Текст книги "Второй год войны"

Автор книги: Анатолий Белинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 8 страниц)

– Иди туда, – указал Ильяс в угол комнаты, – там ложись. Я утром разбужу.

Алексей не заставил повторять приглашение: пошел в угол, лег и почти мгновенно уснул.

Ильяс сдержал свое слово: лишь только забрезжил рассвет, он разбудил его:

– Эй, вставай! Земляк встречай, колхоз Ворошилова!

Алексей поднял голову: какой земляк? Откуда? Из колхоза едет или в колхоз? Он вскочил, натягивая на ходу шапку и пальто, заторопился к выходу.

Светало. Возле дома напротив стояли сани, запряженные парой коней, возле саней хлопотали две женщины и мужчина. Алексей шагнул навстречу и узнал их: это был Антонов, Тамара и Сомова. В первую минуту Алексей растерялся: откуда они взялись? Не за ним ли приехали? Не за лошадьми ли едут? Да нет, с чего он взял! И сочетание такое странное: Антонов, Тамара, Евдокия Сомова…

Все это вихрем пронеслось у него в голове, пока шел к саням. И тут они увидели его.

– Ой, Леша! – удивленно воскликнула Тамара. – Да откуда ж ты, золотце?

– Алексей! – кинулась к нему Евдокия Сомова. – Ты где же пропадаешь третий день? Мать вся извелась – тебя нет! – а ты разгуливаешь где-то!

Женщины тормошили его, расспрашивали одновременно. Один только бригадир, едва кивнув ему, занялся конем, поправлял сбрую. Что-то неуловимо изменилось в облике старшего Антонова: то ли он меньше ростом стал, то ли сам старался быть не очень заметным. В чем дело?

– А вы куда? – спросил наконец Алексей.

– Мы, Лешенька, в военкомат едем! – сказала Тамара, улыбаясь бесшабашно и грустно. – Я тебе говорила, пойду в армию, вот и иду!

– Как? – сбитый с толку, спросил Алексей. – Все втроем?

Он с удивлением перевел взгляд на Евдокию Сомову.

– Что ты! – засмеялась Евдокия. – Какой из меня солдат? Это они, молодые, идут!

– И Вениамина Васильевича тоже берут в армию? – медленно спросил Алексей, глядя на бригадира.

Антонов повернулся, посмотрел на него, вынужденно улыбнулся:

– Вместе с Тамарой воевать будем!

Улыбка его была кривой, вымученной. И голос звучал так, словно это был не его голос – какой-то безликий, утерявший властные нотки. Голос растерянного человека. И вдруг Алексей понял, что бессмысленными оказались все его попытки разоблачить Антонова, доказать бригаде и всему колхозу, какой Антонов плохой. Бессмысленными, потому что Антонов уходит в армию и все эти обвинения теперь покажутся мелкими придирками. Какой бы ни был Антонов, но он идет на фронт и кровью искупит свою вину, верней, все свои провинности.

Алексей молча переводил взгляд с Тамары на Антонова, с Антонова на Тамару. Вот так встреча! Всего ожидал он, возвращаясь домой: споров, ссоры, обвинений, даже ругательств… И оказалось, все решилось само собой.

– Степана не встречал? – спросил вдруг Антонов.

– Нет, где же! – встрепенулся Алексей. – А он не вернулся?

– Не вернулся.

Лицо Антонова потемнело, он зло сплюнул в снег:

– Куда убежал, дурак?.. Теперь дома ни его, ни меня!..

Алексей только сейчас сообразил, что Степкина мать осталась сейчас в хуторе одна.

Тут заговорила Евдокия Сомова:

– А ты-то где бродишь? Мать убивается – сын пропал! Тебя, считай, тоже в армию берут – повестка пришла!

Это была уж совсем ошеломляющая новость! Алексей не успел еще осознать сказанное, как вмешалась Тамара:

– Что ты, Евдокия, говоришь? Не в армию, а на приписной пункт. На десять дней, я сама читала повестку, Леша! Сборы допризывников.

Заговорил Антонов:

– Ехать надо, бабы! Засветло не попадем, если будем стоять!

– Приспичило тебе, что ли? – отмахнулась от него Тамара и, сияя ласковой улыбкой, приблизилась к Алексею.

– Что ж не говоришь, где пропадал три дня? Мы так удачно возвращались – нам машина попалась, мы в тот же день были в бригаде! А тебя все нет и нет!

– Я коней нашел, – сказал Алексей медленно, еще сам не зная, следует ли это говорить.

– Каких коней? – не поняла Тамара, да и остальные спутники ее с удивлением смотрели на него.

– Тех, что летом пропали, – пояснил он, глядя на бригадира. – Орлята и Соседка живы, а другие погибли.

На лице Антонова удивление сменилось гримасой досады и даже презрения. Пока Тамара и Евдокия допытывались, как да где он нашел коней, Алексей смотрел только на бригадира. Тот понял его взгляд, насмешливо произнес:

– Нашел, ну и что? Не все равно, где они? И у нас подохли бы и там не перезимуют! Какое это теперь имеет значение?

– Ну как же, Васильич… – начала было Евдокия, но Антонов перебил ее с озлоблением:

– Все ты, Торопов, себя показать хочешь, все чего-то добиваешься! А что пользы? Что пользы, я тебя спрашиваю? Мы пойдем на фронт – нас шлепнут, потом тебя возьмут – и тебя не пощадит война. Кому какое дело до коней? Или ты не видел, сколько скота в пути погибло, сколько зимой пало? Виноватых ищешь? Война виновата, война все и спишет! Все спишет!

– Нет, не все! – возразил Алексей, покраснев. – Если кто был нечестным – война не спишет!

– А-а! – только махнул рукой Антонов.

Этот пренебрежительный жест словно подтолкнул Алексея. Он шагнул к Антонову.

– Вы себя оправдываете, хотите сказать, что все люди плохие, а это – неправда! Война не спишет, как вы наживались за счет других! Я теперь точно знаю: этих коней вы продали, сами их отводили! Я еще тогда подумал, почему это ваша Мушка с уздечкой ночью бродит в стороне от табуна… А Николай Иванович вам помогал, только вы ему денег мало дали, вот он и ругает вас теперь!..

Краска схлынула с лица Антонова, даже оспины на его лице побелели. Он открыл рот, чтоб сказать что-то, возразить, но не нашелся. Тамара с гадливостью смотрела на него, и этот ее взгляд словно подстегнул Антонова. Он взорвался:

– Долго еще стоять будем? Стоят, уши развесили, а он им тут сказки рассказывает! Какие лошади, кто продал? Ты можешь доказать?

– Могу.

– Вот и доказывай! А докажешь – ищи меня на фронте! Понял, да? А сейчас – иди своей дорогой. Поехали, бабы!

Тамара вдруг побледнела, глаза ее стали страшными. Глядя на бригадира, произнесла с ненавистью:

– У-у, поганец! Честные люди головы кладут, а ты с бабами да ребятишками воюешь! Дезертир проклятый!..

– Очумела, что ли? – забормотал Антонов.

– Ну иди, иди отсюда! – приказала Тамара. – Коня оставь – пешком иди!

– Умом тронулась, что ли? – огрызнулся Антонов.

Но вожжи бросил на сани. Снова сплюнул, поправил шапку и, не глядя ни на кого, пошел по дороге прочь. Обе женщины и Алексей смотрели ему вслед.

– Господи Исусе, да что ж он за человек такой! – сказала с испугом Евдокия.

По лицу Тамары скатилась крупная слеза. Она повернулась к Алексею.

– Прощай, Лешенька! Доведется ли свидеться – не знаю!..

Обняла его, прижалась мокрой от слез щекой, потом поцеловала в лоб.

– Прощай, миленький!

Вместе с Евдокией они уселись в сани, лошади тронули с места. Алексей глядел им вслед, пока сани не исчезли в степи. Тогда он оглянулся, увидел себя в чужом хуторе, вспомнил, что ему еще далеко до дому. Медленно направился к мазанке взять свой мешок. Ильяс в большом малахае стоял у входа, ласкал прыгавшую собачонку. На смуглом, обветренном лице парня сияла широкая улыбка.

– Мало-мало говорил землякам? Сейчас барана есть будем, кушать будем, завтракать будем!

Все еще под впечатлением от встречи с односельчанами, Алексей слушал его рассеянно. Неужели война все спишет?.. Не должна списать, несправедливо будет.

Он взглянул на Ильяса, тот дружелюбно улыбнулся ему. Алексей почувствовал благодарность к этому парню и его родне. Что ж, и эту встречу, и этих людей тоже равнодушно спишет, сотрет из его памяти война?

Нет, Вениамин Васильевич Антонов, не все спишет война!

22

И вот наконец он дома – промерзший от степного ветра, уставший от долгого пути, но – дома.

– Да ты, никак, вырос, Леша! – сказала ему мать, светясь радостью. – Даже сидишь, как отец!..

Алексей сидел у стола, опершись одной рукой о колено, локтем другой – о край стола. После слов матери он с удивлением отметил: действительно, так отец любил сидеть.

С обостренным любопытством он всматривался в домашнюю обстановку, в которой после ухода Феди и Комптона вещей оставалось совсем мало. Мать орудовала ухватом возле печи. Она торопилась накормить Алексея, дать отдохнуть с дороги. Ему показалось, что мать стала меньше ростом, в ней появилась несвойственная ей суета. И тут он понял, что должно быть и вправду он вырос за два прошедших месяца, стал старше – это поняла и сразу приняла мать.

Алексей еще раз взглянул на листок желтой бумаги – повестку на сборы – и спросил:

– Все призывники уже уехали?

– Наверно, все, – откликнулась мать. – Сегодня утром уехали, сам Лобов отвозил. Он и к нам заезжал, спрашивал про тебя. В сельсовете будут сборы – Лобов так сказал.

– А не знаешь, куда Пономаревы отправились? – спросил Алексей как можно ровным голосом.

Мать подняла голову, ответила виновато:

– Не знаю, сынок. Куда-то в Казахстан, а куда – не знаю.

– Писем ни от кого не было?

– Не было, сынок.

– А я уже думал, приду домой, а тут какая-нибудь весть от отца!

Мать вдруг отвернулась, плечи ее дрогнули, она всхлипнула. Отошла к печи, прислонилась, вытирая слезы платком, Алексей поднялся, обнял ее за плечи. И тут мать не выдержала, заплакала в голос.

– Нет его больше на свете, Лешенька! – говорила она рыдая. – Нет нашего отца, погиб он! Был бы жив – нашел бы нас, подал бы весточку! Я знаю, я знаю, что нет его!.. Ой, горе! Как жить будем, что делать, куда пойти, кому сказать?! Нет его, нет его на белом свете!..

Лицо матери, искаженное рыданиями, казалось Алексею незнакомым: он еще ни разу не видел ее в таком отчаянии. Он гладил ее плечи, утешал как мог, сам испытывая отчаяние от своей беспомощности. Мать наконец затихла, только вытирала слезы, которые все еще бежали из ее глаз. Время от времени она тяжко вздыхала. Потом, освободившись от рук сына, сказала, не глядя на него:

– Садись к столу, обедать будешь. Я сейчас…

А ему уже и есть не хотелось. Он вдруг понял, что отца в самом деле нет в живых. То есть Алексей не признался в этом, по-прежнему говорил себе то, чем утешал мать: на войне всякое бывает, молчит человек и год, и больше, а потом вдруг и объявится… Но так можно было утешать себя до сегодняшнего дня, до этой вот минуты, когда мать заплакала в таком страшном, таком безутешном отчаянии. До этой минуты Алексей словно бы опирался на мать, когда ему было трудно, а сейчас оказалось, что такой опорой для нее должен стать он сам, потому что никого у нее нет больше на свете, их только двое – она и он…

Обедали молча. После обеда, собирая посуду, мать предложила:

– Вымоешься, сынок? Вода горячая у меня есть, целый котел.

– Конечно!

Алексей разделся до пояса, вымыл голову и плечи. По полу гулял ветер, мылся он, стоя в валенках. Мать дала ему полотенце, Алексей стал вытираться. В это время снаружи послышался конский топот. Мать приникла к окошку.

– Кого это бог несет? Никак, председатель!

– Лобов? – переспросил Алексей. – Ну и что? Пусть.

Мать поспешно убрала корыто с водой. Глядя на эту суету, Алексей невольно заторопился, стал натягивать рубаху: неудобно разговаривать с председателем полураздетым.

В сенях затопали грузные шаги, раздался стук в дверь.

– Входите!

Вошел Лобов, высокий, широкоплечий, в шапке и шубе. Он сразу заполнил собой помещение. Единственной рукой председатель старательно затворил дверь, повернулся, снял шапку, отряхнул с нее снег к порогу и только после этого произнес:

– Еще здравствуйте! Ну что, приехал сын?

– Приехал, – ответила мать.

– Здорово, добрый молодец! – председатель шагнул к Алексею. – Что опаздываешь? Я твоих одногодков уже отвез на сборы, а ты где-то гуляешь!

Алексей хотел сказать про лошадей, да передумал: успеется… И рассказал, как ездил за дровами в лес, как поломалась машина, но Лобов слушал его невнимательно. Что-то другое заботило председателями это насторожило Алексея.

– Так, так! – сказал Лобов. – В армию, значит, скоро пойдешь?

Алексей кивнул.

– Добро! Только это еще не сразу будет, полгодика пройдет, если не больше. Вернешься через десять дней со сборов – будешь принимать свою бригаду! Правление решило.

– Мне принимать бригаду? – не сразу понял Алексей.

– Мы в правлении судили-рядили, кого к вам послать бригадиром: нет у нас людей. А ты парень грамотный, комсомолец, своих людей знаешь. И они о тебе хорошо высказываются. Поэтому принимай руководство. Вместо Антонова – его в армию взяли.

– Я встретил их по дороге.

– Не оправдал он наших надежд, – продолжал Лобов. – Деловой вроде, а только дела его такие, что судить надо бы трибуналом. Дали ему последний шанс: иди воюй! Или человеком станет, или…

Он принялся ходить взад-вперед по комнате, и мать отошла в сторонку, чтобы не мешать председателю. Лобов наконец остановился и спросил Алексея:

– Что там слышно, как дела на фронте? Ты все ж ближе был…

– Что на фронте, только из газет знаю. А в райцентре войск много и техника новая.

– Да, идут наши на запад, не останавливаются, – сказал председатель. – Только идти не близко. Но дойдем, и в Берлине будем! Ты вполне можешь побывать.

Лобов еще походил по комнате, окинул ее внимательным взглядом. Спросил у матери:

– Топить есть чем?

– Бурьяном топим, больше нечем.

– Подумаю, как помочь. Ну ладно, – повернулся он к Алексею, – значит, завтра поедешь на сборы. А как вернешься – сразу ко мне, в правление, обмозгуем, как жить дальше. Пока прощевайте!

Лобов натянул шапку на голову, еще раз кивнул и, согнувшись в дверях, вышел. Алексей проводил его до крыльца. Когда Лобов уехал, Алексей возвратился в комнату. Мать спросила встревоженно:

– Ну что, сынок? Согласишься на бригаду?

Алексей остановился посреди комнаты, повернулся к матери:

– Если доверят – попробую…

– Боюсь я, сын: нелегкое это дело – людьми управлять!

Алексей подумал и сказал:

– Я не буду управлять, мама. Я работать буду.

И ему представилась бескрайняя степь, табун коней у горизонта, стрекот ножей косилки, а через всю степь – валки сена. Такой она и была, его работа.