Текст книги "Генерал Раевский"

Автор книги: Анатолий Корольченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Кончина князя Потёмкина-Таврического

Летом 1791 года в небольшом городке Галаце, расположенном в дунайских плавнях, начались мирные переговоры России с Турцией. Вначале их вёл Потёмкин. Признавая административный талант князя, Екатерина называла его своим учеником в политике.

Однако, обременённый многими делами, светлейший поручил разработку проекта мирного договора генералу Репнину.

Прочитав составленный им документ, Потёмкин пришёл в негодование, на глазах у генерала разорвал исписанные листы и срочно направил Екатерине просьбу прислать опытного «полномочного для всех негоциаций» князя Безбородко. Даровитый и работоспособный, исполнительный чиновник отлично умел не только вести переговоры, но и составлять документы.

Ожидая приезда Безбородко и желая быть в курсе переговоров, Потёмкин переехал в Галац.

Николай Раевский, всё ещё командуя казачьим полком, носившим наименование полк Булавы Великого Гетмана, остался в Яссах.

Помня наказ матери, он в один из дней направился на могилу отца.

У распахнутых настежь чугунных кладбищенских ворот его поджидала группа казаков.

– Сюда, пожалуйста, – указал усач на одну из дорожек, уходивших вглубь кладбища.

Николай представил, как двадцать лет назад по этой дорожке подчинённые несли гроб с телом отца. За гробом в строгом равнении шли воины со штуцерами[7]7
  Штуцер – старинное нарезное ружьё.


[Закрыть]. Не раз лежавший в гробу покойный водил их в жестокие схватки, теперь они несли его последней дорогой в иной мир.

Он погиб от полученных ран, когда находившийся в авангарде полк был атакован превосходящими неприятельскими силами.

Дрогнувшие гренадеры поначалу отступили к недалёким холмам и залегли. К ним примчался их командир, человек отваги и мужества.

   – Не сметь отступать! – подал он команду, оказавшись в боевой цепи подчинённых. – Залпами бей по врагу!

Ружейный огонь несколько сдержал атаковавших, однако к ним подоспели резервы, увеличивая численность янычар. Стараясь опередить спешащий на помощь русский отряд, они пошли в рукопашную схватку. Подхватив штуцер раненого гренадера, полковник Раевский прикладом стал дробить головы врагов. Прогремели выстрелы, несколько пуль угодило в него.

Подчинённые не позволили туркам унести раненого офицера. Через некоторое время, не приходя в сознание, он ушёл из жизни.

Его сын Николаша узнал о гибели отца много позже из письма, которое прислали Екатерине Николаевне...

   – Пришли, ваше превосходительство, – указал унтер на расчищенную от сухостоя и усыпанную песком могилу.

На кресте едва проглядывала застаревшая надпись: «Полковник Николай Семёнович Раевский. Год 1771».

Преклонив колено, Николай опустил голову, трижды перекрестился и почувствовал душевное волнение.

День был по-осеннему тихим, с лёгкой прохладой, по небу неторопливо плыли пухлые облака, в золотисто-багряной листве осторожно щебетала невидимая птаха.

Тугой на слух Николай вдруг услышал, как поодаль прогремел ружейный салют, какой обычно бывает в завершение воинских похорон.

«Так будет и со мной», – подумал он.

Унтер молча поставил рядом прихваченный табурет и кивнул прочим, чтобы оставили командира одного у дорогой для него могилы. Сам, отойдя поодаль, стал терпеливо ждать, когда его призовёт командир полка.

Пребывание Потёмкина в придунайских плавнях вновь вызвало у него приступы господствующей здесь молдавской лихорадки. Было решено переговоры продолжить в Яссах. Однако болезнь светлейшего не отступала, даже, наоборот, обострялась.

Встревоженная недугом преданного фаворита, Екатерина почти каждый день писала ему утешительные письма. Она понимала, что ныне её любимый фаворит Платон Зубов совсем не такой помощник ей, каким был любезный Григорий Александрович.

Понимал это и больной. Читая её послания, он всё чаще думал об отъезде в Петербург, чтобы там «рвать зубы», имея в виду Платона Зубова.

Для ухода за больным в Яссы прибыли пять его юных племянниц, неотлучно дежуривших у постели родного дядюшки. Одну из них, проживавшую в Киеве жену польского вельможи Браницкого, императрица Екатерина попросила оставить всё и немедленно ехать в Яссы, и та не посмела не выполнить эту просьбу.

Александра Васильевна Браницкая, бросив всё, приехала в Яссы и застала дядюшку в тяжелейшем положении.

Вспомнил Потёмкин и о своём внучатом племяннике Николае Раевском.

Тот едва узнал в исхудавшем человеке некогда могучего фельдмаршала, тело которого сейчас судорожно билось под одеялом.

   – Ухожу, Николай, – выговорил он.

   – Куда? – не скрыл удивления Раевский.

   – Туда... Совсем. – Больной многозначительно посмотрел на потолок. – Полк-то мой сдал?

   – Расформировали, ваша светлость.

   – Ничего. Скоро примешь под своё начало новый... Тот, свой, драгунский.

Николай понял, что речь идёт о Нижегородском драгунском полке.

Превозмогая болезнь, Потёмкин, сильный человек, решился на далёкую поездку в столицу, чтобы там вершить государственные дела.

В сопровождении многочисленной свиты он выехал 5 октября 1791 года из Ясс, направляясь в Николаев. День был ясный, солнечный, приятно обдувал лицо свежий ветерок ранней осени.

Экипажи с охраной из верховых казаков растянулись на добрые полверсты. Запряжённые парным цугом лошади, выбиваясь из сил, тянули тяжёлые кареты, колеса которых по ступицу утопали в колдобинах, расплёскивая жидкую грязь. С розоватых губ животных стекала кружевная пена, остекленело поблескивали их выпуклые глаза. Восседавшие на передке кучера хрипло покрикивали, размахивая кнутами. Даже в звоне колокольцев и бубенцов не слышалось привычной задорности. Лишь по пригоркам, где земля успела подсохнуть, будто спохватившись, лошади прибавляли резвость, спешили наверстать упущенное. Унылый звон чуть оживал.

Впереди кортежа находилась лакированная карета с позолотой и гербом. В ней находился сам светлейший фельдмаршал князь Потёмкин-Таврический. Два дюжих офицера поддерживали его старательно и осторожно.

Конный поезд проехал от Ясс вёрст пятнадцать, когда больной вдруг застонал, тело его лихорадочно забилось.

   – Воздух... Воздух... – с трудом выговорил он.

   – Стой! Останови! – скомандовал доктор кучеру, и карета, въехав на небольшой холмик, встала.

Широко распахнулась дверца, и бессильного князя с трудом вынесли из кареты.

Найдя на холме клочок сухой земли, казаки раскинули на нём войлочную кошму, кто-то из офицеров свиты бросил на неё овчинную шубу.

   – Укрыть его надо, укрыть, – суетилась племянница, госпожа Браницкая.

Она тщательно укрыла немощное тело дорогого родственника и положила под голову умирающего кружевную подушку.

Все старания находившихся поблизости докторов были напрасны. Тяжко вздохнув, князь Потёмкин навечно застыл на едва приметном степном холме.

Над ним распростёрлось огромное южное небо с первыми, ещё неяркими звёздами.

Потёмкин... Это был самый недюжинный из екатерининских временщиков, несомненно способный администратор, деятельный и энергичный человек, избалованный, однако, побочными обстоятельствами. Его деяния принесли ему высокое положение и долгую память потомков.

Его похоронили на кладбище Херсона.

А 29 декабря 1791 года в Яссах между Россией и Турцией был подписан мирный договор о присоединении Крыма и Кубани к России. К ней отходили земли между реками Южный Буг и Днестр. Новая русско-турецкая граница устанавливалась на юго-западе по реке Днестр, на Кавказе такая граница пролегала по реке Кубань. Подтверждались привилегии, предоставленные населению Молдавии и Валахии. Турция отказывалась от претензии на Грузию и обязывалась не предпринимать враждебных действий в отношении грузинских земель. Ясский договор закрепил за Россией всё Северное Причерноморье, включая Крым, усилил её политические позиции на Кавказе и Балканах.

Раевский в Польше

Между тем летом 1791 года обострилась обстановка в Польше. Против сторонников королевской власти выступили значительные силы крестьянства, возглавляемые генералом Тадеушем Костюшко. С целью умиротворения в Польшу были введены русские войска, в том числе и Украинская армия, командование которой после Потёмкина принял генерал-аншеф Каховский.

Пока Николай Раевский расформировывал казачий полк Булавы Великого Гетмана, Нижегородский драгунский полк убыл в Польшу.

Светлейший князь Таврии выполнил своё обещание передать драгунский полк под начало Николая Раевского. После похорон Потёмкина Раевского предупредили, чтобы он поспешил в Польшу, в отряд генерала Маркова, где находился обещанный Нижегородский полк.

В письме своему родному дяде графу Александру Николаевичу Самойлову Николай Раевский сообщал 21 мая 1792 года из Винницы, что в армию он прибыл благополучно, не опоздал и его здесь «обласкали и обнадёжили».

В следующем письме графу Раевский уведомлял, что имел встречу с Михаилом Илларионовичем Кутузовым. Сообщал также, что передовым корпусом командует Зубов, корпус же находится в шести вёрстах от нахождения полка.

В очередном письме дядюшке, которое Раевский послал 9 июня из Заславля, он писал о «прежарком» деле, которое было недавно и которое они выиграли, о потерях русских и поляков.

О том сражении 7 июня при деревне Городище очевидец, давний знакомый Раевского, позже рассказывал:

«Граф Марков решился принудить неприятеля к сдаче и окружить его полком Андриана Денисова. Тут прискакал подполковник Николай Николаевич Раевский и объявил, что казачий полк должен быть с ним.

– Командуйте! – подавляя самолюбие, не стал возражать Андриан. В недалёком прошлом он учил Раевского, был его начальником, но теперь должен ему подчиниться.

Наскоро составив план нападения, полки переправились через болото и сами оказались на виду у неприятеля, который бросился на дерзостный отряд.

Отряду Раевского ничего не оставалось делать, как отступить назад, за болото, где уже разворачивалась на огневые позиции артиллерийская батарея. Это было правильное решение. Вырвавшаяся к правому флангу неприятельская конница попыталась было атаковать батальон, но сделать это не позволяло болото; разили конницу и наши орудия, били и драгуны с казаками из ружей.

Схватка продолжалась до самого захода солнца. Казалось, неприятель готов был пойти на отряд в последнюю атаку, как подоспела нам помощь: примчались гренадеры Екатеринославского полка».

За это дело подполковник Раевский был награждён орденом Святого Георгия 4-й степени.

Через месяц, 7 июля, Нижегородский драгунский полк под командованием Раевского участвовал в бою с повстанцами при местечке Дарагости. Наблюдавший схватку генерал Тормасов отметил действия драгун и их командира.

   – Этот молодец достоин носить золотую шпагу, – заметил корпусной начальник.

И вскоре через плечо молодого командира лёг ремень золотого оружия.

В следующем, 1793 году Раевский был послан с особым отрядом для обезоруживания польских войск в Могилёве. Задание он выполнил безукоризненно, за что ему был пожалован орден Святого Владимира 4-й степени. Ранее там же, в Польше, Николаю Раевскому довелось сблизиться с генерал-майором Валерианом Зубовым. На приёме у командующего их места за столом оказались рядом.

Первым завязал разговор Зубов – высокий, ладно скроенный, с громким, властным голосом генерал.

   – Вы, кажется, из близких родственников покойного Григория Александровича? – спросил он Раевского.

   – Родственник, но не близкий, – ответил Николай.

   – А ныне чем командуете?

   – Нижегородским драгунским полком.

   – Хороший полк. Мне довелось наблюдать его в сражении. А что же вы не полковник?

Николай, смущённый, промолчал.

Потом зашёл разговор об истории полка, и Николай, польщённый вниманием сверстника, к тому же генерала, стал рассказывать, как его полк воевал в начале века в Эстляндии, затем против шведов под Лесной и Полтавой, участвовал в Прутском походе, действовал в Кексгольмском уезде, что в Карелии.

Раевский и Зубов действительно были одногодки: родились в 1771 году. Валериан – в ноябре, Николай – в сентябре. Оба интересовались историей и любили сражения и боевые походы. Они разошлись, испытывая уважительное отношение друг к другу.

Вскоре Раевскому присвоили очередное звание полковника, и ему казалось, что к этому был причастен генерал Зубов.

В жарких сражениях и схватках с многочисленными отрядами повстанцев проходило время. Однако восстание не удавалось утихомирить. Более того, оно разрасталось, перенеслось в пределы Литвы.

Екатерина потребовала ввести дополнительные силы. Приказала направить туда Суворова. Обеспокоенная событиями, послала в Польшу войска и Пруссия.

Войска под командованием русского генерала Ферзена перешли Вислу и двинулись к Варшаве, чтобы разделаться с отрядами Костюшко. Туда же с юга устремился и десятитысячный корпус Суворова.

Из всех польских вождей наиболее влиятельным и авторитетным был Тадеуш Костюшко. Происходивший из обедневшего рода шляхтичей, он завоевал в народе большое уважение и почёт. Его по праву считали вождём. Окончив в Варшаве кадетскую школу, он позже обучался инженерному делу в Германии, Италии, Франции. Потом отправился в Америку и там принял участие в войне. Был адъютантом главнокомандующего северной армией Вашингтона. Не раз отличался в сражениях и по окончании войны имел чин бригадного генерала и американский орден.

Затем он служил в польских войсках, а когда вспыхнуло восстание, его назначили главнокомандующим повстанческим войском, удостоив титула генералиссимуса.

Это был действительно опытный и мужественный военачальник, умевший внезапно нападать и искусно выводить войска из-под нависающей угрозы. Русские военачальники ясно понимали, с кем приходилось иметь дело.

Костюшко долго сидел над планом, раздумывая, что предпринять, чтобы не позволить соединиться двум русским отрядам. Он ясно понимал, какая угроза нависает над ним. О полководческом мастерстве Суворова ему было известно. Он никак не хотел бы иметь его своим противником. Но обстоятельства не считаются с желанием.

На плане в центре листа чётко обозначено местечко Мацеевицы. Именно здесь, по замыслу Костюшко, повстанцы должны перехватить корпус Ферзена, пока Суворов находится в отдалении.

«Вначале разобью Ферзена, а потом уж отважусь на Суворова», – размышлял, принимая решение, польский генерал. Ему был известен принцип древних полководцев: неприятеля нужно бить порознь, по частям, до того, как он объединится. Так теперь делает и Наполеон, прославившийся в последнее время победами. Так будет поступать и он, Костюшко.

Лёг Костюшко далеко за полночь и долго не мог уснуть. Вспомнилась вдруг его юность. Вспомнил, как, возвратившись из заграницы, поселился в поместье у давнего покровителя их семьи пана Сосновского. Тот поручил молодому человеку воспитание своих дочерей. Под руководством красавца шляхтича с тонкими манерами и мягким обхождением дочери успешно овладевали науками. А потом одна из них, голубоглазая Людвика, влюбилась в своего воспитателя, и он ответил ей тем же. Каким неповторимо сладким было то время. Но недолго оно продолжалось.

Однажды ничего не подозревавшим родителям дочь призналась, что любит Тадеуша, что без него не будет у неё счастья. Только он её избранник, и никто другой!

Мать и отец пришли в замешательство: чтобы дочь стала женой бедного шляхтича? Да никогда они не согласятся! Не быть этому!..

Но их любовь зашла слишком далеко, и они решили бежать. Тадеуш вызвался похитить Людвику, взять всю вину на себя. Однако его плану не суждено было сбыться. Тадеуш навсегда покинул поместье, унося в душе кровоточащую рану обиды. А вскоре Людвика стала женой богача, князя Любомирского...

Прошумела молодость, улетела прочь быстрокрылой птицей. Теперь ему скоро пятьдесят, мысли заняты другим. Завтра, 29 сентября, сражение, которое он непременно должен выиграть.

Но накануне сражения, как и Костюшко, размышлял над картой и его противник, генерал Ферзен. Хотя он и носил немецкую фамилию далёких предков, однако долгое пребывание в России не прошло для него бесследно: вместе с молоком матери, красавицы из Тамбова, он впитал и её характер. Иван Евстафьевич обладал незаурядным умом и сообразительностью, не обделил его Бог и хитростью. В дальнейшем он дослужился до полного генерала, стал директором первого в России кадетского корпуса.

Предвидя нападение Костюшко, он разработал свой план сражения под теми же Мацеевицами. Основную роль в предстоящем сражении он отвёл казакам графа Денисова.

   – Смотри же, Фёдор Петрович, не упусти момент, когда нужно пустить в неприятельский тыл казаков. Не опоздай! – предупредил он Денисова.

   – Как можно, Иван Евстафьевич, дать промашку? Уж ты мне доверься. Я давно точу зуб на Костюшко. Казакам слово дал, что непременно схвачу его, – отвечал граф.

Но графу Денисову с самого начала сражения не повезло. Оставив два полка в укрытии, как наметил в диспозиции Ферзен, он с командиром одного полка, майором, выехал вперёд боевой линии и приблизился к неприятелю.

   – Ваше сиятельство, это опасно! – обеспокоился подчинённый.

   – Ежели трусишь, так поезжай назад, – невозмутимо ответил генерал Денисов.

Послышался орудийный выстрел, над их головами просвистела картечь. Генерал остановил свою упрямую лошадь, всматриваясь во вражеские позиции.

   – Ваше сиятельство... – вновь начал было командир.

   – Да перестань же! Двум смертям не бывать, одной не миновать.

Опять ударило орудие. Лошадь с генералом упала как подкошенная.

   – Ведь говорил же! – бросился к лежавшему майор. – Возьмите моего коня и скачите!

   – Помоги подняться... Вот чёрт! Кажись, опять маленько задело.

Денисов поднялся и, не оглядываясь, прихрамывая, пошёл назад. Истекая кровью, тяжко ржала лошадь, судорожно билась.

Первый удар приняли пехотные и егерские полки. Неприятель численно превосходил их, однако они стойко удерживали позиции.

Ферзен наблюдал за сражением с небольшой высоты, пытаясь не выдать волнения. Но это плохо удавалось ему. Нервно покусывая губы, он то и дело разглядывал происходящее в зрительную трубу, покашливал, поругивал кого-то в сердцах.

Гремели орудия, часто через голову с угрожающим урчанием пролетали ядра. Несколько их упало вблизи кургана, кого-то ранив из свиты. На правом фланге полыхали избы деревеньки, подожжённые неприятельскими огневыми фугасами.

Когда первые атаки иссякли, не принеся врагу успеха, Ферзен приказал конникам, находившимся против левого фланга поляков, где пылала деревушка, атаковать врага. Костюшко вынужден был бросить туда на усиление часть находившихся в резерве своих сил.

Стремительность, с какой действовали повстанцы, заставила конников, а затем пехотинцев и егерей попятиться. Казалось, они дерутся на последнем дыхании, ещё немного – и они побегут. На это рассчитывал Костюшко, и это же предвидел Ферзен. Польский генерал подал уже резерву команду «изготовиться», чтобы развить успех у деревушки, но русские всадники уже мчались на противоположном фланге, где Костюшко не предвидел угрозы.

Обтекая боевой порядок поляков, конные полки заходили в неприятельский тыл.

Николай Раевский нёсся в гуще лавы. «Ги-ги!.. Ги-ги!» – слышал он устрашающие крики людей и гулкий топот конских копыт.

А из леса, во всю ширину опушки, навстречу вынеслись всадники в голубых мундирах. Но это не испугало скакавших, не замедлило бег коней. Драгуны с ходу врубились в боевой порядок польских улан. Зазвенела сталь клинков, дико заржали лошади, захлопали пистолетные выстрелы.

   – Руби!.. Коли!.. Бей!.. Эх!.. – слышались вокруг ядрёные словечки.

Перед Николаем вырос польский всадник на светлом коне. На миг мелькнули рыжие усы, рысьи глаза, молнией сверкнул палаш. Раевский успел отразить удар, но с другой стороны взвился свечой вороной жеребец. Второй улан изготовился ударить по Николаю, и он с трудом в самый последний момент смог защититься. А уж первый опять бросился на него.

Звенит сталь, снопами вылетают искры. Только бы уцелел клинок!.. Только бы не подвёл!..

Отразив удар первого улана, Раевский замахнулся на другого, но его опередило длинное копье казачьей пики. Оно коснулось груди поляка и вошло в него, пронзив насквозь.

   – Спасибо! – лишь успел выдохнуть Николай, а может, и не сказал, только подумал, и бросился на усача.

Враг дрогнул и начал отходить. Первыми в преследование помчались казаки. В авангарде – полк Андриана Денисова.

Андриан ещё ранее приметил всадника на отличной бурой лошади и в окружении охраны. «Неужели Костюшко?» – мелькнула догадка. И майор повёл полк вслед за польскими всадниками.

Преследование продолжалось вёрст семь, а возможно, и десять. Домчались до селения, а дальше дорога разветвлялась. По какой поляки поскакали? Куда ехать? Но Андриан Денисов размышлял недолго.

   – Скачите по правой дороге, а я – по этой! – приказал он дозорным.

Он проскакал ещё версты три, не обнаружив никого. Упустили! Андриан в сердцах даже выругался. Солнце уже садилось. Накатывалась тьма. Примчался казак из головного дозора.

   – Ваше превосходительство, мы догнали беглецов. Побили многих и Костюшку, кажись, взяли!

Костюшко и находившихся с ним майора и рядового догнали у болота. Не раздумывая, Костюшко направил лошадь в болото, а двое стали его прикрывать. Но казаки, разделавшись с ними, пикой ссадили генерала с лошади и стали обыскивать его.

Прискакал ещё один казак. Увидев меж своих польского начальника, он, не раздумывая, хватил его саблей. Тот упал.

   – Чего его жалеть! – И казак хотел ковырнуть пикой.

Но неподвижно лежавший неподалёку офицер, которого посчитали убитым, вдруг приподнялся и крикнул:

   – Не убивайте! Ради бога, сохраните жизнь! Это же мой начальник!

Этим он отвёл от Костюшко смерть.

Андриан Денисов соскочил с коня.

Костюшко лежал на земле, бледность и кровь на лице подтвердили, что он ранен. На голых, без сапог ногах тоже была кровь. Атласный мундир и панталоны изодрались. Несомненно, это был главнокомандующий, но для верности Денисов спросил его:

   – Вы кто?

   – Костюшко, – ответил тот. – Ранен. Прошу оказать помощь.

В этот же день о пленении польского вождя стало известно армии. Ведь это предвещало конец войне.

После пленения Костюшко командовать повстанцами начал пан Вавржецкий. Николай Раевский находился у Андриана Денисова, когда примчался казак-гонец с известием:

   – Там в имении находится пан Вавржецкий.

   – Отколь ведомо? – насторожился дед Андриана, граф Фёдор Петрович Денисов. – Не брешешь ли?

   – Не сойти мне с места! Своими глазами видел!

Казак перекрестился.

   – Ну, этому гусю от меня не уйти! – Дед вскочил и рванулся к двери. – Андриан! И ты со мной!

По-молодецки для своих немалых лет он взлетел на коня, огрев его плетью. На вороном коне, в чёрной с развевающимися полами бурке он напоминал хищную птицу, стремительно несущуюся к жертве.

У особняка Денисов лихо соскочил, прихрамывая, взбежал по ступеням широкой парадной лестницы. Легионер у входа попытался остановить графа, но тот решительно отстранил его.

В комнате было три человека. Дед направился к одному.

   – Пан Вавржецкий! Вы – мой пленник! Вашу саблю!

   – Что?! Да как смеешь ты, паршивый казак, предлагать такое мне, пану? Убирайся вон, наглец, или посеку тебя, как капусту!

   – Пан! Я требую сдать оружие! – с металлом в голосе повторил генерал.

   – Убирайся вон! – повторил пан. – Скажи своему Денисову, чтоб он не смел мне повстречаться! Уничтожу!

Глаза поляка метали молнии, он с угрозой потянулся к сабле.

Тогда Фёдор Петрович дёрнул шнурок. Бурка соскользнула с плеч. Грудь чекменя была в орденах и медалях.

   – Я – Денисов, пан Вавржецкий! Ещё секунда – и изрублю!

Он вырвал из ножен саблю.

Признаться, таким Андриан деда ещё не видел. Глаза его сверкали, голос рвался, ещё мгновение – и сабля сама собой взлетит над головой.

Рослый и далеко не старый пан Вавржецкий сник: руки у него упали, в знак повиновения склонилась на грудь голова.

После соединения с корпусом Ферзена Суворов теперь имел значительные силы: 30 тысяч пехоты и кавалерии, 86 орудий. Численность казачьего войска была 5 тысяч.

Примерно столько же войск защищало Прагу. Это было предместье Варшавы на правом берегу Вислы. Вокруг Праги вал, ров, волчьи ямы. У внешнего обвода за укрытиями более 100 орудий. Кроме того, орудия находились за Вислой, они вели огонь по изготовившимся к штурму русским войскам.

Именно на этом месте произошло событие, связанное с именем графа Валериана Зубова. Оно потрясло императрицу Екатерину и вызвало в народе недобрые разговоры.

Двадцатитрёхлетний Валериан – родной брат фаворита императрицы Платона – командовал в Польше корпусом. Ещё ранее в штурме крепости Измаил он проявил себя как опытный воин, отличившийся дерзкой инициативой и храбростью.

В Польше он подтвердил свои достоинства военачальника. Преследуя арьергардный отряд поляков при переправе через Буг, он выехал на рекогносцировку в одно из опасных мест, обстреливаемое неприятельской артиллерией.

Окружённый многочисленной свитой своих помощников, генерал Зубов отдавал распоряжения. Разведавший ранее здесь обстановку полковник Рарок подскакал к свите.

– Господа, пожалуйста, разъезжайтесь. Неприятель наблюдает, он видит вас, ваше сиятельство. Артиллеристы у него меткие...

Но предупреждение опоздало. Прогремел залп, и одно ядро разорвалось рядом с генералом и полковником. Оба упали. Осколками ядра оторвало у генерала левую ногу, у полковника – правую.

Большинство находившихся вблизи офицеров бросились к Зубову и на руках вынесли его в ближайшую лощину. Подоспевшие врачи занялись ампутацией ноги. Испытывая ужасную боль, генерал не терял духа, вызывая уважение у окружающих.

О полковнике, казалось, забыли: потеряв сознание, он лежал, истекая кровью. Когда Зубова везли в госпиталь, Рарока облачали в погребальный саван...

Узнав о тяжёлом ранении любимца, императрица едва сдержала себя. Опечаленная случившимся, она собственноручно написала ему письмо:

«Опасалась я раны твоей и была зело прискорбна, дондеже увидела письма твои, курьером привезённые, а теперь восхищаюсь бодростью духа твоего. Подкрепи тебя Бог! Хвалю дух твой!»

Узнав об отъезде Зубова в Петербург, Екатерина распорядилась отправить в Варшаву дорогой английский дормез[8]8
  Дормез – старинная большая дорожная карета, приспособленная для сна в пути.


[Закрыть] и переслать «на дорогу» 10 тысяч червонцев.

За боевые подвиги ему пожаловали немалый орден Святого Андрея Первозванного, чин генерал-лейтенанта и орден Святого Георгия 3-й степени.

Кроме того, огромная сумма, чуть ли не в 800 тысяч рублей, была ему выдана на лечение и уплату долгов. А в Петербурге ему отписали прекрасный дом на Миллионной улице, некогда принадлежавший царедворцу Бирону.

24 октября 1794 года состоялся штурм пригорода Варшавы – Праги. Предводительствуемые Суворовым войска бросились на неприятельские укрепления на рассвете, а к девяти утра сражение кончилось. Прага пала, впереди была Варшава.

Через день поутру из-за Вислы к Суворову прибыла польская делегация.

Александр Васильевич расположился в небольшом лесу. Там стояла его калмыцкая кибитка, а у пенька, который служил сиденьем, установили стол.

   – К вам, ваше сиятельство, – доложил дежурный офицер, указывая на прибывших поляков.

Один из них, высокий и лощёный, торжественно отдал честь и с почтительным видом протянул грамоту.

Прочитав вверху название «Условия», Суворов хотел было возвратить документ и заявить при этом, что никаких условий он не приемлет, что условия он сам объявит. Но что-то удержало его. В конце текста стояли подписи польского короля и конфедерационного совета.

Суворов читал, и лицо его светлело. В документе излагалась просьба о прекращении войны и заключении мира.

   – Виват! – воскликнул полководец. – Виват! Пусть меж нами будет вечный мир! Мы не рождены врагами, а потому я складываю оружие, чтобы не проливать кровь наших народов.

Сказав это, Суворов сорвал с себя саблю и отбросил её прочь. Поляки, не ожидавшие такого приёма, застыли в изумлении. Грозный полководец явился пред ними совсем иным человеком, чем он им представлялся.

А Суворов меж тем, обернувшись к кибитке, звал ординарца:

   – Подать сюда вина! Да скоро!

Нашлась только бутыль крепчайшей водки, которую втайне хранил запасливый ординарец. И ещё он подал полкаравая ситного.

   – За благородство польского народа! За вечный меж нами мир! – провозгласил тост Александр Васильевич.