Текст книги "Рождение Клеста (СИ)"

Автор книги: Анатолий Ключников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

– Парни, я же вас не трогал. Давайте по-хорошему, а?

Прибежал Малёк с незнакомым мне ножом. Тут уже я задышал с явным облегчением, а деревенские вовсе скисли. Мало-помалу собирался народ, а нападавшим не улыбалось засветиться в этом грязном деле, и они быстро растворились по одному. Остались только лежачие, не успевшие очухаться.

– Тебя, как дитя малое, одного оставить даже на час нельзя, – поглумился надо мной Малёк. – Сам же уговаривал не влипать во всякие истории, а сам творишь чёрт те что…

– Да, беспредел, – кивнул я уныло.

На другой день пришлось являться к старосте по вызову. Там оказалась полна горница людей: немножко знакомый мрачный мужик с замотанной в белые тряпки головой, сварливая баба – его супруга; Рыбак опять же притащился.

– Проходи, гончар, – зыркнул староста на меня узкими глазами. – Я-то думал, что у тебя зять дуралей, а ты и сам-то не лучше.

– Пускай заплатят! – чуть не взвизгнула баба. – Забор сломали, мужа чуть не убили – да что ж такое?! Тут и войны никакой не надо! – хозяйство разорили, и мужик ранетый! Есть тут власть или что?! – пусть заплатят, говорю!

У старосты дублёная кожа на скулах дёрнулась, как при зубной боли, а глаза совсем сузились; неподвижный Рыбак даже глазом не моргнул, небрежно прислонившись к дверному косяку. Хм, похоже, эта баба и без меня эту «власть» уже успела доконать не хуже диких степняков.

– Да скажи ты! – она толкнула покорного мужа в бок безо всякой церемонии к его ране.

– Ну… да… – веско подтвердил селянин высказанную претензию.

Ах, так?! Ладно, мы тоже не лыком шиты.

– Тогда пусть и нам заплатят тоже! – возмутился я. – Нет такого закона, чтобы на проезжих кидаться с вилами и палками! Ваши парни меня вчера бить кинулись, а этот… м-м-м… уважаемый селянин тоже на меня в драку полез. Мне что, надо было ждать, пока меня убьют, что ли?!

– Молчать!!! – и староста хлопнул жёсткой ладонью по столешнице так, что баба, начавшая было гнать вторую волну ругани, словно захлебнулась своей слюной, а её муженёк вздрогнул, как будто его сзади стукнули. Рыбак переступил с ноги на ногу.

– Я принял вашу жалобу, – продолжил староста. – Будем разбираться. Можете идти.

Баба, кажется, хотела начать по новой, но хозяин метнул в неё раздражённый взгляд, а Рыбак пошевелился, – и парочка торопливо ушла прочь.

– Сын мой вчера пришёл избитый, – продолжал мужик. – А это не часто бывает…

«Ой, маменька! Вот так влипли!»

– Я спрашиваю у него: «Как же так? Кто такой? Ты ж не поддаёшься никому!» А он мне отвечает: «Это приезжий, он дерётся не по-нашему.» Вот я и спрашиваю: как же ты так дерёшься, что половину пацанов избил, а заодно ещё и мужика покалечил? Вас, гончаров, в Гренплесе этому учат, что ли?

– Ну, у нас там уличные драки тоже бывают. И мы тоже поддаваться не приучены. Дрался я, как умел, как меня товарищи учили. Меня всё равно затоптали бы, если б меня мой друг не выручил, – и я виновато развёл руками.

– А твой друг… он, что, тоже… того? Вот так же драться умеет?

– Ну, не знаю. Спросите у него сами.

Староста помолчал, сжав кулаки в замок и положив их на стол.

– А не шпионы ли вы нихельские, голуби?

Во-во, Мясник тоже такие же вопросы задавал, про голубей – упокой, Пресветлый, его душу. Когда же это закончится?! Эдак ведь и правда: до старости не доживу…

– Шпионы?!! В этой дикой степи! Да кому она сдалась?! Если мы драться умеем, то нас сразу надо шпионами обзывать? Нихельцы в городах живут, вообще-то! Если бы им было нужно – давно бы уже в степь вошли. Что у вас взять-то можно?

Хозяину дома мои слова оказались неприятны: он аж посерел:

– В любом месте выгоду найти можно, – сурово выговорил он. – Если вы не шпионы, то кто тогда???

– Я же говорил: беженцы мы. От нихельцев спасаемся.

Староста замолчал, встал, зашагал молча по комнате, одёргивая рубаху. Помаячив вот так туда-сюда, он снова сел и заговорил:

– Значит, так. Всё, что в драке разрушили, – сами будете чинить. А ваша девка пусть пострадавших бесплатно лечит. И, не дай бог, если она окажется плохой знахаркой, – тогда пеняйте на себя! Всё понятно?

Я лишь кивнул.

– Свободен, – по-военному резюмировал этот мужик наш разговор.

За два дня мы с Мальком обогатились умением забивать в землю толстые жердины голыми руками. В земляную лунку выливаешь ведро воды, берёшь сваю, у которой один конец заострён топором, и вот это остриё со всей дури опускаешь в эту лунку. Потом вытягиваешь сваю назад и снова опускаешь – и так много раз. Подливаешь ещё воды.

Получается круглая дыра в земле, у которой стенки – гладкие, от мокрой грязи блестящие. На полтора локтя мы такие дыры делали запросто, даже не запыхавшись, а потом ещё и утаптывали сваи.

А Солнышко наша врачевала несчастных. У меня всё нутро переворачивалось, когда я думал о том, что ей надо лечить балбесов, которым я настучал по тыкве. А если они лапы распускать будут? Или скабрезничать?

Но её, казалось, ничто не могло опечалить: она оставалась такая же смешливая и добродушная:

– Руки? Распускать? – смеялась она. – Так ты им все руки-ноги перебил: кругом одни синяки. Они же думают, что я твоя сестра, и шарахаются от меня, как черти от ладана – только мычат.

– Ну, положим, не все отбил, – буркнул я. – Я же не изверг…

В день отъезда я собрался с духом и попросил у старосты:

– Уважаемый, мы едем в дальнюю дорогу, а оружия настоящего не имеем. Нам бы парочку сабель, а?

Я умолчал про нашу заначку в два меча: в конце-концов, мечом сподручнее махать в битве рать на рать, а отмахиваться от приставучих лучше всего облегчёнными степняцкими саблями.

Тот воззрился на меня, как будто я у него последнюю корову выпрашивал отдать задарма:

– Две сабли?! Да тут любая железяка – на вес золота! Тем более – в такое время…

– Ну, хотя бы пару копий!

Наверное, мой сиротский вид на него подействовал: он отдал распоряжение, и Рыбак притащил два копья с поржавевшими наконечниками. Селяне, вышедшие поглазеть на наш отъезд, такую неслыханную щедрость встретили изумлённым шепотком.

Рыбак торжественно вручил нам древки, за десятки лет отполированные ладонями до лаковой гладкости. Мы с Мальком их взяли и, совершенно не подумав, принялись «примерять на себя»: покрутили над головой, потом – за спинами. Все так рты и пораскрывали, выпучив глаза на такое дивное представление.

Я, спохватившись, прекратил упражнение и положил копьё на телегу.

– У вас гончаров этому тоже учат? – спросил староста, раскуривая трубочку со сладковатым дымом и кивая на отложенное оружие.

Малёк тоже догадался, что к чему, и, смущённый, приставил копьё к ноге, разглядывая его, как зелёный новобранец – дальнобойный требушет.

– А… это… в ополчении, – ответил я. – Там всех насильно заставляют так делать. Вот мы и научились… немного.

– Ну, если только немного, – глубокомысленно кивнул староста, затягиваясь. – Когда мне по молодости служить доводилось, нас такому ещё не обучали…

– Время не стоит на месте, – ответил я словами Учителя.

Бабы провожали Солнышку вполне дружелюбно: она тут заодно и роды принять успела. Насовали ей пирожков разных чуть ли не полмешка. Мужики топтались, смущённые и недоверчивые; маячил тут и недавний страдалец со свежей повязкой на голове.

– Н-н-н-н-о! – Малёк стронул Милягу.

Староста протянул мне свою сухощавую руку:

– Ну, бывайте… Пресветлый даст – ещё свидимся. Не обижайтесь, ежели что…

Я её пожал:

– И вам не хворать. Если степняки явятся – делайте ту же шутку с цветным дымом: может, прокатит. Рогатки свои в земле укрепите – иначе они их арканами растащат.

Рыбак похлопал по крупу зашагавшую Милягу.

Снова дорога, снова беспощадное солнце. Весело щебечут в бесцветных от зноя небесах неведомые пичужки: они высоко от наших земных забот, они равнодушны к тому, кто и за что кого тут, на земле, убивает, – они поют для всех, не различая нас. Мы быстро тупели от такой жары, не имея сил ни говорить, ни даже думать и мечтая лишь о прохладной тени.

Мы ехали вдоль той же степной речушки, не имея понятия, какие тут ещё есть источники воды. Изредка на её берегах встречались заросли ивняка – при виде них мы, не сговариваясь, поворачивали лошадь к речке, и пережидали полуденный зной в тени. Никакой прохлады тут не пряталось, только духота, но хотя бы солнце не выжигало наши тела.

А, если ивняк не встречался, то тогда нам приходилось отлёживаться просто под телегой. Миляга забредала в речку по самое брюхо и купалась, фыркая и разбрызгивая мутную, илистую воду со своей гривы.

Вскоре вода еле-еле доходила ей до колена. Не хватало сил у местных речек дотянуть до многоводного севера: пересыхали они в середине лета…

Солнышко уже не ругалась на нас за то, что мы жуём моровку: она и сама начала держать во рту волшебный стебелёк, отключавший чувства и придающий видимость сил. Без этой травки мы бы, наверное, с ума посходили бы от жары и бесконечного пути, показывающего нам одну и ту же картину: выжженная, жёлтая степь.

Людям здесь было бы жить невозможно, если бы не стелющийся сухой кустарник – главный тут вид топлива. Вроде бы и набрал небольшую охапочку, а она горит долго и жарко: его древесина очень плотная, – в воде тонет. А ломается легко, по междоузлиям-«суставам».

Как нам и говорили, села тут встречались раз в два дня. То ли степняки в этих местах водились другие, то ли что, но наши рассказы про зверства на юге воспринимались почти как сказка: даже старики не застали времена былой лютой вражды. «А мы только вчера свою дочку в жёны продали», – разводили руками простодушные изумлённые селяне в ответ на наше сообщение. Мы, как могли, уговаривали местных начать делать из ивняка рогатки для защиты.

Здравствуй, край родной!

Никогда не думал, что при виде леса у меня из глаз брызнут слёзы ручьём. И не только у меня: Малёк и Солнышко тоже как с ума посходили. Неделю назад степная речка закончилась островками грязной воды, где мы без труда наловили рубахами полусонную рыбу и запекли, закопав под угли. Потом топали только на запасах воды, заполнив подаренные в сёлах глиняные крынки. Почти двое бесконечных суток не встречалось никакого селения, и вот – лес. Дошли…

Мы бегали, хохотали, целовали деревья, ошалевшие от нашей непомерной радости, пока не рухнули в благодатной тени, обессиленные, сорвав с голов шапки из тряпок. Лошадь, оставшаяся нераспряжённой, принялась жадно хрумкать траву. Потом она, кстати, мучилась и пару дней ходила жидко, пережрав с непривычки свежей зелени, а мы боялись, что падёт, и куда тогда девать это проклятущее золото? – а бес его знает!

Похоже, что власть в стране совсем ослабла. Едва мы отъехали несколько лиг от деревушки, где заночевали, как повстречали разбойников. Я сразу же сообразил, что их навели на нас гостеприимные сельчане: то ли лошадка с телегой приглянулись, то ли думали, что медяков у нас много. Они заступили нам дорогу так небрежно и нагло, что только недалёкий слепец усомнился бы в том, что нас ждали. Рубахи – опрятные, рожи – не самые тощие: кто смог бы поверить, что они в лесу живут постоянно? – да это ж разбитные мужички из соседней деревушки! Они с таким хрустом вывалились из кустов, что дали нам форы во времени.

Только вот про наши копья их не предупредили… Мы же их возили прикрытыми и не афишировали. Учитель натаскал нас круче, чем сторожевых собак: едва заслышав первый же хруст, мы соскочили наземь, одним движением выхватив оружие из сена. Увидев нацеленные на них острия, разбойники смутились и замешкались, обступив, однако, нас со всех сторон – на всякий случай.

– Куды путь держите, гости дорогие? – начал придуряться заводила. – Может, помочь вам чем нужно в дороге дальней?

– Помощи нам не требуется, – отвечал я, рискуя, понимая, что становлюсь главной мишенью: умный враг сразу должен понять, что Малёк без моей команды бой не начнёт.

Их пятеро. Ерунда, но вдруг в кустах сидят ещё? И, не дай бог, с луками? Понятливая Солнышко лежала на телеге, уткнувшись носом в сено, но мы-то от стрел были совсем беззащитны.

– За проезд по нашим дорогам плату платить принято, – продолжал тот. – Верно я говорю, братцы?

«Братцы» хмуро кивнули, опасливо глядя на наши копья.

– Нет и нас ни шиша. Беженцы мы, – ответил я.

– Ну, как уж так ничего нет? Деваха вон у вас пригожая есть. Давайте так: оставляйте нам девку, а сами поезжайте с миром, а? Никто ведь не против? – и он глянул направо-налево.

Сообщники покивали, вроде бы даже обрадованные, что нашёлся приемлемый вариант. Судя по писку в тележном сене, Солнышке он совсем не понравился.

– Наша подруга не согласная, – ответил я, а Малёк ещё и рыкнул затравленным зверем. – Придётся пропустить нас просто так.

– Ну, что ж, раз так… – и заводила глянул через плечо.

Мы с Мальком всё прекрасно поняли и врасплох не попались: отбили копьями пару ножей, довольно ловко брошенных из-за деревьев. Разбойники сдуру кинулись на нас, ни капли не сомневаясь, что от летящего ножа нет спасения. Первый же напавший напоролся на моё копьё и отлетел, отброшенный моей ногой – это я так остриё от тела освобождал, чтобы не застряло. Уселся на дорогу, изумлённо разглядывая распоротый живот, запихивая вываливавшиеся кишки вовнутрь перемазанными кровью пальцами.

Второго я чиркнул острием по лицу – и он тоже к драке охладел. Малёк легко убил третьего, проткнув его копьём насквозь, успел выхватить с повозки меч, догнать и прикончить им четвёртого ударом по затылку. Заводила уже улепётывал в лес – только шум стоял; судя по всему, метавший ножи составил ему компанию.

Я прижал к дереву остриём копья раненого в лицо:

– Кто вас подослал? Из какой деревни?

– Не знаю я… сказали – я и пошёл…

– Выбирай: или ты жить будешь, или – он, – я кивнул на раненого в живот. – Так кто?

– Пресветлым клянусь: не знаю!

– Ну, как знаешь…

– Стой, стой, погоди: Пасечник нас навёл!

– Какой пасечник?

– Ну, из той деревни, где вы ночевали…

– А вас послал сюда ваш староста?

– Не, не он. Староста не при делах: он не в доле. Нас Хромой послал, Пасечник всегда ему весточку посылает.

– Хрен тут вас поймёшь! – и я проткнул задержанному ногу.

– А-а-а-а-а-а!!! Ты же обещал!..

– А я тебя и не убил. Будешь теперь вторым Хромым…

Он, корчась, начал обзывать меня всякими обидными словами, но мне было на него наплевать.

В очередной деревне, встреченной нами по дороге, я рассказал тамошнему старосте про нападение, про Хромого и Пасечника, про оставленных на дороге двоих раненых. Тот поохал, покивал, пообещал разобраться и покарать, но на его предложение переночевать я ответил категорическим отказом. Хрен его знает, что тут у кого на уме. Мы уж в лесочке поспим – зато глотки целее будут.

После стольких мытарств по степям мы впервые заночевали в лесу. И насекомые тут стрекочут не так надоедливо, и воздух совсем другой, родной…

– Если бы у них луки были – хана бы нам, – Малёк всё никак не мог отойти от лесной стычки, а выпивки не имелось.

– У нас ведь и щиты есть. Забыл? – лениво ответил я, не желая бросать наслаждение упоения мягкой ночью.

– Надо их будет всегда держать наготове.

– Луки – они у охотников. Если у человека есть лук, то с голоду он не умрёт, и душегубством заниматься не пойдёт.

Послышались всхлипы. Нашу неунывающую спутницу прорвало всё-таки.

– Солнышко моя, ты что?! – вскинулся Малёк и принялся гладить свою подругу.

– Мальчики, я так больше не могу… нападают, нападают, нападают! Я устала… сил больше нет…

Меня словно по сердцу резануло: мы с Мальком могли дойти хоть к чёрту на кулички, но у Солнышко запас прочности уже заканчивался. Мелькнула мысль: быть может, оставить её в следующей деревне? А что: мы своё слово, данное нашему сотнику, исполнили: спасли его дочь от жизни под нихельцами. Если вспомнить, чем кончил Мясник, то, быть может, и от чего-то ещё более страшного. Её там откормят на молоке и сметане, а за её умения на руках будут носить, и нам будет спокойнее.

Я, почти не думая, озвучил свою идею…

Ох, зря, зря! Ребята, не торопитесь никогда молоть языком: лучше сначала сто раз подумайте, тем более – в разговоре с женщиной. Даже если сто раз уверены в своей правоте. А, если тут каким-то боком лямур замешан, – вообще лучше помолчать. Уверяю…

Девушка сразу замолчала, а потом они на пару с Мальком так меня отчехвостили, что я и не рад был своей свежей идее. Кажется, городская барышня вовсе не желала проводить остаток дней в деревенской глуши среди брехливых собак и обнаглевших свиней, валявшихся прямо на тропинках, думая про величину удоя у кур и переживая, почему овцы не несутся в срок: ей это казалось страшнее разбойничьих ножей. Моё смущённое мычание, что, мол, она могла бы работать по профессии, было прервано презрительным фырканьем, что, мол, приёму родов у коров её не обучали. Хм, зачем же так оскорблять крестьянок??? А Малёк, тоже мне друг! – бабёнке своей подпевает. Сказал бы я, какой друг ему товарищ, да ведь эти строки и барышни могут читать…

Ну, хотя бы горшками в меня швыряться не стали – уже хорошо. Если бы мы раскидали золото по ночному лесу, то в столице нас точно бы не поняли.

– Ну, тогда нечего хныкать! – подвёл я итог этого бурного обсуждения.

Больше всего я боялся, конечно, того, что, вот придём мы в столицу, а война – проиграна, и там сидят нихельцы. Но обошлось: Нихелии для решающего штурма сил уже не хватило.

Тем не менее, соваться в город, который, как мы с Мальком прекрасно помнили, кишмя кишел ворами, уличными головорезами и просто прохиндеями, почувствовавшими раздолье в тяжёлое военное время, с телегой, отягчённой золотом, казалось бесспорным безумием. С тяжёлым сердцем я взял из ханской оплаты лечения пару золотых и решил идти в столицу один – добиваться аудиенции у министра финансов, как меня подучил Ухват. А друзья остались в деревне недалеко от города.

Я прошёл городские ворота, назвавшись добровольцем, готовым служить в армии, снял комнатушку в корчме и начал «министерские хождения».

Секретарь, тщедушный хлыщ, едва ли сильно меня старше, кормил меня сказками, что «сегодня министр не принимает», «завтра, быть может», «в отъезде на два дня». Я, что называется, «рвал рубашку», доказывая, что, мол, дело очень важное и касается пополнения государственной казны. Он отмерял меня презрительным взглядом и отвечал, что «никак невозможно».

В корчме, за кружкой пива, я соврал, что мне нужен военный министр, и мне давали советы, что к любому министру попасть можно только после взятки. Иначе, мол, тут никак. Но не давать же взятку золотом, которое сам же несёшь в казну! (Я про него ничего никому не говорил, даже секретарю: боялся.) А моих личных грошей для взятки в военное время маловато будет… Отдать всё ханское золото? А потом жить на что, при военной дороговизне? Но, быть может, и до этого дойдёт…

Отчаявшись, я начал кружить возле здания министерства, пытаясь подловить министра сам лично и выспрашивая прохожих, не является ли финансистом тот или иной богато одетый дядька, выходящий из парадных дверей. Не поймал, но зато поймали меня, как нетрудно было предугадать: крепкие ребята из Службы безопасности повязали меня прямо на улице.

Лёжа на соломе, пропахшей мышами, я мрачно размышлял о том, что для своих лет ночую в застенках Службы безопасности слишком уж часто. Едва ли этой пойдёт на пользу моему здоровью. Читатель, наверное, сразу же подумает, что нужно было сразу топать в это учреждение: оно обеспечит надёжный конвой нашему золоту и доставит его точно по назначению, так что не требовалось крутиться возле министерства сутками напролёт, справляя малую нужду где и как придётся. Я и сам в этом ни капельки не сомневался, но, наслушавшись по кабакам разных горестных и душераздирающих историй, стал железно уверен, что доверять нельзя вообще никому. Да, сохранят. Да, доставят. Но при этом могут объявить, что это их личная заслуга, получить за неё награду, а нас пришить втихаря, как ненужных свидетелей, чтобы их награду не оспаривали. Им – карьера, а нам – сточная канава.

Поэтому я решил придуряться: мол, хотел устроиться на работу поближе к деньгам, потому и искал протекции у министра. На войну я пошёл добровольцем, а мой полк уже не существует – едва ли кто вообще сможет доказать, что я в армии успел послужить. Если моя игра сработает, то меня, как явно слабоумного, обратно в армию закатают, а не на каторгу. Или домой взашей вытолкают.

Поутру меня приволокли в кабинет начальника местной Службы безопасности. Обшарпанная мебель, знавшая лучшие годы, заросшие паутиной давно не беленные стены, зарешеченное окно, чтобы у гостей не появлялось соблазна в него сигануть – всё честь по чести. Некая серая личность – не толст, не худой, не высок, не низок, ни грустен, ни весел, в простом сером гражданском сюртуке. Глянул на меня блёклыми глазами – словно наждаком провёл. Я стоял со связанными руками, перетянутыми кожаным ремешком, из которого никак не выскользнуть, а меня за локти держали два охранника. Мда, никакой интимной беседы не намечается…

– Вы знаете, в чём вас обвиняют? – спросил меня невзрачным голосом хозяин кабинета.

Ну, пора включать дурака:

– Никак нет, господин хороший. Гулял по городу, никого не трогал, мухи не обидел. Повязали, навалили, затащили. Нет, не так: навалились, завязали, потащили. Нет, не так: повалили, затащили, наваляли. Ну, как-то так…

– Давайте обсудим ваши прогулки, – сухо продолжил страж безопасности, зачерствевший на подобных шутках. – Вы служили в армии, разбитой в Гренплесе. Поэтому сейчас, по логике, гулять вы должны или в райских садах, или в Нихелии, или где-то в районе Гренплеса, где пленных используют на каменоломнях. А как вы оказались в столице? И почему никому об этом не сообщили?

Я только рот разинул: вся моя легенда про «сельского» недоумка летела к чертям собачьим. Зато прилетало ко мне обвинение… догадались, читатель? – правильно: в шпионаже. А это грозило даже не каторгой, а пеньковым галстуком.

– Не успел. Хотел сначала на работу устроиться.

А что я мог сказать умного?

«Ну, давай, про голубей спрашивай.»– подумал я с глухой тоской.

– На работу в министерство финансов? Похвальный выбор. А зачем нихельцы приказали вам устроиться именно сюда?

«Вот и началось в деревне утро…»

Я вежливо отвечал, что с нихельцами проблемы своего трудоустройства не обсуждал, а действовал исключительно по личной инициативе. Сбежал из плена во время работ по расчистке взятого города и смог добраться до столицы. Хотелось кушать, поэтому пошёл искать работу.

На стол легли два моих золотых:

– А это нихельцы вам суточные выдали?

– Я по дороге в одной деревне убил и ограбил нихельского офицера.

– Откуда у нихельца монета нашей чеканки?

– Если Вы уверены, что эти деньги дали мне нихельцы, то зачем спрашиваете? Значит, имеются у них такие монеты.

Он снова и снова задавал мне каверзные вопросы, пытаясь подловить меня на связях с врагом, но, так как я шпионом не являлся, то попасться никак не мог.

– Я – честный человек! – гордо заявил я. – Прошу меня отпустить и направить на службу – в министерство или в армию, – куда сами считаете нужным.

– Не очень-то вы и честный, – буркнул начальник. – В Гренплесе вас задержала Служба безопасности и направила служить в штрафной десяток.

– Ну и что? – возразил я. – Мы с другом свою вину кровью искупили: уничтожили две таранные машины.

– Кстати, а где ваш друг?

Во как! Он знал всё: и про мой арест, и про Малька. Хм, меня, значит, выдал кто-то, кто тоже был в Гренплесе, а теперь ошивается тут…

– Понятия не имею, – отвечал я твёрдо и уверенно.

Чтобы казаться правдивым, я начал рисовать себе картину типа того, что Малёк ведь мог и уйти из деревни, не дожидаясь моего возвращения.

– Мы с ним сбежали вместе, но по дороге назад я его потерял.

А на другой день меня закатали в камеру пыток…

Пытали, надо признаться, без великого усердия, – даже ни одного зуба не выбили, стараясь по моему лицу догадаться, что в моём рассказе ложь, а что – почти правда. Но отдубасили знатно; я, используя некоторые уроки Учителя, прятал свои чувства. Тут «работал» другой человек, заставивший меня снова повторять и своё имя, и свои истории.

Отлёживаясь на соломе, я мрачно размышлял о том, что влип по самое некуда. Похоже, тут умели тонко чувствовать враньё, и будут трясти меня до тех пор, пока я не рассыплюсь на куски или не расскажу всё, как есть. Будь я один, я, наверное, уже сегодня рассказал бы про золото, и чёрт с ними – будь, что будет. Но я пришёл не один… Если Солнышко попадёт в лапы этой службы, то это будет не лучше варианта с нихельцами!

На следующий день меня привели в кабинет к прежнему следователю. Он так же сухо со мной поздоровался и начал вежливую беседу, словно бы не зная, как меня вчера раскатывали тонким слоем. Мой фонарь под глазом светил ярко и вызывающе, но начальник в упор его не видел.

Он снова начал выкатывать мне вчерашние вопросы, и я снова повторил свои ответы. Неожиданно следователь сказал:

– За вас просит один поручитель. Прошу ввести, – и кивнул моим стражам.

В кабинет… вошла Солнышко! Я обомлел – моя грешная душа словно ухнулась вниз. Зачем, ну, зачем?!…. А глупая девчонка с радостным визгом кинулась ко мне на шею, прижавшись ко мне своими мягкими формами, и даже чмокнула в щёку.

– Вы знаете этого человека? – задал следователь запоздалый идиотский вопрос.

– Знаю, знаю, знаю! – затараторила Солнышко. – Это он! Это он золото из Гренплеса спас!!! Отпустите его, ну, пожалуйста!

«Приплыли…»

– Надеюсь, не будет сильных осложнений? Золото – оно, знаете, ли, – ценная вещь. Я бы не стал терять вообще ни минуты: мало ли что…

Оказывается, вместе с девушкой в комнату вошёл представительный мужчина, совершенно мне не знакомый, и моё изумление возросло. Особенно после слов Солнышки:

– А это мой дядя!

В конце-концов, мне кое-как удалось вытянуть из ополоумевшей от радости девчонки некоторые подробности. Оказывается, я не учёл, что мой друг Малёк – нетерпелив по природе своей, и Учителю так и не удалось полностью выбить из него его неугомонную горячность. За несколько дней он совсем извёлся в пустом ожидании и Солнышку измучил. Они, подогревая друг друга, решили идти к министру сами (я строжайше запретил им искать меня, даже если исчезну навсегда). Бросить казну Гренплеса без охраны казалось немыслимым, и в столицу отправилась одна Солнышко.

А теперь представьте себя на месте министерского секретаря. Сначала вокруг вас кружит, как надоедливая муха, некий хмырь босяцкой наружности, уверяя, что у него государственное дело по наполнению казны, но отказывающийся сообщать подробности. Его визиты уже начинают порядком надоедать, и вдруг в один из непрекрасных дней к вам заявляется симпатичная крестьянка и тоже начинает надоевшую до чёртиков знакомую песню про наполнение казны…

Вы начинаете медленно сходить с ума и докладываете своему начальству: пусть он тоже голову себе поломает. Всё-таки барышня – это совсем не то, что бродяга со взглядом бывалого убийцы и манерами тёртого уголовника. И, пожалуйста, результат: Солнышку приняли на следующий же день, тогда как меня замытарили «завтраками». Где справедливость?!

Остался сущий пустяк: убедить министра, что рассказ про телегу, груженную золотыми монетами, – это правда. Кто мог бы поручиться за слова бродячей девчонки? Солнышко вспомнила, что в столице жил её родной дядя, брат отца, но где – не знала. И где работает – тоже не знала. И даже не была уверена, что он её узнает: давно не виделись.

Тот следователь, с которым я мило беседовал, оказался загруженным двумя задачами: допросом то ли дезертира, то ли шпиона и поиском пропавшего воина, который золото до столицы довёз. Пока меня лихо лупцевали в пыточной, он разыскал дядю Солнышки и также установил, что «неизвестный герой», подходящий под словесное описание, тоже остановился в корчме, в которой жил и захваченный шпион, но пропал без вести – к неудовольствию корчмаря. Более того: он почему-то оказался очень похож на прощелыгу, которого обихаживали трудолюбивые палачи, и тоже ночевал в его комнате, в одно время.

Вы думаете, что следователь догадался, что шпион и герой – один человек? – да как бы не так! Ему в башку втемяшился вывод, что эти двое очень хорошо знали друг дружку, и поэтому он решил устроить очную ставку: вдруг Солнышко его тоже знает? Если узнает, то ему можно задавать новый вопрос: куда сбежал герой и почему бросил свои пожитки?

Дядя Солнышки оказался служащим, работавшим по части налогов. Он сразу же признал племянницу и ни капли не усомнился в её словах, а потом пригласил нас пожить в его просторном доме.

Вот так и завершилось моё приключение по спасению золотого запаса Гренплеса, при котором на нас покушались и свои, и чужие. Вернее, не совсем так, а праздничным обедом у дяди.

Он, несомненно, походил на своего брата: такой же сухопарый, только вислоухостью страдал гораздо меньше. Губы поджаты, словно боится слова лишнего сказать: наверное, должность такая… За столом держался чинно, словно заправский аристократ, которому под мышки вставили тяжеленные книги, а к спине привязали железную планку. Глядя, как он подоткнул за шею белоснежную салфетку и принялся ножичком с вилкой разделывать котлету, я невольно затосковал, вспоминая, как строгал ножом полусырое мясо, обжаренное на костре, держа его голой рукой и хватая зубами надрезанные куски.

Малёк, если так можно выразиться, тоже сидел перед своей тарелкой не в своей тарелке. Мда, непутёвого отпрыска богатой семьи жизнь тоже изрядно потрепала: он ковырялся вилкой явно неуклюже… И только Солнышко весело застучала столовыми приборами.

– Ну-с, молодые люди, – провозгласил Дядя, – давайте выпьем за столь успешное завершение вашего дела.

Нестарая ещё служанка налила в наши бокалы вина из запотевшего глиняного кувшина. Что ж, раз такое дело, то почему бы нам и не вмазать? Жаль, что золото из деревни вывозили уже без меня, и опись из потайного места в телеге изъяли тоже без меня, не дав насладиться вкусом победы и поглядеть на рожи сельчан, к которым нагрянул целый эскадрон стражей безопасности: меня продержали взаперти до тех пор, пока золотишко до монетки не оприходовали. Чтобы я не скучал, ко мне в темницу втолкнули ещё и Малька – как в старые, добрые времена.

Вино пахло так приятно, что я, не выпивший после освобождения ещё ни капли спиртного, замахнул бокал залпом сразу же после того, как мы прочокались. Малёк сделал тоже самое. Поставив на стол пустую посуду, я со смущением увидел, что хозяин, как и наша подруга, лишь слегка пригубил напиток.

«Это вино вот так, что ли, пить полагается?»– мелькнула паническая мысль, но почти сразу ушла, выдавленная разлившимся по телу блаженству. Дядя как будто бы не заметил нашей торопливой жажды, сосредоточенно брякая по тарелке и задумчиво разглядывая её содержимое; служанка, по еле заметному от него кивку, подложила ему пахучий салат.