужем хотели непременно жить в тех местах, где нет нихельцев. Мы пытались дойти до тех мест в обход, где нет их армии.

– Нихельцы… Дети шныргов, – нахмурился владыка и, злобно выхватив и вонзив нож в строганину, снял с острия наколотый кусочек и начал неспешно его жевать.

Он умолк надолго, жуя вяленое мясо, запивая его из кувшина и задумчиво глядя вверх – наверное, в то самое отверстие в потолке. Захвативший нас командир тоже почтительно молчал; тем более помалкивали те, кто держал меня за плечи. Я стоял коленями не на голой земле, а на ковре. Хоть и пыльный, грязный, затоптанный, но всё-же ковёр. У нас такой купить не каждому под силу, а у Хана таких валяется по всему пространству шатра чуть ли не в два слоя…

– Хорошо, твоя сестра будет лечить, – наконец заговорил он, глянув на меня в упор. – Но учти: если она не сможет вылечить нужного человека, то тогда вы все будете казнены как презренные лжецы.

Он сказал это безо всякого скоморошьего пафоса или позёрства, – просто перед фактом меня поставил. И я сразу понял, что спорить тут бесполезно, даже если нам попадётся изначально безнадёжный больной. Вот такие в здешних местах действуют деловые договоры: извольте принимать, как есть.

– А если вылечит? – быстро спросил я, нутром поняв, что надо обязательно получить некую гарантию на случай успешного завершения лечения, иначе сделка будет неравноправной.

Хану как будто на больную мозоль наступили: он сморщился. Ага, попался, голубчик: рядом с ним стоял не последний человек из его племени, и любое слово из-за этого получало дополнительный вес.

– Если вылечит, – ответил он так, как будто я из него слова клещами вытягиваю, – то тогда я отпущу вас с достойной наградой, как и полагается по законам нашего гостеприимства.

Хан отмахнул в мою сторону кистью руки, отвернувшись, – меня мигом подхватили и потащили к выходу. Высокая аудиенция была закончена.

Нас с Мальком поселили как раз в простеньком таком конусообразном шалашике, а Солнышке выпала великая честь жить в самом ханском шатре. Мой друг аж зубами скрипел от злобы и лютой ревности, но ничего не мог поделать. Свидания нам запрещали; мы могли видеть девушку лишь случайно, издалека. Кого она там лечила?! – мы изнывали от замысловатых догадок. Я попытался разыскать и расспросить того командира отряда, который нас сюда затащил, но он мне никак на глаза не попадался, сколько я ни кружил по становищу. Наверное, опять ушёл в дальний дозор: никто мне ничего не сказал. То ли дикие степняки вообще наш язык не знали, то ли им говорить с нами было запрещено, но на мои расспросы все лишь мотали головами, улыбаясь или хмурясь.

Нам учинили допрос раньше, чем поселили в шалаш. Пытали Малька отдельно от меня, но мы-то легенду придумали заранее, до отъезда из последнего села: ехали к своим, в обход нихельцев, никого не трогали, а нас сюда насильно притащили. Разумеется, получившие по зубам степняки пытались выяснить: а не пришлось ли нам застать некое великое чудо явления потусторонних сил в сами-знаете-каком месте, на что мы с самым честным видом отвечали: да, мы там ночевали, слышали предрассветную битву и видели ужасный дым. Кажется, кто-то там разбудил дьявола – и мы исступленно осеняли себя знаком Пресветлого, выкатывая круглые глаза, наполненные бездумным ужасом. Малёк-лицедей при этом ещё и плевал себе под ноги, старательно растирая плевки подошвой, – чуть ли не рубаху на себе рвал от ворота, доказывая, какие там творились кошмарные ужасы.

Так как допрашивать нас с применением зверских пыток приказа не поступало (Хан ведь при авторитетном свидетеле пообещал поступить с нами по законам их гостеприимства), то нас оставили в покое, и мы зажили в полном неведении о том, кого ж там наша Солнышко лечит и с кем спит. Нам приносили мясо, белый горох (ну, это я сам придумал такое название этим крупным зёрнам, а как они на самом деле называются – не знаю), лепёшки, кислое молоко – жить, в общем-то, было можно. Только безделье тяготило, а тренироваться нам было нельзя: мы же прикидывались обычными беженцами…

За время нашего пребывания случилось одно яркое событие, взбудоражившее стойбище: возвращение охотников. Галдящая толпа сбежалась их встречать; мы тоже затесались в общий поток, благо от скуки совсем изныли, а других развлечений не предвиделось.

Кавалькада довольных охотников подъехала к лагерю. Они излучали торжествующую радость за много миль, издали приветствуя встречавших их соплеменников взмахами рук и копий. Степняки восхищённо вопили в ответ на каждый такой жест, особенно полуголые детишки: те аж подпрыгивали и приплясывали. Старики возносили хвалу известным им богам, благовейно проводя иссохшими ладонями по морщинистым лицам и задирая седые бороды к выцветшему от жары небу.

Через крупы коней были переброшены тела убитых животных. Таких навьюченных коней вели на поводу, без седоков и сёдел. Среди охотников я, удивлённый, узнал и Хана, хотя он и был выряжен в такой же бесцветный серый халат, как и другие воины, отличаясь от них лишь нагрудником с медными защитными пластинами. Хан безо всякого высокомерия приветственно махал рукой своим подданным, широко улыбаясь, обнажая крупные желтоватые зубы.

Убитую дичь стаскивали наземь и волочили на разделку. Туши оказались уже выпотрошенными и обработанные огнём: иначе на изнуряющей жаре быстро стухли бы. Голые по пояс работники умело их рубили тяжёлыми секирами с широкими лезвиями, торопливо разводили костры. Детишки крутились возле них, норовя умыкнуть кусочек мяса, отлетевший после удара секиры или же ловко срезанный своим ножичком – если только работник не успел врезать оплеуху, под злорадный хохот товарищей. Впрочем, эта забава быстро завершилась: пришёл злобный дядька с плёткой, гаркнул – и все пацаны мигом разбежались.

Через пару недель со дня нашего прибытия, когда мы совсем опухли от праздности, меня вызвали в шатёр Хана. Он восседал на тех же замызганных подушках, только вид его был явно благодушный – не то, что в день встречи. Никто меня сзади на этот раз не давил, но по бокам правителя стояли два грозных молчаливых воина, державшие руку на мечах у пояса и сверлившие меня зорким взглядом. Как нетрудно было догадаться по выражению их плоских лиц, наш язык они не знали ни бельмеса.

Как и в первый день, в шатре я не увидел ни смазливых танцовщиц, ни музыкантов, ни иных лицедеев. Имелось некоторое отличие, кроме расстановки охраны: вместо мяса рядом с Ханом стояло блюдо с оранжевыми сушёными фруктами.

Я поклонился:

– Вы желали видеть меня, повелитель?

– А-а-а-а-а, вот и гость дорогой пожаловал… Что ж, ты не врал мне: ваша женщина – действительно искусная целительница, – да пусть продлит небо срок её жизни на земле.

– Если это так, повелитель, – я уважительно поклонился, – то тогда мы можем продолжить дальше свой путь? Наша свобода – это и будет Ваша достойная награда. Вы давали мне такое слово в день нашей встречи.

– Я действительно давал такое слово, – не стал спорить Хан. – И я не собираюсь его нарушать. Только скажи мне напоследок, чужеземец: а какой такой награды достойны наглые лжецы?

Мне словно под дых врезали. Что творится? Почему – «лжецы»?

– Я не понимаю Вас, светлейший, – я снова поклонился. – Почему Вы обвиняете нас во лжи?

Хан взял с блюда сушёную ягоду, отправил её в рот, пожевал.

– Неужели ты думаешь, глупый мальчишка, что я не отличу воина от гончара или другого ремесленника? Поверь мне: я пожил достаточно, чтобы понимать такие вещи. Ты – воин, и никто не убедит меня в обратном, даже если нарядить тебя голодранцем.

Я промолчал, не пряча взгляда.

– Я не понимаю только, зачем вы пошли в наши края, – продолжил владыка. – Вас вооружили плохими мечами кустарной работы, вы ехали на телеге с женщиной-целительницей. Видит небо: я никогда не думал, что могут появиться ТАКИЕ лазутчики…

– Мы не лазутчики, повелитель, – гордо ответил я.

– Верю, – он кивнул. – Ваша армия разбита. Её или вообще нет, или она за сотню лиг отсюда. Никто не посылает лазутчиков в такую даль, будучи в здравом уме. И вы не нихельцы: я это точно вижу, и не будете служить им, так как презираете их. Быть может, только за деньги? А?..

При слове «деньги» я невольно внутренне дрогнул. Наверное, Хан это почувствовал:

– Так что ты скажешь в своё оправдание, воин? – и зажевал ещё одну ягоду.

– Нам не в чем оправдываться, – гордо ответил я. – Мы – не лазутчики, ехали своей дорогой и никого не трогали. Мы не хотели сдаваться нихельцам в плен, и пытались дойти до своих по тем землям, где нихельской армии нет. А девушку взяли с собой потому, что она тоже не хотела жить у нихельцев в подчинении. Спроси у неё сам, повелитель: неужели ей хотелось бы остаться в Гренплесе?

Хан, конечно же, допрашивал нашу Солнышку не один раз. И очень умело. Но, когда мы ещё ехали в плен все вместе, я строго-настрого предупредил всех, чтобы все говорили одно и то же. Нашей подруге предлагалось не скрывать, что лечила раненых, и что боялась оставаться в городе. В конце-концов, Хан мог выбить из неё и то, что её отец – не простой мужик, а центурион. Лишь бы она не призналась, что мы золото везём. Но, если бы она про это сказала, то нас бы уже давным-давно выпотрошили…

Так как моё предложение кинуться допрашивать девушку Хан откровенно проигнорировал, то я догадался, что он её уже расспросил обо всём, что сам считал нужным. Конечно же, наша Солнышко никак не могла сознаться, что мы – лазутчики: она прекрасно знала, что это такое, и знала, что мы совсем не такие…

Что ж, Хан оказался в тупиковой ситуации: он никак не мог доказать, что мы – вражеские лазутчики, так как мы сюда не сами шли, а нас привезли насильно его же воины. Но и отпускать просто так солдат Его Величества ему не хотелось по какой-то неведомой мне причине.

– Повелитель, – я продолжил разговор, так как молчание затянулось. – Наши народы жили в одной стране без войн многие годы. Почему же Вы вскормили в себе ненависть к нам?

Мой Учитель как будто бы сам задавал вместо меня все вопросы, сидя у меня в голове, а я лишь рот разевал, исторгая слова.

– Почему?! – вспыхнул Хан и даже вскочил. – Да потому, что ваш народ наслал проклятие на наш род! Он принёс нам болезни, которых раньше не было, и теперь у меня люди умирают чаще, чем рождаются! Ваша женщина как раз лечила такую болезнь. Она её победила – значит, вы умеете обуздывать её демонов, а нам вы подсунули эту хворь, так как мы не знаем секрета спасения от неё! Вы желаете уморить нас всех и очистить наши земли, чтобы взять их под свою руку!

– Да кто ж Вам сказал такое, повелитель?! – невольно изумился я, никогда не думавший, что болезни, оказывается, можно «насылать», «подсовывать», – как будто это амулет какой, заряженный дрянью. Нет, я, конечно, слышал, что есть такие злобные бабки-ведуньи, которые могут довести любого человека до тяжёлой болезни своими наговорами, но чтобы вот так, целый род вогнать в болезнь – это было что-то новенькое…

– Кто?! – ещё больше вспылил Хан, но тут же осёкся, так как явно не хотел выдавать свой источник информации. – Мне открыл глаза мой давний друг, житель вашей страны. И даже рассказал подробно, КАК такое можно сделать…

Что ж, в таких материях я был не силён, и никак не мог спорить заочно с неким другом, специалистом по лекарской (или чёрно-магической?) части.

– Повелитель, – смиренно сказал я. – Но ведь мы-то к вашим бедам не имеем никакого отношения. Нас сюда привезли насильно, а до этого мы ничего про вас и не знали. Наша женщина вылечила вашего больного: неужели мы не заслужили того, чтобы нас отпустили домой?

Этот дикий степняк, надо признать, всё же имел некоторые понятия о совести. Исцеление больного, который, очевидно, был ему очень дорог, настроило его на благодушное настроение, не развалившееся даже от вспышки внезапного гнева. Он сунул руку в карман, вытащил несколько монет и швырнул их мне под ноги:

– Только из уважения к искусству вашей женщины я отпускаю вас. Она очень за вас просила. Сгиньте с глаз моих, и не дай вам боги снова встретиться со мной!

Что ж, мы – люди не гордые: я наклонился и поднял монеты. Золотые. Это неплохо.

Что-то меня загрызло изнутри, предчувствие чего-то знакомого. Я внимательно присмотрелся: так и есть – одна монета отличалась от других. Я наложил её на другую: края монет немножко не совпали, и совершенно не оставалось сомнений, которая из них отчеканена не в нашей стране…

Мои манипуляции не остались незамеченными. Хан недовольно прикрикнул:

– Ты что же, сын шнырги, сомневаешься в том, что получил из моих рук?!

– Никак нет, повелитель, – я поклонился. – У меня, наоборот, нет никаких сомнений: я тоже встречался с вашим хорошим другом и тоже брал из его рук вот такое золото.

Я показал Хану монету излишне правильной формы.

– Того, кто носит с собой такие монеты, наша Служба безопасности державы сажает в тюрьму: они слишком уж круглые. Я сам еле-еле от её стражников выкрутился. Так что, если ваш друг снова принесёт такое золото – можете смело сажать его на кол; или как тут у вас такое делается? И не верьте больше ни единому его слову: это очень опасный человек.

Я швырнул ненужную монету обратно Хану, остальные зажал в кулак, прижав к груди, и очень глубоко поклонился:

– С Вашего милостивого соизволения, мы отправляемся в путь завтра. Все трое.

Ханские телохранители невольно скосили алчные взгляды на жёлтый кругляш, валявшийся на ковре.

«Ты всё сказал и сделал правильно, Воин», – похвалил меня Учитель.