Текст книги "Генерал Раевский"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Отставка

А в далёком от Кавказа Петербурге происходили события, встревожившие Россию и Европу. С утра 6 ноября 1796 года императрица Екатерина Великая почувствовала тревожное недомогание. Всполошившиеся доктора и прислуга, приближённые к царской особе, пытались унять неожиданную немощь, однако все их усилия были тщетны: шестидесятисемилетняя государыня теряла сознание, уходила в мир иной.

Видя умирающую Екатерину, фаворит Платон Зубов впал в полную прострацию. Находившийся подле Алексей Орлов-Чесменский подсказал, что надобно сообщить о беде наследнику Павлу Петровичу.

   – Да, конечно, – согласился Платон и, увидев брата Николая, проговорил: – Скачи что есть духу в Гатчину, передай цесаревичу, в каком состоянии матушка.

   – Лечу, – ответил тот и бросился к экипажу.

Ничто в то утро не предвещало Павлу неприятности. Он возвратился с плаца, где наблюдал, как маршируют солдаты полка, и сам принял в том деятельное участие. Стоя у окна, он увидел мчащуюся во весь опор карету. Взмыленные кони подскакали к парадному входу. Из кареты выскочил гигант-полковник без кивера и взбежал по ступеням. Павел узнал в нём Николая Зубова.

Зубовых он не любил, особенно Платона и Валериана, которые были первыми фаворитами матушки. Николай Зубов был иного склада – отменный гуляка и бретёр[10]10
  Бретёр – заядлый дуэлянт, задира, скандалист.


[Закрыть], нынешний зять Суворова.

«Что бы это значило?» – подумал Павел, прислушиваясь к приближающимся шагам. Дверь распахнулась, и Николай предстал перед ним. Ботфорты в грязи, мундир помят.

   – Ваше величество!

«Величество»? Павел хотел сделать замечание, но не успел. Переведя дыхание, Зубов продолжил:

   – Ваше величество... государыня-матушка... при смерти...

   – Как? Повтори, что сказал!

   – Не могу точно знать, жива ли сейчас...

   – Когда это случилось?

   – Поутру. Я сразу помчался к вам.

   – Спасибо, граф, – произнёс Павел. – Твоё старание не забуду.

Он поспешил в столицу. Уж как он мчался, одному Богу известно. И всю дорогу его не покидала мысль о завещании, в котором решалась его судьба.

К вечеру состояние больной ухудшилось. Вышедшие от неё доктора говорили безутешное. И хотя она была ещё жива, однако часы её жизни были сочтены. Тогда Павел решил пригласить сведущего в тайных делах императрицы графа Безбородко. Тот вошёл с Павлом к умирающей. Выпроводив всех из кабинета, Павел приказал царедворцу подать ему завещание, и тот извлёк из изголовья умирающей документы, перевязанные чёрной лентой.

Вот он, перевязанный чёрной лентой пакет, открывающий путь к престолу! Павел сорвал ленту, разорвал пакет и извлёк завещание. Его писал Безбородко. Павел узнал его почерк. Торопливо пробежал по строчкам... Да, так оно и есть! Не ему, законному наследнику, надлежит ступить на престол, а его сыну, юному Александру. Он, Павел, не в счёт.

Скомкав бумагу, он бросил её в камин. Туда же полетели конверт и лента... Огонь охватил их разом, жадно сожрал.

Всё! Он сделал дело. Теперь можно приглашать к умирающей. Павел опустился в кресло у её ног, поднёс к глазам платок...

Его сын Александр, бывший его соперник, стоит у трона, молодой, златокудрый, унаследовавший бабкину красоту и обходительность. Возможно, он будет императором, но только после своего отца, после Павла Первого.

Императрица Екатерина умерла вечером 6 ноября. Дежуривший во дворце чиновник остановил стрелки часов на цифре 9.

Совершив тайное злонамеренное дело, Павел распорядился собрать придворных. Стукнув унизанной золотом и серебром палкой о пол, он хриплым голосом произнёс:

   – Запомните, отныне я вам государь! Призвать сюда попа!

Словно бы в ознаменование новой поры господства в России стоявшие в углу комнаты большие напольные часы разорвали тишину медными ударами. Власть в России перешла к Павлу.

После похорон Екатерины он спросил графа Безбородко:

   – Где ныне находятся войска Зубова?

Невозмутимый Безбородко с привычной сдержанностью ответил, что русские полки вышли к Куре и заняты сооружением на реке крепости, которую назвали в честь государыни-матушки Екатериносердом.

   – Екатеринослав... Екатериноград... Екатеринодар... Екатериносерд, – с явным сарказмом проговорил новый император. – Не много ли для неё чести?

Приближённые императрицы немало усердствовали, чтобы её именем назвать город на Днепре, на горной речке Малке у Терека, на Кубани, а теперь ещё в Закавказье, на реке Куре.

Безбородко промолчал. Он хорошо знал Павла, чтобы возразить.

   – Продолжать поход противу Персии для империи слишком накладно. Надобно немедля направить Зубову манифест о кончине императрицы и потребовать возвращения войск на прежние квартиры, – приказывал Павел.

   – Да... Да... – согласно кивал слоноподобный и медлительный Безбородко. – Сегодня же направим Зубову рескрипт...

   – Не Зубову, а войсковым начальникам и начальникам колонн и отрядов. Чтобы по получении рескрипта они немедленно исполняли государево повеление и возвращались назад. Кстати, есть ли в Петербурге офицер из корпуса Зубова?

   – Есть, подполковник Витгенштейн.

   – Это который доставил донесение о взятии Дербента?

   – Тот самый, государь! Он ещё вручал императрице ключи от городской крепости.

   – Я желал бы его видеть, – повелел Павел.

Подполковник Витгенштейн попал под начало Зубова в Польше, где служил в штабе его корпуса. По взятии русскими войсками Дербента Витгенштейна направили в Петербург с победной реляцией и ключами от города. Тогда его и приметил Павел.

Теперь он приказал запомнившемуся офицеру поспешить к войскам Зубова, чтобы вручить полковым командирам именные высочайшие указы о немедленном возвращении полков в пределы России.

В начале декабря Витгенштейн прибыл в район Ганжи, где находился Нижегородский драгунский полк. Вручив полковнику Раевскому именной императорский указ, он потребовал немедленно выступить в Петербург.

   – Выступить, не поставив в известность непосредственного начальника? – переспросил Раевский. – Нет, сделать этого я не могу.

   – Вы должны, полковник, прежде выполнять указ императора! – повысил голос нарочный. – О вашем отношении к государевым приказам я непременно доложу.

В начале декабря 1796 года все полковые командиры получили именные высочайшие указы немедленно возвратиться с полками к российским границам.

6 декабря наместник Кавказа граф Зубов сложил с себя звание главнокомандующего и передал свои полномочия графу Гудовичу, сам же был уволен.

Полки возвращались поодиночке и выходили на Терек, где их ожидал Гудович, пышущий гневом от того, что не ему было вверено начальство над экспедиционным корпусом.

По возвращении в Петербург подполковник Витгенштейн доложил Павлу о своём конфликте с полковником Раевским.

   – Это какой же Раевский? – насторожился Павел.

Находившийся в кабинете Кутайсов поторопился с ответом:

   – Дальний родственник князя Потёмкина.

Придворный брадобрей знал о нетерпимости Павла к давнишнему фавориту императрицы, о том, что одно упоминание имени Потёмкина приводило государя в ярость.

   – И кем же ему доводился Раевский?

   – Будто бы внучатым племянником, – последовал ответ.

   – Исключить его из воинской службы... Дополните его именем список не нужных армии чинов.

10 мая 1797 года оклеветанный недругами полковник Раевский простился с армией: получил отставку.

Увольнение из армии генералов и офицеров в период царствования Павла приняло массовый характер. За три года со службы уволили 7 фельдмаршалов, 353 генерала, 2260 офицеров. Общее число ушедших из гвардии и армии генералов и офицеров достигало 12 тысяч. Многие генералы и офицеры были посажены в Петропавловскую крепость и находились в ссылке. Такой участи не избежали, в частности, генерал Платов и подполковник Ермолов. Возникла угроза и над братьями Зубовыми: фаворитом Екатерины Платоном, генерал-аншефом Валерианом, полковником Николаем – зятем Суворова. Не избежать бы им тюремной решётки или далёкой ссылки, если б не защита генерала Палена. Являясь войсковым начальником Петербургского гарнизона, он втайне готовил свержение Павла, ненавистного многим. Братьям Зубовым он отводил особую роль.

Суворов, получив скорбное известие о смерти императрицы Екатерины, писал своему управляющему имением Хвостову: «Сей день печальный! Я отправил ноне заутрени без собрания, один в алтаре на коленях с слезами...»

Почитая память покойной, Суворов распорядился выдать всем своим крестьянам по рублю в счёт годового оброка.

А обещание, которое дал Павел в день смерти матери, он выполнил. Вскоре он подписал рескрипт о награждении Николая Зубова за верную службу высшим российским орденом Андрея Первозванного. Такой награды удостаивались за исключительные боевые победы высшие должностные лица, большие генералы. На сей раз орден получил полковник.

Часть вторая
САГА О СУВОРОВЕ

Коронация императора

  конце марта 1797 года в Москве состоялась торжественная церемония принятия монархом власти, его коронация, узаконенная ещё Петром Великим. Все царские особы неукоснительно блюли её: Екатерина Алексеевна и малолетний Пётр Второй, Анна и Елизавета Петровны и Екатерина Вторая тоже. Торжество происходило в Успенском соборе седого Кремля в строгих правилах.

Москва в сравнении с Петербургом выглядела обветшалой и неухоженной. Даже в Кремле, к неудовольствию Павла, не нашлось достойного места для размещения государя и его многочисленной свиты.

– Во всём городе да невозможно найти покой! Ищите! – возмутился он.

Решили расселить прибывших в загородном Петровском дворце, самому же императору предоставить недавно отстроенный князем Безбородко роскошный особняк.

   – Прежде надобно его посмотреть, – проворчал Павел.

Он сам поехал туда. Особняк и в самом деле был великолепен. Всё в нём радовало глаз: искусно выложенный цветной паркет, мраморные колонны, картины в золотых багетах, изразцы в сочных красках. А вокруг строения парк с вековыми и недавно высаженными заморскими деревьями, затейливыми дорожками и напоминающими ковёр газонами.

Такая красота не могла не понравиться даже Павлу.

   – Я покупаю его, князь, – заявил он, не глядя на Безбородко. – Надеюсь, казна вас не обидит.

   – Я счастлив, ваше величество, что смог услужить вам, – ответил царедворец, в уме прикидывая немалые барыши от неожиданной сделки.

С видом хозяина Павел оглядел подступивший к особняку парк.

   – А вот это уже лишнее, – указал он на деревья. – Это я не приемлю. Извольте к утру их срубить и соорудить пред домом плац, где можно было бы маршировать и делать перестроения.

   – Ваше величество!.. – хотел возразить Безбородко, но Кутайсов, ткнув его локтем, произнёс:

   – Да, конечно, какой толк от парка? А вот от плаца красота только усилится.

Коронацию назначили на 5 апреля, заранее объявив о том в манифесте. Поведено было считать этот день всенародным праздником, простой люд угощать пивом и мёдом, нищих одаривать деньгами за счёт казны. Многим томившимся в острогах поступала амнистия, погашались установленные судом денежные задолженности.

Церемония назначалась, как всегда, на утро, и уже на рассвете к Кремлю потянулись приглашённые и прочие в надежде пробиться к пятиглавому собору и увидеть радостное зрелище.

Ударила пушка, подавая сигнал к началу торжества. От Красного крыльца, расцвеченного яркими коврами, направилась, сверкая позолотой праздничной одежды, процессия во главе с митрополитом новгородским и санкт-петербургским Гавриилом. На колокольнях кремлёвских храмов ударили колокола, и звон поплыл над всей Москвой, извещая о событии.

В 10 часов по ступеням собора поднялись государь и государыня. Павел по привычке направился было внутрь со шпагой на боку, но митрополит осторожно сказал:

   – Здесь приносится бескровная жертва, отыми, благочестивейший государь, меч от бедра своего.

Павел не посмел ослушаться и смиренно сложил с себя оружие.

В соборе на видном месте был воздвигнут трон. Прежде чем занять его, Павел принял из рук митрополита короткополый, с широкими рукавами далматик[11]11
  Далматик – род мантии, накидки из числа принадлежностей одежды при короновании русских государей.


[Закрыть], поверх набросил пурпурную мантию. Увенчанный короной, он поднялся вместе с царицей к трону.

Благообразный, с седой патриаршей бородой, Гавриил начал служить литургию, воздавая хвалу и славу новому императору и его свершённым и ожидаемым деяниям.

   – Многие лета-а! – торжественно провозгласил он в заключение.

   – Многие лета! – на редкость зычно повторил великан архидиакон.

   – Многие лета! Многие лета! – мощно подхватил откуда-то сверху хор.

Снаружи загремели пушки, и их грохот вместе с гулом и звоном колоколов, ворвавшись в собор, слился с людским многоголосием. Казалось, стены храма с трудом сдерживают неукротимую силу народного торжества.

Павел стоял как солдат на часах, не смея шелохнуться. С высоты трона он видел тысячи обращённых на него лиц, во взглядах которых угадывалась вера в него и надежда. От него одного зависит судьба каждого. Да только ли их! Он, и только он, властелин миллионов, населяющих неоглядное пространство Руси.

Приблизившись к Павлу, императрица Мария Фёдоровна опустилась на колени. Он снял с себя корону, коснулся ею головы супруги, как бы осеняя её. Ему подали вторую корону, меньшую размером, и он надел её на голову жены. Она села с ним рядом.

Постепенно воцарилась тишина. Взяв свиток, Павел стал читать. Он провозглашал акт о престолонаследии, в котором указывалось, что этим актом престол после него должен занять его старший сын Александр.

– «Дабы государство не было без наследника, – читал он, – дабы наследник был назначен всегда законом самим, дабы не было ни малейшего сомнения, кому наследовать, и дабы сохранить право родов наследия, не нарушая права естественного, и избежать затруднений при переходе из рода в род».

После голосов речистого митрополита и других духовных лиц голос Павла звучал не столь торжественно, дважды он сбивался, а под конец едва не дал петуха.

Потом в честь императора в Москве состоялся бал, на котором собралась вся московская знать. И там Павел встретил Анну.

Большие, выразительные глаза девушки смотрели на него так, словно хотели увести его. Не отличавшаяся красотой, его любовница Екатерина Нелидова не шла ни в какое сравнение с ней, лучезарной, чистой, желанной.

   – Кто такая эта милая шатенка? – спросил он Кутайсова.

   – Ваше величество, я давно слежу за ней, она прекрасна. Скажу даже больше: она потеряла из-за вас голову.

   – Вы шутник. Она ведь ещё ребёнок.

   – О-о! Вы ошибаетесь. У неё есть младшая сестра, и та уже на выданье. А эта – созревший плод.

   – Так кто же она, эта прекрасная дама? Что вы о ней знаете?

   – Она старшая дочь сенатора Лопухина. Третьего дня вам его представляли.

   – Ах, Лопухин! Помню, помню.

Анну предупредили, что император ангажировал её на вальс, и зал, при зависти многих, о том сразу узнал. Танцевала она легко, свободно, повинуясь каждому желанию партнёра.

   – Вальсировать с вами – одно удовольствие, – сказал он и осторожно добавил: – Вы прекрасны, дитя моё.

Она вспыхнула, зарделась, однако не отвела глаз.

   – Я стараюсь, ваше величество... Ради вас, – произнесла она и кокетливо откинула прелестную, в кудряшках, головку.

За ними наблюдало много людей, и, казалось, их мимолётные фразы слышали все. И глаза их говорили обо всём.

Сидевшая рядом с императрицей фрейлина Нелидова сказала ей:

   – Кажется, его императорское величество нашёл очередное увлечение, и боюсь, что на этот раз серьёзно и надолго.

   – Не впервой, душа моя, – сохраняя достоинство, ответила та.

Мария Фёдоровна была второй женой Павла. Первая, Вильгельмина, в православии Наталья Алексеевна, умерла при родах, прожив с ним недолго. Павел любил её, однако, как ни горевал, через полгода сыграл вторую свадьбу. На этот раз избранницей стала принцесса Вюртембергская София Доротея, нареченная Марией Фёдоровной.

Это была спокойная, сдержанная женщина, любившая проводить время в беседах и чтении и никак не разделявшая интересов мужа, особенно в воинских делах. Она его не понимала, как, впрочем, не понимал её и он, и потому оба питали друг к другу более чем прохладные чувства.

Она знала всё или почти всё о Нелидовой и смирилась с участью жены, разделявшей с фрейлиной любовь мужа.

В тот вечер Павел ещё дважды удостаивал вниманием Анну, пройдя с ней в танце по огромному беломраморному залу. И она в тот же день стала признанной царицей бала.

День у Павла начинался рано, в пять часов. К этому времени Кутайсов уже ожидал его, разложив на зеркальном столике всё необходимое для цирюльного священнодействия.

   – Начнём, – сказал Павел привычное, усаживаясь в кресло.

   – Как спали, ваше величество? У вас прекрасный вид.

Повязав на шею накрахмаленную простыню, царедворец старательно размешал в фарфоровой посудинке мыльный порошок, ловко навёл остроту бритвы на широком ремне.

   – Не горячо-с? – спросил он, намыливая клиенту широкий подбородок.

   – Нет, – буркнул в ответ тот.

Кутайсов замолчал.

Сколько за тридцать лет прошло через его руки всяких голов и подбородков! Сколько чинов он обслужил за это время!

А всё началось с неожиданного случая, произошедшего с ним в Бендерах. Приехав мальчишкой с Кавказа к родственникам-туркам, он оказался в числе пленных у русских, штурмом взявших город.

   – А ты кто такой? – спросил его русский генерал.

   – Из крепости.

   – Сколько ж тебе лет, вояка?

   – Двенадцать.

   – Геть к матери!

   – А она далеко, в Кутаиси.

   – Ну убирайся вон! Недосуг с тобой возиться.

Генерал был строгим.

   – А я хочу остаться у вас. Буду брадобреем. Отец меня этому научил.

   – Брадобреи нам надобны, – смилостивился генерал. – Остриги-ка солдат роты, а то заросли совсем. Посмотрим, какой ты мастер.

И мальчонку-турка оставили в полку, дав ему фамилию Кутайсов, поскольку родом он из Кутаиси.

Начав с солдат, ловкий малый стриг и брил поручиков и майоров, полковников и генералов, даже фельдмаршалов, а потом попал во дворец. С восшествием Павла на престол он из придворного цирюльника стал обер-гардеробмейстером, что соответствовало званию главного дворцового камердинера.

Нахрапистому турку этого показалось мало, и однажды за утренней процедурой он намекнул, что совсем бы нелишне одарить его орденом.

   – Все имеют, а я – нет.

   – Что? – сдёрнул с себя простыню Павел. – Во-он!

Он приказал изгнать наглеца со двора. Поняв, что дал промашку, турок упал на колени пред Марией Фёдоровной и Нелидовой. Взмолился, чтоб простили его за недомыслие и опрометчивость. Женщинам с трудом удалось уговорить государя...

   – Что выведал о Лопухине? – спросил его Павел, глядясь в зеркало.

Кутайсов, придерживая кончик носа клиента, поднёс к его лицу бритву.

   – Лопухин в Москве человек известный, уважаемый. А вот жена... Она у него вторая, доводится дочерям мачехой... Штучка, вертихвостка, напропалую крутит с полковником Уваровым.

   – Графом?

   – Совершенно верно, графом Уваровым.

   – А что же Лопухин? Неужто не знает?

   – Как не знает, ежели о том известно всему московскому свету... Осторожно, государь! – Высунув кончик языка, брадобрей старательно скрёб лезвием бритвы широкий, с ямочкой подбородок. Эта ямочка требовала осторожности. – Вот здесь ещё волосок...

Павел выждал.

   – Так говорил ли ты с самим Лопухиным? Упомянул ли насчёт переезда в Петербург?

   – Как вам сказать? Разговор был, но не обстоятельный, так, на ходу.

Турок хитрил. С Лопухиным он говорил с глазу на глаз, без свидетелей. Он спросил тогда сенатора, известно ли ему о чувствах, какие питает император к его дочери.

   – Нет, Иван Павлович, о том понятия не имею, – прикинулся простаком Лопухин. – Разве государь имеет виды на Анну?

   – Именно так, Пётр Васильевич. Вы можете стать обладателем богатства, осчастливить дочь и себя тоже. И я готов вам помочь в этом.

Лопухин понял, к чему клонит царедворец, и, конечно же, ответил согласием.

   – Предстоит ваш переезд в Петербург, Пётр Васильевич. Так желает государь. Вам будет предложена должность. Какая? Сказать не могу. Но я при случае замолвлю о вас доброе слово. А вы, Пётр Васильевич, когда станете в силе, припомните моё старание.

Союз с Лопухиным был Кутайсову необходим потому, что у него возник замысел сосватать младшую дочь Лопухина Екатерину за своего сына. Получится заманчивая, почти родственная близость: Анна Лопухина – любовница императора, а её сестра – жена сына Кутайсова.

Улучив момент, когда цирюльник отвёл от лица бритву, Павел сказал:

   – Я уполномочиваю вас, Иван Павлович, на серьёзный разговор с Лопухиным. Вы должны убедить его в необходимости переезда семьи в столицу. Он ни в чём не будет иметь отказа. Это для меня очень важно.

   – Лопухин, конечно, будет польщён предложением, но вот его жена... Она не захочет терять ухажёра.

   – Графа Уварова? Так я распоряжусь перевести и его.

   – А найдётся ли в столице достойное место для Лопухина?

Павел дёрнулся в кресле и отстранил от лица руку с бритвой.

   – Что-о? Торговлю он вздумал со мной устраивать? Или, может быть, это ваше измышление?

   – Нет, государь, нет! Он так не говорил. Просто мне казалось, что он так подумал.

   – Предупреди, что, если ответит отказом, увезу Анну и без его согласия. – Павел перешёл на привычное для себя обращение. – Повстречай и так передай!

   – Всё сделаю, ваше величество, – поторопился заверить его в своей преданности Кутайсов и дунул изо всех сил одеколоном из пульверизатора.

Павел зажмурил глаза, задохнулся, хотел что-то сказать, но на лицо упала салфетка.

   – Пожалуйте-с... Вы в самом лучшем виде, мой государь.

Императрица Мария Фёдоровна узнала о готовящемся переезде семьи Лопухиных в Петербург от Кутайсова. Раздосадованная, она написала Анне резкое письмо с требованием не предпринимать такого шага, пугала последствиями.

Письмо, однако ж, до Анны не дошло – перехватили и через Кутайсова передали Павлу. Тот пришёл в бешенство.

   – Никто не смеет перечить мне в делах, даже личных! Ни вы, – он поглядел испепеляющим взглядом на императрицу, – ни вы, фрейлина Нелидова. Позвольте мне самому управлять своими чувствами. Я догадываюсь, по чьей указке была подослана давеча ко мне в постель Юрьева. Это ваши дела, ваши! С помощью этой госпожи вы хотели погасить мою любовь к Лопухиной. Но ваши усилия тщетны. Я по ней скучаю.

   – А вы, ваше величество, нам наскучили, – бросила Нелидова дерзостно на правах отторгнутой любовницы.

Не удостоив женщин ответа, Павел вышел.

Весь день он пребывал в дурном расположении духа: никак не мог прийти в себя после разговора с Марией Фёдоровной и Нелидовой.

   – Как она позволяет себе разговаривать со мной? – изливал он желчь на недавнюю любовницу. – Этого я ей не прощу. Вернёмся в Петербург – и надобно отправить её со двора.

Поздним вечером он вышел подышать воздухом вместе с Кутайсовым. И тут они увидели, как из покоев императрицы вышел сенатор Нелединский. Человек скромных правил, стихотворец, он пользовался уважением. Кутайсов же его ненавидел, возможно, за то, что Павел был с ним обходителен.

   – О чём вели беседу, Юрий Александрович, в такой поздний час? – спросил Павел, взглянув на часы.

   – Об искусстве. Её величество столь в этом пытлива, что не заметили, как пролетело время, – ответил тот, отвесив поклон.

   – Спасибо, Юрий Александрович, за душевную щедрость, – поблагодарил Павел.

   – Не верьте ему, государь, – сказал Кутайсов, когда сенатор удалился. – Этот прохвост врёт. Он шпион, следит за вами и передаёт всё императрице.

   – Он? Нелединский? Не может того быть!

   – Может, может. Уж я-то знаю.

   – Так гнать его взашей! Завтра чтоб духа его здесь не было! И из Петербурга вон! Вон! Распорядитесь! Мерзавец такой!

Излив накопившуюся желчь против ни в чём не повинного придворного, Павел почувствовал облегчение, сел на скамью и отдышался. Рядом беззвучно стоял верный Кутайсов.