Текст книги "Господин Изобретатель. Книги 1-6 (СИ)"
Автор книги: Анатолий Подшивалов
Жанр:
Альтернативная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 89 страниц) [доступный отрывок для чтения: 32 страниц]
– Я не вижу здесь имени профессора Менделеева, значит, вам не удалось с ним договорится, – разочарованно произнес я. – Дмитрий Иванович не согласился?
– Не совсем так, сейчас Дмитрий Иванович уволился из университета и собирается в поездку во Францию и Британию как раз по вопросам производства порохов и других взрывчатых веществ, поскольку адмирал Чихачев предложил ему место консультанта Научно-технической лаборатории Морского министерства. Он ознакомился с вашим изобретением и признал его перспективным, – подтвердил ротмистр. – Дмитрий Иванович ответил на наше обращение, что проблем синтезом данного вещества быть не должно, скорее там возникнут взрывотехнические вопросы, но это оговорим после.
– По нашему ходатайству, учитывая государственную важность вопроса, профессор проконсультировал химиков Михайловской академии, – продолжил Агеев, – и подготовка необходимого количества вещества уже начата. По возвращении из командировки в августе профессор может встретится с вами, тем более, ваш лечащий врач сказал, что до этого времени вы в достаточной мере не окрепнете.
Глава 17
Опять потянулись больничные дни. Конечно, время терпит, ведь синтез тротила в лаборатории академии займет 2–3 месяца и за это время Менделеев съездит в командировку.[45] Я читал книги и журналы, которые приносил дед или привозили его люди вместе с обеденными судками. Еды было столько, что ее оставалось на половину отделения. Сейчас здесь лечилось около двадцати человек с тяжелыми ожогами, которых пользовал Леонтий Матвеевич. Мое состояние улучшалось: на голове вырос короткий «ежик» темных волос с заметной проседью, такими же были короткая бородка и усы. Наконец, мне разрешили посмотреть на себя в нормальное зеркало, а не в отражение на никелированном плоском боку медицинского прибора. Из зеркала на меня глянуло лицо человека неопределенного возраста, которому можно было дать от тридцати до сорока пяти лет.
В целом, я остался собой доволен, ожидал увидеть худшее, поскольку видел себя до этого лишь в отражении на темном вечернем стекле окна в палате (зеркал в отделении не было). Оказалось, что краснота почти прошла и, если не приглядываться, мое лицо походила на задубленную солеными ветрами физиономию морского волка средних лет. Может, убрать усы и оставить только "шкиперскую" бородку, тогда сходство будет еще больше. С другой стороны, сейчас здесь я не встречал такого типа мужской растительности. Были усы (приказчики в лавках, половые в трактирах), бородка с усами (интеллигенты-разночинцы, включая врачей и учителей), борода с усами побольше "а-ля государь император" (верноподданнические особы, чиновники и господа офицеры, ближе к штаб-офицерам, молодым обер-офицерам[46] полагались лишь усы, хотя бывали и исключения – множество штабс-капитанов носили бороды), и, наконец, памятные по прошлому царствованию, бакенбарды (это были либо пожилые люди, служившие при Александре Втором и вышедшие в отставку при новом императоре, либо старые лакеи[47] и дворецкие) и, естественно, купцы и крестьяне, заросшие бородами (исключая «бритых купцов».[48] Были и полностью бритые – чаще лица лютеранского вероисповедания, либо молодые лакеи). А вот шкиперских бородок «а-ля папа Хэм»[49] в России не было, хотя, наверно, мне бы пошло, может стать зачинателем новой моды? Нет, моя задача – сейчас как можно меньше выделяться и не эпатировать публику.
Вот руки были хуже – ногти выросли кривые и как их ни опиливали и ни подрезали, правильно не росли. Кожа рук тоже была более поражена, но доктор утешал, что года через два будет лучше, просто руки сильно пострадали, когда я голыми руками горящие доски разбрасывал. А пока придется носить перчатки и обязательно смазывать кожу три раза в день питательным кремом.
Зашел как-то Агеев – на погонах мундира два просвета и три звезды: неужели полковник?. Потом вспомнил, что в императорской армии погоны полковника были с двумя просветами и вовсе без звезд, а кому были положены звездочки, то размер их был меньше чем в мое время.[50] Моё ли?
– Здравствуйте, господин подполковник! – поприветствовал я свежеиспеченного штаб-офицера. – Разрешите поздравить с заслуженным очередным званием!
– И вам желаю здравствовать! – ответил бывший ротмистр. – Вот, проститься пришел, посылают на южную границу.
– Жаль, – ответил я, – как-то я уже привык к вашим визитам, скучно теперь без вас будет.
– Не заскучаете, – засмеялся ротмистр. – Красочку-то вашу уже изготовили, только что-то они там не разобрались – горит она чадным пламенем и взрываться не хочет. Предварительный отчет ушел в ГАУ и там расценили опыты как неудачные, поэтому мою опеку с вас сняли, а нового никого не назначили, хотя я и просил, чтобы кто-то присмотрел за вашей безопасностью. Мое повышение в чине связано с вербовкой офицера немецкого Генштаба Альфреда Вайсмана и никак не с успехом создания новой взрывчатки, наоборот мне поставили в вину неудачу с ней, – усмехнулся бывший ротмистр. – Хорошо, хоть государь подписал приказ о моем производстве в следующий чин до завершения предварительных испытаний. Но наказать виновных в трате государственных денег на ненужное изобретательства надо, – поэтому и еду в Кушку. А вот вам, Александр Павлович, придется ехать в академию и на месте разбираться с неудачными испытаниями.
– Если вы помните, я предупреждал об этом, вот поэтому никто всерьез это вещество как взрывчатку и не воспринимал.
– Что же, будьте здоровы и желаю успехов, господин изобретатель, – сказал на прощание подполковник Агеев, – если что подозрительное заметите, немедленно обращайтесь в любое отделение Корпуса жандармов, назовите свою и мою фамилию и вам непременно помогут и защитят.
Тем временем лето прошло зенит и начало скатываться в осень. В больничном парке появились первые пожелтевшие листья как напоминание, что скоро их станет больше и больше. Парком в прямом смысле это, конечно, это трудно было назвать, но ходить между корпусами, утопающими в зелени было приятно.
Теперь, когда приезжал дед, мы вместе ходили по дорожкам. Со стороны мы смотрелись довольно странной парой: солидный пожилой купец с окладистой бородой и какое-то пугало в дурацком колпаке. Однажды дед приехал не то расстроенным, не то смущенным:
– Сашка, ты раньше знал, что Лиза решила уйти в монастырь?! – не то спросил, не то сказал он с какой-то непонятной интонацией.
– Нет, дед, откуда, – я был ошарашен. – Лиза, которая знает три языка, играет на фортепиано и неплохо поет, и вдруг в монастырь! Она, нестарая еще женщина, хочет запереть себя за высокой монастырской оградой.
– Да, все именно так, – ответил дед, – я понимаю, что монашество – дело богоугодное, но я не ожидал, что Лиза решится на это! Хотя, как пóслушница,[51] она потом до пострига может опять стать мирянкой.
– Я знаю, что Лиза верующий человек, – сказал я на это замечание деда, – но что подвигло ее на этот подвиг веры, неужели только скорбь?
– Да, Лиза глубоко скорбит по Григорию,[52] – заметил дед, – но она считает себя виновной и в твоем увечье, ведь она считает, что сама послала тебя в огонь, крикнув «Спаси Генриха!»
– Но ведь она была не в себе, – возразил я, – кроме того, я и без ее слов, сам бы туда полез, чтобы спасти его.
– Вообще-то я думал привлечь ее к нашей церкви старого обряда, – поделился со мной своими мыслями дед. – У нас в Рогожской слободе раньше три храма было, две богадельни, из них одна для душевнобольных, сиротский приют, но потом, по навету некого иеромонаха Парфения, еще при царе-Освободителе, все позакрывали и опечатали. С тех пор молимся по домам,[53] уж сколько раз наши именитые купцы и я с ними писали челобитные, жертвовали на сирых и убогих миллионы, а все прахом.
И вот Лиза надумала в Новодевичий монастырь уйти, а туда нужно богатый вклад сделать, вот она и отдаст обители дом и аптеку на Полянке, но это после пострига. Пока будет послушницей достаточно деньги внести – у нее есть на семейном счете в банке, говорит, что хватит. Но вот тебе потом жить будет негде, так что вселяйся ко мне, как выпишут тебя из лечебницы, хотя доктор советует в Европу, в санаторию поехать, лучше в Швейцарию, там чистый горный воздух, поедешь?
– И вот еще что Лиза велела тебе передать, – дед достал ключ с двумя сложными бородками, явно сейфовый, – это ключ от сейфа, где деньги вашей лаборатории лежат, там и бумаги кое-какие важные.
– Может там и журнал лежит, дубликат, или еще что, куда Генрих записывал результаты опытов, – подумал я, принимая ключ. – А что же Лиза сама не приехала?
– Она уже в обители с сегодняшнего дня, – ответил дед, – а не приезжала, потому что не может тебя такого видеть и чувствует вину за это. Мы потом ее сами навестим.
Наконец, наступил день выписки из больницы. За мной приехал дед, привез мои вещи с Полянки, чтобы переодеться, я сказал какие и где их найти. Дедовы слуги принесли целые корзины продуктов и обед у больных был сегодня праздничным. Перед этим дед вручил конверты персоналу, что лечил и ходил за мной. Особое внимание было уделено доктору и Агаше. Она не преминула посмотреть в конверт и разрыдалась:
– Благодетель вы мой, Иван Петрович, – причитала сиделка, кланяясь деду. – Здесь же на хороший дом с хозяйством и две, а то и три коровы. Вот и исполнилась моя мечта, уеду к себе в деревню, в Кузьминки, будет у меня свое молочное хозяйство.
– Да не кричи ты, Агафья, – попенял ей дед, но было видно, что он рад этим проявлениям благодарности. – Бери, заработала. Ты мне внука выходила, это я твой должник. Надо будет что, знаешь, где меня на Рогоже сыскать, помогу.
– А вас, Александр Павлович, никогда не забуду, – умерила свои рыдания Агаша. – Уж как привезли вас, закопченного как головешка, красного и сгоревшего всего, говорили все, мол, не жилец. И как потом лежали мумеем игипецким,[54] а сейчас, вон какой молодец, – Агаша осторожно дотянулась губами к моей щеке и поцеловала. – Дай вам всего доброго, Господи!
Леонтий Матвеевич был более сдержан, но тоже рад и доволен. Дед потом сказал, что в конверте был чек на двадцать тысяч, именьице под Москвой можно было купить, и еще останется на обустройство. И это так, в 1892 г. Антон Павлович Чехов запродал издателю Марксу эксклюзивные права на свои сочинения за 12 тысяч рублей и купил на эти деньги имение Мелихово в 2 часах езды от станции, что считалось довольно далеко. Имение состояло из одноэтажного дома и сада, потом выкопали пруд.
Мы тепло простились со всем персоналом, дед каждому вручил конвертик с ассигнацией.
– Ну, голубчик мой, с Богом, – осторожно обнял меня Леонтий Матвеевич. – Больше мне не попадайтесь.
– Спасибо вам, доктор, – ответил я. – С вас статья с моими фотографиями.
– Уже готовится к печати, Александр Павлович, всенепременно вышлю экземпляр, – пообещал мне доктор, улыбаясь, – но и вы не забудьте про ваше чудодейственное средство, когда его сделаете, я первый в очереди.
Еще бы, подумал я, ведь это верная докторская диссертация по тем временам. С тем и простились…
Глава 18
Дорожная
Приехал к деду и занял угловую светлую комнату на втором этаже. У деда меня ждали письма: от Лизы, от Менделеева и незнакомого мне Семена Васильевича Панпушко.
Лиза просила понять ее решение и объясняла, что все продумала и выбрала путь служения Богу. Благословляла меня и желала всего самого наилучшего. Приписка в конце гласила, что все, находящееся в сейфе принадлежит теперь мне, так как Генрих хранил там средства и бумаги нашей совместной с ним лаборатории. Также написала, что всю библиотеку также передает мне, вместе с теми вещами, что есть в кабинете, если я захочу их взять себе как память.
Письмо Лизы оставило у меня сложное впечатление: человек как бы прощался с мирской жизнью и устраивал свои дела, выполняя обязательства перед другими. С другой стороны, между строк сквозила какая-то неуверенность и отчаяние. Когда я поделился мыслями с дедом, он ответил, что Лиза, незадолго до написания этого письма, еще надеялась, что Генрих жив. Потом, когда им передали останки Генриха после окончания следствия, его похоронили на Новодевичьем, отслужили по усопшему рабу Божьему Григорию службу в церкви – Лиза поняла, что мужа у нее больше нет и уверилась в своем решении уйти в монастырь.
Второе письмо было от Дмитрия Ивановича Менделеева, в котором он сообщал, что ознакомился с моей идеей и предложенным способом, из бумаг, которые были доставлены ему от Сергея Семеновича Агеева. Также профессор наслышан об опытах руководимой мной лаборатории с анилиновыми красителями, поэтому был бы рад увидеться со мной. Письмо было датировано 25 июля. Письмо прибыло в Москву обычной почтой, видимо, уже тогда жандармы махнули на меня рукой и решили, что никакого государственного секрета тротил не представляет. Надо выезжать в Петербург немедленно!
Третье письмо было как раз от штабс-капитана Семена Панпушко, преподавателя Михайловской артиллерийской академии и члена Артиллерийского комитета (Арткома). Ему, химику-артиллеристу, занимающемуся взрывчатыми веществами, было поручено провести испытания "Желтого солнечного". Штабс-капитан проинформировал меня о неудачных опытах – взрыва получить вообще не удалось, и просил личной встречи в академии перед написанием Окончательно отчета в Артком. Штабс-капитан сообщил, что встречался с Дмитрием Ивановичем и тот, произведя необходимые анализы, подтвердил, что синтез произведен правильно и полученные ярко-желтые кристаллы являются тринитротолуолом.
В тот же день я посетил дом на Полянке, сейф бы не тронут. К моему сожалению, журнала экспериментов внутри не оказалось: он был либо похищен из лаборатории германским шпионом, либо сгорел при пожаре. В сейфе оказалось почти 7 тысяч рублей: все расходы по работе лаборатории были погашены из тех четырех тысяч, что дед заплатил за изготовление коммерческой партии пурпурной краски. Так что в Купеческий банк я привез обратно практически те же деньги, что взял оттуда почти год назад. После того, как я оставил себе тысячу рублей на расходы, на моем счете опять оказались те же 12 тысяч рублей.
Кроме денег, я прихватил оказавшийся в сейфе револьвер, очень похожий на легендарный Наган. Присмотревшись к клейму, увидел, что это и есть творение братьев-оружейников образца 1886 года, только более ранний вариант, чем предложенный чуть позже русскому правительству – девятимиллиметровый (и как бы не больше калибром, но точно не меньше ПМ), шестизарядный. Смотрелась "машинка" изящно по сравнению с висящим в кабинете на ковре здоровенным и тяжелым револьвером Смит-энд-Вессон времен русско-турецкой войны. Взяв револьвер и две пачки патронов к нему, я подумал, что, раз жандармы сняли мою охрану, надо озаботиться собственной защитой самому, а для ношения револьвера заказать подмышечную кобуру.
Послал Менделееву и Панпушко телеграммы о том, что выезжаю завтра.
Вечером на заднем дворе отстрелял барабан патронов по старой дубовой колоде, когда-то использовавшейся для рубки мяса. Бой револьвера мне понравился, как и у офицерского Нагана позднейшей сборки, спуск крючка можно было провести как после предварительного взведения курка, так и самовзводом. Самовзвод в револьвере тугой и меня всегда умиляли в кино всякие "неуловимые" девушки и гимназисты, лихо палившие (и попадавшие!) с самовзвода. Это оружие для крепкой тренированной мужской руки.
Итак, еду в поезде конца XIX века. По рекомендации деда взял билет в вагон 1 класса:
– Не мелочись, Сашка, – дед пытался дать мне денег на поездку, – ты только из больницы, тебе полежать захочется, дорога-то долгая, а раскладные диваны только в 1 классе.
Деньги на поездку не взял, но совету деда последовал (и правильно сделал, как потом выяснилось). Купив билет, я обратил внимание, что там указан только класс и номер вагона, но места нет. Интересно, а вдруг господ будет больше чем мест?[55] Стоил, кстати, билет недешево – почти 20 рублей. Туда и обратно съездить – и нет месячного жалованья чиновника средней руки, вроде титулярного советника. Ради интереса посмотрел на вывешенные у кассы тарифы. Стоимость билета, естественно, зависела от расстояния. Билет 2 класса стоил в полтора раза дешевле первого, а третий класс – в полтора раза дешевле второго класса. Был еще и 4 класс – а это что: поездка в тамбуре или на крыше? Господа свой багаж не носили – на это были носильщики и багаж сдавался в багажный вагон: помните "дама сдавала в багаж… чего-то там, чемодан, саквояж и так далее. Вот их и сдавали.
Пока поезда не было, на перрон не пускали и пассажиры коротали свое время в ресторане (для публики 1 и 2 классов) и у буфетов – для тех, кто попроще.
– Чего изволите, ваше высокоблагородие? – подскочил официант с набриолиненными усиками и пробором посредине головы, впрочем, в чистой белоснежной рубахе и жилете.
Заказал кофе со сливками, пообедав на дорогу у деда, но официант не унимался.
– Барин, рекомендую подкрепиться, не унимался официант. – Вы ведь в столицу, а ресторан только в Твери будет, да и наш не в пример будет лучше.
– Ну, принеси мне тогда водки рюмку, заливную севрюгу и икорки черной, – уговорил-таки, черт красноречивый.
– Сию минуту, вашсиясь, – заторопился халдей.
Вот как, сразу повысил меня из высокоблагородий (штаб-офицеров и надворных и статских советников) до графа.
Как потом выяснилось, благодаря "халдею", если бы не он, я бы мог голодать до Твери, куда поезд тащился полдня, так как кормили в это время исключительно на больших станциях, а вагонов-ресторанов еще не существовало. Хотя как вы поймете дальше из повествования, мне это вовсе не грозило.
Мой вагон, как и положено, синего цвета,[56] второй с конца, А после паровоза шли два почтовых вагона и шесть зеленых. Обратил внимание что под вагоном не две, а три колесных тележки, наверно из-за веса вагонов, может, катастрофа в Борках сделала свое дело?[57]
В вагоне мое удивление продолжилось. Конечно, красное дерево, начищенная бронза и все такое, но купе без дверей два коротких дивана напротив друг друга, с другой стороны прохода – такое же открытое отделение. В вагоне 4 отделения, первое закрыто занавеской (как выяснилось, предназначалось оно для дам, путешествующих без сопровождающих, ну прямо как сейчас в СВ, где допустимо только однополое размещение незнакомых лиц, а я то думал, что вопросами нравственности озаботились лишь в XX веке). Хотя были и вагоны с "семейными" закрытыми отделениями и даже такие купе с перегородкой, в которой была дверь, объединяющая два купе первого класса в одно. Так что возможностей для спланированного адюльтера в это время было хоть отбавляй, а вот для романтичного дорожного знакомства – нет. Впрочем, пройдет еще десяток-полтора лет и вагоны станут более привычными, появятся вагоны-рестораны и возможностей для приятной дороги с очаровательной незнакомкой станет гораздо больше. А сейчас моим соседом стал одышливый толстяк, по виду – чиновник в генеральских чинах, так как за ним в вагон внесли генеральскую шинель на красной подкладке, без погон, но с какими-то петлицами, и фуражку с кокардой. Сам толстяк был в темном сюртуке с серебряным шитьем по вороту и обшлагам, и золотым ромбиком с двуглавым орлом наверху, и синим эмалевым крестиком по центру.[58] Я поприветствовал «его превосходительство» и помог распихать в сетчатые полки, расположенные сверху диванов, многочисленные кулечки, баул и саквояж. Да, пропала моя надежда на романтическое путешествие в компании очаровательной баронессы или графини, о чем обожают писать авторы романов в XXI веке, а ведь, толстяк, стопроцентно, храпеть будет как паровоз. Тут паровоз дал гудок и через некоторое время поезд довольно плавно тронулся.
Смотрел в окно и думал, так и хочется пропеть за группой "Любэ": "… я думал о многом, я думал о разном, смоля папироской во мгле". Но, никаких серьёзных мыслей в голову не приходило, а тут еще толстяк предложил как нечто само собой разумеющееся в дороге:
– Молодой человек, – обратился ко мне штатский генерал, – а не дерябнуть ли нам по стопочке французского коньячку, – мне тут коллеги собрали кой-чего в дорогу!
– Не откажусь, ваше превосходительство, – Александр Павлович, юрист, еду в столицу по личным делам, представился я. – Вас простите покорно, как величать.
– Давайте без чинов, Александр Павлович, – Модест Сергеевич, профессор кафедры гистоморфологии[59] и анатомии Военно-медицинской академии, возвращаюсь домой, – в свою очередь, представился «статский генерал».
Он достал то, что у меня сразу вызвало ассоциации со словом "поставец" и то, что я первоначально принял за баул: своего рода походный буфет, где нашлась серебряная фляжечка с серебряными же стопочками и всяческие закуски и закусочки в серебряных же судках. Там же были приборы на двоих и накрахмаленные салфетки.
Удобно расположив все это великолепие на скатерке, покрыв ею плоскую крышку баула (столика в купе было не предусмотрено), мы выпили за знакомство, потом за дорогу, потом еще за что-то под неодобрительные взгляды аристократических соседей из купе напротив. Но коньячок был хорош, закусочки тоже, хотя как-то не принято коньяк ничем закусывать, так что маринованные и соленые грибки подошли бы более под водочку вместе с расстегайчиками[60] с разнообразной начинкой. Может в этом и таилась неприязнь чопорных аристократов, сидящих напротив, к нашей пирушке. А чем еще прикажете в дороге заниматься? «Превосходительство», разомлев, было и соседям напротив предложил присоединиться к нам, на что они надменно отказались с таким видом, будто профессор предложил им отведать жареную лягушку. Хотя может, аристократы, они более лягушек уважают, а у нас так даже простых устриц не было…
Одним словом, толстяк оказался простым и радушным и я уже поблагодарил судьбу, что не еду с каким-нибудь напыщенным "фон бароном".
– Любезнейший Александр Павлович, вот вы – юрист, судя по всему, преуспевающий, раз в 1 классе путешествуете, – слегка заплетающимся языком вещал "его превосходительство", – а известно ли вам, сколько расплодилось шарлатанов, лечащих электричеством? И многих ли из них осудили?
– Модест Сергеевич, я уже года два как оставил практику, – ответил я, – но, смею предположить, что ни одного.
– Верно, расплодилось шарлатанов, месмеризм всякий, гипнотизм, – с неожиданной злостью в голосе произнес только что еще пьяненький и добродушный "превосходительство", – несчастные больные им верят, а потом к нам пожалте, в анатомический театр. И все при полном попустительстве властей. – А вы чем, Александр, Павлович, хлеб свой насущный зарабатываете, – тоном допрашивающего жандарма произнес толстяк, – или богатые родители обеспечивают, раз по специальности не работаете?
– Нет у меня богатых родителей, – пытался защищаться я от наскока внезапно впавшего в гневливость профессора. – Я зарабатываю наукой.
Да он алкоголик, у них часто бывают такие немотивированные переходы от благодушия к ненависти. Только мне вагонного скандала не хватает! Вон и соседи с интересом уставились на нас – развлечение им привалило нежданно-негаданно.
– Уроки, что ли даете, молодой человек? Знатно, выходит, зарабатываете, – продолжал давить на меня толстяк и подозрительно посмотрел на мои тонкие перчатки. – А, может, вы карточный шулер, милостивый государь?
– Что вы, Модест Сергеевич, – я попытался успокоить разошедшегося анатома. – Я – изобретатедь, химик, работаю с анилиновыми красителями…
– Ах, я старый осел! – вскричал профессор на весь вагон, отчего аристократы вздрогнули, – да ведь это – термические или химические ожоги, хотя, скорее, первое. Да и перчатки эти… Не вы ли, сударь, пациент доктора Вышеградского Леонтия Матвеевича, который в "Военно-медицинском журнале" только что опубликовал статью о лечении химика, получившего при взрыве и пожаре лаборатории ожоги четверти поверхности тела, преимущественно туловища и головы. У нас в академии целая дискуссия по этому поводу разгорелась, и ко мне приходили узнать о моем мнении. Говорили еще, что этот химик пытался вытащить из огня своего товарища, разбирая горящие обломки голыми руками! Но ведь вы же представились юристом!?
– Да, окончил юридический факультет университета, но всегда интересовался химией, – ответил я, с одной стороны радуясь, что буян успокоился, а с другой – сетуя на то, что сейчас начнутся расспросы, – и потом организовал лабораторию.
– И как продвигались ваши дела? – заинтересованно спросил профессор. – Все же юрист и вдруг – увлечение химией!
– Довольно успешно, профессор – не удержался я от похвальбы. – 3 привилегии и четыре международных патента (удалось получить подтверждение заявки на сульфаниламид в России, во Франции, Британии и САСШ). По одной привилегии продукт выпускается, одна – на испытании – вот еду к Дмитрию Ивановичу Менделееву, и одна еще планируется для промышленного размещения.
– И все – красители? – поинтересовался профессор.
– Нет, нам с коллегой, царствие ему небесное, это он погиб при взрыве, – сказал я, – удалось синтезировать препарат, обладающий доселе неизвестной мощной противомикробной активностью. Это должно перевернуть медицинскую науку и спасти миллионы жизней.
– Вы провели опыты, подтверждающие это? Может быть, вы выступите у нас в академии?
– Да, мы провели необходимые эксперименты на мышах и сами попробовали препарат, – тут я естественно, соврал, у нас и синтез еще не был закончен, но надо вызвать интерес научного сообщества, это ведь не секретный пока тротил, – но все документы, протоколы экспериментов и журнал сгорели при пожаре (вот и объяснение, так сказать, зуб даю что было, а поди – проверь).
– Лаборатории у меня теперь нет, попрошу Дмитрия Ивановича и его сотрудников о помощи в синтезе – повторим эксперименты и тогда можно и у вас доложить.
Тут подъехали к Твери и все пошли на выход – прогуляться и в ресторан. Вышли и мы с Модестом.
– А не пойти ли нам, уважаемый, Модест Сергеевич, откушать чего-нибудь горяченького? – предложил я.
– С превеликим удовольствием, – ответил профессор. – Я и сам собирался вас это предложить.
В ресторане мы заказали маленький графинчик водочки и по тарелке селянки. Именно селянки, а не солянки, каковой мог бы считаться рассольник. А блюдо, которое испокон веков готовят на железной дороге из ветчины, колбаски, мяса двух или трех сортов, с каперсами, оливками и лимоном. Все это долго должно томиться не менее 8-10 часов (в более позднее время – в котле раскачивающегося на ходу вагона-ресторана) и является незаменимым добавлением к рюмке холодной водки в запотевшем лафитничке (лафитничек – это такая граненая коническая рюмка на короткой ножке). В наше время нужно держать водку в морозилке и туда же поставить на полчаса лафитнички, чтобы водка не нагрелась. А как будет здесь, не знаю…
– Водка холодная? – спросил я полового. В тверском ресторане был именно половой, а не вышколенный официант, как в Москве.
– Не извольте беспокоиться, ваше сиятельство, со льда-с.
– Ну вот, груздочков еще, огурчиков малосольных с укропом, пирожков с капустой (свежие ли?), и давай, неси все сразу, – распорядился я, – а то не успеем.
– Успеете, ваше сиятельство и ваше превосходительство, час-полтора будем стоять и без пассажиров первого класса поезд не уйдет-с! – успокоил нас половой, – так что сначала закусочка, а потом и селянку вам принесу с пылу – с жару-с.
Все было выше всяческих похвал, свежим и вкусным. Мы еще успели вдоволь напиться чаю, я расплатился и оставил щедрые чаевые, на что половой, кланяясь, провожал нас до выхода. Вернулись в вагон при втором звонке и продолжили путь.