Текст книги "Генерал Раевский"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Павел повелевает

Каждое утро Павел проводил вахтпарад заступающего в караул полка, почти всегда бывал на нём. А до того он выслушивал министров, читал государственные бумаги, подписывал их или отвергал.

На этот раз фельдъегерь из Вены доставил письмо от австрийского императора. Сорвав с конверта сургучные печати, Павел углубился в чтение.

В прошлом году, опасаясь упрочения в Европе французского влияния, Англия, Австрия, Россия и Турция образовали коалицию. Рассчитывая на овладение землями Италии, где находились французские войска, Австрия развернула в Ломбардии военные действия. Однако австрийцы встретили сопротивление и против ожидания терпели неудачи.

Теперь австрийский император Франц выражал надежду, что верная союзническому долгу Россия придёт на помощь и примет участие в сражениях против войск Наполеона. Ещё он писал, что выражает настоятельное желание видеть во главе объединённых сил несравненного русского фельдмаршала Суворова.

– Ага, закусали вас французские блохи! Невтерпёж стало без нас! – воскликнул Павел.

В нервном возбуждении он прошёлся из конца в конец обширного кабинета.

Радовала мысль, что Австрия с её хвалёным военным советом – гофкригсратом – расписывалась в слабости и обращалась за помощью к России. Конечно, он выполнит просьбу австрийского императора, пошлёт в Италию войска, чтобы раз и навсегда разделаться с этим выскочкой, Наполеоном. Ещё когда тот входил в силу, Павел поклялся, что не приемлет французскую республику, поправшую вековые законы и права.

Он пошлёт против французов армейский корпус, а может, даже и два, в поддержку направит ещё и казаков, этих прирождённых умелых вояк, назначит лучших генералов и фельдмаршала Суворова...

При воспоминании о Суворове Павел нахмурился: этот баловень военной удачи находился в опале и туда его направил он, Павел. Теперь нужно отменять своё решение, извиняться перед не очень-то сговорчивым стариком.

Всё началось с доноса. Фельдмаршал будто заявил: ежели войны нет, то ему нечего делать на парадах да смотрах.

   – Он что же, не желает служить? – вспылил Павел. – Направить его ко мне!

Но вместо безропотного послушания Суворов сам прислал прошение об отставке. Переучиваться на прусский манер, писал он, ему поздно, годы не те, уж лучше доживать век в имении. И тогда появился приказ уволить строптивого фельдмаршала из армии, сослать в его дальнее имение и там учредить за ним надзор. Этого Павлу показалось недостаточно, и последовали новые предписания: сосланный не имеет права выезжать из своего имения, общаться с соседями, а о его поведении следует постоянно доносить в императорскую канцелярию.

Узнав об этом, девятнадцать офицеров из штаба Суворова тоже подали в отставку и выехали к нему в село Кончанское. И они были уволены.

Суворов встал задолго до рассвета. Просыпаться с петухами вошло у него в привычку.

Не умываясь, он выпил горячего чаю, а потом долго плескался холодной, почти ледяной водой. Мыл лицо, шею, грудь, покряхтывая и фыркая от удовольствия. Докрасна растёр тело грубой холстиной. После этого надел свежеотглаженную нижнюю рубашку с тесёмочками, а поверх камзольчик из лёгкой, хлопчатобумажной, в полоску, так называемой канифасной ткани.

Александр Васильевич любил облачаться в чистое, свежее и не любил нерях. На ноги он натянул грубые, домашней вязки, но очень тёплые шерстяные носки.

   – А теперь надобно состряпать до заутрени письмо, – сказал он жившему при нём отставному офицеру Ставракову. – Все теребят с меня денежки. Я, что ли, их делаю? Никакого порядка! Хоть в петлю лезь.

После отставки к нему посыпались просьбы, о которых до того он и не ведал. Требовала уплаты долгов бывшая жена Варвара Ивановна; претендовал на немалую сумму зять Николай Зубов, гуляка и мот; намеревался взыскать полевые и продовольственные деньги премьер-майор казачьего полка Чернозубов; воспитатель сына Аркадия тоже намекал на большие расходы.

   – Во всём разберусь, Александр Васильевич, и отпишу как надо, – пообещал Ставраков, раскладывая на столе бумаги.

   – Вот-вот, Семён Христофорович, отпиши, чтобы вдругорядь им было неповадно.

Ставраков с полуслова понимал Александра Васильевича, своего бывшего начальника, и умел коротко и округло выписать на бумаге необходимое. Когда Суворова отстранили от службы, он тоже написал рапорт об отставке. Вместе с ним уехал в Кобрин. Там его арестовали, отправили в Киев, но потом освободили, и он тотчас направился в Кончанское, куда удалился Александр Васильевич.

Ставраков был в курсе всех денежных дел фельдмаршала и потому недолго скрипел пером, сочиняя ответную бумагу.

   – Написал, послушайте.

Суворов остался доволен, однако же кое-где сделал поправки.

   – Теперь перепиши набело. Возвращусь из церкви, учиню подпись.

Управляющего он предупредил, что придёт вместе со священником и чтоб непременно к обеду была редька да рябиновая настойка. И чтоб был готов самовар: вдруг батюшка пожелает побаловаться чаем.

   – Всё будет, ваше сиятельство. Впервой, что ли, гостя встречать, – отвечал управляющий.

Из церкви Суворов возвратился не скоро, довольный и возбуждённый. Вместе с ним пришёл отец Фёдор, дородный, с зычным голосом, почти на полголовы выше щуплого хозяина.

Денщик Прошка у порога доложил, что всё готово, как велено, и его Катерина ждёт команды, чтобы накрывать стол.

   – Пусть накрывает, и кличь Ставракова, – распорядился барин.

Ставраков не задержался, и Александр Васильевич стал ему рассказывать, как сегодня лазил на колокольню и помогал звонарю отбивать звоны.

   – То-то я и подумал, что звонарь пьяный, – сказал невпопад Ставраков.

   – Ох-хо-хо! – раскатисто рассмеялся отец Фёдор.

   – Ты сам пьян, – обиделся Александр Васильевич. – Видишь, руки как натрудил.

Пока Катерина и Прошка накрывали на стол, Суворов, Ставраков и отец Фёдор успели обсудить сельские дела и осудить вольнодумца Наполеона, дела которого были им совсем не по душе.

   – Ну-с, с чего начнём? – хитровато поглядел хозяин на гостя и потянулся к графинчику. – Надеюсь, батюшка, с мороза не откажетесь?

   – Не откажусь, Александр Васильевич. С удовольствием.

   – У нас и редька для вас приготовлена. Подвинь-ка, Семён Христофорович, батюшке угощение.

Они выпили по рюмке, закусили грибками да редькой и начали аппетитно есть дымящиеся щи. Снаружи послышался звон колокольцев.

   – Никак к нам, – встревожился Ставраков.

   – Поди-ка, Прошка, выглянь, – приказал Суворов. – Кого это там несёт?

Прошка выскочил и тут же возвратился, впуская в дверь запахнутого в шубу человека. Концы его башлыка были завязаны узлом.

   – Вы кто? – спросил Суворов. – Что надобно в сей обители?

   – Я флигель-адъютант нашего государя граф Толбухин.

   – Ну-ну?

Прибывший достал из обшлага шинели конверт с российским гербом.

   – От его императорского величества фельдмаршалу Суворову.

Александр Васильевич стал читать. В комнате воцарилась тишина. Все смотрели на его настороженное лицо, предполагая недобрую весть.

Признаться, Александр Васильевич, не получив от императора ответа на своё последнее письмо, которое послал в ноябре, считал, что службе уже конец, что здесь, в Кончанском, предстоит прожить последние дни. И вдруг предложение возглавить Итальянскую армию.

   – Ура! Ставраков, живо бумагу и перо!

Суворов выскочил из-за стола, не объяснив, что произошло. Глаза его молодо блестели, на щеках вспыхнул румянец.

Потеснив батюшку, он вывел на чистом листе: «Тотчас упаду к стопам Вашего императорского величества» – и размашисто расписался.

   – Возьмите и передайте императору, – протянул он бумагу Толбухину.

Сознание, что он, Суворов, нужен России, армии, оттеснило обиду, недавнее намерение уйти от мирской жизни в монастырь, посвятить оставшиеся дни служению Богу.

   – Ваше сиятельство, письмо вы сами вручите императору, – ответил прибывший. – Вы должны ехать сейчас же. Мне приказано сопровождать вас.

   – Тогда, граф, отдохните с дороги. На сборы не потребуется много времени.

Обращаясь к управляющему, Суворов скомандовал:

   – Матушинскому приказ! Час – собраться, другой – отправляться. Поездка с четырьмя товарищами. Я – в повозке, а они – в санях. Лошадей надобно восемнадцать, а не двадцать четыре. Взять на дорогу двести пятьдесят рублей. Егорке бежать к старосте Фомке и сказать, чтобы такую сумму поверил, потому что я еду не на шутку. Отец Фёдор, подтверди, что я тут служил за дьячка и пел басом, а теперь буду петь Марсом!

В тот же день Суворов и сопровождающие выехали из Кончанского. Вместе с Толбухиным они прибыли в столицу ночью, уставшие и замерзшие. Но Суворов не изменил своему правилу: на следующее утро он был уже на ногах.

   – Прошка! – окликнул он денщика. – Готовь платье идти к императору.

Но тот не спешил. Явился нечёсаный, кое-как одетый и во хмелю.

   – Когда же ты, чёртов сын, успел? Неужто забыл, какой сегодня день?

Тот виновато сопел и переминался с ноги на ногу:

   – Дюже замёрз я давеча.

   – Так то было давеча, а ты сегодня хлебнул!

   – Сегодня тож отогревался.

Ожидали Толбухина, чтобы вместе с ним идти к императору, но явился Кутайсов, чернявый, с колючим взглядом.

Суворов его не любил, презирал за низменный характер.

   – С чем пожаловали, сударь?

   – По поручению его императорского величества предупредить о предстоящей аудиенции.

   – Знаю, о том мне ведомо, – сказал Суворов. – Прошка! – позвал он денщика. – Погляди, дуралей, на этого господина. Это граф Кутайсов. Небось слышал о нём. Видишь, какая на нём шуба? Тыща рублей ей цена. А кафтан! У него и ордена есть! Никак тебе не чета. А ведь был таким же, как и ты, даже хуже! Ныне он первейший в государстве человек. Его монарх уважает. А почему? Да потому, что исправно несёт службу. Всегда послушен, умеет угодить. Учись!

Кутайсов стоял, не смея вымолвить ни слова, краска залила его лицо. Суворова он побаивался и, несмотря на близость к императору, не решался осложнять отношения с заслуженным и своенравным полководцем.

Суворов же, глядя на царедворца, не стал высказывать ту мысль, что не раз западала в сознание. Мысль крамольная и вместе с тем неотвязная: почему это никчёмные люди пользуются при дворе особым положением и бывают в почёте, тогда как умные и достойные прозябают в тени? Промолчал. Говорить о том было совсем ни к чему, да и опасно, не то опять угодишь в опалу.

   – Иди! – отправил Суворов Прошку и обратился к Кутайсову: – Передайте, граф, императору, что в назначенный час непременно буду. Непременно-с...

Кутайсову оставалось только выйти.

Павел принял Суворова без задержки. Обнял, сделал вид, что прослезился.

   – Бог видит, как дорог ты мне, Александр Васильевич. Поверь, не держу против тебя зла и надеюсь, нет и у тебя камня за пазухой.

В ответ Суворов сказал:

   – Утешная мать, твой сын прощён. Аллилуйя, аллилуйя, аллилуйя.

Павел было нахмурился, не поняв смысла сказанного, но потом улыбнулся, обнажив жёлтые зубы:

   – Стало быть, мир.

Усадив фельдмаршала против себя в кресло, император начал объяснять.

Аудиенция продолжалась почти целый час, и всё это время говорил Павел, вводя Суворова в курс предстоящего дела. В заключение он спросил:

   – Есть ли что непонятное?

   – Есть. Дозвольте там, в Италии, проводить мои замыслы без согласования с венским гофкригсратом. Уж эта канцелярия мне ведома: пока от неё получишь согласие, или умрёшь, или дело проиграешь.

   – Австрийский совет не указ русскому фельдмаршалу. Поступай, как сочтёшь нужным.

   – И ещё: дозвольте принять на службу офицера Ставракова. Очень способный человек и для меня нужный.

   – Каким чином определить?

   – Хотя бы штабс-ротмистром.

   – Не возражаю. Если будет необходимо со мной говорить, то в любой час готов принять. А с выездом в Вену поспешай.

В Италии

Через два дня Александру Васильевичу в знак особых заслуг вручили орден Святого Иоанна Иерусалимского, а ещё через два дня он выехал в Вену, чтобы оттуда направиться к шедшим в Италию русским войскам.

Прощаясь, Павел обнял Суворова и напутствовав его словами:

– Веди войну, генерал, по-своему, как умеешь.

Но не успел Суворов доехать до российской границы, как к генералу Герману, корпус которого шёл в Италию, помчался фельдъегерь с письмом от императора. В письме повелевалось строго наблюдать за Суворовым, не допускать от него действий «во вред войск и общего дела, когда он будет слишком увлечён своим воображением, могущим заставить его забыть всё на свете... Хоть он и стар, чтобы быть Телемахом[12]12
  Телемак – в греческой мифологии сын Одиссея и Пенелопы, отличавшийся воинственностью, при котором находился мудрый Ментор, дававший советы.


[Закрыть], но не менее того вы будете Ментором, коего советы и мнения должны умерять порывы и отвагу воина, поседевшего под лаврами».

Павел оставался самим собой.

Двадцатитысячный русский корпус ещё в начале весны начал выдвижение к северной области Италии, где россиянам предстояло совместно с австрийскими войсками изгнать из Ломбардии оккупировавшие её французские части.

В составе корпуса имелись казачьи полки, одним из которых командовал полковник Андриан Денисов.

Впереди показалась россыпь домов с двухбашенной колокольней храма.

   – А ну, братцы, приободрись! Прочистите глотки, – обернулся Денисов к казакам. – Семерников, твоей сотне начинать.

   – Это мы зараз, – ответил сотенный. – Акимкин, запевай!

Над колонной взлетел по-юношески звонкий голос:

 
Из-за лесу, лесу копий и мечей,
Едет сотня казаков-лихачей.
 

И тотчас пока нестройно отозвался хор хрипловато-простуженных голосов:

 
Ой, едет сотня казаков-лихачей,
Попереди командир молодой.
 

Цокот копыт о булыжник мостовой городка и песня подняли спавших обывателей. С треском распахивались окна, не отошедшие ото сна люди с удивлением вглядывались во всадников, пытаясь разгадать, что за войско появилось в их тихом городке.

Денисов ехал впереди колонны. Под ним горячился поджарый жеребец, играл сильными ногами, ронял с губ кружевную пену.

За командиром, стараясь держать равнение, скакали всадники. На них были тёмно-синие куртки, барашковые шапки, многие бородаты, у иных в ухе серьга. Мерно колыхался частокол пик с холодно поблескивающими наконечниками.

 
Казаки, вы лихачи-усачи,
Пики к бою, за мной по полю скачи! -
 

звенел голос Акимкина. И дружно подхваченная песня летела над строем:

 
Ой, ещё раз скажем: два!
Пики к бою, за мной по полю скачи!
 

Обгоняя колонну, по дороге катила карета, в которую была запряжена четвёрка лошадей.

   – Ваше превосходительство! Никак генерал Розенберг! – предупредил Денисова казак Семерников.

Полковник выехал в сторону от строя:

   – По-олк! Слуша-ай!.. Равнение на-а ле-ево-о!

В открытое оконце кареты выглянул сам генерал: сухой, лицо в морщинах, обшитый золотом воротник мундира. Он ответил Денисову едва заметным кивком.

Карета, а вслед за ней и всадники промчались мимо. Потом проскакала ещё группа военных. Впереди – князь Багратион. На нём был новый парадный мундир: всего месяц назад он надел генеральские эполеты и носил их в охотку.

   – С добрым утром, Андриан! – приветствовал он казачьего начальника. – А ты почему не торопишься?

   – Куда?

   – На совет, к Суворову. С ночи нас ждёт. Он уже там, впереди.

   – Не получал приглашения, – не скрыл Денисов обиды.

   – Так получишь.

   – Что же нас, Андриан Карпович, обходят вниманием? – спросил подъехавший командир другого, следовавшего за головным, казачьего полка майор Греков.

   – Понадобимся – вызовут. Если меня пригласят, ты, Пётр Матвеевич, останешься за старшего. Подумай, как расположить полки.

   – Кажется, к нам скачут, – догадался Греков, завидев приближающегося всадника, и не ошибся.

   – Господин полковник, извольте к главнокомандующему, его сиятельству фельдмаршалу Суворову. Поспешайте, чтоб не опоздать. Он велел вам непременно быть, – произнёс посланный.

На душе у Денисова просветлело: знать, помнит его Александр Васильевич, помнит.

Впервые он, молодой офицер, командир казачьего полка, попал под начало Суворова в 1787 году. Тогда на Украине для армии Потёмкина создавалось Новодонское войско.

С полком Денисов наступал на Очаков, Хаджибей, теперь Одесса, штурмовал Измаил. Полк входил в колонну бригадира Орлова – нынешнего донского атамана. После неудачного нападения на турецкую батарею контуженый и раненный в плечо и голову Андриан собрал у крепостного рва казаков и вторично повёл их на штурм. Он первым выбрался на высокий вал и атаковал батарею. На этот раз удачно. Орудия повернули против турок и ударили по ним.

Орден Святого Георгия ему вручал Суворов. «Твоей храбрости завидую», – сказал он при этом...

И вот опять встреча с Александром Васильевичем. Узнает ли фельдмаршал? С той поры прошло более восьми лет!

Розенберг представлял фельдмаршалу генералов корпуса, когда прибыл Денисов. Суворову были знакомы многие по прежним походам. Знал и любил он и отважного Багратиона, и высокого красавца Милорадовича, и генерала Меллер-Закомельского. Увидев Денисова, Суворов воскликнул:

– Вот и ещё один знакомый! Здравствуй, атаман! Рад, что твои гаврилычи будут у меня.

Казаков он называл гаврилычами.

В комнате находились и австрийские генералы и офицеры во главе с фельдмаршалом Меласом.

Слегка прихрамывая, Суворов подошёл к столу, на котором лежала карта, и вгляделся в неё. Накануне в австрийском штабе на карту нанесли обстановку, вычертили на ней расположение французских войск.

Ещё в пути Александр Васильевич немало времени уделил изучению места предстоящих сражений, расположенных на нём городов и дорог, по которым предстояло наступать, не обошёл вниманием реки и мосты, где войска должны были переправляться. Он мысленно рисовал будущие сражения, совершал полками неожиданные манёвры, которые заставляли бы врага отступать.

На его лице обозначились глубокие морщины, волосы с коком над большим лбом поредели и были совсем седыми. Лишь глаза с живым блеском выдавали его энергичный характер.

«Постарел, постарел Александр Васильевич, – отметил про себя Денисов. – Знать, укатали сивку крутые горки».

Мелас стоял рядом с Суворовым и молчал. Крутой характер русского полководца он испытал на себе совсем недавно, в Вене. Там гофкригсрат – австрийский военный совет – пытался навязать свой план войны, но Александр Васильевич его не принял, перечеркнул карандашом.

   – Не любо мне заниматься кабинетным враньём. Начну кампанию переходом через Адду, а кончу, где Богу будет угодно.

Теперь Мелас терпеливо молчал.

   – Кто здесь командует французами? – спросил наконец его Суворов.

   – Шерер, – ответил австрийский фельдмаршал.

   – A-а, Шерер! Он ещё здесь? Тогда нужно действовать без промедления. Пока этот вояка будет чистить солдатские пуговицы, его можно основательно поколотить.

Суворов произнёс это так, словно был Шереру близок, знал его слабости. И, однако же, не ошибался, потому и не хотел терять время, спешил упредить французскую сторону в действиях.

   – Ваше превосходительство, – обратился он к Розенбергу, с которым не был знаком. – Пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка казаков.

   – В воле вашего сиятельства всё войско, – щёлкнул каблуками генерал. – Которых прикажете?

Фельдмаршал недовольно крутнул головой:

   – Надо два полчка пехоты и два полчка казаков.

Розенберг недоумённо поглядел на генералов, как бы испрашивая подсказки. Выручил Багратион:

   – Мой полк готов.

   – Ты, князь, вижу, понял меня, – воспрянул Суворов. – А коли так, подчиняй себе авангард и следуй к реке Адде. Вот по этой дороге. Поди-ка взгляни.

Багратион уловил замысел начальника. Нужно было как можно скорее вступить в сражение с французами, не дожидаясь подхода ещё находящихся на марше австрийских частей.

Вышагивая по кабинету, Суворов энергично говорил:

   – Мои правила, господа, таковы: субординация, экзерциция[13]13
  Экзерциция – военное упражнение.


[Закрыть], голова хвоста не ждёт, внезапно, как снег на голову, надобно атаковать, смять и не терять мгновения, потом гнаться по пятам, истреблять до последнего человека. Казаки ловят бегущих и весь их багаж. Без отдыху вперёд, пользоваться победой. Берегись рекогносцировок, которые раскрывают намерения!

Эти истины Суворов изрекал часто, и почти каждый из русских начальников слышал их, но понимал, что на этот раз фельдмаршал обращается к австрийским генералам, которые ему подчинялись.

   – Мальчик далеко шагнул, – продолжал он, имея в виду Наполеона, – его нужно унять. Бить французов надобно не всех разом, так их не одолеть. Бить обязательно по частям. Смело! Решительно! Первым увидел – победил! Прозевал – сам битый! Во всём точность, глазомер, натиск.

Когда расходились, Денисова предупредили, чтоб он остался. Суворов с Розенбергом и Меласом обсуждали что-то у карты.

   – Подходи, Карпыч! Зри на план.

«Карпыч»? Никогда ещё его так не называли.

Он вгляделся в карту. Значок, означавший главную колонну войск, направлен в сторону реки Кеаса и дальше на запад, к реке Мелле. Справа, у подножия гор, следовала ещё одна колонна.

   – Здесь пойдёт отряд Вукасовича, – пояснил Суворов. – Вначале он овладеет крепостью Брешиа, а потом направится далее.

Была помечена ещё одна колонна, левее главной. Здесь находились австрийцы под командованием Меласа.

Было понятно, что главнокомандующий замыслил выйти к реке Адде на широком, почти стовёрстном фронте одновременно всеми силами.

   – Твои полки, атаман, пойдут в авангарде этих колонн. Здесь два, – Суворов ткнул пальцем в правую колонну Вукасовича. – И у фельдмаршала Меласа – два. Сам же с двумя полками находись в авангарде главной колонны. Твоя задача – первыми достигнуть крепости Бергамо и, не дожидаясь пехоты, атаковать и ворваться в неё. Скачи к ней без промедления, одвуконь[14]14
  Одвуконь – на двух конях, один запасной.


[Закрыть]! Никаких остановок! Возьмёшь крепость – слава твоим казакам!

   – Дозвольте идти?

   – Ступай, Карпыч. С Богом и победой!

Суворов перекрестил его.

Прибыв к полкам, Денисов скомандовал Грекову:

   – Подать сигнал на построение! Выступаем на Бергамо!

   – Это где же Бергамо?

Майор Греков стал разворачивать карту. Небольшого роста, плотный, чернявый, он почти на полголовы был ниже Денисова. Одногодок с ним, он начал службу казаком, нигде не учился, но воином был лихим. Восемь лет воевал простым казаком, потом за боевые отличия его произвели в офицеры, дали сотню, а затем и полк.

   – Сейчас разберёмся, где этот Бергамо, пока казаки будут собираться.

Картами их снабдили австрийцы, и Денисов, учивший в прошлом году французский и немецкий языки, без особого труда разбирался в них.

   – Вот Бергамо, – прочитал он по-немецки написанное название. – Вот дорога, по которой пойдём, – вёл он пальцем по бумаге. – Ты на своей тоже отмечай. Пойдёшь с полком первым, а я – вслед.

Бергамо – небольшой городок с крепостью – находился неподалёку от реки. Беря начало в предгорье, Адда текла на юг через равнину и впадала в широкую и полноводную По.

У дороги, по которой предстояло двигаться, рассыпались селения с садами, рощи. Путь пересекали небольшие речки и каналы. А севернее тянулись отроги Альп.

   – Вперёд, Пётр Матвеевич, пусти дозорную партию. Надобно заслать её подалее, чтоб схватила пленного, да по возможности поболее чином. Сам фельдмаршал о сём сказывал.

   – Прохора Семерникова послать следует. Этот чертяка из-под земли пленного достанет.

Задачу ставил сам Денисов. Семерников, слушая полковника, пытался напустить на бородатое лицо серьёзность, шмыгал носом и сопел.

   – Где находятся французы, мы не знаем. Может, за десять вёрст, а может, и далее. Будешь с дозором ехать, внимательно гляди по сторонам. Не проморгай неприятеля! И ещё, Семерников, нужен пленный поважней, чином поболее.

Прохор хмыкнул:

   – Так я живого француза ещё в глаза не видывал, не то чтоб различить, какого чина! Каков сам француз-то из себя?

   – Как приволокут казаки пленного, я обязательно тебе покажу, каков француз на вид, – ответил Денисов.

Семерников расплылся в улыбке.

   – Впрочем, – продолжил Денисов, – ежели схватитесь с ними, кричите: «Пардон, мусье!» Это значит: «Сдавайся!» Ежели ответят: «Пардон!» – не трогайте, они, стало быть, запросили плена.

Прискакал адъютант начальника главной колонны Розенберга.

   – Генерал требует начать марш! Опоздание недопустимо!

Розенберг усердствовал в деле, стараясь завоевать доверие главнокомандующего. Ему было известно, что Павел намерен был немного погодя сменить его.

Погода менялась. С гор надвинулись тяжёлые облака. Они плыли низко, скрывая не только дальний, снежный хребет, но и невысокий, ближний, с частыми виноградниками на склонах.

   – Опять, ядрёный корень, дождь! – возмущались казаки.

Дозор Семерникова удалялся крупной рысью от вытягивающегося из окраины полка Грекова, стараясь набрать поболее от него дистанции. Скакали уверенно, без опаски встречи с неприятелем, который пока ещё находился в удалении.

Родословная Семерникова, как у большинства казаков, была туманна. Его дед подался на Дон от барской лютости, прознав, что оттуда выдачи беглых нет и там спасение. Бежал тайком, один.

В верховьях Дона таких отчаянных и обиженных собралась целая ватага. Добыли лодку и в ней пустились по течению. Плыли долго, ночами приставали к пустынному берегу. Наконец достигли Раздорского городища, где определились на жительство.

Дед прожил в одиночку год, а потом сторговал у пропойцы-соседа его жену, вечно ходившую в синяках турчанку. Тот привёз её из-за моря, когда ходил в набег.

На кругу[15]15
  Круг – собрание в казачьих войсках, решавшее вопросы войны и мира, организации походов, выбора атаманов и т.д.


[Закрыть], который бывал на широком майдане, дед вышел из толпы с турчанкой на общее решение. Прикрыл её худое плечо полой зипуна и заявил атаману:

   – Беру её в жёны!

   – Берёшь, так бери! У меня возражения нет, – ответил атаман. – Вот только как народ.

Круг не возражал: пусть берёт.

Сосед-пропойца опомнился, и от него не стало житья. Трижды бились на кулаках, счастливый обладатель лишился двух зубов. Молодожёны решили перебраться на новое место.

Ночью тайком перетащили в лодку немудрёный скарб и поплыли вниз по течению. У небольшой, впадающей в Дон речки причалили. Речку называли Темерником.

Прожили здесь два года. То ли от степного воздуха, а может, от доброты мужа турчанка расцвела, превратилась в пышнотелую красавицу, на которую начали заглядываться мужчины. А их тут объявилось в избытке: неподалёку заложили крепость Димитрия Ростовского с немалым солдатским гарнизоном. Соседство беспокойное.

И они опять поплыли дальше, к морю. Выбрали место на высоком правобережье. Только сложили печку, соорудили над головой крышу, как заявился объезд, а с ним и писец длинноволосый.

   – Ты кто есть? – вопросили казака, длинноволосый достал книжицу.

Поселенцы обмерли: кто знает, что власти надумают? Жена, не будь дурой, скорей запалила печь, чтоб из трубы дым повалил. Такой существовал порядок: ежели очаг горит, то поселенцев не трогают, признают их жительство. Отошёл от робости и казак.

   – Да ить мы темерниковские, оттеда приплыли.

Потеряв в драке с соседом зубы, предок шепелявил.

   – Стало быть, ты Семерников, – уточнил писец и нацарапал гусиным пером на бумаге: «Семерников».

С той поры и повёл начало род Семерниковых. А место, где стояла их хибара, назвали Семерниковым.

Отец Прохора был русоволосым, в плечах косая сажень, слыл правдолюбцем, за что часто страдал. От него сын заимствовал силу и характер, а вот лицом удался в мать: слегка скуластый, нос с горбинкой, глаза узкие. И бородка будто мазана сажей.

Хотя дозор Семерникова шёл ходко, однако к ночи французов так и не догнали. Но нетрудно было догадаться, что они здесь были не более как сутки назад, а то и меньше: мосты через речки разрушены, лодки угнаны, приходилось действовать вплавь. В узостях дважды наталкивались на заветы. А в одном месте, где дорога тянулась у крутизны, на казаков сверху обрушился камнепад, чудом никого не задело.

К довершению не переставая лил дождь. Казалось, ему не будет конца. Все промокли до нитки, и усталость брала своё.

На следующий день слегка прояснилось, и казаки увидели вдали город.

   – Кажется, кончились мучения, – приободрились они.

Но оказалось, что это город Брешиа, а не Бергамо.

   – А где ж этот самый город Бергамо? Опять мокнуть?

   – Помокнем, не привыкать, – строго ответил Семерников.

   – А может, попытаться ворваться в этот самый Брешин?

Но тут подоспел офицер от полка с приказанием обходить город и делать это как можно поспешнее.

Когда до Бергамо оставалось с десяток вёрст, дозор заметил трёх всадников в форме.

   – Никак француз! – заволновались казаки, вглядываясь в верховых.

Те ехали по дороге, не подозревая об опасности: один – впереди, двое – позади. Лошади поджары, ухожены: если преследовать – не догонишь.

Скрытые густым кустарником казаки остановились незамеченными.

План у Семерникова возник сразу.

   – Борщов, с тремя казаками скачи к дороге и отрезай французов от города! Сотников, с пятёркой – в голову! Нападёшь с фронта! А прочие – изготовьсь. Атаковать по моей команде!

Они выждали, когда Борщов и Сотников, укрываясь складками местности, приблизятся к дороге. И удивительное дело: волнение казаков передалось лошадям.

   – Ну, с Богом, – проговорил урядник и ударил коня в бока.

С гиком и свистом, выставив вперёд пики, казаки вынеслись к дороге.

   – Мусье, пардон! – закричал Семерников, а вслед за ним и остальные.

Французы бросились вперёд, но там показался Сотников.

   – Мусье, пардон!

Видя, что окружены, французы соскочили с коней и поспешно бросили сабли к ногам.

Город атаковали без пехоты. Узнав от пленных, что гарнизон не ожидает нападения и ворота крепости отворены, дозор Семерникова ворвался в него первым, французы даже не успели занять места для сражения. Были захвачены пленные, девятнадцать орудий, много ружей и военных запасов, знамя.

Вечером Денисова вызвал Суворов.

   – Веди своих гаврилычей к реке. Там они более надобны. Ежели подвернётся случай учинить какую диверсию против французов, действуй без оглядки.

Полк выступил в путь ночью, чтобы на рассвете достигнуть широкой реки По. Расчёт оказался точным, однако ни одной лодки для переправы не обнаружилось. Все лодки французы угнали на противоположный берег. Переправляться же вплавь в студёной воде без риска застудить людей было невозможно.

Наконец приволокли захудалую посудину, нашли вёсла. А тут как раз прискакал из главной квартиры офицер, полковник Гагарин.

   – С чем пожаловали, князь? – Денисов был с ним в добрых отношениях.

   – При мне пакет для генерала Багратиона. Фельдмаршал приказал передать его вам... Кстати, он полагал, что вы уже за рекой.

   – Мы переправляемся. Передайте Суворову, что полк уже на том берегу.

   – Как же на том, когда вы сами здесь?

Гагарин характером был мягок, уступчив и слыл среди офицеров добряком.

   – Ах, Павел Гаврилыч, неужто вам нельзя сделать для меня уступку? Прошу вас сесть вместе со мной в лодку. Там я и приму пакет. Садитесь, не упорствуйте, а фельдмаршалу с чистой совестью доложите о выполнении поручения. И ему будет приятно, что он не ошибся в своём предположении.