Текст книги "Второй год войны"

Автор книги: Анатолий Белинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Алексею захотелось рассказать ему про Орлят.

– Слушай, Степа, помнишь, как у нас кони в дороге пропали? Ты как думаешь, твой брат ничего про это не знает? Он в это дело не замешан?

Степан заколебался.

– Насчет лошадей не знаю. Он, верно, веселый тогда ходил, но не знаю. А вот как он колхоз обворовывал и меня заставлял, – это я знаю. Не веришь?

– Ну, я не знаю… – нерешительно произнес Алексей.

– Дай свою руку! – потребовал Степан. – Суй вот сюда, в карман моих брюк.

Он подал Алексею брюки, тот сунул руку в карман, но кармана не оказалось. Верней, карман был так велик, что рука провалилась в пустоту.

– Видел? – шепотом переспросил Степан.

– Ну и что? – не понял Алексей.

– А то, что это мне мать нарочно сшила. Веньямин заставил меня возить зерно от комбайна и сказал: каждый раз набивай полные карманы пшеницей. Понял, почему я от комбайна домой заезжал?

Эта хитрость так поразила Алексея, что он долго не мог прийти в себя от удивления.

– И много ты принес зерна?

– Каждый раз, считай, килограмма по три. Домой заеду, высыплю и еду в центральную. По дороге опять наберу полные карманы. В центральной взвешивают, они ж не знают, сколько должно быть в коробе зерна, так что домой везу еще три килограмма. И так каждый раз. Пока комбайн работал, пуда три перетаскал.

– Как же ты мог? – упрекнул его Алексей. – Надо было отказаться, и все!

– Откажешься, а он – в ухо! Ты его не знаешь, Веньямина!

Они долго молчали оба, потом Степан сказал:

– Ни за что не вернусь!

– Насчет кислоты – это сам видел?

– Побожиться? Видел своими глазами, и не один раз. Только он знаешь что со мной сделал бы, если б я проболтался!..

– Ничего, – пообещал Алексей, – как только вернемся, я сразу пойду к Лобову!

Степан неспокойно зашевелился на соломе.

– Ты, Леха, погоди, – виновато заговорил он. – Ты без меня ничего не делай, а то он прибьет меня до смерти! Он меня убьет, а потом на фронт уйдет, ему все равно ведь!

– Не бойся, не убьет, это я тебе обещаю!

Алексей чувствовал себя ответственным за судьбу Степана. Но Степан, кажется, не очень верил в могущество такого покровителя. На следующий день, идя на работу, он попросил Алексея:

– Что я тебе говорил, никому, смотри, не рассказывай! Не надо.

– Как не надо? – возмутился Алексей. – Выходит, пускай он так и безобразничает?

– Нет, но ты погоди, я скажу, когда можно будет рассказать.

Степан не успел или не захотел дождаться, когда можно будет раскрыть тайну: через два дня он исчез. Работали весь день вместе, а к вечеру Степан куда-то ушел. Ушел и не вернулся. Не пришел он и к ужину, но так бывало и раньше, и потому не встревожило никого. Проснувшись на следующий день, Алексей увидел, что Степана рядом нет. И главное, нет его мешка, в котором находился немудрящий Степанов скарб: ложка, кружка, рубаха.

Алексей растолкал Авдотьича и сообщил об исчезновении приятеля. Авдотьич поднялся, сел, поскреб ногтями под рубашкой, зевнул сладко.

– Нет, говоришь? Дак куда ж он девался? Может, к девкам пошел?

– К каким девкам! – возмутился Алексей.

Он уже догадывался, где Степан. По пути на работу Алексей зашел в здание школы. Там размещалась какая-то военная часть и туда постоянно наведывался Степан. И тут догадка его превратилась в уверенность: военных в школе не было. Возле двухэтажного здания школы бродили одетые кто во что ребятишки, ковырялись в хламе, выискивая в нем нечто, представлявшее для них ценность. Между ними то и дело вспыхивали ссоры.

– Мальцы, куда военные девались? – спросил Алексей.

Один из пацанов, курносый, в лохмотьях, с синюшным цветом лица, шмыгнул носом и ответил с уверенностью:

– В Сталинград, на фронт уехали!

А второй, маленький, в разношенных сапогах и сползающем на глаза треухе, подозрительно спросил:

– А ты не шпиён?

Более точных сведений Алексей от них не добился. Он догнал Авдотьича и рассказал о том, что узнал. Авдотьич, уверовавший в побег Степана, встревожился не на шутку: как старшему, ему придется отвечать за пропажу человека!

– Ить это что за люди пошли! – сокрушался он. – В бега ударились! А за него отвечай – это ему ништо!

Тамара Полякова произнесла задумчиво:

– Степка, может, правильно решил. Мы тут сидим, кудахчем, а он – раз, раз! – сделал все, как надо!

18

С исчезновением Степана Алексей загрустил, стал молчаливым. Он и сам чувствовал, что с ним происходит какая-то перемена. Дело было не только в том, что исчез Степан. И не в том, что он тревожился за мать, что с Аней они расстались навсегда. Разлука с Аней оставила в душе горечь, но горечь эта мало-помалу проходила, растворялась во времени.

Алексей замечал в себе что-то новое, неожиданное, – это было непонятно и тревожно. Он вдруг как-то по-новому увидел свои руки и не узнал их: они были похожи на руки отца – с большими ладонями, все в трещинах и ссадинах. И ступни ног стали большими, тяжелыми, как у взрослого человека.

В избе над шестком было вмазано в печь крохотное зеркальце. Когда никого не было, Алексей рассматривал в нем свое лицо и, разочарованный, возвращался в свой угол, подолгу валялся на соломе, уставившись в потолок.

Война разразилась полтора года назад, а казалось, целая жизнь прошла с тех пор. Даже за то время, когда они эвакуировались со скотом за Волгу, сколько новых лиц он узнал, сколько их промелькнуло перед ним! Промелькнули и исчезли навсегда. Но каждая встреча оставила все ж свой след, пускай даже слабый, незначительный. Алексей смутно стал прозревать, догадываться, что все эти встречи с людьми – это и есть его собственная жизнь…

Во вторник им назначили банный день. Баня была в ведении военных, и в ней одновременно была устроена дезинфекция одежды. Алексей с Авдотьичем помылись, потерли друг другу спины, а когда оделись и вышли, краснолицый, распарившийся Авдотьич заявил:

– Ты как хошь, а я не могу! Суворов говорил: продай подштанники, а после бани выпей сто грамм!

– Где ж вы их найдете, эти сто граммов? – полюбопытствовал Алексей.

– Есть тут одна молодуха, – заверил его Авдотьич. – Али и ты хочешь?

– Нет, что вы! – отказался Алексей. – Я домой пойду.

Он расстался с Авдотьичем и возвратился на квартиру. К его удивлению, в избе никого не было, одна лишь Тамара лежала на печи. Увидев Алексея, подняла русую голову, ласково улыбнулась ему.

– С легким паром, миленький!

– Спасибо! – ответил Алексей. – А где же все?

– Бабы наши только-только в баню собрались, а я не пошла: я вчера вымыла голову с золою подсолнуха. От этой золы волосы гладкие становятся, ровно шелк, а в бане вода жесткая, собьются колтуном – не расчесать!

Тамара говорила, с улыбкой посматривая на него с печи. Алексей снял пальто, повесил, присел у стола, не зная, чем заняться. То, что они с Тамарой были одни в доме, смущало его.

– Хозяйка где? – спросил Алексей, чтобы только не молчать.

– Понесла сдавать носки, что навязала.

– Куда сдавать?

– Подарок отправляет бойцам. У нее двое ребят погибло на фронте да муж без вести пропал. Все, что может, для фронта отдает – видишь сам, в избе ничего нет!

Алексей удивился и почувствовал уважение к молчаливой суровой хозяйке. Больше всего поразило его то, что когда он ей гадал, карты сказали правду!

Это дало новое направление его мыслям. Он встал, сунул руки в карманы, заходил по избе. Тамара молча глядела на него, потом вдруг сказала:

– Что половицы меряешь? Погадал бы мне, что ли!

Алексей не сразу согласился:

– Ладно, погадаю.

Взяв свою колоду карт, сел у стола.

– Слезай.

– Что-то не хочется, – отказалась Тамара, – там холодно.

– Ну, оставайся на печи, согласился он, – только ничего не увидишь.

– А ты иди сюда, – предложила Тамара, – здесь тепло!

– Вот еще! – вспыхнул Алексей.

– Ты меня не бойся! – засмеялась она. – Я не кусаюсь.

– Ну вот еще! – повторил Алексей, окончательно смутившись.

– Иди, иди, не стесняйся!

Алексей взял карты и влез на печь.

– Валенки скинь! – строго приказала она.

Печь была большая, там легко могло поместиться четверо человек, не меньше. Ровное сухое тепло враз охватило Алексея.

Тамара лежала, подперев ладонями подбородок. На ней была только легкая светлая кофта с вылинявшими цветочками да темная юбка. Пышные свои волосы она небрежно перетянула на затылке какой-то ленточкой. Серые глаза Тамары смотрели на Алексея ласково, лучились непонятным светом. Алексей чувствовал, как на него накатывает состояние пугающей неловкости.

– Как здесь гадать – темно же! – грубовато, с хрипотцой произнес он. – Тут и карт не увидишь!

– Не гадай, коль не хочется!

Она повернулась к нему и, заглядывая в глаза, спросила вдруг виновато и даже жалобно:

– Леша, скажи мне, только честно-честно, что ты думаешь про меня? Плохая я?

– Что ты! Ты хорошая!

– Да нет же, глупый, я знаю, что я плохая: вон как Николай Иванович меня костит! Только ты еще не все про меня знаешь! Ты послушай, что я тебе скажу одному. Только тебе скажу, ты поймешь, потому что ты такой… чистый! Я, Леша, решила на фронт уйти, в армию! Здесь я, миленький, пропаду, уж я-то себя знаю! Ты не знаешь ничего, но все равно слушай: я с моим Володей, с мужем, прожила всего-то полгодика. Я и налюбоваться им не успела, а был он у меня такой… невыразимо хороший какой! Его в первый день взяли в армию. А через месяц похоронку прислали… Я никому не сказала об этом и сама не верила. А потом пришел один сосед, они с Володей вместе воевали. Он мне и рассказал, что похоронил моего Володю самолично возле деревни Липовой, что в Белоруссии. Мне бы не верить, но знаю, что он сказал правду, – его тоже скоро убило. Я и завила горе веревочкой! Не доведет это меня до добра – чего там!.. И надумала я в армию уйти, сестрой милосердия или еще кем – у меня семь классов есть, грамотная все ж. Я давно хотела, да не решалась, а тут Степка твой дал пример. Я и решилась. Только смотри, не проговорись никому, понял, миленький!..

Алексей слушал, порываясь сказать ей какие-то слова, добрые, ласковые. Но она все перебивала, не давала ему говорить, говорила сама. И он понял тогда, что ему надо молчать, надо слушать. Только под конец спросил:

– Когда ж ты пойдешь в армию?

– Вернемся в бригаду, возьму документы – и в военкомат!

– Тамара, ты даже не знаешь, какая ты хорошая! – пылко произнес он. – Если хочешь знать, ты лучше всех, лучше других! Знаешь, я тебя никогда не забуду! Если только останусь жив – потому что я ведь тоже скоро пойду в армию! – я обязательно разыщу тебя!..

Она счастливо рассмеялась.

– Зачем меня искать. Не надо, миленький! Я вижу все: тебе знаешь какая девушка нужна? Такая, как ты, чтоб вы одинаковые были. Погоди, ты такую найдешь, я верю!..

Алексей хотел возразить, но Тамара ласково подтолкнула его:

– А теперь иди с печи: бабы скоро придут, не хочу, чтоб зря языком трепали. Иди, миленький!

И в самом деле, только Алексей слез с печи, на крылечке послышался топот ног, голоса. Он встревоженно оглянулся на Тамару, она улыбнулась и озорно подмигнула ему: ничего, брат!..

У Алексея словно гора свалилась с плеч. Он понимал, что Тамара доверила ему свою самую большую тайну. Это доверие наполняло его гордостью: если уж Тамара поделилась с ним самым сокровенным, значит, и он чего-то стоит, значит, он заслужил такое доверие!

19

В тот день, когда по радио сообщили, что в Сталинграде капитулировала немецкая армия, начальник строительства объявил о прекращении работ. Люди возвращались в свои колхозы.

Авдотьич решил, что его команда уедет завтра утром: предстояло собраться в дорогу, отчитаться за инструменты. Женщины срочно принялись зашивать, штопать, стирать. После полудня, в самый разгар сборов, к ним в избу забежал десятник. Кликнув Авдотьича, приказал выделить одного человека на машину, которая пойдет сейчас в лес за дровами.

Авдотьич почесал затылок, посмотрел поочередно на своих подчиненных, чертыхнулся.

– Дак ить домой народ собирается! Кого послать?

Начиная с сегодняшнего дня, десятник в глазах Авдотьича потерял качества начальника, и потому можно было позволить себе в разговоре с ним некоторую вольность. Десятник и сам чувствовал призрачность своей власти, потому заговорил просительно:

– Это не надолго, часа через два вернется. Накидают две машины – и сразу домой!

– Еще не легче! Ты ж говорил – одну машину!

– Машины новые, хорошие, – убеждал десяник. – Накидают – и моментом обратно!

Авдотьич колебался. Потом природная осторожность победила, а может, Авдотьич вспомнил, что инструмент еще не сдан, возможна некоторая недостача, и лучше с десятником поддерживать добрые отношения до конца. Остановив свой взгляд на Алексее, Авдотьич сказал:

– Придется, Лексей, тебе, как ты парень и, значит, тово…

– Это будет быстро! – снова пообещал десятник. – Раз-раз – и готово!

Алексей понял, что от поездки не отвертеться. Встретился глазами с Тамарой, та сочувственно покачала головой: попался, бедненький!..

Он сел, переобулся, не торопясь надел пальто. Десятник от нетерпения даже ногой подрагивал, но не сказал ничего. Наконец Алексей вместе с десятником вышел из избы. Они направились к конторе строительства, возле которой стояли два новеньких грузовых автомобиля незнакомой марки, с высокими решетчатыми бортами. На радиаторе Алексей прочитал название «Studebakker». Американские машины? Вот это новость!

Когда же оказалось, что ехать он будет в кабине, где, кроме водителя, могли поместиться еще два пассажира, он окончательно примирился с поездкой. Алексей сел рядом с курносым шофером, разбитным веселым парнем, который лихо крутил руль и со значительностью в голосе заговорил через голову Алексея с его соседкой – молодухой из местных. Молодуха эта, розовощекая полненькая женщина, сев в кабину, так двинула Алексея, что он чуть не повалился, удержали только рычаги управления. Всю дорогу его прижимал с одной стороны рычаг, а с другой – соседка.

Машины выбрались из города и по зимней дороге катили на запад, к темнеющей вдали кромке леса. В поле слегка вьюжило, но в кабине было тепло. Шофер многословно объяснял молодухе, что на этих машинах есть обогрев, печка, не то что на ЗИСе.

– Только четыре таких машины дали на автобат! – говорил шофер. – Тут, конечное дело, каждый требует: мне, мне! На всех не хватит, дали только лучшим, проверенным. Ясно? – спросил он молодуху, подмигивая.

Соседка Алексея улыбалась и молчала, глядя вперед сквозь ветровое стекло на зимнюю дорогу. Время от времени она поправляла пуховый платок, подтыкала его концы. Шофер, сбив шапку на бровь, небрежно держал руль одной рукой и все говорил, говорил:

– Не машина – тигр! Все может, везде пройдет! Даю гарантию! Застрянет где – есть лебедка, сама себя из пропасти вытащит. Особенно если в надежных руках. Машина, как женщина, требует надежных рук, ласки, чистки и смазки! Верно, Маруся?

– Не Маруся я! – сказала молодуха, отворачиваясь, а сама улыбалась.

– А как вас величать, если не секрет? – допытывался шофер.

– Секрет, – отвечала она. – Для тебя – секрет.

– Я очень падкий до секретов! – воркующе заявил шофер. – Так как же вас звать?

Алексею нравился веселый водитель, да, видно, и женщина слушала его не без удовольствия.

Машина свернула с тракта, вдоль которого тянулись телеграфные столбы, и поехала по едва видимой колее в сторону леса. По бокам ее торчали на высоких шестах пучки сена – вехи. Тут уж шоферу пришлось вцепиться в руль двумя руками. Машина раскачивалась с боку на бок на кочках: должно быть, ехали они по пашне, присыпанной снегом.

Вдруг сильно тряхнуло, перед машины пополз в какую-то канаву, скрипнули тормоза. Шофер открыл дверцу, высунулся, а потом и вовсе стал на подножку. Со второй машины, которая шла за ними, кто-то крикнул ему:

– Куда тебя, дурака, понесло? Не видишь, где вехи?..

– Вехи, вехи! – огрызнулся их шофер. – Какие это вехи? Тут и дороги вовсе нет! На чужом горбу легко в рай ездить! Давай ты вперед, а я за тобой подамся!

Второй «студебеккер» проехал слева от них – шофер сплюнул ему вслед, захлопнул дверцу и проворчал, усаживаясь:

– Тоже мне указчик! Деревня!..

Минут через десять въехали на лесную поляну, где уже стояла вторая машина. На поляне возвышались поленницы дров, неподалеку от них чернел вход в землянку. Над землянкой курился из жестяной трубы дым – здесь жили заготовители дров.

– Грузите, нечего прохлаждаться! – хмуро сказал длинный тощий мужчина, еще совсем молодой, в белом полушубке с погонами младшего лейтенанта.

Оказалось, младший лейтенант приехал на втором грузовике, вел его лично. Он был каким-то начальством, потому что пока Алексей с женщинами кидал дрова в кузов, младший лейтенант не переставал отчитывать их шофера. Когда одна машина была нагружена, командир сел за руль, предупредив напоследок шофера:

– Смотри, Климентьев, заберешь дрова – и сразу домой! Чтоб без фокусов, понял?

– Понял, понял! – отмахнулся Климентьев.

А когда младший лейтенант уехал, шофер сказал ему вслед:

– Мало ли что – сразу домой!..

И ушел греться в землянку.

Алексею и без печки было тепло: накидать две машины дров чего-нибудь да стоило! Вдвоем со своей соседкой они подавали сырые тяжелые поленья на борт, где их принимали две другие женщины. Напарница Алексея, которую он про себя назвал не-Маруся, работала ловко, споро. Была она крепкая, несмотря на малый рост, и Алексей напрягался изо всех сил, чтоб не показаться слабей ее. Но он был явно слабей, задыхался, обливался потом, а не-Маруся будто не замечала его усилий, ворочала и ворочала поленья. Наконец одна из женщин, пожилая, чернобровая, в мужском пальто, сказала:

– Будя! Почти до краев! Зови извозчика, Стюра!

Не-Маруся, которая оказалась Стюрой, поправила платок и, загребая снег валенками, потопала к землянке. Алексей в изнеможении опустился на бревно, снял шапку, вытер влажный лоб. Несмотря на мороз, от него пар валил, как от лошади, потная рубаха прилипла к спине. Противная мелкая дрожь гнездилась в икрах ног. Да, тут работа была, пожалуй, не легче рытья окопов.

Начинало смеркаться.

Из землянки пулей, словно его вытолкнули в спину, вылетел шофер Климентьев, за ним следом вышла Стюра.

– Че пихаешься? – повернулся к ней Климентьев.

– Иди, знай! – веско произнесла Стюра.

Злой как черт Климентьев заглянул в кузов и произнес с издевкой:

– Ну деревня! Что так мало нагрузили?

– Куда тебе больше? – возразила чернобровая женщина в мужском пальто. – Кубов восемь и так есть!

– Грузи еще, нечего рассусоливать! – отрезал Климентьев. – А то развелось тут начальников, чуть что – руки суют!

Пришлось снова приниматься за поленья. Но видно, Климентьев куражился больше из-за обиды, потому что скоро скомандовал:

– Хватит! Дорвались!..

Женщины слезли с машины, сбились в кучу, весело переговаривались. Затем Стюра насмешливо сказала шоферу:

– Счастливо доехать, курносый! Мотри, в канаву не опрокинься!

– А вы? – удивленно спросил Алексей. – Вы разве не едете в город?

– Нас сюда на десять дней направили, милок, – сказала женщина в мужском пальто. – Ты разве не с нами?

– Я завтра домой уезжаю, в колхоз!

– А как же десятник сказал, что ты с нами четвертый будешь? – впервые проявила Стюра интерес к Алексею.

– Ты больше верь десятнику! – живо откликнулась пожилая. – Это такой прохиндей – я его не первый год знаю! Наш, камышинский… – И обратилась к Алексею: – Коль надо, ты езжай, чего уж!..

Женщины гуськом направились к землянке. Шофер Климентьев посмотрел им вслед и проворчал:

– Стюра! Имя какое-то собачье!..

– Так здесь называют Настю, – счел нужным объяснить Алексей. – Настя, Настюрка, Стюра…

– Тоже мне – Стюра! – сердито произнес шофер. – Садись, поехали!

Машина с натужным ревом, с металлическим звоном, который, казалось, шел из самого нутра мотора, ползла вверх, к шоссе, медленно преодолевая уклон. Алексею она казалась живым существом, сильным и добрым, наподобие рабочего слона, который, не жалуясь, тащит на себе огромную тяжесть.

Грузовик шел на первой передаче. Климентьев теперь не шутил, не разговаривал, он напряженно всматривался вперед, вцепившись руками в руль. Быстро темнело, дорога уже едва угадывалась в наступающей темноте. Наконец впереди, наперерез им, мелькнул и исчез свет автомобильных фар, и Алексей догадался, что там – шоссе. Он уже видел телеграфные столбы, до них оставалось метров сто, не больше, как вдруг «студебеккер» стал медленно заваливаться на борт. Климентьев рывком нажал на тормозную педаль, но это не помогло: грузовик сполз правым задним колесом в какую-то яму. Шофер выскочил из кабины, обежал вокруг машины несколько раз, пиная кирзовым сапогом по скатам. Возвратился в кабину, сел за руль, завел мотор и стал пробовать выкарабкаться из канавы, но это ему не удалось. Тогда он еще раз вылез, обежал вокруг кузова, покопался где-то сзади, забрался снова в кабину и сказал:

– Была не была!..

На полную мощность взревел мотор, машина дернулась вперед, и вдруг двигатель заглох, словно захлебнулся на вдохе. Климентьев нажал на педаль стартера, стартер завыл: гув-гув-гув! Но мотор не заводился. Еще и еще нажимал шофер на педаль, но результат был тот же.

– Ну-ка, встань! – скомандовал он Алексею. – Под сиденьем заводная рукоятка, дай мне!

Алексей нашел среди инструмента длинную рукоятку, протянул Климентьеву. Тот вышел из кабины, попытался прокрутить вал. Вал не прокручивался. На лице шофера была написана растерянность.

– Что она, зараза? – спросил он с недоумением и злостью.

Снова взялся за рукоятку, но результат был тот же: вал не проворачивался. Климентьев выпрямился, постоял-постоял и сплюнул.

– Все! – сказал он.

Забрался в кабину, захлопнул дверцу.

– Все! – поворил он. – Капут! Капец! Каюк!

– Что все? – с испугом спросил Алексей, хотя уже догадывался, что машина поломалась.

– Трамвай дальше не пойдет!..

Шофер зачем-то включил и выключил фары.

– Что ж будем делать? – спросил он сам себя и тут внимательно посмотрел на Алексея. – Тебя как звать?

– Алексей.

– Вот что, Алексей: мотор сдох, надо машину взять на буксир. Понял?

– Понял.

– Я пойду за тягачом, а ты останься, покарауль машину. Понял?

– Понял. А тягач где?

– Где-где? Где ж ему быть, как не в автобате! Думаешь, тягачи тут валяются на каждом повороте? Ты не дрейфь, я мигом смотаюсь! Туда и обратно!

Отсюда до города было не меньше десяти километров, так что «мигом» не могло получиться никак. Алексей подумал, что Тамара, Авдотьич ждут его, и сказал шоферу:

– Мне завтра утром домой ехать. Вся бригада уедет, как я один буду добираться?

– Что ты! – деланно засмеялся Климентьев. – До завтра ты еще выспаться сумеешь, десять снов увидишь! Я ж быстро – туда и обратно!

Алексей вспомнил писклявого десятника, который подобными словами уже соблазнял его сегодня, и предложил:

– Вы закройте кабину на ключ и пойдем вместе: все равно я вам не нужен.

– Ты что? – вскричал шофер. – Ты умом чокнулся, что ли? Если я брошу машину, ее проезжие шоферюги по винтику разберут, растащат! Тебе что, машину не жалко?

Машину Алексею было жалко.

– Останься, покарауль! – продолжал упрашивать Климентьев, и его прежде такое самоуверенное, курносое лицо стало униженно-просительным. – Даю гарантию: через два часа я буду здесь с тягачом!

Очень не хотелось Алексею, но он согласился. В конце концов, если он возвратится даже не через два часа, а через четыре, все равно будет еще не поздно, часам к десяти Алексей вернется к своим.

– Молодец! – обрадовался Климентьев. – Ты парень что надо! Сейчас я приведу все в порядок и подамся. Может, попутка прихватит, тогда я вообще быстро доберусь!

Он вылез из кабины, вышел и Алексей. Климентьев открыл краник, спустил воду из радиатора. Упругая струя горячей воды полилась на снег, расползаясь темным пятном, клубы пара вздымались над радиатором.

Алексей оглянулся: позади, в низине, был лес, впереди простиралась снежная равнина, на которую уже опустились сумерки. Дул довольно крепкий морозный ветер, мороз, как видно, к ночи становился злей, и Алексею стало не по себе. Остаться одному в этом пустынном поле ему не улыбалось никак, но и отказываться было уже поздно. Алексей поспешил снова забраться в кабину.

– Смотри, не вздумай уйти в землянку! – пригрозил напоследок Климентьев. – На тебя оставляют большие материальные ценности, понял? Ну жди, я пошел!

И он ушел вверх по дороге к шоссе и вскоре растаял в темноте. Алексей остался один. Двигатель уже остывал, но в кабине пока еще было тепло. Алексей стал рассматривать различные кнопки на приборном щитке, тем более что сейчас ему никто не мешал это делать. Нажал на одну кнопку – она не поддалась. Тогда он ее дернул на себя – кнопка легко выдвинулась из щитка на длинном стерженьке, а весь приборный щиток осветился изнутри. С испугом Алексей задвинул кнопку обратно – свет погас. Он понял, что кнопки, видимо, управляют освещением и стал выдвигать и задвигать их одну за другой. Вспыхнул мощный свет фар впереди, но забавляться таким образом Алексей побоялся: знал, что может сесть аккумулятор. Он стал рассматривать другие кнопки, рычаги, рукоятки – это отвлекало от мыслей о тягаче и Климентьеве, которые должны были прийти за ним.

Стало совсем темно. По шоссе, как назло, никто не проезжал вот уже, наверно, в течение часа. Алексей с тревогой думал о том, что Климентьев, пожалуй, не обернется и в четыре часа. Хотелось есть: кусок хлеба, который Алексей прихватил с собой, был съеден еще тогда, когда грузили дрова.

К тому же начал донимать холод: двигатель остыл окончательно. Вместе с дыханием изо рта вылетало облачко пара, оно оседало на ветровых стеклах, затягивая их причудливыми узорами инея. Уже плохо было видно, что происходит снаружи. Впрочем, когда он приоткрыл дверцу кабины и выглянул, то поскорей захлопнул ее, такой пронизывающий ветер обжег ему лицо.

Постепенно его охватила дрожь, внутренняя, глубокая, непрерывная. Остывшая машина не казалась ему теперь живым существом. Это было чуждое ему металлическое сооружение, система рычагов, колес, педалей, жестяных стенок – холодный металл, в котором нечему было довериться, не было ничего, к чему хотелось бы прислониться. А ведь это была та же машина, о которой он два часа назад думал почти с нежностью, восторгаясь ее силой! Умолкнувший двигатель словно бы лишил ее живой души. Но, странное дело, думая так о ней, он все равно обращался к машине, как к собеседнику, пусть даже и враждебно к нему настроенному.

Промелькнул по шоссе свет фар, раз и другой – к городу, еще раз – из города, но все – мимо него, не останавливаясь, не поворачивая к замерзшей в поле машине. Прошли уже, наверное, урочные четыре часа, и еще какое-то время прошло, а тягач так и не появлялся. Алексей окончательно замерз, даже ноги в валенках стали ледяными. Есть хотелось так, что даже привыкший к подобным голодовкам желудок, казалось, сжался в кулак, и в этом сжатом кулаке что-то ныло и посасывало голодной болью. Болели и зубы, но этой боли он уже не замечал. В голове у Алексея возникали фантастические видения: вот он выбирается из кабины, идет к шоссе, а там, до пыльному, залитому солнцем тракту двигается колонна тягачей, все с зажженными фарами. Передний трактор остановился, вылез из кабины водитель, без шапки, в одной майке, встал на гусенице, весело подмигнул ему и запел:

– Только сердце почему-то сладко таяло в груди-и!..

Алексей очнулся и понял, что задремал. Тогда, чтоб скоротать время, он опустил уши шапки, подобрал под себя ноги так, чтоб прикрыть колени полой короткого пальто, и улегся на сиденье. Ему даже показалось, что стало теплее. Он полежал немного с открытыми глазами, прислушиваясь к тонкому зуденью ветра в проводах. Сквозь стекла, почти сплошь затянутые изморозью, он видел одну черноту, и от черноты этой стало так тревожно, что Алексей закрыл глаза.

Уйти? Но куда? К землянке в лесу? А как же машина? Машина – это большая ценность, шофер надеется, что он охраняет ее. Если он уйдет, что тогда?..

И тут, словно в подтверждение его опасений, явственно послышался скрип шагов по снегу – кто-то подходил к машине. Алексей вскочил. Чьи-то руки зашарили по металлу кабины, чье-то темное неясное лицо в лохматой шапке прильнуло к боковому стеклу, но различить невозможно было, кто это.

– Живой есть кто? – глухо прозвучал низкий рокочущий голос, и дверь кабины распахнулась.

Перед Алексеем стоял широкоплечий мужчина в ватнике, в большой лохматой шапке. Неясные черты его лица показались Алексею страшными, разбойничьими.

– Есть, – пересохшими губами ответил Алексей. – Есть живой!

– Загораешь? – спросил человек с лицом разбойника.

– Загораю, – ответил Алексей.

– А что случилось?

– Не знаю, – ответил Алексей.

Разбойник чуточку помедлил, спросил с удивлением:

– Да ты не шофер, что ли?

– Нет, не шофер, – ответил Алексей.

– А шофер где?

– Ушел за тягачом, – ответил Алексей. – Скоро придет, – уже для себя добавил он.

Человек в лохматой щапке постоял-постоял, потом сказал:

– Я думал, может, помочь чем надо. Курить у тебя есть?

– Нет, я не курю.

– Ну ладно, загорай дальше, – сказал человек. – Машина у тебя вон какая хорошая, а поди ж ты – загораешь! Ну, бывай здоров!

Он захлопнул дверцу, и вскоре шаги его стихли в ночи. Алексей прильнул к стеклу: на шоссе горел холодный свет от фар, потом свет дрогнул, сдвинулся с места и исчез.

Алексея била теперь уже крупная дрожь – от пережитого страха, от того, что пока они разговаривали, температура в кабине сравнялась с температурой в чистом поле. Теперь, чтоб создать хотя бы тот скромный уют, который был в кабине до появления незнакомца, Алексею предстояло согреть кабину собственным теплом. Что это была задача не из легких, он догадывался, так как из школьного учебника физики имел некоторое представление об уравнении теплового баланса.

Который был час? Алексей сожалел, что не спросил об этом нежданного визитера. С другой стороны, задавать такие вопросы незнакомому было опасно. Хотя, почему опасно? И вообще, почему он испугался этого человека, который пришел ему помочь? Испугался, будто маленький, что довольно стыдно в его возрасте. Об этом нельзя никому даже заикнуться, потому что он же – взрослый человек! Вот даже Тамара… Да, но как же быть с Аней? Нет, Аня – это одно, а Тамара – это совсем другое…

С мыслями о Тамаре и Ане он незаметно для себя уснул, уснул, несмотря на холод и голод. А проснулся оттого, что кто-то электрическим фонарем освещал кузов, двигатель, кабину. Алексей вскочил, нашарил под рукой большой гаечный ключ, который предусмотрительно приготовил после первого ночного посетителя. Открыл дверцу и, сжимая в правой руке ключ, спросил в темноте:

– Кто тут?

Высокий человек в полушубке с фонариком в руках приблизился к нему, Алексей узнал в нём младшего лейтенанта, комадира, который приезжал за дровами на второй машине.