Текст книги "Люди в погонах"
Автор книги: Анатолий Рыбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
4
В штабе полка появился необычный рапорт. Он был написан ровным убористым почерком на шести тетрадных листах. Сейчас рапорт лежал на столе перед Жогиным. Полковник читал:
«После внимательного изучения плана боевой подготовки в нашем полку считаю своим долгом высказать некоторые соображения. Как вам известно, товарищ полковник, многие занятия и учения у нас проводятся по старинке, в дневное время. Мне кажется, было бы разумно наибольшую часть из них перенести на ночь. При современных средствах борьбы ночные действия являются наиболее эффективными, поэтому к ним надо быть хорошо подготовленным. Теперь несколько слов о методе проведения учений. Некоторые из них проходят односторонне. «Противник» зачастую изображается условно. Это не дает такой пользы, которую дали бы двусторонние учения. Хочу доложить также о состоянии изучения офицерами техники. В этом вопросе, на мой взгляд, тоже есть существенный недостаток. Во-первых, таких занятий мало. Во-вторых, проводятся они оторванно от боевой подготовки подразделений и потому сводятся почти к нулю. Об этом говорит тот факт, что ни один из офицеров первого батальона до сих пор не может самостоятельно водить бронетранспортер...».
Далее шли замечания по поводу огневой подготовки солдат, отдельных тактических приемов. В конце рапорта стояла подпись: «Подполковник Мельников».
Прочитав рапорт, Жогин поежился и потер пальцами лоб. За время службы в армии ему, не приходилось получать от подчиненных офицеров подобных бумаг. А тут вдруг целая петиция, да еще с какими словами: «мне кажется», «на мой взгляд», «мои соображения».
– До чего дошел человек, – вспыхнул полковник, ударив ладонью по краю стола. – Учебный план утвержден мною и командиром дивизии, а он умника разыгрывает...
Жогин прошелся по кабинету, затем вызвал начальника штаба.
– Что вы скажете об этом сочинении? – спросил он сдержанно, чтобы расположить Шатрова к откровенному разговору. Тот помолчал, опустив голову, потом неторопливо ответил:
– По-моему, есть ценные мысли.
– Не о мыслях я спрашиваю, – повысил голос полковник, но сразу же взял себя в руки, перешел на прежний тон. – Сам факт меня поражает. Что значит ему, Мельникову, не нравится план боевой подготовки? Мало, видите ли, ночных занятий, не так оборудовано стрельбище. Неужели вы считаете все это нормальным?
– Можно обсудить, – сказал Шатров и, помедлив, добавил: – Было бы очень полезно.
Жогин повел на него недоверчивым взглядом:
– Вы предлагаете устроить собрание?
– А почему бы нет?
– Ну и придумали! – Жогин возмущенно покачал головой. – Хотите боевой полк превратить в артель. И это сейчас, после приказа министра, когда мы обязаны пресечь всякую малейшую недисциплинированность, требовать строжайшего выполнения устава. Нет, я рассудка еще не лишился. План, утвержденный старшим начальником, для меня закон и для вас тоже.
– Да, но творческое обсуждение вопросов боевой учебы не противоречит уставу.
– Это громкие фразы. Надо не обсуждать, а выполнять то, что приказывают. Вызовите подполковника ко мне.
После ухода Шатрова Жогин еще раз перечитал рапорт, подчеркнул красным карандашом некоторые строчки и долго думал над тем, как вести себя с автором этого странного сочинения.
Медленно походив по кабинету, полковник решил поговорить с комбатом не горячась, обстоятельно. «А то ведь он может пойти к комдиву, – подумал он, – а тот начнет упрекать, что не могли побеседовать, убедить».
– Садитесь, – вполголоса предложил Жогин, когда Мельников вошел в кабинет. – Очень удивлен вашими действиями, – начал он, постукивая тяжелыми пальцами по рапорту. – Вы своими замечаниями ставите под сомнение план, утвержденный старшим начальником. Кто позволил вам это делать?
Мельников недоуменно поморщился:
– Вы не так поняли, товарищ полковник. По-моему...
– А по-моему, это безобразие, – отрывисто сказал Жогин. – Представьте, если каждый из нас начнет составлять вот такие петиции, – он взял рапорт и бросил обратно на стол, – вряд ли армия будет армией. Надеюсь, вы согласитесь со мной, подполковник... Иначе быть не может... Теперь о ваших так называемых мыслях. Должен сказать, что все это несерьезно. – Голос его то набирал силу, то слабел, но тон все время был непререкаемым. – Вот вы пишете о ночном бое. И так пишете, будто открытие делаете. А ведь мы еще басмачей по ночам громили. Бывало, такие налеты совершали, что от вражеских отрядов пыль одна оставалась. Да, да. И сейчас, батенька, понимаем, что значит воевать ночью. Но должен вам сказать: с такой дисциплиной, как у вас, пожалуй, и днем в беду попасть можно.
Мельников попытался не согласиться, но Жогин остановил его.
– Вообще, – сказал он, резко тряхнув головой, – разговор этот ненужный. Командующий дал указания, какие учения проводить ночью. Будут другие указания – будем выполнять. Но пока их нет, а есть приказ министра о недисциплинированности некоторых офицеров. Советую подумать и вам.
Но Мельников обдумал все еще до того, как написать рапорт. Вначале он хотел поговорить с командиром полка в присутствии Григоренко и Шатрова. Готовился даже высказаться на очередном совещании офицеров. Но мысль о том, что Жогин все равно отмахнется от него так же, как отмахнулся на высоте «Верблюд» во время занятий, заставила Мельникова придумать другой ход: изложить свои взгляды в рапорте. «Тут желаешь или не желаешь, разговаривать придется», – решил он и не ошибся. Жогин действительно кипел, но разговаривал. А Мельников старался быть спокойным. Он понимал, что ничего плохого своими действиями не совершил, а беседы все-таки добился. Полковник хотя и пренебрежительно, но все же разбирал вопрос за вопросом, затронутые комбатом в рапорте. Касаясь учебы офицеров, он не выдержал, сказал с раздражением:
– Почему вы так пишете, что изучение офицерами техники проводится в отрыве от боевой подготовки подразделения? Это же ложь.
– Разрешите доложить? – спросил Мельников.
– Что, что вы доложите?
– Я считаю, что на занятиях и учениях офицеры должны и работать на радиостанциях, и водить машины. У нас же этого нет.
– Значит, водителей долой и сажай за руль офицеров? – с усмешкой спросил Жогин. – Очень красиво получится. Обезличка, хаос, и за поломки отвечать некому. – Он встал и вышел на середину кабинета. – Нет, подполковник, техника у нас новая, дорогая, и пусть каждый отвечает за то, что ему поручено. Заменять водителей на учениях разрешаю только в случае болезни. А практикой вождения занимайтесь, как я приказал, на специально выделенных машинах и строго в отведенном месте.
– Но этого мало, – сказал Мельников.
– Мало? – удивился Жогин. – Впервые слышу. Ну, что же... – Он подумал и вдруг предложил: – Если хотите, можете количество часов на вождение прибавить. Буду очень рад. Правда, с горючим у нас туговато, но попытаемся запросить дополнительно, давайте рапорт, заявку.
– Хорошо, я напишу, – согласился комбат. – Но ведь мое предложение...
Полковник остановил его и сказал категорически, что никаких самодеятельных предложений он рассматривать не будет и что разговор по этому поводу считает законченным.
Уходя из кабинета, Мельников подумал: «Разговор можно закончить, но от мыслей своих я не откажусь и попробую доказать, что они правильные».
Проводив комбата долгим взглядом, Жогин облегченно вздохнул. Он был доволен тем, что разговор закончился удачно. Взяв красный карандаш, полковник старательно написал на углу рапорта: «Побеседовал, разъяснил ошибку». Затем он взял рапорт и сам отнес его начальнику штаба.
5
Однажды утром, едва Жогин успел зайти в штаб, ему навстречу попался председатель колхоза «Маяк» Фархетдинов. Невысокий, подвижной, в лохматом лисьем треухе, он пожал полковнику руку и сразу заговорил о деле:
– Павел Афанасьевич, уважаемый, ну как же быть? Волки овец едят. Помощь нужна...
– Товарищ Фархетдинов, – остановил его Жогин, – ну как вы не поймете, что полк – это не охотничье общество, а боевая единица. Мы не можем отвлекать людей от боевой подготовки. Не можем. У нас план.
Фархетдинов развел руками:
– Нехорошо, Павел Афанасьевич. У вас план и у нас план. Мы хлеб даем армии, мясо. Ничего не жалеем. Только помощь просим. Летчики аэросани дали. Тридцать волков убили. В лес аэросани не идут. Солдат надо в лес.
Жогин вздохнул:
– Не знаю, как убедить вас, товарищ Фархетдинов. Не можем мы дать солдат, не можем. Вот разве полковых охотников мобилизовать. Пойдемте в кабинет. – Перед самой дверью полковник остановился и крикнул дежурному: – Позовите замполита!
Пришел Григоренко. Жогин сказал ему, кивнув в сторону Фархетдинова:
– Опять на волков соблазняет.
– Чувствую, – сказал Григоренко. – Что ж, надо помочь.
– Ясное дело, надо, Павел Афанасьевич, – подхватил Фархетдинов, сняв с головы рыжий треух. – На вас вся надежда. Ведь чуть не каждый день овцы гибнут. Прямо сладу нет с проклятым зверем.
– Знаю, все знаю, – сказал Жогин после небольшой паузы и перевел взгляд на Григоренко. – Давайте, подполковник, помогайте. Вы – охотник. Вам, как говорят, и карты в руки.
Григоренко молчал, посматривая себе под ноги и слегка покачиваясь, как бы говоря: карты-то карты, но что можно сделать?
– А кто у нас из комбатов охотник? – спросил вдруг Жогин.
– Мельников, кажется, – ответил Григоренко.
– Вот с ним и действуйте.
– Не знаю, какое у него настроение.
– При чем тут настроение, – повысил голос полковник. – Передайте, что я приказал. – Он повернулся к Фархетдинову и так же громко сказал: – Вот и все! Теперь имейте дело с замполитом. А ко мне больше не ходите.
Повеселевший было Фархетдинов сразу изменился в лице и пристально посмотрел на Жогина. Посмотрел сердито, исподлобья, смяв треух в крепких, задубевших на ветру пальцах. Полковник неожиданно смягчился. Но не потому, что испугался взгляда председателя. Нет. За время командования полком ему приходилось иметь дело не с такими смельчаками. А, вероятно, потому, что перед ним стоял человек в штатской одежде, которому нельзя даже скомандовать «вы свободны».
– Вы, конечно, не поймите, товарищ Фархетдинов, что я вообще не желаю с вами встречаться, – как можно сдержаннее проговорил Жогин. – Вы председатель колхоза, человек ответственный. Какие вопросы возникнут, пожалуйста, заходите. Но не требуйте невозможного. Не отрывайте нас от учебы. Ведь задача армии – охранять вас, охранять!..
– Понимаем, все понимаем, Павел Афанасьевич, вздыхая, ответил Фархетдинов и вместе с Григоренко вышел в коридор. Им обоим было понятно, что несколько даже самых лучших охотников не смогут провести облаву на большой территории, густо заросшей лесом и пересеченной балками. Григоренко подошел к тумбочке дежурного, взял телефонную трубку, позвонил в первый батальон.
– Мельников? Здравия желаю! Тут я с командиром полка беседовал. Есть одно важное поручение. Какое? По части охоты на волков. Собраться надо и выехать на облаву. С кем? Ну вы, я, другие офицеры. Может, удастся солдат взять...
«Это что, приказ?» – прозвучало в трубке.
Замполиту не хотелось переходить на официальный тон, однако не дать прямого ответа комбату он не мог.
Несколько секунд трубка молчала. Затем в ней послышался сдержанный, но язвительный вопрос: «Значит, и на охоту здесь ходят по приказу?»
«Обиделся», – подумал Григоренко и решил, что продолжать телефонный разговор бесполезно, лучше всего поговорить с комбатом лично. И он спросил с товарищеской мягкостью.
– Нагрянуть к вам можно?
– Пожалуйста, – равнодушно ответил комбат.
Григоренко повернулся к Фархетдинову.
– Пойдемте!
Мельников встретил их суховато. Но, познакомившись с Фархетдиновым, повеселел, стал расспрашивать о колхозе, вспомнил Дальний Восток.
– Там у нас была хорошая дружба с рыбаками, строителями. Даже на рыбалку вместе ездили. Охоты какие закатывали.
– Вот, вот, – оживился Фархетдинов. – Насчет охоты и пришел. Волки донимают, сладу нет. Десять овечек за неделю съели.
– Помочь надо, Сергей Иванович, – серьезно сказал Григоренко, впервые назвав комбата по имени и отчеству. Мельников посмотрел ему в глаза и покачал головой: ловкий вы, дескать, ход сделали. Но тут же перевел взгляд на гостя и сказал твердо:
– Ладно, поможем.
«Вот это по-человечески», – подумал Григоренко и, чтобы довести начатое дело до конца, подсказал комбату:
– Может, мы договоримся конкретнее? Не получилось бы так: пока за столом сидели, соловьями пели, а как из-за стола встали, мигом голоса потеряли.
– Да мы вроде еще не пели, – улыбнулся Мельников. – А вот насчет конкретности сейчас посмотрим.
Он достал из сейфа карту, развернул ее на столе и красным карандашом подчеркнул серые квадратики, обозначающие колхоз «Маяк». Григоренко и Фархетдинов тоже подошли к карте.
– Ну, где тут волчьи места? – спросил Мельников и ткнул карандашом повыше населенного пункта. – Вот здесь, что ли, севернее?
– Так, так, – закивал головой Фархетдинов. – Они самые, Барсучьи урочища.
Взяв циркуль, Мельников поставил одну его ножку на край леса, другую – в скопление серых квадратиков, обозначающих военный городок, затем перенес его на линейку и стал что-то мысленно прикидывать, шевеля густыми черными бровями. Вскоре был вызван Степшин. Он вошел в кабинет чем-то расстроенный, грустный. Тоже склонился над картой, вытянул вперед губы и на вопрос комбата: «Что можно придумать?» – неопределенно ответил:
– Что ж тут придумаешь? Боевую подготовку срывать не разрешат.
– А так, чтобы не срывать? – спросил Мельников.
– Не знаю, товарищ подполковник.
– Да-а-а, – задумчиво протянул Мельников, опустив глаза, и вдруг оживился. – А знаете, что мы сможем сделать? – Он снова повернулся к Степшину. – Есть у нас тема: «Наступление в лесистой местности». Вот и отработаем ее в этих самых Барсучьих урочищах. А до урочищ ночной марш совершим. Тоже плановый. Как думаете?
– Можно, – нехотя согласился Степшин. Григоренко покрутил ус и, довольный, поднялся со стула.
– Правильно, Сергей Иванович, лучшего не придумаешь. Поможем колхозу по-настоящему. Мне, например, и в голову не приходила такая мысль.
Мельников улыбнулся.
– Мудрость тут невелика. Просто тема нужная под руки попала. Только нам хорошо сговориться с охотниками нужно. Главное, силы правильно расставить. У вас много охотников? – спросил Мельников у Фархетдинова.
– Человек пять будет.
– А у нас?
– Тоже человек шесть наберем, – сказал Григоренко.
– Вот и хорошо. – Комбат посмотрел на Степшина. – Придется вам выехать на место, посмотреть, потом план составим.
– Слушаюсь, – ответил майор. Оживленный Фархетдинов схватил Мельникова за руку и принялся изо всех сил трясти ее, горячо приговаривая:
– Спасибо, командир, от души спасибо.
Наблюдая за поведением гостя, Григоренко все больше удивлялся необыкновенной подвижности и сердечной простоте, с которой тот выражал свои чувства. Особенно подкупало замполита лицо председателя. В момент гнева на нем сжимался и каменел каждый мускул. Зато в минуты радости оно мгновенно светлело и начинало сиять, будто под яркими лучами солнца. Таким было лицо Фархетдинова сейчас. И Мельников проявлял к гостю все больше уважения. Он даже пригласил его на обед в офицерскую столовую, но тот ответил, что, к сожалению, не может, очень спешит в районный центр на совещание.
Когда председатель колхоза ушел, Григоренко и Мельников еще долго беседовали: Замполиту хотелось подробнее расспросить комбата о его дальневосточной дружбе с гражданским населением. Во время разговора он одобрительно кивал головой и в то же время жаловался:
– У нас плоховато с этим делом. Надо поправлять.
А когда Мельников стал рассказывать о выездах батальонной художественной самодеятельности в рыболовецкие колхозы, Григоренко сразу предложил:
– Знаете что, Сергей Иванович, давайте и здесь создадим такую бригаду. Подберите из своих солдат хороших певцов, декламаторов, а я с женщинами из клубного хора поговорю. Идет?
– Не возражаю.
– Вот и замечательно. А насчет выезда договоримся дополнительно. Клубную машину можно будет взять.
Григоренко говорил и, глядя в лицо комбата, думал: «Большой души человек, не то, что Жогин». Он вспомнил свои неоднократные разговоры с командиром полка относительно приглашения колхозников на спортивные праздники и его холодные слова: «Бросьте выдумывать. Будто вам делать нечего». Вспомнил, но вслух об этом не сказал, только чуть приметно пошевелил острыми кончиками усов.
Под конец беседы Григоренко поднялся со стула, подошел вплотную к Мельникову, сказал задумчиво:
– А все-таки мы с вами где-то встречались.
Комбат улыбнулся.
– Да, да, Сергей Иванович, встречались. И не случайно, а так, знаете, основательно. Но никак не вспомню. Прошлый раз на высоте «Верблюд» смотрю на вас и не пойму, то ли голос знакомый, то ли взгляд. И кажется, вот-вот отгадаю. Нет, не отгадал.
– Со мной тоже бывали такие случаи, – заметил Мельников. – Встретишь человека: знакомый – и все. А потом оказывается: он просто похож на кого-то из знакомых.
– О нет! – воскликнул Григоренко и спросил: – В шахматы играете?
– Играю.
– Вот и посидим на досуге, подумаем.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
1
Наташа проснулась сразу и подняла над подушкой голову, точно испугалась чего-то. В последнее время она вообще стала раздражительной. Сказывалось пережитое: болезнь Людочки, загадка с самолетом и этот странный переезд Сергея в степную глушь. «Как я не сойду с ума еще от всего этого», – не раз тяжело вздыхала Наташа.
Очень сильно подействовало на нее письмо, в котором Сергей открыл секрет всего происшедшего. Раньше можно было успокаивать себя разными догадками: авось временный заезд какой или попутная командировка. А сейчас стало ясно, что Сергей добровольно предпочел Москве какую-то приуральскую пустыню.
Анастасия Харитоновна больше дочери возмущалась поведением Сергея. Три дня она лежала в постели, перевязав полотенцем голову. Затем наговорила гору дерзостей и отвернулась от Наташи. К Володе и Людочке ее отношение не менялось. Она по-прежнему заботилась о них, водила гулять, укутывая теплыми шарфами, а с дочерью почти не разговаривала, считая ее главной виновницей всех несчастий.
– Что это за жена такая, – ворчала себе под нос Анастасия Харитоновна. – Собственного мужа взять в руки не может. Характер показать боится. Другая давно бы своего добилась.
От всего этого Наташа уставала больше, чем от работы в больнице. Ее терзало то, что мать несправедлива к ней, что не хочет даже посочувствовать ей в трудные минуты. «Так ведь и чужие не поступают», – говорила с укором Наташа. Но положение не менялось.
Сейчас, выбираясь из-под теплого атласного одеяла, она снова подумала о матери. С кухни донеслись ее мягкие шаги, звон посуды. Анастасия Харитоновна готовила завтрак. В хорошие времена она заходила обычно в спальню, склонялась над ухом полусонной дочери и тихо спрашивала: «Что готовить к завтраку: чай или кофе?» Теперь же делала все молча, с какой-то странной холодностью. «Нет, я не выдержу этого испытания», – подумала Наташа и посмотрела на подернутые слюдистой изморозью высокие окна.
Над Москвой занималось декабрьское утро. Оно входило в спальню не сразу. В углах еще прятались ночные тени, а посередине, на полу, медленно расплывалась сизоватая дымка неяркого света. Наташа посидела с минуту в постели, потом подвинулась на край кровати, опустив ноги на лохматую медвежью шкуру. Шкура показалась ей огромным живым зверем, мирно дремлющим в ее спальне. Наташа посмотрела на крупную медвежью голову. Затем осторожно перешагнула через нее, накинула мягкий теплый халат и открыла форточку. Крыши соседних домов отливали свежей белизной выпавшего ночью снега. Приглядевшись к ним, Наташа сразу же подумала о приуральской степи: «Там теперь холмы, холмы и сплошная белизна от горизонта до горизонта».
Она закрыла глаза, чтобы получше представить эти просторы. Они казались ей похожими на дальневосточные и потому не пугали, не вселяли в сердце никакого трепета. Ее волновало другое. Вот переехала она сюда, в столицу, устроила детей, нашла хорошую работу, и вдруг все снова ломать. Да и ему, Сергею, разве хуже было бы здесь, в Москве?
Из спальни она прошла в большую комнату, включила свет, стала поправлять волосы перед зеркалом.
За спиной появилась Анастасия Харитоновна, посуетилась возле стола и снова ушла на кухню, не сказав ни слова. «Ну и человек», – подумала Наташа.
Несколько минут, протекло в томительной тишине. Потом Анастасия Харитоновна, не изменяя своим привычкам, поставила на стол тарелку с яичницей, масло, хлеб, вазу с печеньем, чайник и направилась будить внучат.
Завтракали все вместе. Володя и Людочка заспорили, кто вперед скушает свою порцию. Володя, конечно, обогнал сестренку и, захлопав в ладоши, восторженно закричал:
– Ага-а, Людка-незабудка, попалась!
Девочка насупилась и отвернулась в сторону. Анастасия Харитоновна принялась уговаривать ее:
– Не сердись, маленькая, он пошутил. А если будет шуметь, мы его накажем.
– А я убегу, – упрямо сказал мальчик.
Наташа погрозила ему пальцем, но в душе порадовалась: «Как все-таки похож он на отца». И долго согревала себя этой гордой ласковой мыслью.
Потом Наташа взглянула на мать, сказала:
– Я, наверное, запоздаю сегодня. В институт на конференцию поеду.
Анастасия Харитоновна молча вышла из-за стола, одела Людочку и повела в детский садик. Немного позже вместе с Володей вышла на улицу и Наташа. На мостовую и тротуары медленно падал снег. Деревья на бульварах стояли словно под заячьим пухом, не отогнав еще ночной задумчивости. А по улицам уже сновали автобусы, такси. Дворники в фартуках сметали в кучи свежую порошу и большими лопатами бросали ее в кузова подъезжавших грузовых машин. По тротуарам, пряча лица в воротники, густым потоком шли люди на работу, в магазины, к киоскам за свежими газетами.
Наташа проводила Володю, наказала ему хорошо сидеть на уроках и тоже свернула к газетному киоску. За последние месяцы в суете, и волнениях она совершенно перестала следить за событиями. Вчера заведующая терапевтическим отделением Дора Петровна спросила ее, как она смотрит на перелет иностранного самолета через советскую границу. «А какие молодцы наши ракетчики, – сказала Дора Петровна. – Сбили в два счета. И на какой высоте, представить невозможно. Ваш супруг, случаем, не ракетчик?» Наташа отрицательно покачала головой. Хотела спросить, когда и где сбит самолет, но разговор кто-то перебил, и она с горечью подумала: «Глупая я, глупая. Совсем не читаю газет. Разве так можно?»
Сегодня Наташа купила несколько газет. Свернув их трубочкой, она заторопилась к метро. После свежего воздуха в подземных вестибюлях ей показалось немножко душно. Когда-то она заходила сюда вместе с Сергеем погреться после продолжительных зимних прогулок. Он вынимал из кармана конфету и командовал: «Закрой глаза». Конфета мгновенно оказывалась у нее во рту. «На раздумье одна минута», – слышался его шепот. Наташа должна была сразу же отгадать, какая это конфета. Если ошибалась, он заставлял ее снова закрывать глаза. Они смеялись, порой так громко, что на них начинали обращать внимание проходившие мимо люди.
Сколько было тогда в душе Наташи радости, счастья. Все вокруг казалось ярким, радужным, улыбающимся.
И вот Наташа снова на том самом месте, а на сердце грустно.
В темном овале тоннеля блеснула крупная желтая звезда. Она быстро разгоралась и увеличивалась. Казалось, что из глубинных вод стремительно всплывала огромная рыба со светящимся глазом. Зеленый поезд подошел к платформе. Поток пассажиров почти внес Наташу в вагон. Какой-то молодой человек уступил ей свое место на мягком кожаном диване. Она поблагодарила его и села, развернув газету. Ее взгляд пробежал по крупному заголовку «Новые предложения Советского правительства о разоружении и запрещении атомного оружия». Прочитала и размечталась: «Когда ж наконец наступит это счастье? Как замечательно жить и не думать о бомбах, убийствах. Тогда и Сережа снял бы свой офицерский мундир...» Она закрыла глаза и улыбнулась, представив Сережу в свободном штатском костюме...
Осталась позади еще одна остановка. И вот уже замелькали коричневые своды со строгой надписью «Красные ворота». Наташа пробралась к выходу. Бесшумный эскалатор быстро поднял ее вверх, и она снова оказалась на улице, охваченная холодным зимним воздухом. Спрятав лицо в пушистый мех воротника, Наташа заторопилась к институту.
Серое трехэтажное здание с вывеской «Институт санитарного просвещения» она отыскала без особого труда. Зашла, сдала пожилому гардеробщику шубку и, немного задержавшись перед зеркалом, побежала на второй этаж. В этом здании ей никогда раньше не приходилось бывать, и потому она внимательно читала надписи на дверях кабинетов и залов.
До начала конференции сельских врачей оставалось двадцать минут. Делегаты еще не заходили в зал, а медленно прогуливались по широкому коридору, осматривая экспонаты выставки, сидели на диванах и стульях. Наташа тоже села в синее бархатное кресло под высокой пальмой и развернула свою газету. Неподалеку от нее громко разговаривали двое пожилых мужчин: один худощавый, с рыжей бородкой, другой – полный, с раздвоенным подбородком.
– Нет, вы подумайте только, – возмущался худощавый. – И отвергать наши предложения о разоружении не решаются открыто, и не принимают. Как же понимать?
– Империалисты... – многозначительно произнес другой, медленно покачиваясь на стуле. – Вы же читали про историю с иностранным самолетом. История довольно прозрачная.
– Помилуйте, но они же понимают, что при нынешних средствах война – это безумие, самоубийство. Наше правительство достаточно ясно все это излагает в предложениях.
– Да, нам с вами ясно.
– А у них что, не такие головы?
– Выходит, не такие.
– Ну нет, я убежден, что благоразумие возьмет верх.
Наташа вздохнула и вышла в коридор.
Навстречу попался профессор Федотов. Здесь, среди множества рослых людей, он показался Наташе совсем маленьким, вроде школьника с портфелем в руках. Блеснув стеклышками пенсне, профессор заговорил торопливо и громко:
– А, Наталья Мироновна, здрасьте. Ну, просвещайтесь. Да, вот что. – Он поднял вверх указательный палец. – Во второй половине дня на секциях будут выступать с докладами доценты Смирнов и Дегтярев. Послушайте, голуба. Непременно послушайте.
– Спасибо, Юрий Максимович, – сказала Наташа, тронутая вниманием профессора. А он помолчал, подумал о чем-то и снова поднял палец:
– Вот, вот! Смирнов и Дегтярев – знаменитые терапевты, голуба. Для вас очень полезно, да, да, не пропустите.
Федотов перебросил портфель из одной руки в другую и торопливо зашагал дальше по коридору. Наташа смотрела ему вслед и думала: «Как он внимателен ко мне, даже неловко перед врачами». Ей вспомнились первые дни работы в больнице. Он зашел тогда в кабинет и, скорее, не пригласил, а приказал: «Извольте сегодня остаться на мою лекцию об операциях на сердце». Потом приглашал ее присутствовать на своих операциях, на лекции других профессоров. А вчера даже заставил смутиться. В конце приема принес гостевой билет на конференцию сельских врачей и сказал при всех работниках терапевтического отделения: «Вот вам путевка, Наталья Мироновна. Гостевой билет на конференцию. Извольте с утра явиться». Наташа спросила: «А как же с больными? У меня ведь...» Он ответил: «Знаю, уже распорядился, чтобы вас заменили».
Доры Петровны при этом разговоре не было. Появилась эта толстуха после ухода профессора из кабинета. «Вы уже знаете? – спросила она Наташу с холодком. – Ну вот, идите». Больше до конца работы не проронила ни слова. «Ну и пусть поволнуется. – подумала Наташа, – может, немного похудеет. Это ей полезно». А еще она подумала о том, как хорошо жить и работать в Москве, быть рядом со знаменитыми учеными, быстро узнавать о всех новых достижениях медицины. Ведь об этом мечтала она и в институте, и на полуострове Дальнем. «Только Сережа не хочет понять такой простой истины», – сказала себе Наташа.
Послышался продолжительный звонок. Все направились к дверям конференц-зала.
