Текст книги "Черный передел. Книга II"

Автор книги: Анатолий Баюканский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)

– Тю-тю! – попытался перевести разговор в шутливое русло Петр Кирыч, подумав о том, что сейчас не время ссориться, наверное, расстроен директор забастовкой. – Не высоко ли берешь, Михалыч? Тоже, поди, в ренегаты метишь?

– Давно хочу тебе сказать, Петр Кирыч, – голос Разинкова зазвенел, – не дело вы творите, не дело. Если хочешь знать, мне более по душе политика правительства, оно хоть и с перебоями, но ведет страну, а вы…

– Ну-ка, ну-ка, договаривай! – посерьезнел Петр Кирыч, придвинул ближе блокнот, взял авторучку – записать, записать суматошные речи Разинкова, а потом, когда чуть все вокруг успокоиться, когда партия снова возьмет власть в твердые руки, напомнить ему о страшной промашке. – Выходит, партия больше для тебя не указ?

– Воду мутите! – продолжал рубить Разинков. – Топором размахиваете! Работать надо, работать! У тебя все?

– Нетушки, погоди! – Петр Кирыч сжал авторучку так, что она треснула. – Выходит, царьком заделался, помещиком. Партия не нужна, власть тоже, жалобы идут на тебя косяками. Скажи спасибо, что давно знакомы, да и дачи рядышком стоят, а то вылетел бы со всех постов. И не кипятись! Не забывай, с кем разговариваешь. Я тебе все припомню.

– Припоминай! – дерзко бросил Разинков. – Еще вопросы есть?

– Есть. Как там поживает твоя знаменитость, Галина Русич?

– Нормально, работает. – Насторожился Разинков. – Новую форму кристаллизатора придумала на разливке. А что, собственно, случилось?

– Сына ее, кажется, Игорем зовут? – Петр Кирыч замолчал, ждал реакции директора комбината: затронул его пассию.

– Что с ним?

– Из колонии телеграмма пришла, худо с ним. Нужно бы кому-то из родителей вылетать на Север.

– Ясней объяснить не можешь? – не скрывая раздражения, спросил Разинков. – Что с ним?! Погиб?

– Вроде бы еще жив, но… Словом, передай Галине Ивановне, нехай возьмет пару дней отгулов и сегодня же едет в УВД, там ей все разобъяснят. А ты тем временем остынешь малость. – Петр Кирыч повесил трубку.

Телефон звонил непрерывно. Галина Ивановна Русич не снимала трубку. Лежала пластом на старой оттоманке, глядя куда-то в дальний угол. Вся ее душа и тело будто бы находились в глубоком гипнотическом сне, когда все слышишь, но пошевелить языком не можешь. Не хотелось говорить, слышать, не хотелось жить. Вроде бы начала наконец налаживаться личная судьба, но… сын. Игорь…

Телефон продолжал звонить. Видимо, ее искал директор комбината.

Прикрыла глаза и вновь, в который раз, увидела бескровное лицо сына. Как только у нее не разорвалось сердце. Игорь, ее единственный, любимый, красивый, самое дорогое существо на белом свете, герой афганской войны, которым она так гордилась, лежал в тюремной больнице, и жизнь его висела на волоске. Все происшедшее не укладывалось в голове. Он был ранен не на войне, защищая обездоленных, а при попытке убить женщин и потом сбежать за границу. Теперь он умирал закоренелым преступником, бандитом, изгоем общества. Лагерное начальство не скрывало своего презрения: «Ну ты, мать, видно, хороша, воспитала закоренелого бандюгу, урку!» – жестоко сказал начальник колонии.

Пересилив себя, Галина Ивановна встала, мельком взглянула в зеркало, нашла силы слегка припудрить заплаканное лицо, подсела к столу. Прибегнула к единственному верному способу забыться на время: окунуться в расчеты своего нового детища – поворотного стенда разливочной машины. Идея, блеснувшая совсем недавно тусклой звездочкой, постепенно зрела. Теперь уже не в контурах, не в тумане отчетливо разглядела этот будущий чудо-стенд. Идея была простой и гениальной. Раньше с помощью обычного поворотного устройства ковши подавались под непрерывную разливку металла с определенными интервалами. Посему термин «непрерывная» разливка был чисто условным, а теперь скорость подачи ковша под разливку ускорится примерно втрое, горячий металл не будет «киснуть», следовательно, резко возрастет качество старососненской стали. Какие бы бури ни бушевали над Россией, металл был и останется основой ее могущества. Политики передерутся и угомонятся, а она… она представила, какая сенсация грянет в металлургическом мире. И, торопясь, боясь, что ее прервут, стала перечерчивать схему поворотно-приемного устройства кристаллизатора, машинально протянула руку к телефону, услышав очередной звонок.

– Галина Ивановна! Галка! Ты, оказывается, прилетела! – Разинков, ее генеральный директор, всемогущий человек, член правительства, депутат, Герой и т. д., наверное, собственную мать столь радостно и ласково никогда не встречал. Его голос словно встряхнул Галину, вернул к жизни. Почему она раньше не снимала трубку? Ведь именно этот звонок был ей так необходим.

– Сегодня утром прилетела. – Поймала себя на мысли, мол, мог бы догадаться подослать машину. – А что у нас нового?

– Комбинат дышит под моей твердой дланью, – Разинков хохотнул. – Иные заводы давным-давно банкроты, а мы с тобой… Слава Богу, что не задержалась. Послезавтра нам с тобой, дорогая моя, нужно быть в Москве, в Кремле.

– В Кремле? – Галина Ивановна в заботах и разочарованиях совсем забыла о том, что им предстояло лететь в Америку.

– В Кремле, в Кремле, а потом и в Белом доме. Галина, ты отдыхай, а через два часа я подошлю машину, кати прямо ко мне на дачу, там наметим детали поездки. А пока… Я очень спешу. Встреча со стипендиатами ООН. Договорились?

– Александр Михайлович! – нашла в себе силы выговорить Галина Ивановна. – На дачу к тебе я сегодня не поеду.

– Объясни, почему?

– У меня плохо с сыном…

– О, извини меня, дурака! – виновато проговорил Разинков. – Совсем зарапортовался, даже не спросил. Прости! Сама найдешь меня, когда сможешь. – Осторожно положил трубку на рычаг.

Галина Ивановна чуточку оттаяла после разговора. Она налила в чашку холодного чая, плеснула туда коньяка, стала пить маленькими глотками. Вспомнила, что еще не звонила маме Зине. Однако вспомнила, что нынче воскресенье, она наверняка в церкви. Как-то сразу и неожиданно превратилась заядлая коммунистка и атеистка в верующую, словно принялась запоздало наверстывать упущенное. Как это она говорила перед полетом: «Господь Бог внимательно следит за каждым из нас, от него никто и ничто не укроется. Достойных он освобождает от страшного греха – неверия, рассеивает страхи и сомнения». Справедливые слова. Вот и она, Галина Русич, во время полета вдруг поймала себя на мысли, что хорошо бы их самолет взорвался в воздухе, чтобы не возвращаться в родной город, где каждый будет расспрашивать о сыне. Была в полном отчаянии, а вот позвонил Разинков, и просветлел горизонт. Жизнь пока продолжается. Впереди удивительная поездка с близким человеком в Америку, где их ждут приемы на высшем уровне. Удивительно подвезло, что Разинкова как земляка пригласил в состав делегации Михаил Сергеевич Горбачев, человек, которого в России бьют справа и слева, но продолжают высоко ценить на Западе и в Штатах как человека, осмелившегося занести топор над гидрой коммунизма. И еще она вспомнила страшный край, где живет уголовная братия, и даже две строчки, мимолетно услышанные в зоне:

И поезд тронул и канул в тьму.

Дорога наша на Колыму.

Галина Ивановна вздрогнула, заслышав скрежет ключа в замке. Ключ от квартиры был только у двух человек в Старососненске. У нее и… Дверь открывалась, как ей показалось, очень медленно, целую вечность. На пороге появился ее бывший муж. Галина Ивановна удивилась и обрадовалась, хотела спросить, откуда у Русича ключ, но он уже обнимал ее вздрагивающие плечи. Давно они не общались, изредка переговариваясь по телефону, говорили в основном о сыне. Конечно, Русич знал, куда она ездила. Казалось, между ними все кончено, возврата быть не может. Наверное, так оно и было, но… Галина Ивановна, освободясь от невидимых пут, позволяла Русичу обнимать, целовать и утешать ее, отлично понимая, что Русич делает это не под влиянием вновь вспыхнувшей любви, просто желает утешить, разделить горе.

– Ты вся дрожишь? – Русич крепко держал Галину Ивановну за плечи. – Успокойся, к сожалению, многое в жизни нельзя переиграть.

Она ничего не ответила. Хорошо, что Русич не догадался, как нужны ей были эти нежные прикосновения человека, с которым рассталась по глупости, они словно бальзамом смазали раны, расслабили закаменевшее сердце.

– Слушай, Алексей, – нашла в себе силы пошутить, – а ты, оказывается, все еще в состоянии околдовать женщину. Прошу тебя, не стремись к старому, отпусти меня. Что ты делаешь, дурачок? – Тут же затихла на сильных руках бывшего мужа, давно знала: из его объятий теперь не вырваться.

Потом, открыв окно, впустив в комнату прохладный освежающий воздух, они пили чай, тихо, как прежде, переговаривались. Галина подробно поведала Русичу о трагедии, главным героем которой стал их сын Игорь. Не выдержала, разрыдалась, плечи женщины затряслись как в лихорадке. Не узнавала сама себя: во всем металлургическом мире ее звали «стальной леди», приписывали различные поступки и суждения, исключая одно. Ее не считали женщиной. Лишь Русич не утешал, лишь гладил и гладил ладонью ее блестящие, без единой сединки волосы.

Договорились о том, что тяжкий крест будут нести одни, не расскажут всей правды никому. Даже маме Зине, даже Булатову.

– Как замечательно, что мы с тобой встретились, – признался Русич. Его тонкое лицо, окаймленное седеющими бакенбардами, светилось тихой радостью. – Сколько бед нам судьбой уготовано, никто не знает, а на двоих и горе – полгоря.

– Знаешь, Алексей, я днями еду в Америку! – неожиданно для себя призналась Галина. Наверное, настала пора вновь поставить их взаимоотношения на прежний уровень. Ее ждет Разинков, человек, который прочно вошел в ее жизнь.

– В командировку? Меня не возьмешь?

– На сей раз ты будешь действительно лишним. – Галина Ивановна замешкалась, раздумывая, говорить Алексею правду или смолчать. – Еду с правительственной делегацией, которую возглавляет Горбачев.

– Ого! – присвистнул Русич. – Вы, оказывается, отныне птица крупного полета, а я-то вообразил себе невесть что.

– Извини, Алексей, – Галина Ивановна резко отодвинулась от Русича, мельком глянула на наручные часики, вспомнила, как буквально отшила Разинкова и тут же «согрешила» с бывшим мужем. Почувствовала себя виноватой перед покровителем. Да, именно сегодня ей надлежало быть на даче Разинкова, чтобы и впрямь не только пообщаться, но и лучше подготовиться к дальней поездке. – Мне пора на комбинат. – Смутилась от неумелой лжи. – А ты, если хочешь, оставайся здесь.

Однако Русич оставаться не пожелал, вышел вслед за Галиной и прямиком направился домой. Отлично понимал, что не сможет, несмотря на данное бывшей жене слово, утаить от мамы Зины правду об Игоре.

Матери, к счастью, дома не оказалось. Она была на воскресной службе в церкви. Русич присел, включил телевизор. Шла трансляция из Кремлевского Дворца съездов. Спикер Анатолий Лукьянов, этот старый чиновничий жук, привычно клеймил кого-то, резко рубил ребром ладони воздух. Михаил Сергеевич Горбачев беспокойно крутил головой, бросал невпопад реплики, иронически кривя рот. А перед трибуной суетился невысокого роста человек, лицо которого было чем-то знакомо Русичу. «Кажется, это следователь по фамилии Гдлян, – дошло до Русича. – Возмутитель спокойствия. Этого стоило послушать». Гдляну слова Лукьянов не давал, и он выкрикивал в зал: «Кто же, как не любимый партократами Брежнев, как отец народов Узбекистана, великий писатель Рашидов, как авантюрист Щелоков и целая плеяда высокопоставленных и высокооплаченных вождей довели страну до полного кризиса, нанесли непоправимый урон политическим, экономическим, нравственным интересам государства, беззастенчиво грабили народ, превращались в царей и царьков. Партийная мафия, как раковая опухоль, разрасталась от Генерального секретаря ЦК КПСС до председателя колхоза».

На экране появились искаженные злобой упитанные лица депутатов, размахивающих кулаками.

– Долой! Прекратить хулу на партию! В тюрьму Гдляна! Факты! Факты выкладывай! – в разных концах огромного зала вставали возмущенные депутаты. – Жалкий трепач! Ни черта сам не знаешь!

– Я знаю слишком много! – Вновь на экране показалось возбужденное лицо старшего следователя по особо важным делам. – Знаю, что за мою смерть уже уплачено из партийной кассы 150 тысяч рублей! – Голос Гдляна зазвенел от волнения. – Дешево, очень дешево оценили мою жизнь. Наверное, плохо представляют, какими секретами я владею. А может, высшим чиновникам партии нечем платить за убийство неугодных? Че-пу-ха! Денег в тайниках партии больше, чем в банках Швейцарии.

– Товарищ Гдлян! – встал в президиуме Анатолий Лукьянов. – Вы рискуете попасть в тюрьму за клевету. Депутаты требуют доказательств столь серьезных обвинений!

– Хорошо! – как от назойливой мухи отмахнулся следователь. – Фактов десятки томов следственного дела. А сейчас я приведу несколько примеров. Откуда у первого секретаря Бухарского обкома партии Каримова ценностей на сумму миллион шестьсот тысяч рублей? Наворовано! Получено взяток одними только ювелирными изделиями на 300 тысяч рублей. У директора горпромторга Бухары Кудратова мною извлечено из тайников золота на сумму три миллиона семьсот пятьдесят тысяч рублей при зарплате в 176 рублей. Конфисковано, подумайте только, около двух тысяч метров ткани, двадцать шесть бухарских ковров, около ста пар импортной обуви. Для его ханского величества построено три трехэтажных дома. Еще нужны факты?

– Депутат Гдлян! – снова встал Лукьянов. – То, о чем вы тут говорите, не имеет отношения к регламенту. Да и зачем парламенту заниматься мелкими жуликами?

– Мелкими? – Гдлян вцепился рукой в бортик трибуны. – Могу поведать и о крупных персонах. У одного сатирика прошлого века есть такие строки:

 
Маленький воришка сцапал и… пропал.
Крупный тоже сцапал —
нажил капитал.
 

Был такой тандем земляков: Леонид Ильич Брежнев и Николай Анисимович Щелоков. Так этот, с позволения сказать, страж закона нахапал добра на десятки миллионов рублей. Дом его давным-давно превратился в музей. Щелоков отлично представлял, что его ждет в случае разоблачения, не потому ли и застрелился?

– Ближе к сути дела! – продолжал греметь Лукьянов.

– Товарищи депутаты! – Гдлян привстал на цыпочки, как бы желая увидеть самые последние ряды. – Нити главных взяточников вели и ведут сегодня в Москву.

– А точнее?

– В ЦК партии, к членам Политбюро! К ее секретарям!

Русич еще понаблюдал, как шел к своему месту Гдлян, как улюлюкали ему вслед, топали ногами. Стало тошно.

Русич налил холодной воды из-под крана. Пил медленно, чтобы остудить душу. Уже не в первый раз отогнал мысль о самоубийстве. Поначалу она показалась кощунственной, страшной, обожгла сознание. А потом, во второй и в третий раз, и смерть предстала не столь страшным исходом. А зачем жить? С какой целью? Чего ждать от будущего?

* * *

1991 год. Красноярский край, лагерь на острове Огненном

Оперативная связь КГБ работала четко. Не успел Ту-154 заглушить двигатели, как к переднему служебному люку подкатили трап, и суровый полковник в общевойсковой форме застыл у первых ступенек, ожидая появления важных чинов из Москвы. Субботин и с ним двое сопровождающих – Пантюхин и выделенный Гринько человек – сошли на бетонное поле аэродрома.

– Вы Селезнев? – осведомился военный у Субботина.

– Так точно!

– Прошу в машину!

Черная служебная «волга» ждала столичных гостей у главного входа. У Субботина слегка защемило сердце. План, выстроенный, казалось бы, блестяще, мог рухнуть в любую минуту, свяжись местные чекисты с Москвой, но Субботин утешал себя тем, что вряд ли кто-то из здешних будет перепроверять телефонограммы из Москвы, с Лубянки.

Субботин никогда еще не бывал в Сибири, хотя давно мечтал взглянуть на этот легендарный край, ныне густо нашпигованный секретными заводами и лагерями строгого режима. Город поразил его своей грандиозностью: казалось, Красноярску не будет конца, но вот замелькали зеленые массивы, березовые рощи, озерца, деревни. И «волга» вскоре вкатила на военный аэродром, где стояли четыре вертолета Ми. Все было заранее расписано как по нотам. Машина подошла к одному из вертолетов, пилоты, ни о чем не расспрашивая полковника, распахнули дверцы.

Сначала машина шла по течению Енисея, затем круто отвернула влево.

– Я в молодости служил на Сахалине, – заговорил суровый полковник, чтобы, видимо, скоротать время, – там, где была царская каторга. Еще Дорошевич писал: «Место, откуда письма не идут, бродяги не бегут». Но бродяги бежали, еще как, десятками. А у нас, – кивнул в сторону земли, – ни одна живая душа не сбежит. Сгинет в болотах. Я бы даже охрану снял, гарантия полная.

– Далеко вы запрятали этих «смертников», – осторожно заметил Субботин, чтобы как-то продолжить разговор, – отсюда и впрямь не сбежишь.

Полковник не ответил. Он, наверное, подумал о том, что и без этого перерасходовал лимит слов, отпущенных ему природой на один день. Пантюхин и москвич, которого звали Игорь Павлович, дремали или делали вид, что их сморило, а Субботин дивился перипетиям судьбы, которая крутит и вертит человека, как ей заблагорассудится. Видывал он Париж и Чикаго, Японию и Гонконг, а теперь летит в ад. Он известен лишь очень узкому кругу лиц. И там, на острове, среди неисправимых убийц и страшных извращенцев находится агент ассоциации, о котором печется сам сэр Генри. Блестящий ум, суперпропагандист, наделенный еще многими достоинствами, о коих им неведомо. И ради него рискует жизнью и он, Субботин. Вертолет приземлился на лужайке, окруженной со всех сторон водой.

В лагере их уже ждали. Но прежде полковнику и его спутникам пришлось четыре раза проходить едва заметными тропками, поверх которых была набросана сплетенная из ветвей дорожка-гать. И только теперь Субботин понял всю порочность замысла Гринько – вызволить агента с помощью боевиков. Такое мероприятие было смерти подобно. «Вот что значит планировать издали, не представляя истинного положения дел».

Начальник лагеря, военный без знаков различия, явно пенсионного возраста, без лишних разговоров пригласил гостей в свой кабинет.

– Разрешите ваши сопроводительные бумаги! Субботин, напрягая всю силу воли, мысленно гипнотизируя начальника лагеря, протянул пакет, сплошь заклеенный красными сургучными печатями, свои «липовые» документы, за которые бояться не приходилось: ассоциация печатала даже доллары, которые специалисты не могли отличить от настоящих.

Тот стал читать вслух: «Подателям сего, а именно: полковнику Селезневу и капитанам Курако и Филину предписывается доставить в Москву, в распоряжение Комитета госбезопасности, заключенного Вельяминова А.С., приговоренного к смертной казни и помилованного ВС СССР, для дополнительного расследования».

Это и был придуманный Субботиным трюк, позволяющий вполне спокойно освободить агента ассоциации.

Прочитав документы, начальник лагеря долго вертел их в руках, разглядывая красные печати, словно чуял опасность. Выручил Игорь Павлович, человек Гринько. Он с улыбкой расстегнул свой саквояж, достал две бутылки армянского коньяка, выставил на стол.

– Нас предупредили, – сообщил он, – на «пятаке» вас даже квасом не угостят, возьми для ребят! – И протянул коньяк начальнику лагеря. И снова замялся, явно мучаясь худым предчувствием. И Субботин, сконцентрировав всю свою волю, взял одну из бутылок, стал рассматривать этикетки, протер платочком, смоченным аэрозолью, головку бутылки, протянул начальнику.

– Коньяк настоящий, армянский, а то нынче подделок много!

– Попробуем? – предложил начальник, взялся было за «шапочку», но Субботин и полковник запротестовали, их ждал вертолет.

Внешне вроде бы ничего не изменилось в лице начальника лагеря, только чуточку покраснели глаза. Он спрятал бутылки под стол, вызвал дежурного и, подчиняясь мысленному приказу Субботина, приказал привести заключенного Вельяминова с вещами.

Через двадцать минут тайный агент ассоциации, приговоренный советским судом к смертной казни за взрыв поезда, уже сидел в вертолете между Субботиным и Игорем Павловичем. Пантюхин устроился сзади. Его помощь вообще не понадобилась, хотя он и вез «голосок» двух крупных «авторитетов» к местному пахану с просьбой о содействии.

В Красноярске, тепло попрощавшись с полковником, имени которого он так и не узнал, сдерживая стук сердца, Субботин подтолкнул освобожденного агента в спину, сам пошел следом, к самолету. Теперь можно было вздохнуть свободно. Если даже и возникнут подозрения, то концов найти никому не удастся: все были хорошо загримированы, даже составить портрет-робот вряд ли получится. А подписи и печати высших чинов КГБ были настоящими, искусно скопированными с других секретных бумаг.

Лишь когда самолет подлетал к Омску, Субботин позволил себе слегка отодвинуться от бывшего смертника, который, не зная писателя, сидел подавленный, ожидая самого худшего. Игорь Павлович словно ждал этого момента, он быстро обменялся взглядом с Субботиным, затем ловко извлек из кармана плоскую бутылку, разлил коньяк в пластмассовые стаканчики, один из них протянул Вельяминову.

– Привет вам, господин Вильямс, от сэра Генри! – шепнул Субботин в самое ухо недавнего смертника. – С освобождением вас…

* * *

Галине Ивановне Русич казалось, что она пребывает в дивном голубом сне, после которого меркнет обычная жизнь. Все происходящее вокруг было сказочно невероятным. В правительственном лайнере они запросто общались с четой Горбачевых. «Царица» была проста и доброжелательна, милостиво пообещала Галине Ивановне пригласить их с Разинковым на отдых в Крым, в местечко Форос, где у них уютненький дворец с подъемником и лифтами, сауной и транспортером прямо к морю.

Едва только лайнер коснулся американской земли, едва только из застекленного салона показался Михаил Сергеевич, как на бетонном покрытии аэродрома расстелили ковер. Едва члены делегации вышли вслед за четой Горбачевых, как грянул бравурный марш. Галина Ивановна и Разинков переглянулись: «Неужто это и нас встречают с такой помпой?»

Президента СССР приветствовали какие-то важные чины, генералы и адмиралы, а они, члены делегации, были предусмотрительно отведены в сторону, под крыло лайнера, оттуда было удобно наблюдать за церемонией встречи. Затем Михаил Сергеевич Горбачев и Джордж Буш обошли строй почетного караула.

Время пролетело незаметно. И вскоре черный «кадиллак» умчал Галину Ивановну и Разинкова в Вашингтон. А потом в голове Галины Ивановны все смешалось в единый калейдоскоп красок, чувств, переживаний, удивлений, восторга, нереальности происходящего. Разум отказывался воспринимать окружающие их картины, глаз не успевал фиксировать увиденное: внушительные фронтоны правительственных зданий, гигантские супермаркеты, памятники. Особенно поразили музей изящных искусств, роскошь и необыкновенный комфорт северо-западного Вашингтона, где находилась их резиденция. Галина Русич в жизни не видела ничего подобного банкету в Белом доме, где за столами, образующими большую букву Г, украшенными желтыми хризантемами, сервированными золотом и хрусталем, восседало около сорока гостей, особенно приближенных к президенту Бушу. Ее и Разинкова, конечно же, больше всего обрадовала и поразила поездка на металлургический завод корпорации «Бэтлехем стил компани», где Галину Ивановну и ее спутника, оказывается, знали. Владелец концерна мистер Вуд дважды бывал в России, посещал Старососненский металлургический комбинат как раз во время пуска первого в мире кислородно-конвертерного цеха, там и познакомился с Разинковым и Галиной Ивановной. Помнится, тогда, отозвав ее в сторонку, он предложил ей переехать в Штаты.

А позже, в роскошном офисе, мистер Вуд буквально огорошил всех русских гостей, открыто сделав Галине Ивановне предложение:

– Приглашаю вас, миссис Русич, на должность консультанта по непрерывному литью заготовок. Мои условия таковы: заработная плата 100 тысяч долларов в год. Будете ездить по своему усмотрению в любую страну мира для ознакомления с передовым опытом непрерывной разливки. За каждое новшество мы платим особо. Соглашайтесь, миссис Русич. Завтра же займете виллу на берегу озера, выберете себе два автомобиля.

Галина Ивановна растерялась, стала заикаться, все это походило на дивную сказку. Дома она едва сводила концы с концами, вся семья Русичей бедствовала, а тут… Спасибо, выручил Разинков. Он встал и с достоинством поблагодарил владельца концерна, заверил мистера Вуда, что они тщательно обсудят предложение в более подходящей обстановке.

Мистер Вуд, видимо, рассчитывал и на такой поворот событий, ибо прекрасно знал «зацикленность» советских людей на преданности социалистической родине и тому подобном. Он тут же связался со своим приятелем, хозяином завода «Дженерал моторс», и уже через час их тепло, по-дружески принимали автомобилестроители. Галина Ивановна, да и Разинков тоже были поражены, узнав, что с конвейера бесперебойно каждые сутки сходит 1200 автомобилей марки «шевроле». Банкеты, деловые встречи проходили столь стремительно, что Галина Ивановна с трудом вспоминала детали, все вокруг виделось только в розовом свете, очень жалела, что не взяла с собой фотоаппарат. Почему-то на них американцы смотрели с откровенным восхищением и… жалостью. Наверное, у них тоже выработался определенный стереотип русских: вечные мученики, народ, словно проклятый Богом – революции, репрессии, войны, голод и холод, страшное всевидящее око КГБ. Как не пожалеть людей, живущих в подобных условиях.

Разинков каждый вечер делал покупки в дорогих магазинах, и товары доставлялись в отели, приводя Галину Ивановну в тихий восторг. На третий день Разинков, словно волшебник из сказки, принес нейлоновую шубу, эту чудо-вещь можно было свернуть в трубочку и пропустить сквозь пальцы.

Однако самый потрясающий сюрприз ждал в Вашингтоне. Их отыскал эксперт по охране авторских прав и повез в свое управление. Видимо, сей удачный ход подсказал сам мистер Вуд, зная материальное положение гостей. И… чудо из чудес! Им предъявили лицензионные карты, в которых значилось, что новшества Галины Ивановны Русич защищены 36 патентами Америки, а Разинкова аж 53 патентами в области непрерывной разливки стали. Оказалось, что Советский Союз не входил в международную лигу по охране авторских прав, поэтому гонорар получить было невозможно нигде, кроме Америки, где чтили законы. В мгновение ока оба стали богачами. Галина Ивановна получила чек на 37 тысяч долларов, а Разинков… Видавший виды генеральный директор на сей раз даже побледнел, взяв в руки чек на сто тысяч долларов. Растерянные от неожиданного подарка судьбы, они вернулись в отель и до поздней ночи обсуждали, что делать с валютой. Это были прекрасные мгновения: можно было впервые почувствовать себя богатой, настоящей королевой – ничего не стоило купить двухэтажный коттедж с бассейном и садом, престижную автомашину, кожаную мебель. Решили сделать так: откровенно рассказать во время полета Михаилу Сергеевичу Горбачеву о внезапном подарке, ибо от глаз вездесущего ГБ им все равно не укрыться. Что скажет глава государства? Возможно, даст разрешение использовать честно заработанную валюту в Союзе. Можно будет осчастливить и близких в Старососненске…

Последнюю ночь перед вылетом в Союз, находясь в состоянии неземного блаженства, забыв о том, что каждый их шаг фиксируется, провели без сна, наплевав на все последствия. Занимались любовью, как в молодости, неистово, страстно, то и дело поглядывали на экран – одна из программ, специально включенная, показывала эротический фильм, и они невольно следовали тому, что вытворяли любовники в фильме. Насладившись, они, обнаженные, вставали с мягкого ложа, вновь садились за журнальный столик, пили сладкие вина, закусывали диковинными заморскими фруктами, чувствовали себя как в сказке…

* * *

На эту деловую встречу Михаил Сергеевич, на удивление всей делегации, отправился один: без переводчика, без Раисы Максимовны, без личной охраны. В бронированном автомобиле его доставили в отель «Хилтон», провели в роскошные апартаменты, где президента ждал сухонький, с пергаментной кожей на лице мультимиллиардер сэр Генри. Именно с этим негласным владельцем мира и попросил встретиться советского президента Джордж Буш. Против ожидания, разговор оказался недолгим. Сэр Генри с трудом приподнялся, пожал Горбачеву руку.

– Сэр Генри, – заговорил переводчик, – искренне благодарен вам, господин президент, за огромный вклад в дело демократии. Он выражает уверенность, что разрушение тоталитарного государства будет продолжаться и впредь. И еще сэр Генри просит принять на эти цели от него скромный подарок – чек на миллион долларов. И последнее. По возможности, господин президент, оказывайте доверие сотрудникам моих фирм в вашей стране, которые озабочены укреплением новой власти.

– Я очень тронут, сэр Генри, – привстал Горбачев, – от имени советского народа, переживающего сегодня трудные времена, благодарю вас…

С любезной, улыбающейся четой Горбачевых Галина Ивановна и Разинков увиделись только в просторном, украшенном полотнами с видами Крыма салоне правительственного лайнера. Наконец-то собрались все вместе и остальные члены делегации, работавшие «по интересам». Все были в отличном настроении, не скрывали восторга, открыто, не таясь, сердечно благодарили Михаила Сергеевича, который был также доволен поездкой и любезно всем улыбался. «Какой благородный и щедрый человек! – восторженно подумала Галина Ивановна. – Знает, кто из нас чем дышит, как прост и одновременно велик. Разве можно забыть столь блистательный подарок, как поездка в Соединенные Штаты».

Завидев Разинкова и Галину Ивановну, Горбачев дружески похлопал генерального директора по плечу:

– Ну, казак, доволен поездкой, а? У капиталистов нам есть чему поучиться, правда? – И лукаво подмигнул Галине Ивановне, словно знал всю подноготную их взаимоотношений с Разинковым.

– Впечатлений, Михаил Сергеевич, нам теперь с лихвой хватит на всю оставшуюся жизнь, – с пылкостью ответил Разинков. – Мы с Галиной Ивановной искренне благодарны вам с Раисой Максимовной. И, поверьте, всегда будем обязаны.

– Казак, ты ведь, кажется, не первый раз в Америке? – Горбачев легким жестом отпустил Раису Максимовну. Удалились и охранники, не спускавшие до сего момента взгляда с президента.

– Третий раз в Штатах, но… разве можно сравнивать? Тогда я только и видел горячий металл да деловые встречи, а тут… королевские почести, нами, смертными, никак не заслуженные. Одним словом, жизнь прожили не зазря.

– Хитрец ты, однако, казак! – полушутливо погрозил пальцем Горбачев. – Стелешь мягко.