Текст книги "Люди в погонах"

Автор книги: Анатолий Рыбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

5

Сразу же после завтрака Мельников уехал на стрельбище. Несмотря на сильный дождь, пробыл там более трех часов. В штаб вернулся вымокшим и недовольным. Проходя в свою комнату, сказал дежурному офицеру:

– Попросите ко мне майора Степшина.

Мельников всегда говорил «попросите». Ему казалось, что слово «вызовите» чрезмерно подчеркивает и без того понятное всем право командира повелевать. К тому же долголетняя служба в армии убедила его, что излишний приказной тон не всегда прибавляет силу отдаваемому распоряжению, а подчас даже мешает подчиненному выслушать и правильно понять слова командира.

Войдя в комнату, Мельников снял фуражку и размашистым движением стряхнул с нее воду. Густой веер брызг шумно хлестнул по чистому дощатому полу.

Затем он снял плащ и только теперь почувствовал, что китель на спине промок и вместе с рубашкой прилип к телу. Поеживаясь и вздрагивая, подполковник достал из планшетки план стрельбища, расстелил его на столе и начал рассматривать пометки, сделанные красным карандашом при осмотре огневых позиций.

В дверь постучали.

– Прошу, – отозвался Мельников, поправив ладонью густые волосы. Вошел Степшин. Пригласив его сесть поближе к столу, комбат неторопливо сказал:

– Ну вот, посмотрел, как люди готовятся к стрельбе. Признаться, не удовлетворен. Плохо готовятся. Много упрощений. Карикатура на боевую стрельбу получается.

У Степшина от удивления брови поползли вверх, а узкие губы недовольно вытянулись вперед.

– Да, да, – повторил Мельников уже громче. – Упрощенно учим солдат стрелять.

– А именно? – опросил майор, искоса посматривая на красные пометки в плане.

– Скажу, что именно. Однообразие в обстановке, особенно в роте Крайнова.

– Я не понимаю, товарищ подполковник. При выполнении такой сложной задачи и вдруг однообразие? Ведь с разных положений солдат стреляет. Здесь при всем желании...

– Теоретически вроде так, – вздохнул Мельников, доставая из планшетки карандаш. – А практически иное получается. Смотрите.

Степшин поднялся с места и склонился над планом стрельбища.

– Вот окоп, – оказал Мельников, остановив карандаш на кривой жирной линии с короткими зубчиками. – Отсюда солдат должен стрелять по грудной мишени. И эту самую мишень показывают ему все время в одном и том же месте. Ну где мы такого глупого противника встретим?

Степшин промолчал. Он понимал, что каждым своим словом подполковник обвиняет его, хотя и делает это деликатно.

– Теперь о стрельбе с ходу, – продолжал комбат ровным голосом. – Какой, по-вашему, темп движения должен быть у солдата?

– Конечно, медленный, – не задумываясь, ответил Степшин.

– Правильно, замедление необходимо. Но нельзя забывать, что это атака, что впереди противник. А Крайнов забыл об этом. Его люди не в атаку идут, а словно по парку гуляют. Да чуть ли не по пять минут стоят прицеливаются. Что это, не примитив?

Степшин молчал, прищурив злые желтоватые глаза. С губ его, казалась, вот-вот сорвутся недружелюбные слова: «Оно, конечно, можно искать недостатки в готовом. Это легче, чем своими руками все делать».

Мельников понимал майора, но старался не показывать виду, говорил тоном человека, твердо знающего, что он хочет. При этом рука его с красным карандашом продолжала ползти по пестрому полю плана.

– А знаете, что пулеметчики придумали? – опросил он, сделав небольшую паузу. – Они даже точки для стрельбы оборудовали. Подбегай, ставь пулемет на готовую площадку и спокойно постреливай. Вот мудрецы! А мишени как показываются? Если надо держать семь-десять секунд, их держат двадцать и больше. К тому же кое-где театральную декорацию создали: позади мишеней с холмиков дерн счистили. Все как на ладони. Чудесно. Не учеба, а детская игра. Честное слово. – Мельников бросил карандаш на план, выпрямился и посмотрел на Степшина. – Что вы скажете?

– Не знаю, что вы хотите? – холодно ответил тот, сохраняя независимую позу. – Пожалуйста, загляните к соседям. Выходит... – Но он не сказал, что выходит, а предусмотрительно отвел, глаза в сторону.

Мельников постучал тихонько по столу пальцами, затем оказал с прежней сдержанностью:

– Я хочу прекратить эти бесполезные упражнения. Обстановка на стрельбище должна быть максимально приближена к боевой. Мы не можем так бесхозяйственно растрачивать силы и время солдата. Не имеем права.

– Вы намерены усложнить условия стрельбы?

– Совершенно верно. – Мельников снова потянулся к плану стрельбища. – Вот здесь, – он показал на красные пометки, – есть хорошие блиндажи. Они пустуют. В них мы поставим еще по нескольку мишеней. Тогда солдат не будет знать, по какой из них придется ему вести огонь. Он станет ждать, искать, а значит, проявлять активность, инициативу. Так ведь?

– Да, но до стрельб осталось меньше двух суток, – забеспокоился Степшин.

– Ну и что же?

– Я лично не вносил бы никаких поправок именно сейчас. Это может снизить оценки. Ведь люди на тренировках привыкли...

Мельников опустил карандаш в деревянный стаканчик, и, навалившись локтями на стол, спросил:

– Для чего же мы будем жечь патроны? Для оценки?

– Воля ваша, товарищ, подполковник.

– А совесть? – спросил Мельников и, не дождавшись ответа, сказал: – Давайте посоветуемся с коммунистами. Пригласите секретаря парторганизации, командиров рот, офицеров штаба. – Он посмотрел на часы и добавил: – Минут через сорок можем собраться. Как раз все роты будут в казарме.

...Коммунисты собрались дружно. Пока рассаживались на стульях, подполковник приглядывался к каждому, стараясь угадать думы людей, настроения. Его волновал вопрос: «Неужели у всех такие же мысли о стрельбах, как у Степшина?» Но малознакомые лица присутствующих не давали ответа на этот вопрос.

Дождавшись, когда все успокоились, комбат поднялся из-за стола, одернул полы все еще влажного кителя и сказал откровенно:

– Жаль, товарищи, что первый наш разговор будет неприятным. Но ничего не поделаешь. Такова обстановка.

Степшин, скрипнув стулом, подвинулся ближе к стене. Взволнованное лицо его недвусмысленно выражало: «Ловкий ход вы придумали, товарищ подполковник. Не слишком ли самоуверенно?»

Рядом со Степшиным сидели секретарь парторганизации капитан Нечаев и старший лейтенант Буянов. Первый, внимательно слушая комбата, что-то записывал в блокнот. Второй просто держал в пальцах карандаш и время от времени заглядывал в блокнот соседа, как бы сверяя свои мысли с его записями. Слова комбата волновали обоих, но ни тот, ни другой не проявляли такой нервозности, какая была у Степшина.

Мельников подробно доложил присутствующим о положении на стрельбище, о своем намерении немедленно поправить дело и, опускаясь на стул, сказал:

– Прошу, товарищи, высказать свое мнение.

Наступила тишина. Снова скрипнул стул под Степшиным. Майор всем корпусом подался вперед, будто приготовился встать и доказывать несостоятельность доводов нового комбата, но удержался, принял выжидательную позу. Первым подал голос Крайнов.

– Мне кажется, – сказал он, медленно вставая со стула, – что мы хотим сознательно снизить результаты стрельб.

– Я уже говорил об этом подполковнику, – подхватил Степшин, – именно сознательно.

Мельников развел руками:

– Странно это слышать, товарищи. Выходит, что вас интересует только мишень, а не мастерство солдата.

– Меня лично интересует оценка, которую ставят за пораженную мишень, – ответил майор.

– Вот, вот, – сказал Мельников. – Я так и понял. Вы, товарищ майор, предлагаете пойти на сделку с собственной совестью, чтобы избежать лишнего беспокойства. Я согласиться с этим не могу.

Опять наступила тишина. Комбат не торопил людей высказываться. Он понимал, что поставленный перед коммунистами вопрос затрагивает их самолюбие.

Но вот поднялся старший лейтенант Буянов.

– Разрешите?

Лицо его, с маленьким вздернутым кверху носом, было красным от волнения.

– У меня, – произнес он с обычной торопливостью, – тоже сидит в голове такая мысль: не снизим ли мы результаты стрельб, если усложним обстановку на стрельбище? Но я подумал сейчас и о другом. Может ли коммунист быть спокойным, зная, что высокие показатели в огневом деле достигнуты упрощенным методом?

– Раньше вы молчали, – перебил его Крайнов.

– Да, молчал, – признался выступающий, – потому что не вникал. А сейчас... Сейчас молчать не буду. План комбата считаю правильным.

Мельников слушал Буянова и думал: «Хорошо рассуждает человек. Почему же к Зозуле не проявил он чуткости? Наверно, тоже не вникал и не задумывался».

После Буянова попросил слова Нечаев.

– Пожалуйста, – разрешил Мельников и подумал: «Давайте, товарищ секретарь, поддерживайте. Ваш голос много значит».

– Мне хочется задать один вопрос майору Степшину и старшему лейтенанту Крайнову, – оказал Нечаев, постукивая блокнотом по ладони. – Интересно, как они считают, для чего мы проводим стрельбы?

– Это детский вопрос, – отмахнулся Степшин с явным возмущением.

– Нет, не детский, – стоял на своем Нечаев. – Если бы вы правильно понимали этот вопрос, иначе бы рассуждали. Конечно, собственные ошибки признавать тяжело, еще тяжелее исправлять их, но это необходимо. Этому учит нас партия.

– Правильно, – сказал Мельников.

После Нечаева выступили еще трое, и, хотя каждый из них не скрывал беспокойства за результаты стрельб, все же с планом комбата они согласились.

В конце совещания Мельников предупредил всех:

– Теперь, товарищи, поговорите с солдатами. Пусть поймут, что стрельбище – это не тир, а поле боя.

Когда коммунисты разошлись, комбат подозвал Степшина и распорядился:

– Возьмите план стрельбища и постарайтесь, чтобы завтра к вечеру все, что я здесь наметил, было выполнено.

Степшин встал, вытянулся и произнес подчеркнуто официально:

– Слушаюсь.

За время службы в армии у него выработалось качество: при получении указания старшего начальника отметать от себя все мысли, не получившие одобрения, и быстро сосредоточиваться на содержании приказа. Так поступил Степшин и сейчас. Он взял со стела план стрельбища и вышел из комнаты. А Мельников, оставшись один, подумал: «Рановато я, кажется, начал восхищаться своим заместителем. И в батальоне, видно, не все в порядке. Следует присмотреться получше».

С этими мыслями он подошел к окну, На улице по-прежнему было серо и скучно. Прижавшись к голым веткам клена, сидели воробьи, робкие, тихие, точно пристывшие к холодному дереву. А потоки дождя все хлестали по земле, крыше. Звенела в железных желобах вода. На дорогах росли и пузырились мутные лужи.

...Вечером того же дня Мельников доложил командиру полка о принятии батальона. При этом он сказал и о том, что увидел на стрельбище. Полковник, стоя посредине кабинета, вдруг изменился в лице.

– Не сгущайте краски. Я знаю батальон, знаю Степшина.. А что касается недостатков, их можно везде найти. Если что не нравится, сделайте лучше. Буду очень рад.

– Постараюсь, – ответил Мельников.

– Только смотрите, чтобы результаты этих стрельб были не хуже прежних.

– Не знаю, товарищ полковник, как получится.

– Что значит «не знаю»? Вы бросьте такие разговорчики. Командир обязан сделать все, чтобы мишени были поражены. Это, кстати, и ваш экзамен. Понимаете? Вот и действуйте!

Когда же Мельников направился к двери, Жогин вдруг остановил его:

– Обождите, подполковник. Забыл спросить, как вы устроились? Жильем довольны? Может, что требуется?

– Пока ничего, – сказал Мельников.

– Да вы не стесняйтесь. Оседаете ведь надолго. База должна быть прочной. Если нужно, могу на два-три дня освободить от служебных дел. Повозитесь в квартире, сделайте, что требуется. А в батальоне пока Степшин похозяйничает. Он готовил стрельбы, он пусть и отвечает.

Мельников поблагодарил командира полка за внимание, но от предложенного отпуска отказался.

– Как хотите, – сказал Жогин. – Потом проситься будете – не пущу.

Уходя из кабинета, комбат подумал: «Щедрый, однако, полковник. Пошумел сперва, потом... А может, дело совсем не в щедрости? Уж очень он тоже о мишенях печется. Странно».

Придя домой, Мельников решил полистать свои тетради, перечитать кое-что из написанного. Но едва подошел к столу и увидел взятые в библиотеке журналы, вспомнил, что просил их всего на одни сутки. Пришлось снова одеваться, запирать квартиру и по грязи брести в клуб.

Ольга Борисовна встретила его приветливо. Здороваясь, кивнула головой и улыбнулась так, что свет висящей под потолком электрической люстры засверкал у нее в глазах.

– Какой вы аккуратный, – сказала она.

– Не очень, – признался Мельников. – Должен был вчера вернуть, а вот видите...

Разговаривая, Ольга Борисовна не переставала заниматься с посетителями. У ее столика стояли солдаты. В присутствии офицера они чувствовали себя связанно, даже обращались к библиотекарше тихо, вполголоса.

Мельников отошел в сторонку и начал листать свежий журнал, останавливая взгляд на заголовках статей и на фотоснимках.

Вскоре из-за библиотечных стеллажей вышла белокурая девочка лет четырех-пяти, в новеньких голубых шароварах и в такой же голубой блузке. Мельников невольно отложил журнал. Ему на миг показалось, что это его Людочка. Он даже присел и посмотрел девочке в лицо.

– Как тебя зовут?

– Танечка, – послышался ее тонкий голосок. – А вот моя мама. – Она подошла к Ольге Борисовне и вцепилась в ее руку.

– Ты что же, тут вместе с мамой книжки выдаешь? – как можно ласковее опросил Мельников.

– Не-е-ет, – пропела она уже осмелевшим голоском. – Я не умею книги выдавать. Меня не учили. – Потом, помолчав немного, оказала совсем громко: – А у меня тоже папа есть. Только у него маленькие звездочки. Он уже скоро приедет.

При этих словах дочери Ольга Борисовна вздрогнула. Ручка выпала из ее пальцев и покатилась по столу, оставляя чернильные пятна. Не поднимая глаз, она нервно достала из сумочки платок и в ту же минуту скрылась за стеллажами. Солдаты притихли.

«Что с ней?» – встревожился Мельников и сразу вспомнил неясные слова Соболя: «Тут совсем иное... Потом расскажу». Ему стало досадно, что разговор с Танечкой кончился так грустно. Он постоял еще в раздумье и, чтобы не выдавать своего волнения, снова склонился над журналом.

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

Стрельбище. Пустынная равнина, пожухлые ковыли, невысокие желтоватые холмики блиндажей. Деревянная вышка решетчатым конусом чернеет на высотке. Небо серое в рыхлых тучах. Мертвая утренняя тишина. Даже ветер-степняк не успел еще проснуться и загулять по своим необъятным владениям.

Но вот на вышке вспыхнул красный флаг, словно чья-то волшебная рука бросила туда язычок пламени. Вдали на желто-зеленом фоне равнины возникли чуть приметные серые точки. Это укрывшиеся в блиндажах солдаты по сигналу руководителей стрельб подняли первые мишени. Утреннее безмолвие будто рассыпалось на мелкие металлические брызги. Всюду защелкали карабины, покатилась гулкая дробь автоматов, деловито заработали ротные пулеметы, Серые точки скрывались и появлялись вновь, будто по равнине двигались неприятельские солдаты, то поднимаясь, то залегая под свинцовым шквалом.

С другого края стрельбища донеслись первые выстрелы минометов, точно лопнули один за другим три больших воздушных шара. А там, где высились над травой серые холмики окопных брустверов, выросли вдруг три коричневых куста и тут же упали как подрезанные.

На стрельбище вышли все батальоны. Первый стрелял на двух участках. На ближнем, что рядом с вышкой, руководителем был сам Мельников, на другом – Степшин.

Накануне подполковник долго раздумывал. Сначала он был намерен проводить стрельбы на одном участке, чтобы лично проверить качество огневой подготовки во всех ротах. Ему не хотелось доверять это дело Степшину, который в душе не был согласен с его требованиями. Потом Мельникову пришла в голову другая мысль: «Не лучше ли все-таки привлечь заместителя к стрельбам? Ведь не один день вместе работать».

И сейчас, поглядывая» изредка в сторону соседнего участка, он спрашивал себя: «Интересно, как там у Степшина идет дело?» У самого Мельникова результаты первых семи отстрелявших солдат были неважные. Только трое из них поразили все пять мишеней. Остальные половину патронов потратили впустую.

Командир второй роты старший лейтенант Крайнов выходил из себя. Длинный, большеротый, с хмурым лицом, он не мог спокойно стоить у стола. Едва солдат-телефонист, принимая доклады показчиков, произносил страшное слово «ноль», он взмахивал руками, громко возмущаясь:

– Черт знает, как получается. Понять ничего не могу.

Мельников долго смотрел на него, потом спросил:

– А вы спокойнее можете?

– Обидно, товарищ подполковник. Лучшие стрелки горят. Сами себе результаты срезаем.

У Мельникова на скулах заиграли желваки, но все же он сдержал себя, сказал как можно спокойнее:

– Советую вам не возмущаться, а делать выводы.

Крайнов опустил голову и проговорил совсем тихо:

– Посмотрю еще, как ефрейтор Груздев себя покажет.

Вскоре на огневую вышел ефрейтор Груздев. За него Мельников беспокоился не меньше командира роты: «Неужели и он не выполнит задачи? Ведь самый лучший пулеметчик в полку».

Ефрейтор проворно нырнул в окоп, выставил на бруствер длинный ствол пулемета, прижался плечом к прикладу. Все это проделал он ловко, без суеты. А когда из пожелтевшей травы показалась мишень, вдруг растерялся. Он ждал ее справа, где видел каждый раз на тренировках, приготовился, И вдруг ошибся. Мишень появилась намного левее. Груздев даже заметил ее не сразу, засуетился, начал нервничать. Торопливо пустив короткую очередь, он недовольно покачал рыжей головой, сказал самому себе:

– Плохо.

– Не волнуйтесь, – посоветовал Мельников, стоя позади окопа. – Хладнокровнее надо.

Но Груздев все больше терял уверенность в себе. Приглядываясь к нему, комбат с горечью подумал: «Чемпион-то, кажется, парадный, к сложным условиям не приучен».

Когда вернулись с огневых позиций к столу, телефонист, не отрывая от уха трубки, доложил:

– Первая и пятая – ноль, вторая, третья и четвертая поражены.

Мельников посмотрел на Груздева. Это был уже не тот самодовольный пулеметчик, с которым он встретился первый раз в казарме. Сейчас ефрейтор стоял тихий, подавленный. Лицо его как будто удлинилось, похудело, взгляд потускнел.

– Как же это вы?.. – мягко спросил Мельников, стараясь вывести ефрейтора из угнетенного состояния. – Нездоровы, что ли?

Солдат неловко задвигался на месте.

– Не в здоровье дело, товарищ подполковник.

– А в чем же?

– Сам не пойму.

– А вы подумайте хорошо. Почему в окопе нервничать стали?

– Как же не нервничать, товарищ подполковник. На тренировках мишень показывали все время справа, а тут перенесли влево.

– Ну и что ж? Ведь хороший стрелок в любой обстановке не должен теряться.

– Это верно. Только хорошему тоже тренировка нужна. А у нас как-то не так получилось: и тренировались вроде, и нет.

Отпустив Груздева, комбат повернулся к старшему лейтенанту Крайнову:

– Слышали, что солдат говорит? Вас обвиняет.

Крайнов пожал плечами:

– Я что... Я тут человек новый.

Подполковник внимательно посмотрел офицеру в лицо:

– Когда вы прибыли в батальон?

– Четыре месяца назад.

– Совсем недавно, – с усмешкой покачал головой Мельников. – Да вы знаете, что во время войны за такое время целые полки, дивизии для фронта готовились?

Не дожидаясь ответа, комбат отошел от стола и приказал выдвигаться на огневой рубеж очередной смене. Крайнов постоял еще возле стола, записал в тетрадь переданные показчиками результаты и тоже пошел к солдатам.

В полдень, когда отстреляло больше половины роты и стало ясно, что общие результаты будут низкими, Мельников решил заглянуть на соседний участок. Он временно передал руководство стрельбами Крайнову, а сам зашагал по чуть приметной в ковыле тропинке.

По степи от края и до края гулко строчили автоматы, пулеметы, рвались мины. Казалось, кто-то нажимал на клавиши гигантского трескучего инструмента, извлекая из него то тонкие, отрывистые, то басовитые и протяжные звуки: «Та-та-та-та!.. Трах-трах!.. Трры-ы!.. Трах-трах!»

Там, где вырастали коричневые кусты минных взрывов, курился темный пороховой дымок. Ветер подхватывал его и сносил в сторону. Повернув лицо к огневым позициям, комбат шел неторопливой походкой. Он думал о Степшине: «Сумел ли он побороть в себе все то, что тяготило его в эти дни, или не сумел?»

Первым Мельников увидел старшину Бояркина. В шинели и фуражке он казался очень большим и нескладным.

– Ну, как успехи? – спросил его комбат.

– Неважные, товарищ подполковник.

– Что значит неважные?

– Выполнил посредственно, – с горечью выдавил из себя старшина.

– А раньше как стреляли?

– Отлично. У нас почти все отличники по стрельбе.

– Значит, зазнались, – заключил Мельников. – А как Зозуля, стрелял или нет?

– Так точно, стрелял.

– Выполнил?

– Вроде ничего.

– Это как же?

Старшина замялся. Он хорошо понимал, почему комбат завел с ним разговор о Зозуле, и, чтобы избавиться от новых вопросов, спросил:

– Разрешите, я позову его?

– Зовите.

Бояркин отошел в сторону, сложил рупором широкие ладони и протяжно крикнул:

– Рядово-о-ой Зозу-у-уля-я!

Солдаты подхватили и стали передавать дальше:

– Зозуля, к комбату!

– Архимед, быстрей!

Вдали от группы солдат отделился низенький человек и побежал, путаясь в жесткой траве, широко размахивая руками. Перед комбатом он остановился, еле переводя дух. Голубые глаза его поблескивали, как прозрачные льдинки. Подполковник спросил мягко:

– Вас поздравить можно? Выполнили задачу?

– Не дюже гарно, – тихо ответил Зозуля. – Три мишени поразил як надо, а две лишь трохи с краю царапнул. Нехай они сгорят.

– Правильно, – засмеялся Мельников. – Больше злости. Будет злость, будут и результаты хорошие.

Подошел старший лейтенант Буянов, невесело сказал:

– За свои промахи расплачиваемся, товарищ подполковник. У нас ведь так подходили к стрельбам: поразил мишень, и точка, а как?

– Понятно. Отсюда и результат, – заметил Мельников и подумал: «Понимает вроде. Это уже хорошо. А вот Крайнов, кажется, ничего не понял».

Подошел Степшин и, докладывая о результатах, недовольно скривил тонкие губы. Взгляд его явственно говорил: «Добились вы своего, товарищ подполковник». Но Мельникова не удивлял взгляд майора. Он понимал, что заместителю избавиться от болезненного самолюбия очень трудно. Для этого нужно время. Сейчас же комбата радовало то, что Степшин выполнял обязанности руководителя стрельб, не подчиняясь этому своему чувству, а делал все так, как требовал он, Мельников. Чтобы не тратить зря времени, подполковник сказал:

– Ладно, майор, продолжайте, пожалуйста, стрелять.

Степшин повел на огневой рубеж очередную смену, а Мельников стал наблюдать за Буяновым.

У подполковника была давнишняя привычка мысленно сравнивать одного человека с другим, чтобы лучше изучить характеры. Так, сравнивая Буянова с Крайновым, он отчетливо видел: первый влюблен в службу, дисциплинирован и очень исполнителен. К тому же у него возникло чувство неудовлетворенности обучением солдат стрелковому делу. Второй больше влюблен в себя, чем в службу, и, кажется, боится трудностей. Не случайно он старается уйти от ответственности за слабую стрелковую подготовку роты..

Вместе с Буяновым комбат подошел к ближнему окопчику, где сержант Мирзоян что-то писал, согнувшись над большим листом бумаги.

– А ну, чем тут комсомол занимается? – опросил Мельников. Сержант мигом выпрямился, сверкнул белыми зубами.

– Боевой листок готовлю, товарищ подполковник.

– Ну-ка, ну-ка... Даже стихи пишете?

– Так точно, фельетон в стихах.

– Интересно...

Мирзоян сел поудобнее и стал читать:

 
Звался Груздев чемпионом,
Кто с ним в роте не знаком...
Но послал сегодня пули
Чемпион за «молоком».
 

– Стихи вроде неплохие, – сказал Мельников, задумавшись. – Но помещать их в листке, пожалуй, не стоит.

– Почему? – удивился Мирзоян. – Ведь плохо стреляем, товарищ подполковник. Никогда не было такого.

– Да, но сваливать все грехи на солдата было бы неверно. Вы подумайте получше.

Повернувшись назад, Мельников заметил вдали движущуюся точку. От городка к стрельбищу шла легковая машина, то пропадая за холмиками, то появляясь снова. Машина приближалась к вышке. «Командир полка едет», – подумал Мельников и зашагал навстречу.

Машина подошла к огневым позициям второй роты. Комбат издали видел, как вышел из новенького «газика» полковник Жогин, поправил фуражку, постоял немного, слушая вытянувшегося перед ним старшего лейтенанта Крайнова, затем сел у стола на раскладном стуле.

Мельников, ускоряя шаги, обдумывал рапорт. Нужно было доложить спокойно, обстоятельно, но без лишних объяснений. Пусть полковник сам спокойно разберется в том, что происходит. Однако докладывать не пришлось. Едва комбат успел подойти к столу, как Жогин, уже понявший причину плохой стрельбы, обрушился на него своим могучим голосом:

– Вы кто здесь, командир или инспектор? – Стул из-под него отлетел в сторону. – Я спрашиваю, кто вы?

Мельников хотел сказать, что поступил он так, как подсказала ему совесть. Но Жогин побагровел и закричал еще сильнее:

– Слушать я вас не хочу! Извольте в девятнадцать ноль-ноль явиться ко мне в кабинет.

Он хлестнул хворостиной по сапогу и, круто повернувшись, быстро зашагал к машине. Вскоре заурчал мотор, и «газик», шурша по траве ребристыми скатами, укатил.

Во второй половине дня к Мельникову заехал Соболь.

– Привет, дружба! – крикнул он еще с машины. А когда подошел ближе, спросил: – Что хмурый? Стреляют плохо?

– Да, похвалиться нечем.

– Слышал. Управляющий накален до предела. Разнести обещает. Что случилось?

– Ничего. Просто усложнил обстановку.

– Ну, знаешь ли... Надо быть ребенком, Сергей, чтобы самому в яму прыгать. Хотя ты не в ответе за прошлое батальона.

У Мельникова возмущенно заблестели глаза. Но Соболь предусмотрительно вынул из кармана портсигар, сказал с наигранной улыбкой:

– Я шучу, Сергей, давай закурим.

С минуту они стояли молча, затягиваясь душистым папиросным дымком. Мельников спросил:

– А у тебя как стреляют?

Соболь улыбнулся:

– Как всегда. Я не любитель приключений. – Он положил руку на плечо Мельникову и добавил негромко: – Эх, Серега, Серега, не знаешь ты нашего Жогина...

Когда комбат на «газике» возвращался в городок, было уже темно. Половину пути ехал, молча, обдумывая, как держать себя на предстоящей встрече с командиром полка. И Джабаев сидел за рулем мрачный.

– Вы тоже грустите? – спросил его Мельников. Тот неловко поежился, точно от холода.

– Стрелять ходил, плохо стрелял.

– Учиться надо лучше.

– Ну да, учиться. Сам говорю. – Он тяжело вздохнул и вдруг спросил: – Неужели опять война будет, товарищ подполковник?

– Не должно, – ответил Мельников. – Но пока еще надо быть бдительными. И стрелять отлично. Защищаться мы обязаны уметь хорошо... Лучше, чем в сорок первом... Намного лучше.

Ровно в девятнадцать часов, как было назначено, Мельников зашел в кабинет Жогина. Тот молча выслушал его рапорт, коротко бросил:

– Я недоволен вами, подполковник.

Попросив разрешения доложить обо всем по порядку, Мельников достал из планшета план стрельбища со своими пометками и разложил его на столе. Сначала Жогин терпеливо слушал комбата, расхаживая по кабинету, а когда тот произнес слово «упрощенность», вдруг налился багровой краской, крикнул:

– Хватит! Все ясно. Ваши действия неблаговидны. Вы решили зачернить хороший батальон.

– Я ничего не решал, – спокойно ответил комбат. – Хочу лишь сказать, что в батальоне с огневой подготовкой дело обстоит...

– А я не хочу вас больше слушать, – оборвал его полковник. – Мне лучше известна огневая подготовка батальона. К тому же вы могли поставить вопрос о переносе стрельб, если видели, что люди не готовы.

– Да, мог, – сказал Мельников.

– Но не сделали этого. Почему? Как прикажете объяснить такой факт? Легкомыслие? Но вы уже немолоды. Предупреждаю вас, подполковник.

– Я прошу, чтобы вы меня выслушали до конца, – сказал Мельников, держа в руках план стрельбища.

– Хватит! – окончательно разъярившись, крикнул Жогин. – Идите!

Мельников ушел. Спустившись со штабного крыльца, остановился, подумал: «Ситуация получается неприятная. – Он потер ладонью горячее лицо и громко вздохнул. – Теперь, конечно, у полковника аргументы веские. Соболь тоже неспроста намекал насчет ответственности. Могут и другие так рассудить... Да, но все же огневая подготовка в батальоне слабая, и никакие переносы стрельб не помогли бы исправить положение».

Постояв еще немного, Мельников медленно пошел к стоявшей за изгородью машине.