Текст книги "Генерал Раевский"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Через Альпы

Авангардному отряду, которым командовал Багратион, предстояло захватить лежавший на пути русской армии Сен-Готардский перевал. Через него пролегала дорога из Италии в Швейцарию.

Сознавая важность перевала, французское командование направило для его обороны целую дивизию. У подножия, где дорога вползала в горы, залегли передовые роты с артиллерией. Каждая сажень простиравшегося пред ними склона поражалась огнём стрелкового оружия и орудий. Остальные силы расположились ярусами выше, чтобы наступающие по мере их продвижения всё время находились под сильным обстрелом.

На самом перевале тоже имелись войска. Они занимали селение Госпиталь, используя его каменные строения как укрытия, засели и в монастыре, оборудовав позиции за каменной стеной.

Ещё была в резерве французская бригада. Ей предстояло решительным контрударом сбросить вниз русские войска, если они подойдут к селению и монастырю.

Первыми атаковали врага на рассвете егеря и спешенные казаки. Обнаружив их, противник открыл такую пальбу, словно ожидал нападения в столь ранний час. Находясь в укрытии, французы поражали рассыпавшихся по склону солдат, стреляли в упор и с флангов, били картечью из орудий.

С большим трудом и потерями удалось выбить неприятеля с первой позиции, и тут же завязался бой за вторую. Её атаковали дважды – и безрезультатно. Назначили третью атаку на четыре часа дня, пустив в обход небольшой отряд казаков и егерей.

Отряду предстояло выбраться к господствующей высоте, чтобы с неё бить по французам из ружей. До высоты оставалось совсем немного, когда сверху донёсся грохот. На отряд полетели камни, круша всё на своём пути.

– Береги-ись! Береги-ись! – раздались отчаянные крики.

Кони неслись будто пушечные ядра, с гулом бились о деревья, ломали их.

Люди бросились к укрытиям, к могучим стволам, но не всем удалось это сделать, и камни поражали их.

Те, кто находился в стороне от опасности, поспешили наверх, чтобы атаковать невидимого врага. Захлопали выстрелы, послышались крики, и вскоре, вступив в рукопашную схватку, русские оттеснили неприятеля с вершины.

Отсюда открывался вид на перевал и французские позиции. Не медля, егеря и казаки открыли по ним огонь. Противник дрогнул. Этим воспользовались солдаты наступающей по дороге главной колонны.

Выбравшись на перевал, Суворов долго изучал склон, пытаясь разобраться в обстановке. Отовсюду доносились выстрелы, гулкое эхо многократно повторяло их, и, казалось, горы гремели.

Накануне Суворов направил в обход корпус Розенберга, чтобы ударить по неприятелю с тыла, однако отряда не было. Александр Васильевич понимал, что пройти по горным тропам почти семьдесят вёрст непросто, но обстановка вынуждала спешить.

«Неужто ещё тянется? Ах, этот Розенберг!» – упрекал он генерала.

У монастыря фельдмаршала встретил настоятель, благообразного вида старик, провёл в помещение, где пылал очаг.

   – Сушитесь и обогревайтесь.

   – Чёртова погода! – Суворов сбросил промокший до нитки синий плащ.

   – Вам бы ещё ботфорты снять, – предложил казак, подхватывая плащ.

   – Ну-ка, помоги. – Суворов сел, выставил ногу и опёрся о стул. – Стаскивай!

И портянки были мокры.

   – У меня есть носки. Добротные! В самую пору, – метнулся казак к двери.

Суворов подсел к огню, тут же устроился и Вейротер.

   – Главное, мой генераль, позати. Будем уничтожайт Лекурб, унд... путь на Швиц... можно идти, – произнёс он с явным желанием сделать командующему приятное. – А там до генераль Корсакоф недалеко. Массена будет очень неожидан...

   – Не говори гоп, пока не перепрыгнешь. Главное дело впереди.

   – Гоп? Какое гоп? – Австриец уставился на фельдмаршала. – Что такое гоп?

   – Объясните господину подполковнику, – обратился Суворов к адъютанту.

Мысль о находящемся в Швейцарии немногочисленном русском корпусе не давала покоя. Суворов знал его командира генерала Римского-Корсакова. Военачальник не из лучших. Против Массены никак не устоит. К тому же у французов вчетверо больше сил. Неделю назад Суворов написал генералу, чтоб он не мешкая надёжно закрепился и вселил в солдат дух уверенности. Обещал незамедлительно подоспеть к нему на помощь. И вот, поди ж ты, обстоятельства складываются никак не в пользу россиян.

   – Эх-хе-хе, – по-стариковски тяжко вздохнул Суворов и приказал денщику стелить на ночь.

Пальба слышалась допоздна, потом нехотя стихла, а с утра снова загремела. Совершив нелёгкий переход, корпус Розенберга сосредоточился в долине и внезапно атаковал бригаду Лекурба. Но французы не ударились в бегство, их заслоны стойко держались и отражали атаки, давая возможность части сил отойти к туннелю Урнер-Лох, прозываемому Урнерской дырой, и наполовину разрушенному Чёртову мосту. Главные же силы бригады успели занять оборону у Альтдорфа, перекрыв дорогу к Швицу.

Розенберг, однако ж, разгадав замысел неприятеля, проявил настойчивость, пустил ему вслед отряды егерей и казаков и приказал неотступно преследовать его. Приказ Розенберга выполнили. На плечах отступающих ворвались и в «дыру» и, овладев Чёртовым мостом, перебрались по нему на противоположную сторону, связав шарфами да поясами брусья и доски. Немногочисленный авангард под командой молодого генерала Милорадовича начал продвижение к Альтдорфу.

Когда Суворов прочитал донесение от Розенберга, он облегчённо перекрестился:

   – Слава тебе, Господи, всё сделано, как надобно. Только Мише Милорадовичу надобно помочь.

При Суворове находился казачий полк Денисова, выполняя роль резерва, который можно было бы использовать на случай внезапности. Теперь такой случай представился.

   – Поднимай, Карпыч, свой полк и немедля скачи к Альтдорфу. Возьмёте его и поспешайте к Швицу. У нас времени в обрез. Так и передай Милорадовичу. И подполковника Вейротера прихвати. Он знаток этих мест, сгодится.

Австриец воспринял это без удовольствия, но возражать не посмел. Полк поскакал.

Дорога тянулась среди скал и лесной чащи, и казакам то и дело приходилось попадать под огонь небольших обходящих групп французских стрелков. В одном месте сорвавшаяся сверху глыба едва не снесла голову Вейротеру. Лицо у него сделалось как у мертвеца.

   – Долой с коня! – скомандовал ему Денисов.

Но сделать это было не просто. Они находились на узкой тропе: справа возвышалась каменная стена, а слева, у самых ног коня, зияла пропасть, где далеко внизу ниточкой серебрился ручей.

   – Смотри, как нужно. – Денисов с осторожностью стал продвигаться к крупу лошади.

С окаменевшим лицом, сопя и пыхтя, австриец неуклюже сполз с седла.

   – Никогта, никогта не вител такой дорог, – произнёс он. – О-о! Майн гот!

Перед Альтдорфом возникло новое препятствие: отступающие подожгли мост через ущелье. Огонь, к счастью, удалось погасить, но брёвна тлели, и всё же по ним перебрались. Общими усилиями казаки, егеря и гренадеры выбили неприятеля из селения и пустились в преследование по дороге на Швиц.

Но вскоре оттуда прискакал казак.

   – Дорога у озера обрывается! – крикнул он.

   – А в обход?

   – Других дорог нет.

   – Как нет? Дорог должен быть! – возмутился Вейротер. – На карте показан.

Не было на озере и переправочных средств: лодки, баркасы, паром французы угнали к противоположному берегу. Суворовская армия, опаздывая уже на сутки, оказалась в ловушке. Кончался провиант, обоз отстал.

А Массена меж тем торопился. Лазутчики донесли, что после ухода из Швейцарии главных австрийских сил там оставались лишь двадцатичетырёхтысячный русский корпус да восьмитысячный отряд австрийцев генерала Хотце. Эти войска занимали невыгодное положение, и потому Массена надеялся разбить их прежде, чем подойдут из-за Альп русские войска, которые ведёт Суворов.

Французского генерала обуревало также желание взять реванш за неудачу, которую он потерпел здесь три месяца назад. Тогда, занимая у Цюриха выгодные позиции, французские войска понесли от австрийской армии большие потери и отступили.

Узнав о поражении, Наполеон потребовал генерала к себе. Он не раз высказывал Массене похвалу, баловал его вниманием и наградами. На сей же раз встретил его холодно.

   – Видимо, вам, генерал, уже трудно командовать, – сказал Наполеон жёстко.

Этот тридцатилетний генерал умел приводить в трепет даже тех, кто годился ему в отцы. Шесть лет назад, когда революционные войска вели осаду Тулона, генерал Массена командовал бригадой, а Бонапарт был незаметным артиллерийским поручиком. Впрочем, сам Массена вырос из фельдфебеля в генералы всего за четыре года.

   – Неприятель имел вдвое больше сил, – попробовал он оправдаться.

   – Я не спрашиваю, сколько их было у вас. Отвечайте: можно ли рассчитывать на ваш успех?

   – Я сделаю всё возможное. Клянусь! – пылко ответил Массена. – Поверьте мне, мой генерал!

И тот поверил ему. Наверняка вспомнил, как в недавнем прошлом он, Массена, был его опорой в трудном Итальянском походе. Своей храбростью, решительностью, спокойной уверенностью он одерживал одну победу за другой, стяжая славу примчавшемуся в Италию прямо из-под венца главнокомандующему.

Массена поспешил к своим войскам, чтобы исполнить обещанное до подхода русских войск, которые вёл сам фельдмаршал Суворов. Прежде всего он направил дивизию Менара против небольшого отряда генерала Маркова. Суровая участь постигла русских солдат, занимавших оборону севернее Цюриха. Многие пали в жестоком бою, остальные попали в плен.

Потом Массена атаковал австрийский отряд Хотце дивизией Сульта, пообещав тому повышение в звании в случае победы. Болезненно честолюбивый Сульт растрепал австрийские полки.

И уже после того французская армия обрушилась на корпус Римского-Корсакова. В неравном двухдневном сражении русские потеряли 15 тысяч человек, 80 орудий и обоз. В донесении Наполеону, опьянённый победой, Массена обещал разделаться с Суворовым. «Этот старый фельдмаршал от меня не уйдёт!» – заявил он и спешно направил значительные силы к Мутенской долине, надеясь там перехватить русские войска.

Когда Суворов узнал, что путь к Швицу отрезан, он избрал новый маршрут: через снежный хребет Росшток по труднопроходимой тропе.

   – Мой генерал! Там нельзя идти! – не скрыл удивления Вейротер.– Даже охотник не рискнёт туда ступать.

   – А мы не охотники. Мы солдаты, одолеем, – отвечал фельдмаршал.

   – Мы погубим людей и сами погибнем!

   – Зачем прежде времени устраивать панихиду, – отмахнулся Суворов. – Иного пути нам нет.

За последние дни он изменился, ослаб, сказывались годы: шестьдесят девять! Но крепился, старался держаться молодцом. Два дня назад после трудного дня он свалился на кровать, буркнув, что малость отдохнёт. Едва закрыл глаза, как у дома стали взрываться ядра. Казачий генерал Денисов бросился в дом, схватил спящего на руки и бросился к двери.

   – Стой! Что делаешь, чертяка! – бил фельдмаршал кулаками в мощную грудь казачины. – Ну ужо погоди, Карпыч!

Но едва они отбежали в безопасное место, как одно из ядер влетело в комнату, где они только что были.

   – Повезло нам с тобой, Карпыч, – сказал Суворов.

   – Истинный бог, повезло, ваше сиятельство, – ответил тот.

В пять часов утра 16 сентября авангард Багратиона начал путь на Росшток. До лежавшего за хребтом селения Мутен было всего пятнадцать вёрст, но это был поистине путь испытания. Артиллерию, зарядные ящики, боеприпасы и продовольствие пришлось тащить на себе. Падали мулы, не выдерживая тяжесть перехода, гибли люди. Весь этот недолгий путь был усеян трупами.

Вначале Суворов шёл вместе с солдатами, но потом ему подали донскую лошадь и уговорили сесть на неё.

Денисов подозвал двух казаков.

   – Головой отвечаете за жизнь Александра Васильевича. Смотрите уж! – пригрозил он.

И всю дорогу те шли рядом, придерживая самого фельдмаршала и его коня. Иногда тот проявлял настойчивость:

   – Пустите меня, пустите, я сам пойду!

Но дюжие казаки молча продолжали своё дело, а когда терпение было на грани, удерживали упрямца силой, коротко, но твёрдо говорили:

   – Сиди!

И Суворов повиновался.

Первыми достигли селения Мутен донские казаки под командой полковника Сычева. Было пять часов вечера. Не ожидавшие русских французы с аванпоста беспечно отдыхали. И вдруг, как снег на голову, те обрушились на них. В короткой схватке французы сдались на милость победителя: сто человек вместе с офицерами оказались в плену.

Переход главных сил через хребет Росшток продолжался до ночи следующего дня, а обоз подошёл 18 и 19 сентября.

Все эти дни Суворова беспокоила мысль о корпусе Римского-Корсакова. Ещё когда он был в Альтдорфе, один из селян, возвратившийся с противоположного берега озера, сообщил, что у Цюриха было сражение. Чем оно закончилось, он не знает, но орудия гремели сильно.

Весть, что французы разбили корпус Римского-Корсакова, донёс в штаб казачий полковник Сычёв, находившийся впереди, в разведывательном отряде. Суворов прочитал донесение с побледневшим лицом и сникшим видом. Казалось, на его немощные плечи навалилась невидимая тяжесть.

Никогда ещё за всю свою долгую и трудную жизнь с бессонными ночами, длинными походами и кровопролитными сражениями не попадал он в такое положение, из которого не было выхода. И вот теперь возглавляемое им двадцатитысячное войско оказалось в уготованной врагами западне.

Когда-то в детстве он прочитал строки римского поэта Овидия, воспевающего величие гор. Эти строки запомнились ему:

 
В царство небес, говорят, стремиться
стали гиганты;
к звёздам высоким они громоздили
ступенями горы.
 

Теперь он познал страшную силу этих гигантов – гор. Мрачные в своей недоступности, они тешились вокруг, давили своей холодной массой камня и льда, как бы напоминая людям об их ничтожестве. Они, как и французские войска, были той силой, которую предстояло одолеть.

   – Где тот полковник, что вёл разведку? – спросил фельдмаршал.

   – Он здесь, ваша светлость.

   – Пригласите!

Вошёл Сычёв, уставший, но не потерявший энергии и уверенности.

   – Где вы видели французов? – бросил взгляд на карту Суворов.

   – Вот здесь, – указал пальцем полковник. – У Кленталя.

   – А как узнали о поражении Римского-Корсакова? Как определили французские силы?

   – Беженцы среди селян сообщили. Даже назвали имя генерала Молитора.

Молитор был известный генерал и командовал никак не малыми силами.

Не замечая находившихся в комнате, Суворов уставился в карту.

   – Разрешите выйти? – негромко спросил Денисов.

Ответа он не получил.

Осторожно ступая, все направились к двери, но требовательный голос заставил их остановиться:

   – Призовите всех генералов, надобно обсудить положение!

На сбор не понадобилось много времени: почти все генералы находились поблизости. Они вошли и выстроились вдоль стены, не спуская глаз с фельдмаршала.

   – Корсаков разбит и прогнан за Цюрих, – произнёс Суворов негромко, но отчётливо. – Готц пропал без вести, и корпус его рассеян. Прочие австрийские войска, шедшие для соединения с нами, опрокинуты от Глариса и прогнаны. Итак, весь операционный план для изгнания французов из Швейцарии нарушен.

Он замолк, закрыл глаза, и находившиеся в комнате генералы и полковники, замерев, молча стояли в ожидании слов фельдмаршала. Многие и до этого ясно сознавали сложившуюся ситуацию и нависшую над всеми ими угрозу. И вот она свершилась.

– Теперь идти вперёд на Швиц невозможно. Там у Массены свыше шестидесяти тысяч, а у нас нет полных и двадцати. Идти назад?.. Нет! Это значило бы отступление. А русские и я никогда не отступали! Мы окружены горами. Мы в горах! У нас осталось мало сухарей на пищу, а менее того боевых артиллерийских зарядов и ружейных патронов. Мы будем окружены врагом сильным, возгордившимся победою – победою, устроенной коварной изменою... Да-да, изменою. Ежели бы мы вышли ранее, как было намечено планом, да не ждали, когда союзники подвезут обещанное продовольствие и мулов, мы были бы в Мутентале раньше, смогли бы первыми напасть на Массену и не позволить ему разгромить Корсакова. Но теперь... – Старый командующий замолк и поднял глаза на стоящих перед ним генералов. – Теперь, господа, помощи нам ожидать не от кого. Одна надежда на Бога, другая – на величайшую храбрость и на высочайшее самоотвержение войск, вами предводимых. Это одно остаётся нам. Нам предстоят труды великие, небывалые в мире: мы на краю пропасти!.. Но мы русские. Я обращаюсь к вам, господа начальники. Не требую, а прошу: спасите честь и достоинство России и её самодержца, нашего государя. Спасите, молю Богом!

И вдруг фельдмаршал, Александр Васильевич Суворов, неустрашимый и твёрдый в сражениях и делах, встал пред генералами на колени. Глаза его повлажнели, лицо выражало величайшую просьбу.

От неожиданности все оцепенели, потом бросились к нему, подняли, поставили на ноги.

   – Ваша светлость, поверьте нам, мы никогда не отступим! Ведите нас, и мы одолеем любого врага!

Суворов плакал. Никогда и никто не видел его таким. Старшим в комнате был генерал от кавалерии Дерфельден.

   – Позвольте мне сказать от всех находящихся здесь и всего войска русского, – выступил он.

   – Говори, Вильгельм Христофорович, – разрешил Суворов.

   – Отец наш Александр Васильевич! Мы видим и теперь знаем, что нам предстоит. Но ведь и ты знаешь нас, ратников, преданных тебе душой. Верь нам! Клянёмся тебе перед Богом за себя и за всех! Что бы ни встретилось, ты, отец, не увидишь в нас гнусной, незнакомой русскому трусости и ропота. Пусть сто вражьих тысяч встанут пред нами, пусть эти горы втрое, вдесятеро представят нам препону – мы будем победителями и того и другого. Всё перенесём и не посрамим русского оружия! А если падём, то умрём со славою! Веди нас куда думаешь, делай что знаешь: мы твои, отец!..

   – Верю! – прервал Суворов генерала. – Теперь мы победим! Слушай, что нужно сделать! Розенберг! Ваш корпус остаётся здесь. Быть в арьергарде. – Высокий генерал выступил вперёд. – Умри, Андрей Григорьевич, но не допусти к главным силам Массену. Сколько у тебя защитников?

   – Четыре тысячи.

   – Маловато. Возьми ещё казаков. Дать ему два полка.

   – Слушаюсь, – ответил Денисов.

– Князь Пётр! – обратился Суворов к Багратиону. – Быть тебе в авангарде! Отогнать неприятеля за Гларис! Остальных я поведу сам.

Подошедшие на следующий день к Мутенской долине французы атаковали арьергардный отряд Милорадовича, состоявший из егерей, гренадер и казаков, и несколько потеснили их. Однако подоспело подкрепление, и неприятель после упорной схватки отступил.

Разгорячённый сражением Милорадович приказал казакам преследовать французов. Отряд врезался в их гущу и, орудуя пиками и саблями, нанёс врагу немалый урон.

В результате двухдневного боя русские войска отбросили французов, захватив пленных и одиннадцать орудий. Главное же, они дали возможность основной колонне оторваться от преследования.

А впереди ещё был долгий и трудный путь через заснеженные хребты и перевалы, схватки с превосходящими силами неприятеля, морозы, ветры и бесконечные дожди.

В первых числах октября русские войска наконец вышли из гор и сосредоточились у небольшого швейцарского городка Лаудена. Исхудавшие, обмороженные, в изорванном обмундировании, солдаты, казалось, держались из последних сил. Опытным глазом Суворов видел, что ни в чём другом они так не нуждаются, как в отдыхе.

Австрийский император Франц, словно бы заглаживая вину своего командования за действия, которые едва не привели к разгрому русского корпуса, пожаловал Суворову орден Марии Терезии Большого Креста и пообещал отныне всячески содействовать предстоящим операциям.

Прочитав это письмо, Александр Васильевич, не оборачиваясь, позвал:

   – Кушников! Сергей Сергеевич! Поди-ка сюда. Прочитай, что пишет австрийский император... Мягко стелет. А ты в отписке поблагодари за награду, а на обещание всячески содействовать предстоящим операциям напиши, что единственной ныне для нас операцией является заслуженный отдых войскам. Пусть австрияки без нас справляются со своими делами.

Нельсон – брат Суворова

Ещё в пути Суворов почувствовал недомогание: бил кашель, в груди хрипело, ломило поясницу. Не желая сдаваться, он отвергал советы обеспокоенного доктора, говорил, что это пустяк, через день-другой всё пройдёт. Однако болезнь брала своё, и он вынужден был призвать к себе старшего из генералов, Розенберга.

Суворов сидел в кресле с бледным, осунувшимся лицом, отпивал из кружки целебный отвар. В его глазах был лихорадочный блеск.

   – Принимай, Андрей Григорьевич, командование, – сказал он простуженным голосом. – Мне более невмочь. Одолела болезнь проклятая. Видно, укатали сивку крутые горки.

   – Ну что вы, ваша светлость! Отлежитесь, и всё пройдёт. А об войске не извольте беспокоиться. Дойдём до места в строгом порядке.

   – Обязательно должны, – не согласился, а потребовал Суворов. – Я залёживаться не намерен, полегчает, и догоню. Донесите императору о своём вступлении в командование. Обо мне отпишите, что прихворнул, но ненадолго.

   – Всё сделаю именно так.

Больного несколько приободрил полученный в дороге императорский рескрипт. Его доставил генерал Толубеев со строгим приказом непременно вручить в руки самого Суворова.

«Неужто в чём не угодил государю?» – промелькнуло опасение, когда, сдерживая волнение, он распечатывал пакет.

«Генералиссимусу, князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому», – прочитал фельдмаршал.

«Генералиссимусу»?.. Он, Суворов, генералиссимус? И ещё князь? Поглядел на Толубеева, тот расплылся в улыбке и своим видом отторг сомнения.

   – Точно так, ваша светлость. Государь превелико доволен делами вашими и приказал о том вам передать.

   – Спасибо, – сдавленным голосом произнёс Александр Васильевич и продолжил чтение:

«Князь Александр Васильевич! Побеждая повсюду и во всю жизнь Вашу врагов Отечества, недоставало ещё Вам одного рода славы – преодолеть и самую природу! Но Вы и над нею одержали ныне верх. Поразив ещё раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистию против Вас вооружённых. Ныне награждаю Вас по мере признательности моей и, ставя на высший степень чести, геройству представленный, уверен, что возвожу на оный знаменитейшего полководца сего и других веков.

Пребываю Вам благосклонный Павел.

Гатчина, октябрь 25, 1799 г.».

Неужели это писал Павел? Тот самый, которого он, Суворов, считал жестоким самодуром, незаслуженно возведённым на высокий российский престол? Конечно, вряд ли его можно сравнить с незабвенной Екатериной-матушкой, мудро царствовавшей более трети века. Та была не чета сыну: умна, прозорлива, тонка в делах. Умела обласкать и не обидно пожурить. При ней немало присовокупили к России земель: Кубань, Крым, Валахию, Молдавию. Ему, Суворову, ведомо, какой ценой это досталось, потому что сам к делам был причастен. А какие генералы выросли при матушке! Где они теперь? Изгнаны из армии, прозябают в своих поместьях, доживают век. Павел отверг их, они стали ему непригодны. А вот его новый император возвысил так, как никого другого. Он, Суворов, теперь в чине генерала всех российских генералов!..

От этой мысли даже под сердцем заломило. Теперь натянутым отношениям, какие были меж ним и государем, пришёл конец. Слава богу!

А через несколько дней он получил письмо из Лондона, от адмирала Нельсона.

Адмирал Нельсон допоздна сидел в каюте за столом, старательно выводя на бумаге неровные строчки. Писал он левой рукой, поставив тяжёлый шандал[18]18
  Шандал – большой подсвечник.


[Закрыть] на край листа. Перо скрипело, брызгало чернилами, и, чтобы избежать пачкотни, он то и дело посыпал бумагу песком и тут же стряхивал его на пол. Он торопился, чтобы закончить письма до рассвета: утром в Англию уплывало почтовое судно.

В ночной тишине слышался раскатистый гул волн осеннего Средиземного моря. Мощные удары сотрясали корпус корабля, пенистые гребни взлетали до самых иллюминаторов, омывая стёкла. Где-то натужно скрипело.

Свет свечей шандала падал на худощавое лицо адмирала, на его удивительно схожий портрет в изящной рамке, лежавший на столе. Опытный художник сумел передать не только внешнее сходство, но и характер человека: открытый лоб, нос с лёгкой горбинкой, чувственные губы с характерными складками в уголках, какие бывают у людей с сильной волей и решительных. Голова повёрнута слегка вправо, скрыв глаз.

Этот глаз сейчас был прикрыт чёрной повязкой. И правый рукав белой рубахи пришпилен у плеча булавкой, а конец его заправлен под ремень форменных адмиральских шаровар.

Адмирал Нельсон командовал английской эскадрой и за последние годы не раз добивался успехов в морских сражениях против французского и испанского флотов. Он снискал славу первоклассного моряка. О нём даже слагали стихи и песни. «Не было в мире подобного ему флотоводца», – утверждали журналисты в газетах. Моряки его боготворили. Плавать под его флагом считалось не только удачей, но и счастьем.

Человек отменной храбрости и большого опыта, Нельсон выходил победителем в, казалось бы, самой безысходной обстановке. Свою жизнь с морем он, сын священника, связал с детства. Двенадцатилетним подростком ступил на палубу судна, которым командовал родной дядя. В пятнадцать лет участвовал в большой экспедиции у берегов Америки, выискивал северный морской путь из Атлантического океана в Тихий. В девятнадцать в чине лейтенанта был командиром брига, а потом и более крупного судна – фрегата, обнаружив качества умелого моряка. В сражении у Корсики он потерял правый глаз, у острова Тенериф – правую руку. В августе 1798 года, командуя эскадрой, Нельсон совершенно разгромил французскую эскадру и при этом получил ранение в голову.

Часы мерно отбили двенадцать раз, им отозвался корабельный колокол, отзвонив положенные склянки, донеслась команда вахтенного офицера.

Закончив писать, адмирал вывел адреса. Одно письмо направлялось в Адмиралтейство, второе – в местечко Барнем-Торп, где был приход его отца-священника, третье – жене, Фанни, терпеливо ожидавшей от него вестей, а ещё больше его самого, бывавшего дома гостем. Прежде чем запечатать последнее, четвёртое письмо, он не спеша перечитал его:

«...В Европе нет человека, который любил бы Вас, как я. Все восхищаются Вашими великими и блистательными подвигами. Это делает и Нельсон. Но он Вас любит за Ваше презрение к богатству... Я знаю, что мои заслуги не могут равняться с Вашими... Нынешний день сделал меня самым гордым человеком в Европе. Некто, видевший Вас в продолжение нескольких лет, сказал мне, что нет двух людей, которые бы наружностию своею и манерами так походили друг на друга, как мы. Мы непременно друг другу родня, и я Вас убедительно прошу никогда не лишать меня дорогого наименования любящего Вас брата и искреннего друга...»

В сложенный лист письма Нельсон поместил свой портрет, написав на нём: «Генералиссимусу Суворову от любящего брата».

Совсем недавно адмирал узнал о возведении российского полководца в высочайшее звание и не мог отказать себе в удовольствии поздравить полководца, а заодно, назвавшись братом, приобщить свои успехи к его победам.

Растопив сургуч, он опечатал конверты кольцом-печаткой, оставив инициалы Г и Н: Горацио Нельсон.

   – Передайте письма почтальону, – сказал он вошедшему матросу и снял со спинки стула сюртук.

   – Разрешите помочь, – шагнул к нему вестовой.

   – Не надо. Я сам.

В назначенный час от адмиральского корабля отчалила шлюпка с мешками писем. По команде мичмана матросы ударили вёслами, направляясь к двухмачтовому бригу. Мешки подняли на борт, и на судне послышались команды, захлопали на ветру прямые паруса. Развернувшись, бриг лёг на курс к далёким родным берегам.

Глядя на удаляющееся судно, адмирал вспомнил о Фанни, пребывавшей в одиночестве в поместье. Его оделили им, когда вручали рыцарский крест ордена Бани. Этой награды он удостоился три года назад за участие в разгроме испанского флота в Атлантике.

Внимание Нельсона привлекли донёсшиеся с палубы голоса.

   – Что произошло? – спросил он офицера.

   – Ничего важного, – ответил тот. – Какой-то матрос опоздал с письмом.

Адмирал подошёл к поручням. Внизу на палубе в окружении товарищей с удручённым видом стоял молодой матрос, держа в руке конверт.

   – Пусть поднимется сюда, – приказал офицеру Нельсон.

Тот не замедлил выполнить приказ.

   – Почему опоздали сдать письмо? – спросил адмирал застывшего перед ним моряка.

   – Ночью нёс вахту, сэр. А потом заснул... Не успел... – Он заморгал белёсыми ресницами.

Матрос совсем не походил на тех «волков», какие служили по найму на торговых судах флота её величества английской королевы.

   – Вам сколько лет?

   – Восемнадцать, сэр, – зардевшись, ответил моряк.

   – А который год плаваете?

   – Четвёртый, сэр.

   – Кому письмо? – Адмирал взглядом указал на конверт. – Невесте?

   – Никак нет... Домой... матери.

Нельсон перевёл взгляд на море, в сторону уходящего к горизонту брига. Все паруса на нём были распущены, наполнены ветром, и судно стремительно скользило, удаляясь с каждой минутой.

   – Подать бригу сигнал возвратиться, – повернулся Нельсон к стоящему за спиной капитану.

   – Как?.. – вырвалось у того. – Зачем?

Его вид выражал несогласие: есть ли необходимость возвращать взявший курс корабль из-за оплошности матроса? Это всё равно что остановить в галопе стремительного скакуна.

Однако взгляд адмирала выразил непреклонность.

   – Слушаюсь, сэр, – проговорил капитан. – Выполняю.

На мачте взлетели сигнальные флаги. В небо взмыла ракета.

   – Сдайте письмо почтальону, – негромко сказал Нельсон матросу.

   – Спасибо, сэр. Я очень вам обязан.

Стремительный парусник замедлил бег, описав широкий круг, стал приближаться. Матросы оживились, послышались возгласы. С адмиральского корабля снова спустили лодку с матросами-гребцами, увозившую к бригу письмо матроса.

   – Адмиралу слава! – раздалось на палубе. – Слава Нельсону!

Все восторженно глядели на однорукого моряка, готовые подчиниться любому его приказу.

На Средиземное море Нельсон попал после долгого плавания в Вест-Индии. Там, на одном из островов Карибского моря, он встретил Фанни – единственную дочь и наследницу владельца обширной фазенды. Она была ровесницей флотскому офицеру, даже немного старше его, имела сына-юношу. После смерти мужа она потеряла надежду на счастье, но появление улыбчивого капитана оказалось доброй фортуной. Спустя полгода состоялась свадьба, а потом и переезд в Европу, на родину мужа.

В 1793 году Нельсон – капитан линейного корабля. Эскадра проследовала мимо Гибралтара, держа путь к французскому порту Тулон. Город с засевшими в нём сторонниками Бурбонов осадили республиканские войска. Однако все их попытки взять его оказались тщетными. С прибытием на помощь осаждённым английской эскадры надежда на успех почти иссякла.