Текст книги "Люди в погонах"
Автор книги: Анатолий Рыбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Как, Петр Сергеевич?
Григоренко вяло повел бровью и неопределенно шевельнул кончиками усов.
– Не нравится? – допытывался Жогин.
Замполит посмотрел ему в лицо:
– Разрешите откровенно?
– Ну понятно.
– Не нравится, – оказал Григоренко.
– Странно: политработнику не нравится воинский устав. Как это?
– Извините, Павел Афанасьевич. По уставу я живу с первого дня службы в армии. Каждое уставное требование считаю священным. Сам два месяца назад готовил и проводил вечер, посвященный воинским уставам, вот в этом клубе. Но сегодня у нас вечер отдыха.
– А какой толк солдату от пустого отдыха? – уже резко спросил Жогин.
– Солдат – человек, – как можно спокойнее сказал замполит. – В часы отдыха ему хочется заняться литературой, музыкой, ребусами.
– Вот, вот, – перебил его Жогин. – Солдату захочется водку пить...
– При чем тут водка?
– А как же – развлечение... Эх вы, политработники! Музыка, ребусы. Смешной народ. – Он ударил линейкой по сапогу и, словно боясь, чтобы не услышал кто-либо посторонний, сказал тихо: – Думать надо серьезно. Солдат есть солдат. Чем больше у него времени на всякие развлечения, тем чаще проступки.
Григоренко отрицательно покачал головой.
– Да, да, – продолжал Жогин. – У меня, батенька, опыт. Хочешь, чтобы дисциплина была, держи людей в кулаке, поблажек не давай. А вы – музыка, ребусы. Воевать, что ли, ребусами будете? – И, уже надев шапку, добавил с явной издевкой: – Был у меня один ребусник. Тоже любил доказывать...
Это его «тоже» показалось Григоренко острым, как нож. И все же он одержал себя, сказал без горячности:
– Послушайте, Павел Афанасьевич. Вот вы все о Травкине вспоминаете. А скажите, сами-то вы твердо уверены, что человек виноват?
Такого вопроса Жогин не ожидал, и потому лицо его сделалось сразу и удивленным и настороженным.
– Что значит сами? Здесь комиссия разбиралась. Даже следователь приезжал.
– Я знаю... – кивнул Григоренко. – В то время всякое бывало. А я тут на днях старые газеты в библиотеке просматривал. Статья мне его попалась о воспитательной работе в ротах. Прочитал с интересом. Думающий он человек, по-моему. И смелый.
– Смелый? – скривил губы Жогин. – С каких это пор у политработников игнорирование уставных требований смелостью называться стало?
– Я о статье, – заметил Григоренко.
– И я о статье, – сказал Жогин. – И сожалею, что вы не поняли ее второго смысла.
– Какого второго? Прочитать снизу вверх, что ли?
Жогин раздраженно блеснул глазами:
– Удивляет меня ваше легкомыслие, подполковник. Очень удивляет.
И, ничего больше не сказав, направился к выходу.
2
Зима началась круто. Едва успел выпасть снег, как ударили большие морозы. По широким просторам загулял злюка степняк. Бешено закружились белогривые вихри, заметая овраги и ложбины. Лесок вокруг военного городка поредел, стал низким и хрупким. Солдатские казармы, офицерские домики, казалось, осели, зябко сгорбились под заснеженными крышами.
Но жизнь полка текла по-прежнему, плотно укладываясь в строгий воинский распорядок. Точно по расписанию шли занятия.
После обеденного перерыва группа офицеров на лыжах вышла из леска и направилась к белевшей вдали высоте, похожей на лежащего верблюда. Офицеры шли цепочкой один за другим, стараясь держаться заданного темпа.
Жогин вначале шел впереди. Но у него ослабли лыжные крепления. Он сделал шаг в сторону и нагнулся, чтобы подтянуть ремешки. Шедшие за ним Сердюк и Шатров тоже замедлили движение. Жогин махнул им рукой:
– Вперед!
Сам же, закрепив лыжу, встал в середину цепочки. Идти ему было нелегко: начиналась одышка. Ноги плохо слушались. Но полковник бодрился. Не хотелось показывать подчиненным свою слабость. Каждым своим движением он стремился подчеркнуть: вот какой, дескать, я бравый, не смотрите, что годами ушел от вас далеко.
Когда перед выходам в поле кто-то сказал, что хорошо бы к высоте выехать на тягаче, Жогин сразу же обрезал:
– Барство!
А минутой позже приказал всем становиться на лыжи. Он всегда поступал так, чтобы офицеры чувствовали его твердую руку. Не щадил при этом и себя. Мария Семеновна уже несколько раз говорила ему:
– Что ты тянешься за молодыми? Как будто заставляют.
– А ты хочешь, чтобы я им курорт организовал, нарзанные ванны, – сердился Жогин. – Не-е-ет, пусть попотеют.
Сейчас полковник шел по лыжне с той же мыслью: «Ишь чего захотели – тягач. Разнежились».
Навстречу дул резкий ветер. Он подхватывал колючую снежную крупку и бросал в лицо. Время от времени приходилось загораживаться рукавицей. Жогин делал это как можно реже и короткими взмахами, чтобы не привлекать внимания офицеров.
Местами снег был серым от песчаной пыли, нанесенной с ближних бугров, лыжи скользили плохо. Жогин всем корпусом подавался вперед, пригибая голову. Но кончался трудный участок, и снова к щекам тянулась рукавица.
Перед глазами маячила ладно скроенная фигура офицера. Полковник узнал Мельникова.
Он шел редким размашистым шагом и, как показалось Жогину, очень легко. Запыленные песком участки преодолевал быстро, без заметных усилий и сразу оказывался далеко впереди, разрывая цепочку. На пригорки он тоже взлетал как на крыльях. «Ловко работает», – подумал Жогин и шагнул с лыжни влево, чтобы посмотреть на идущих позади офицеров. Заметив, что некоторые отстают, громко крикнул:
– Живей!
После сорокаминутного марша подошли к высоте. Короткий декабрьский день угасал. Ослабли порывы ветра. Дальние холмы, перелески медленно тонули в сизой дымке.
Полковник, не сходя с лыж, окинул взглядом местность и, указывая палкой на едва приметную вдали полосу дороги, стал вводить офицеров в обстановку.
– Оперативное время двадцать два тридцать. Ночь, – сказал Жогин и сделал небольшую паузу, чтобы присутствующие могли осмыслить его слова. – Итак, двадцать два тридцать, – повторил он, повысив голос. – Наша разведка обнаружила, что на восточном берегу реки Малой и южнее поселка Ольховка «противник» ведет активные окопные работы. Разведка была обстреляна пулеметным и минометным огнем...
Офицеры, встав полукругом возле командира, внимательно слушали, делая пометки на картах. Потирали рукавицами покрасневшие носы и щеки.
– По данным авиаразведки, – громко и бодро продолжал Жогин, – установлено: в тридцати километрах восточнее Ольховки движется колонна мотопехоты и танков «противника». Направление движения – на запад. Наши главные силы совершают марш. Голова колонны прошла Совиное урочище, что южнее высоты «Верблюд».
Жогин помолчал, оглядывая присутствующих, воткнул в снег палку, сказал:
– Даю десять минут на размышление, затем буду слушать. Действуете все в роли командира полка.
– Разрешите вопрос? – подал голос Мельников.
– Какой? – спросил Жогин.
– Что еще известно нашей разведке?
– Ничего.
– Еще вопрос. – Мельников сделал шаг вперед. – Каково состояние наших войск?
– Состояние, – повторил Жогин, подумав: «Неужели плохо объяснил?» Но, быстро отогнав эту мысль, ответил с обычной сухостью: – Изменений никаких. Войска в полной боевой готовности.
– Понятно, – сказал Мельников.
Когда время, отведенное на размышление, истекло, Жогин посмотрел на часы и, подняв голову, скомандовал:
– Все!.. Кто доложит решение?
Еще с минуту длилось молчание. Потом вперед выступил Соболь. Морщась от усиливающегося мороза, он заговорил приглушенным, слегка дребезжащим голосом:
– Я, товарищ полковник, считаю...
– Зачем это: «я», «считаю», – остановил его Жогин с явным неудовольствием. – Докладывайте командирским языком. Коротко и ясно.
– Виноват. – Соболь неловко переступил с ноги на ногу и после небольшой паузы продолжал докладывать: – Главные свои силы сосредоточиваю в районе высоты «Верблюд» и балки Пологой. Организую дополнительную разведку. Наступление готовлю на восемь ноль-ноль...
Полковник слушал и довольно кивал головой. Правда, у Соболя и теперь не все обстояло гладко с формой доклада, зато по мыслям он, как всегда, был близок к решению самого Жогина.
– Так, хорошо, – оказал полковник, когда Соболь кончил. – Послушаем других товарищей. Кто не согласен с подполковником Соболем? У кого имеется другое решение?
– У меня другое решение, – послышался голос Мельникова. Жогин просверлил его острым взглядом.
– Ну, докладывайте, что там у вас.
– Я решил наступать сразу с ходу, не дожидаясь рассвета, – твердо сказал Мельников.
– С ходу? – удивленно переспросил Жогин. – Храбро! Но всякое решение требует обоснований.
Степь быстро окутывали сумерки. Холмы, перелески словно приседали, уменьшались, теряя очертания. Пропала и серая полоска дороги. Офицеры по-прежнему стояли полукругом. Холод донимал их, пробирал сквозь полушубки, заползал в валенки. Все чаще приходилось пошевеливать руками, переступать с ноги на ногу. У Мельникова по телу тоже расползались холодные мурашки. Чтобы заглушить дрожь, подполковник говорил громко:
– У «противника» может оказаться термоядерное оружие. С наступлением рассвета он получит возможность применить его по скоплениям наших войск. Допустить этого нельзя. Надо атаковать «противника» с ходу, используя темноту. При этом следует учесть, что «неприятель», по всей вероятности, не успел еще подтянуть силы. Надо опередить его...
– Но вы не учитываете, что свои войска совершили большой марш, – заметил Жогин. – К тому же ночь, снег, река. Полных разведданных о «противнике» нет. Что скажете на это, подполковник?
Последнее слово он произнес подчеркнуто, как бы говоря, что звание обязывает серьезнее подходить к решению задачи. Мельников подумал, но от своих мыслей не отказался.
– Войска наши в полной боевой готовности, – снова послышался его уверенный голос. – А войска «неприятеля» сильно потрепаны, расстроены. Лед на реке достаточно прочный, чтобы форсировать этот рубеж с ходу. Соприкосновение с «противником» лишит его возможности...
– Вы очень настойчивы, – внушительно сказал Жогин. – Это неплохо. Но сейчас мы изучаем тему, в которой не предусмотрено термоядерное оружие. Поэтому прошу не отвлекаться. У вас есть что-либо по существу темы?
– В таком случае нет, – с волнением произнес Мельников. Наступила тишина. Полковник постоял с минуту молча, потом спросил:
– Кто еще доложить хочет?
Попросил слова молчавший до сих пор Григоренко. В белом полушубке и с густо заиндевевшими усами, он был похож сейчас на древнего витязя из старинных русских сказок. Посмотрев на него, Жогин сказал с усмешкой:
– Только вы кратко, по-военному.
Григоренко улыбнулся:
– Попытаюсь. Мне думается, в решении Мельникова есть рациональное зерно. Кому не известно, что у наших врагов...
– Не понимаю, – перебил Жогин. – Кого вы убеждаете? Кто возражает против того, что вы говорите? Еще раз повторяю, товарищи, не отвлекайтесь от темы. – Он повернулся к стоявшему на правом фланге Шатрову и приказал: – Доложите мое решение.
Пока начальник штаба пересказывал заранее составленный план подготовки к утреннему наступлению, полковник смотрел на замполита и досадовал: «Что за привычка у человека? Всегда он выскочит со своими нравоучениями. Как будто перед ним солдаты первого года службы».
Стало совсем темно. Майор Шатров докладывал торопливо, однако держался, несмотря на донимающий холод, бодро. У него была хорошая память, и она сейчас выручала. Даже не видя ни карты, ни текста, он будто читал пункт за пунктом, не нарушая их уставного порядка.
– Ну как, всем ясно? – спросил Жогин, когда Шатров, прижав руки к бедрам, сказал, что доклад окончен. – Вот та-ак, – почти пропел полковник с хрипотцой в голосе. – Теперь слушайте насчет завтрашнего дня. Выход от штаба в семь ноль-ноль. Пункт сосредоточения здесь. – При этом он поднял палку и снова воткнул ее в снег возле лыжи. – Будем разыгрывать динамику боя.
Затем последовала его команда «шагом марш», и офицеры один за другим заскользили по склону высоты, вытягиваясь в цепочку. Впереди Жогина, не торопясь, двигался майор Шатров, позади – Соболь. В темноте резко скрипели по снегу лыжи, цокали железные наконечники бамбуковых палок.
Перед самым леском, когда выбрались на хорошо накатанную дорогу, Соболь догнал полковника и пошел рядом с ним.
Жогин опросил:
– Послушайте, подполковник. Если не ошибаюсь, вы друзья с Мельниковым?
– Так точно, вместе в академии учились.
– А докладывает он лучше вас, – заметил Жогин. – По крайней мере, чувствуешь командирский голос. Но откуда у него такая страсть к оригинальностям?
Соболь замялся.
– Не знаю. Может, на почве исканий. Он ведь пишет книгу.
– Какую?
– Кажется, о действиях войск в условиях современного боя.
– Это серьезно? – Жогин даже замедлил шаги, не то удивленный, не то пораженный неожиданным сообщением.
Соболь охотно продолжал:
– Написано солидно, товарищ полковник, почти три толстые тетради. Провидцем, так сказать, хочет быть.
– Да-а-а, – задумчиво пробасил Жогин. – Это новость. Три тетради?
– Так точно. Собственными глазами видел. Может, и получится что-нибудь умное, товарищ полковник?
– Не знаю.
Весь остаток пути до штаба Жогин шел молча. Лишь когда снял с ног лыжи и увидел, что рядом никого, кроме начальника штаба, нет, спросил вполголоса:
– Вызнаете, майор, что Мельников научными упражнениями занимается? Не знаете? А ведь ходите на его занятия, наблюдаете. Очень красиво получается. Этак он может превратить батальон в подопытного кролика, и вы не заметите. Обратите внимание, майор. Усильте контроль.
– Слушаюсь, – ответил Шатров, не совсем понимая, о каких научных упражнениях идет речь.
* * *
Была уже глубокая ночь, а Мельников не спал. Он смотрел на синеватое в темноте окно и старался неторопливо разобраться в том, что произошло на высоте «Верблюд».
Сперва ему казалось, что Жогин отмахнулся от его решения лишь потому, что это решение именно его, Мельникова, а будь оно, к примеру, Соболя или еще чье, все вышло бы иначе. Но тут он вспомнил, как совсем недавно полковник расхвалил его на штурмовой полосе, невзирая на всю злость, вызванную провалом на стрельбах.
«Значит, дело не в том, что решение мое, – поправил себя Мельников. – Значит, все гораздо сложнее».
Тогда он попытался сравнить сегодняшнее поведение Жогина с тем, каким оно было во время осенних стрельб. Правда, события по характеру были различны. Это Мельников понимал. На стрельбах, как известно, полк держал экзамен за целый год, и командиру, естественно, не хотелось, чтобы оценка оказалась плохой. На высоте же было обычное командирское занятие, где можно делать любые эксперименты, не опасаясь за оценку. Почему же все-таки Жогин проявил нервозность? Может, просто спешил закончить занятие? Но не такой у него характер.
Перебирая в памяти факт за фактом, Мельников силился уцепиться то за одну деталь, то за другую. Привыкший внимательно приглядываться ко всему окружающему, он не мог успокоиться, не найдя ответа на возникший у него вопрос: «Как же понять Жогина?»
За стеной чуть слышно подвывал ветер. В незапушенный морозом кусок окна была видна выползавшая из-за облаков луна.
Мельников сразу же представил, как искрится сейчас высота «Верблюд», изрезанная лыжами и окутанная лунной дымкой. Из дымки мгновенно выплыло усатое заиндевелое лицо Григоренко. Точно такое, каким оно было, когда замполит высказывал свое мнение относительно ядерного оружия.
«А ведь он понял меня, – подумал Мельников. – И тогда, после стрельб, тоже понял. И насчет климатологии говорил, как видно, неспроста». Отбросив одеяло, Мельников сел на койке, потом опустил ноги на пол и, не зажигая света, закурил. Луна то скрывалась за облаками, то снова выплывала на простор, и было видно из окна, как в приречной пойме раскачивались тяжелые заснеженные деревья.
3
Через три дня после офицерской учебы состоялось первое заседание полковой комиссии по рассмотрению рационализаторских предложений. Было принято решение ходатайствовать перед командованием о выделении денежных средств и фотоматериалов для осуществления рядовым Зозулей своего изобретения. Узнав от подполковника Сердюка об этом решении, Жогин пришел в ярость. Он отбросил протокол и закричал, багровея:
– Вы заместитель мой или кто?
Сердюк вобрал в плечи лысую голову и принял выжидательную позу.
– Кто вы, я спрашиваю? – не унимался Жогин. Губы его посинели. Еще минуты две он гремел, потом шумно вздохнул и размашисто заходил по кабинету, возмущенно повторяя:
– Они приняли решение!.. Они решили!.. А:что же вы, председатель комиссии, там делали?
Сердюк ответил нерешительно:
– Ведь два члена комиссии изучали замысел Зозули, товарищ полковник. И вот пришли к выводу...
– Пришли, пришли, – снова загремел Жогин. – А вы там зачем? А моя резолюция? Беспринципный вы человек, подполковник. На поводу у других идете, вместо того чтобы влиять, воспитывать.
Жогин разочарованно махнул рукой и пошел к столу.
– Вы не верите, что изобретение может быть ценным? – спросил Сердюк, постепенно расправляя свои покатые плечи.
– Не задавайте детских вопросов, подполковник. Неужели вы не понимаете, что поощряете нарушителя дисциплины?
– Но Мельников дал ему положительную характеристику.
– Что́ Мельников? – поморщился Жогин. – Мельникова самого надо воспитывать и воспитывать.
В кабинете воцарилось тягостное молчание. Сердюк долго смотрел на залитое густой краской лицо командира, потом сказал примирительно:
– Вы же, товарищ полковник, можете не утверждать протокол комиссии. Ваше право.
Жогин бросил на Сердюка подозрительный взгляд.
– Ишь какие хорошие! Не утве-ержда-ать! А вы за плечами командира ангелов разыгрывать будете. Все! Можете идти!
Сердюк вышел. Жогин прошагал еще раз по кабинету, потом взял из стаканчика карандаш, медленно постучал им по столу, горько досадуя: «Ну и помощничек. Мельников ему закон, а резолюция командира ничто».
Он бросил карандаш и сел за стол. Хотел перечитать протокол, но не смог. Лицо горело, точно рядом пылала печка. Бесцельно побродив взглядом по витиеватому почерку Сердюка, Жогин откинулся на спинку стула.
В дверь постучали.
– Да, – крикнул полковник.
Зашел Шатров с бумагой в руках.
– Приказ министра, – доложил он, вытянувшись и застыв на месте.
– Давайте. – Жогин спрятал протокол в папку и стал внимательно читать приказ. В нем говорилось о результатах инспекторской проверки крупного воинского соединения. Отмечались недостатки в боевой подготовке личного состава и указывалось на случаи недисциплинированности некоторых офицеров, на снижение ими требовательности к себе и подчиненным. Фамилии офицеров были выделены жирным шрифтом.
– Ага, наконец-то! – Жогин вскинул голову и поглядел на Шатрова. – Чувствуете, батенька? Значит, не только у нас эти Мельниковы крылышки расправляют. Пора, пора за них взяться. Нужно будет собрать всех офицеров полка и разобрать слово в слово. Особенно насчет дисциплины. Да, вот что: нет ли там каких дополнительных указаний, а?
Шатров отрицательно покачал головой.
– Жаль, – сказал Жогин. – Раньше к таким приказам имели привычку прилагать или директиву или разъяснение. А вы в штабе дивизии не узнавали? Как же это? Значит, получили, почитали и успокоились. Нельзя так. Начальник штаба должен все выяснить, а потом докладывать командиру.
– Можно позвонить, – сказал Шатров. – Разрешите сейчас?
– Да. Скажите, получили, мол, приказ. Изучаем. Не будет ли каких разъяснений? Одним словом, прощупайте.
– Слушаюсь.
Когда Шатров скрылся за дверью, полковник взял из стаканчика красный карандаш и снова склонился над приказом. Внимательно перечитывая текст, он подчеркивал отдельные слова и строчки, делал одному ему понятные пометки на чистых полях документа.
В кабинет опять вошел взволнованный Шатров и доложил:
– Говорил с начальником штаба дивизии, товарищ полковник.
– И что же?
– Получил какой-то неопределенный ответ. Указаний, говорит, не ждите. Сами думайте.
– Сами. Г-м. – Жогин откинулся на спинку стула и часто забарабанил пальцами по краю стола. – Мудро, ничего не скажешь. Значит, приказ отправили – и руки в карманы. Вы тут хотите – изучайте его, хотите – спрячьте в сейф. Штабу дивизии никакого дела. Славно. Ничего не скажешь.
Шатров молчал. Он понимал, что сейчас лучше всего в разговор не вступать, что всякая малейшая попытка возразить или объяснить приведет к большой неприятности.
– Ну ладно, – сказал полковник, озабоченно потерев пальцами лоб. – Идите, майор. Я сам поговорю с генералом.
После ухода Шатрова Жогин долго стоял у окна и наблюдал в незамерзший кусочек стекла за тем, как в предвечернем воздухе падают крупные хлопья снега, как, цепляясь друг за друга, они мягкими клочьями ваты повисают на деревьях и на дощатой изгороди.
По запорошенной дороге прошли строем солдаты. Они остановились возле штаба на площадке, предназначенной для развода караулов. Потом послышалась команда: «Равня-я-яйсь!» Заиграл оркестр. Полковник перешел к другому окну, пытаясь лучше увидеть солдат. Но морозные узоры на стеклах скрывали все от его взора. Тогда он быстро оделся, расправил на голове высокую каракулевую папаху и вышел на крыльцо. Заметив его, люди на площадке подтянулись, выше подняли головы. «Правильно, так и должно быть, – подумал полковник. – Командира за километр видеть надо».
Домой приехал в сумерках. Дверь оказалась на замке. «Значит, ушла на спевку, – подумал он о Марии Семеновне. – И чего бегает? Не молодая ведь. Пора бы понять это». Включив свет, он поставил чайник на электрическую плитку. Потом, переодевшись в пижаму, лег на диван, повернулся к стене и закрыл глаза. Ему хотелось отдохнуть, ни о чем не думая. Но злые мысли сами лезли и лезли в голову, собирались в тугой узел, заставляли волноваться. «Какая-то беспокойная жизнь наступила, – вздыхал полковник. – Раньше этого не было. Сейчас рассуждать много стали. Другой и в офицерах-то ходит без году неделя, а уже норовит поучать. У него, видите ли, собственные мнения, как у нашего Мельникова. Эх, Мельников, Мельников, еще книгу сочинять вздумал. А что он может сочинить путного, если сам как следует жить по уставу не научился? Что ни день, то у него новое «творчество». Вот она, дисциплина-то, и качается. И сверху еще кое-кто поблажки дает. Ну зачем начальник штаба дивизии ответил Шатрову: «Думайте сами». Вот и начнутся разговоры, кривотолки разные. А почему бы не сказать прямо: «Завернуть гайки согласно приказу. Выявить всех нарушителей дисциплины и представить комдиву или наказать в полку». Разучились, что ли?»
Пришла Мария Семеновна. Одетая, не снимая пухового платка, встала перед мужем, сказала:
– Паша, ты бы, что ли, побеседовал со Степшиным. Неладно у них с Дусей. Весь вечер в слезах просидела. До развода ведь может дело дойти.
– А я что, сводить их буду?
– При чем тут «сводить». Поговори хоть толком. Ведь Степшин, кажется, твой любимец. Поймет, может.
– А брось ты: «любимец», «поймет», – махнул рукой Жогин. – Терпеть не могу в чужую жизнь вмешиваться. Сами разберутся.
– Не прав ты, Паша. – Мария Семеновна сняла платок, разделась и подошла к зеркалу, поправляя уложенные в тугой пучок темные волосы. – Я сама завтра поговорю с ним, если ты не хочешь.
– Говори, пожалуйста, – резко бросил Жогин и, не желая больше спорить, взял в руки газету. Мария Семеновна искоса взглянула на мужа и ушла на кухню.
