Текст книги "Пингвин влюбленный"
Автор книги: Анатолий Чупринский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)
Пенсионерка Игнатюк только тихо вскрикивала, будто это ее хлестали по щекам.
Потом ОНИ одновременно замерли, очнулись от наваждения…
Где-то на соседней улице завыла сирена «Скорой помощи». Ее удаляющийся вой слегка отрезвил обоих. Суржик опять принялся плеваться песком и вытирать платком лицо. Надя потирала ладонью левую щеку и во все глаза смотрела на Суржика.
– Ты ударил меня-а!? – потрясенно шептала она.
– Ты была невменяемая! Ничего не слышала и не видела!
– Ты ударил меня-а… Сереженька-а! – продолжала шептать Надя. Она проводила рукой по щеке, будто вытирала ее. И с безграничным удивлением и страхом, во все глаза смотрела на Валеру.
– Что-о!? – переспросил Суржик.
– Ничего! Отвали-и!
– Ты назвала меня – «Сереженька»!
– Оговорилась, с кем не бывает. Ты не ушибся, милый? – усмехнулась она.
– Не твоя забота! – отряхиваясь, зло ответил Суржик. – Кто такой, этот твой знаменитый «Сереженька»?
– Отвали, сказала!
Надя резко поднялась, отряхнула юбку от песка, оглянулась по сторонам. Суржик тоже поднялся с песка, тоже отряхнулся. Он сверлил Надю злым взглядом.
– Все-таки! Кто он такой, этот «Сереженька»?
– Был один. Я ему поверила, он меня предал! И отвали-и, милый!
– Я хочу знать!
– Милый! Мне это не нравится! – с ударением сказала Надя.
– Что это? – начал заводиться Валера. – Что это? Что тебе не нравится?
– Все не нравится! Я не собачка на поводке, понял?! – с вызовом, резко ответила Надя. Несколько секунд молчала, тяжело дыша и откидывая со лба волосы.
– Твой допрос не нравится! Я свободная женщина! Свободная, понял!? И твой тон мне не нравится! Таким тоном ты со мной разговаривать больше не будешь, понял!? – чеканя каждое слово, добавила она.
– Ты меня чуть не убила…
– Чуть не считается!
– Потом обозвала каким-то «Сереженькой»…
– Оговорка по Фрейду!
– Вот-вот! Я это и имел в виду…
– Что теперь прикажешь делать? В ногах у тебя валяться? Просить прощения? Если я тебе надоела, так и скажи…. И нечего финтить!
– Прошлой ночью ты меня уже назвала этим именем!
– Знаешь что, милый! – рявкнула Надя.
– Что!? Давай, давай! Вывали все, что накопила!
– Ты мне тоже… не девственником достался!!!
Несколько секунд оба ошалело смотрели друг на друга. Потом, не сговариваясь, громко захохотали. Оба держались за животы, раскачивались из стороны в сторону и показывали друг на друга пальцами. Потом шагнули навстречу друг другу и обнялись…
ОН гладил ее по волосам и прижимал к себе изо всей силы. ОНА, уткнувшись носом ему в грудь, тихо вздрагивала. То ли всхлипывала, то ли продолжала смеяться. Потом, обнявшись, ОНИ медленно пошли к машине. Захватили по пути с капота полиэтиленовые пакеты с продуктами и скрылись в подъезде…
Пенсионерка Анна Игнатюк еще долго держала второй подъезд в зоне своего пристального внимания. Но оттуда никто не выходил. Потом шарила окулярами полевого бинокля по всему двору. Детская песочница, Избушка на курьих ножках, качели…. Увы! Больше ничего достойного во дворе не наблюдалось…
ОНИ сидели на кухне, пили какое-то светлое вино из длинных бокалов и заедали голладским сыром. Не отрываясь, смотрели друг другу в глаза. И улыбались. Но что-то такое изменилось в их отношениях, что-то произошло.… Если бы тогда Суржик…. Если бы…
Ночью в постели ОНИ окончательно помирились. И не раз. А утром ОНА исчезла…
7
Москва постепенно приходила в себя от урагана. Бригады рабочих в оранжевых жилетах пилили поваленные деревья на части и методично с грохотом кидали их в кузова самосвалов. Аварийные бригады натягивали порванные провода. Дворники дружно махали метлами и лопатами. Оглушительно чирикали воробьи. Опять ярко светило солнце. Количество пьяных бомжей вокруг коммерческих киосков заметно увеличилось.
Лохматый меньший брат Челкаш пребывал в мрачном расположении духа. Лежал на тахте в «кабинете», сверлил взглядом черноволосую и периодически тяжко вздыхал. После смерти Ольги Петровны в его владениях неоднократно появлялись женщины. Самых разных пород. Оставались ночевать, готовили завтрак, бегали в «Универсам», пока они с хозяином совершали традиционные променады вдоль Головинских прудов. Некоторые задерживались на неделю-другую. Не больше. Но все они вели себя, как подобает. Знали свое место. Эта же…
Эта черноволосая нарушает все правила приличия. Вторую неделю каждый вечер приходит, как к себе домой, и даже не угостит говяжьими сардельками. «Эрику» в окошко выкинула, постоянно пререкается с хозяином, топает как слон своими каблучищами, того гляди, на лапу наступит. А его, полноправного хозяина трехкомнатной квартиры, ни разу не почесала за ухом.
Правда, последнее время ведет себя потише. Не орет больше, как пьяный сосед. Первую неделю вообще веселая была, девочкой порхала. Даже обеды готовила. Два раза. Теперь только вздыхает и страдает. О чем? Неизвестно.
«И скучно. И грустно. И некому лапу пожать!».
Короче, черноволосая все больше и больше разочаровывает.
Да и сам хозяин не лучше. Напялил на ногу белый дурацкий сапог и никакими зубами из квартиры его не вытянешь. Спасибо соседке Наташе, не забывает брать с собой на улицу. Сегодня с утра вообще! Смотреть на обоих противно! Вон…
Черноволосая уселась в кресле за столом на месте хозяина и опять страдает, будто у нее мешок мозговых костей отняли. А хозяин как дурак, скачет на одной ноге по кухне вокруг плиты, завтрак для нее готовит. Смех! Так бы и тяпнул за пятку! Набухал в тарелку холодной овсянки с тушенкой и швырнул на пол. А в миске с водой муха плавает.
Эх, тяжела ты, собачья жизнь! Нет тебе покоя днем, ночью, и говорить нечего!
Татьяна, действительно, сидела в «кабинете» за столом, как египетский Сфинкс. На лице ее застыло выражение равнодушие и безразличия. Если честно, несколько демонстративное выражение. Письменный стол перед ней был девственно чист. И пуст. Ни пишущей машинки, ни рукописей, ничего. Обычный обеденный стол, покрытый цветастой клеенкой. Только в правом углу возвышалась стопка книг.
После признания, неожиданно вырвавшегося из нее, по поводу «черного человека», Леонид ни разу, ни словом, ни взглядом не напомнил ей об этом. Будто этого не было вовсе. Их отношения застыли на какой-то мертвой точке. Ни туда, ни сюда. Не жена, не любовница. Так, приходящая женщина. Правда, в постель затащил сходу, она и сообразить не успела. Очухалась только утром.
Кто в этом виноват? И что теперь делать?
В коридоре пронзительно зазвонил телефон.
– Возьми трубку!!! – донесся из кухни крик Чуприна.
Татьяна по-прежнему сидела, не шелохнувшись, как египетский Сфинкс. Телефон продолжал звонить. В «кабинете» появился Леонид. В одной руке горячая сковородка, в другой горячий чайник. Едва наступая на ногу в гипсе, приблизился к столу.
– Возьми трубку! – жестко сказал он. – Не видишь, у меня руки заняты!
– Что я должна отвечать? – встрепенулась Татьяна.
– Откуда мне знать! Посылай всех… куда подальше!
Татьяна понимающе кивнула головой. Но не встала, к телефону не пошла. Была в каком-то ступоре. Чуприн, балансируя у стола на одной ноге, попытался локтем отодвинуть книги и поставить на их место сковородку. Естественно, уронил стопку книг. Они посыпались на пол с шумом и грохотом.
Челкаш встал на тахте во весь рост, демонстративно отряхнулся, спрыгнул на пол и, не оглядываясь, ушел в дальнюю комнату. Смотреть на кошачьи игры ему было противно. Никакого самоуважения.
Леонид поставил в самый центр стола чайник, перед Татьяной грохнул на подставку сковородку с шипящей яичницей. Прихрамывая, вышел в коридор.
– Абонент вне зоны досягаемости! – рявкнул он в трубку.
Ушел на кухню, через секунду вернулся в «кабинет», поставил перед Татьяной тарелку, чашку, вилку. Шмякнул на ее тарелку увесистый кусок пережаренной яичницы. Пристроился сбоку на стуле, с аппетитом начал поедать свою порцию прямо из сковородки.
– Копай! – кивнул он Татьяне. – При твоей работе необходимы калории.
– Спасибо, не хочется, – ответила она.
– Ешь! Я сказал!!! – рявкнул Чуприн, набивая себе полный рот.
Татьяна вздрогнула, будто ее ударили током высокого напряжения.
– Не кричи на меня… пожалуйста!
– Думаешь, почему американцы все такие веселые и здоровые?
– Не видела ни одного американца живьем.
– Каждое утро едят яичницу.
– У меня от яиц аллергия. Я пойду красными пятнами.
– В каких местах? – строго спросил он.
– По всему телу.
– Вечером разберемся, – мрачно пообещал Чуприн.
Он насильно всунул ей в руки вилку, в другую кусок хлеба, пододвинул тарелку с яичницей прямо ей под нос. Сам с аппетитом принялся уничтожать яичницу в сковороде. Татьяна начала вяло ковырять вилкой.
– Мы с тобой как муж с женой, – горько усмехнувшись, вздохнула она.
Чуприн не ответил. Скорчил какую-то неопределенную гримасу.
– Кстати, сколько тебе лет? – неожиданно спросила она.
– Восемьдесят шесть! – без запинки ответил Леонид. В ответ на удивленно вскинутые брови Татьяны, пояснил. – В нашей стране год надо считать за два. Кушай, кушай!
– Ты добрый! – вздохнула Татьяна. – Другой бы меня в окно выбросил. Вслед за «Эрикой». Я тебе приношу одни неприятности.
Чуприн отрицательно помотал головой.
– У меня самого скверный характер.
– Ты добрый! – возразила Татьяна. – Наивный и непрактичный.
– Я недобрый человек!
– Нет, нет, ты добрый!
– Только не начинай все сначала, ладно? Стрижено, – брито, черное, – белое!
– Мы наверняка родились под одним знаком. Я – Стрелец, а ты кто?
– Козел, – усмехнулся Леонид. – Недавно на автобусной остановке подкатился к одной девице. По привычке, не больше. Знаешь, как она меня отбрила? «Посмотри назад! У тебя из задницы песок сыплется! Старый козел!».
– Не разделяю подобного мнения! – сухо откомментировала Татьяна.
– Тебя что, сильно обидели в детстве? – поморщившись, спросил Чуприн. – Чем ты постоянно недовольна?
Татьяна отодвинула от себя тарелку, благодарно кивнула. Достала из сумки платочек, аккуратно промакнула губы. Посмотрела на часы, вздохнула.
– У меня было счастливое детство. Как у всех советских детей.
– На работу опоздаешь, – буркнул Леонид.
– Я вот смотрю на тебя, и знаешь, у меня возникает странное чувство…
– Догадываюсь какое.
– Выслушай сначала! – повысила голос Татьяна. – Почему ты постоянно перебиваешь? – несколько секунд она молчала. Потом продолжила, – Однажды, еще в детском саду. В нашей группе появился один мальчик. Высокий такой, худенький. Как сейчас помню…. Он был чуть старше. Его перевели из другого детского сада. Так вот. Он сразу начал всех терроризировать! Отбирал игрушки, конфеты. Мы его прозвали – Фриц!
Леонид удивленно вскинул брови, быстро взглянул на Татьяну каким-то странным взглядом. Будто она произнесла вслух нечто крайне неприличное.
– Меня он особенно невзлюбил, – вздохнув, продолжила Татьяна. – Помню, подошел ко мне и вдруг говорит: «Если не будешь отдавать мне свое печенье и конфеты…»
– «…засуну тебе в трусы целый пук крапивы! Целый месяц сидеть не сможешь!» – продолжил Чуприн. И громко засмеялся. Откинул голову назад и начал, смеясь, раскачиваться на стуле из стороны в сторону.
– Откуда-а… ты-ы… знаешь!? – понизив голос, прошептала Татьяна.
Леонид продолжал смеяться. Громко и весело. От души.
– Я тоже, знаешь… детство не на Луне провел. Я тоже, представь себе, ходил в детский сад…
– Около кинотеатра!? – потрясенно спросила она.
– За углом… – смеясь, кивнул Леонид. – Между поликлиникой и аптекой.
– Да, да.… Во дворе две скамеечки…. Песочница…
– И грибок от дождя, – поддержал Чуприн. – Меня перевели из другого детского сада. Помню.… Была там одна такая…. Воображала! Ее так и звали – «Воображала, хвост поджала!». Очень она мне на нервы действовала. Всю дорогу что-то жевала, жевала, как корова. А я в детстве все время жрать хотел. Я ей так сразу и сказал: «Если не будешь делиться по-товарищески, засуну тебе в трусы целый пук крапивы! Целый месяц сидеть не сможешь!». Подействовало! – весело закончил он.
Татьяна долго молчала, подозрительно смотрела на Чуприна. Тот, как ни в чем, ни бывало, налил в чашки кипяток, кинул в них по пакетику «Липтон».
– Фриц!? Неужели это ты!? – ошарашено спросила она.
– «Я с детства не любил овал! Я с детства угол рисовал!» – уклончиво ответил Леонид Чуприн.
– Я очень боялась, что не смогу целый месяц сидеть.
Чуприн неопределенно хмыкнул, пожал плечами. Отхлебнул из чашки глоток чая. Поморщился, добавил еще одну ложку сахарного песку. Татьяна опять долго молчала. Недоверчиво прищурив глаза, следила за каждым движением Леонида.
В жизни любого из нас полно мистики, фантастических совпадений. Невероятных, на первый взгляд случайных встреч, больше, чем можно себе представить. У любого выше крыши. Большинство не обращают на эти знаки Судьбы ни малейшего внимания. Равнодушно проходят мимо, озабоченные недостатком денег или отсутствием карьерного роста. Или еще какой-нибудь подобной глупостью.
«Во-он! Видишь?» – показывает тебе Судьба потного старика, который из последних сил волочет на себе в поликлинику полупарализонную старуху с безумным взглядом из-под пряди седых волос. «Это твое будущее. Таковым будет финал!». Но ты этого не видишь, не замечаешь. Ты весь в предвкушении предстоящего свидания с изящной, кокетливой Ирочкой Сафоновой из Театральной библиотеки. У нее такие стройные ножки! Она так весело с готовностью смеется на каждую твою шутку. Прелесть, какая девочка!
«Обрати внимание!» – не унимается Судьба. И сталкивает тебя в лифте с хамоватым толстяком, который в ярости трясет кулаками перед лицом беспомощного испуганного старика. «Ты меня достал! Я тебя сдам в дом для престарелых!». Тебе неприятно, противно, стыдно. Почему-то в большей степени за себя. А Судьба-злодейка нашептывает тебе на ухо пакостным голосом: «Это один из вариантов твоей старости!».
«Попроси эту черноволосую показать тебе фотографию ее матери! Увидишь, какой она станет через пятнадцать-двадцать лет!» – хихикает Судьба, почему-то голосом соседки по лестничной площадке. Алкоголички, состоящей на учете в психдиспансере.
Но ты резко встряхиваешь головой и видишь перед собой красивую черноволосую женщину. Слегка за тридцать. У нее огромные выразительные глаза. Не глупа, образована. В тебя втрескалась по уши. Она явно способна любить до самоотречения.
«Попроси показать фотографию ее матери!».
– Неужели ты был способен? – спросила Татьяна.
– Что?
– Засунуть девочке в трусы крапиву?
– От этого еще никто не умирал.
– Значит, все-таки, это был ты!?
– Опоздаешь на работу… красотка.
– Черт с ней, с работой! Сама себе начальница! Значит, мы уже встречались?
– И не единожды! – усмехаясь, кивнул Чуприн.
– Что ты имеешь ввиду? – напряженно спросила она.
– Ты опоздаешь на работу. Потеряешь всех клиентов. Станешь нищей, голой и босой. Насчет, босой и голой, я не против. Но в смысле баксов…
– Я хочу знать! – жестким тоном заявила Татьяна.
– Правда, красотка, она не всегда приятна, – сказал Леонид. – Отложим до вечера!
– Не уйду, пока не скажешь!
Татьяна демонстративно уселась поудобнее в кресле, закинула ногу на ногу. Сумку положила на пол. Всем видом показывала, что никуда не торопится. Леонид наблюдал за ее телодвижениями со своей обычной иронической усмешкой.
– Запомни этот момент! – направил в нее указательный палец Чуприн. – Сама напросилась. Помню, как-то отдыхал я в пионерском лагере. После отбоя мы с пацанами чуть ли не каждый день делали набеги на колхозный сад. Сливы там были-и! – мечтательно улыбнулся он. Потом, закинув руки за голову, продолжил. – Нигде после таких слив не пробовал. Даже за границей. И все бы хорошо…
– Ну! – не выдержала Татьяна. – Что дальше?
– Да была в нашем лагере одна такая… Идейная очень! Всегда с блокнотом ходила…
– С блокнотом? – настороженно переспросила она.
– Очень идейная. Даже слишком! – в упор, глядя на Татьяну, продолжил Леонид. – Всех брала на заметку. Однажды и меня подловила после очередного набега…
– После набега… – как эхо повторила Татьяна.
– Показывает запись в блокноте и говорит…
– «Ты самый злостный нарушитель распорядка!» – неожиданно вырвалось у Татьяны. – «Я напишу на тебя рапорт начальнику лагеря!»
– Именно! – весело захохотал Леонид. – Точно так она и брякнула!
Татьяна несколько секунд смотрела на него широко распахнутыми глазами. В них отчетливо читался страх. И удивление. И еще что-то, чего Чуприн не мог сформулировать.
Некоторое время они смотрели друг другу в глаза. Чуприн со своей обычной иронической усмешкой. Татьяна испытующе и очень недоверчиво. Потом она схватила со стола чашку уже остывшего чая, залпом выпила. И вытерла рот рукавом.
– А что он сделал… потом? Ты помнишь? Нет, ты помнишь!?
– Отлично помню!
Чуприн встал из-за стола, подошел к Татьяне сзади и положил ей руки на плечи.
– Я схватил ее за плечи и начал трясти, как сливу! – строго сказал Чуприн. И для наглядности, слегка трясанул Татьяну за плечи, – Голова ее моталась, как привязанная…
– А потом? Что потом?
– Потом… я ее поцеловал. Совершенно неожиданно для себя самого! – сухим, официальным тоном доложил Леонид. – Прямо в губы…. Долго-долго…
– Его губы пахли сливами… из колхозного сада… – рассеянно произнесла она.
Леонид схватил обеими руками ее за голову и… поцеловал в макушку. Пару раз погладил по волосам, как неразумного ребенка. И опять основательно уселся за стол.
– Должен тебя разочаровать, красотка! – доверительным тоном, как бы, по секрету сообщил он. – У меня было совсем другое детство. Ни в каких детских садах, тем более в пионерских лагерях я никогда не был. Обе истории мне рассказали приятели. Про крапиву Гена Снегирев, он даже вставил ее в какой-то рассказ. Про сливы поэт Эдик Бушуев. Стихов, правда, об этом он не написал.
Чуприн с сочувствием взглянул на Татьяну. И даже сокрушенно помотал головой.
– Бедная девочка! У тебя в голове одни литературные штампы. Насквозь вторичные. Ничего подобного, ни с тобой, ни со мной никогда не происходило! Ты это вычитала! Из плохих книг! Сначала фантазировала, мечтала, как это могло происходить лично с тобой. Потом и сама поверила в свои литературные мечтания. И присвоила себе. Ничего этого в действительности и близко не было.
– Ты все… врешь! – убежденно заявила Татьяна.
– Всегда говорю исключительно правду, – пожал плечами Чуприн. – Не раз страдал из-за этого. Хочешь еще чаю? Свежий, цейлонский…
– Не люблю грузинский, – сухо ответила она.
– Это не грузинский.
– У меня от него аллергия.
– Это цейлонский, – мрачно сказал Леонид.
– Я пока в своем уме! – жестко ответила Татьяна. – Это грузинский!
Леонид вскочил со стула, проковылял на кухню. Через секунду вернулся с пачкой в руках. Поднес ее прямо к лицу Татьяны, тычет пальцем в пачку.
– Видишь? Написано! – повышая голос, сказал он. – Цей-лон-ский!!!
– В ларьке покупал? – понимающе улыбнулась Татьяна. – Тебя обманули, Ленечка! Они что хочешь напишут. Чай грузинский. Между прочим, даже не первого сорта!
– Я тоже кое-что понимаю в напитках! Этот цейлонский!
– Грузинский! Плохого качества!
– Раз я сказал, цейлонский, значит…
– Я не пью грузинского! У меня от него аллергия! Сыпь по всему телу!!!
– Ты понюхай! Понюхай!
– Грузинский! Третьего сорта!!!
– Третьего сорта вообще не бывает!!! – зарычал Чуприн.
– В ларьках у кооператоров все бывает!!!
Чуприн швырнул пачку на стол, сильно хромая на загипсованную ногу, начал ходить по комнате. В ярости потрясать кулаками в воздухе.
– Надо-о! Надо было-о… – чеканя каждое слово, выкрикивал он, – … в детстве засунуть тебе в трусы крапиву! Ох, как надо было-о!!!
Привычно раздался громкий стук в стену. И угрожающий сиплый мужской голос:
– Сосе-ед! Кончай базар! Не один в дому живешь!!!
Из дальней комнаты, цокая когтями по паркету, появился Челкаш. Он остановился на пороге, равнодушно посмотрел на хозяина. На его заспанной морде было написано:
«Опять орете как мартовские кошки? Как вы мне надоели-и!».
– Ты все врешь! – убежденно заявила Татьяна. – Все писатели вруны!
– Правда! Только, правда! Ничего, кроме правды!
Чуприн для убедительности даже приложил руку к груди. Как американский президент во время инаугурации перед сенаторами и конгрессменами. Татьяна, не глядя на него, подняла с пола сумку, решительно поднялась с кресла и направилась к двери.
– Вечером забежишь или как? – поинтересовался Чуприн.
Татьяна не ответила. Даже не взглянула на него. Открыла дверь и направилась к лифту.
«За что ЕЙ это наказание!?» – мысленно восклицала Татьяна, опускаясь в скрипучем лифте на первый этаж. «За какие ЕЕ грехи!?».
Выйдя из подъезда, Татьяна решительно села в машину. Завела двигатель. Потом не выдержала, опустила боковое стекло и посмотрела наверх. С лоджии третьего этажа, как с трибуны Мавзолея, ей махал рукой писатель Леонид Чуприн. «Верной дорогой идете, товарищи!». Рядом маячила морда Челкаша. Он встал на задние лапы, передними оперся об ограждение лоджии и тоже глазел на Татьяну. Махал ли он хвостом, видно не было.
«Ноги моей здесь больше не будет!» – думала Татьяна. «Если первый не позвонит…»
«Бедный мой, „черный человечек“!» – думал Леонид Чуприн. «Я даже рад, что судьба столкнула нас нос к носу. Ты меня многому научила».
О чем думал меньший брат Челкаш не узнает никто никогда.
Валерий Суржик был пьян. Странно ведут себя молодые сорокатрехлетние люди, когда остаются в одиночестве. В тот день, вернее, уже был поздний вечер, он вошел в свою просторную пустую квартиру на Фрунзенской набережной. Распахнул окна, погасил все светильники. Затем отключил сотовый и выдернул из розетки шнур домашнего телефона. Затем, вне всякой логики, включил оба телефона. За последние два дня был только один звонок. Хотя, лучше бы и его не было.
– Да, я слушаю! – бодрым и решительным голосом отозвался тогда на пронзительную трель Валера. – Суржик у телефона! Мариночка-а! – тут же сменил он тональность. Поскольку звонила завучебной частью из института. – Как там мои пай-девочки? Да, да. Ты уверена? Понима-а-аю…. Приказ об увольнение, это не приказ о премировании, дураку ясно. Ты уверена? Ах, сама печатала…. Ошибок много сделала? Нет, это я так. Шучу. Юмор у меня такой. А как я должен реагировать? Плясать от радости, вроде, нет оснований. Как считаешь? Нет, нет. Хоть из пушки в меня пали, разговаривать с ним не буду. У нас разные группы крови и все такое. Хорош бы я был, заявился бы на занятия. Представлю физиономии моих пай-девочек. Ладно, Мариночка! Спасибо за информацию. Предупрежден, значит, вооружен. До зубов. Спасибо тебе. Целую. Во все места!
Теперь, один в пустой квартире, Суржик зажег две свечи в массивных подсвечниках, поставил их на круглый стол в гостиной. Достал из бара бутылку дорогого армянского коньяка. Налил до половины в фужер и подошел к огромному трюмо, главному украшению его квартиры. Его когда-то за большие деньги он отхватил в комиссионке.
Долго рассматривал свое отражение в зеркале. Сегодня он себе активно не нравился.
– Ну, что! – глухо сказал он своему отражению. – С днем рождения тебя, мальчик! Желаю здоровья, успехов в работе! И счастья в личной жизни!
Суржик вытянул вперед руку с бокалом, чокнулся с отражением. Вопреки ожиданию бокалы звякнули очень глухо. Никакого мелодичного звона не получилось.
Валера подошел к окну и долго вдыхал ночной московский воздух. Он не чувствовал, что дышит. Чистый воздух теперь бывает лишь за городом.
«Может, стоит обратиться к психиатру?» – спокойно размышлял Суржик. «А что, в самом деле! Выпишет горсть каких-нибудь таблеток и… все кончится?! Ведь это, всего-навсего какие-то микроэлектрические импульсы в голове! Ими можно управлять!».
Двор был пуст. Только справа, в свете тусклого фонаря от второго подъезда, на детской площадке мерно покачивались качели. Они почему-то всегда раскачивались сами по себе. Без посторонней помощи. Даже если к ним никто не прикасался целый день.
В тот день Суржику стукнуло сорок три года.
Обычно Валера отмечал свой день рождения с большой помпой. На сорокалетие закатил такой банкет, у администраторов и гардеробщиков челюсти отвисли. Целиком снял ресторан Дома литераторов и обзвонил всех друзей-приятелей. По записной книжке. От А до Я. Народу набежало как на московский международный кинофестиваль. И все смешалось в тот вечер в Доме на Никитской улице. Почвенники и западники, распри позабыв, за одними столами пили, ели и завлекали заумными разговорами длинноногих манекенок, коих Валера привез целый автобус.
– Во мне уже сидит стакан! – с озабоченным видом, переходя от столика к столику, докладывал поэт-парадист Александр Иванов. Чем, естественно, никого не мог удивить. Во многих уже сидело и по два. В иных и более.
На минуту объявился Евгений Евтушенко. Выставил на стол четыре бутылки какого-то экзотического вина для именника. Пообещал прочесть, написанные в его честь стихи и исчез. И больше почему-то не появился.
Кто-то врубил на всю катушку портативный магнитофон, и множество пар затопталось, затолкалось на всем пространстве буфета и между столиками ресторана. Низкорослый детективщик Билл Белов обнял обеими руками за талию длинную манекенщицу, выше его на две головы, и качался, склонив ей голову на грудь в узком проходе из буфета в зал ресторана. В том же проходе переводчик Валя Крымко что-то шептал на ухо маленькой и толстой редакторше из «Вечерних новостей». Гейдар Занзибаров чинно и торжественно вертел в разные стороны в центре ресторана длинную девицу, со знакомым и злым лицом. Кажется, ведущую молодежного развлекательного шоу на телевидении.
Танцевали все! Ну, или почти все. Кто хотел и кто мог.
Финалом торжества, эдакого литературно-ностальгического идиотизма, явился хор цыган из московского театра «Ромэн». В то время Валера и в нем ухитрялся преподавать актерское мастерство. По приглашению главного цыгана СССР Николая Сличенко.
«К на-ам… прие-ехал… к на-ам прие-е-ехал… Валер-р-р Владимыч да-ара-агой!!!», под неистовые переборы гитар пели черноокие красавицы, ученицы Суржика. И трясли всеми местами. Кстати, приехал не он, а они. Причем, с большим опозданием.
Короче, в тот вечер по залам и коридорам Дома литераторов гулял материализовавшийся дух великого булгаковского романа.
С утра Валера Суржик попал в аварию. Неплохое начало для дня рождения. Хотя, авария – сильно сказано. Так, слегка помяли друг друга с «четверкой» жигулевского разлива. За рулем оказался тот самый бородатый мужик в темных очках, с которым они один раз вместе ехали в лифте на Кронштадтском бульваре. Суржик тогда никак не мог вспомнить, где его видел? Лицо, вроде, знакомое. Если бы не темные очки и борода, возможно.… Нет, тогда Суржик не мог вспомнить, где виделись. Теперь вспомнил…
Виноват явно был бородатый. Слишком резко тормознул. И тут же подал назад. «Нива» и «четверка» встали на узком перекрестке где-то в районе Мещанских улиц. Заднее сидение «четверки» было забито огромными клетчатыми сумками. В таких челноки возят товары. Суржик и бородатый одновременно тяжело вздохнули. Одновременно вылезли из машин. Хмуро поглядывая друг на друга, начали мысленно прикидывать ущерб.
У «четверки» бородатого помят задний бампер и разбит фонарь. У «Нивы» Суржика помят передний бампер, разбита левая передняя фара. Фифти-фифти.
– Будем ГАИ вызывать? – с тоской спросил Суржик. – Или разойдемся миром?
Оба, не сговариваясь, вздохнули и одновременно полезли за бумажниками. Оба достали по одной зеленой купюре. Протянули друг другу. И одновременно засмеялись.
– А мы знакомы? Ты Дергун! Продюсер «Мальвины», – улыбнулся Суржик.
Бородатый дернулся, улыбка мгновенно сползла с его лица. Он поправил темные очки, быстро оглянулся вокруг. Потом уставился на Суржика. За темными очками разглядеть глаза было невозможно. Но Валера мог поклясться, в них пульсировал страх.
«Бедный мужик!» – подумал Суржик. «От собственной тени шарахается!»
– Вы что-то путаете! – жестко сказал бородатый.
– Да-а, ладно тебе. Сам когда-то на эстраде горбатился. Тексты писал. Не боись, я тебя не выдам. И вообще! Я чужие проблемы в голову не беру. Меня можешь не опасаться, – беззаботным тоном начал Суржик. – Своих не выдаю.
– Говорю вам, обознались! – ответил бородатый в темных очках.
– Твое дело. Не настаиваю. Сколько тебе должен?
– По-моему, я тебе должен.
– Мы с тобой как Чичиков с Маниловым. «Позвольте вам этого не позволить!».
Бородатый едва заметно усмехнулся. Это еще больше убедило Суржика в том, что он не ошибся. В эстрадных кругах Дергун слыл знатоком классической литературы. Большим любителем Гоголя. По памяти мог цитировать целыми кусками. Нет, Суржик не ошибся. Перед ним стоял Игорь Дергун собственной персоной. Продюсер скандально-известной группы «Мальвина». Теперь маскировался под какого-то занюханного челнока. Маловероятно, что ему хоть что-то известно о Наде. Хотя, чем черт не шутит…
– Чем твоя Мальвина занимается? Где она сейчас? – как можно беззаботней, нейтральным тоном поинтересовался Суржик.
– Ты тупой, да? – напрямик спросил Дергун. – К вашей поганой эстраде я не имею никакого отношения. Понял?
– Понял, – усмехнулся Суржик. – Только не надо так волноваться. Спокойнее!
– Моя проблема, волноваться или нет! – повысил голос Игорь Дергун. – Жене своей в постели указывай: «Спокойнее! Спокойнее!».
– Зачем же сразу хамить? – сдерживаясь, спросил Суржик.
– Держи сотню и попутного тебе во все места!
– Засунь ты себе свою сотню…
Некоторое время они пререкались в этом духе. Потом разом замолчали и, внимательно взглянув, друг другу в глаза, усмехнулись. Похлопали друг друга по плечам и пожали руки. Потом сели в свои машины и разъехались в разные стороны.
Если бы все мелкие дорожные аварии оканчивались подобным образом? Какая бы гармоничная, радостная, человеческая жизнь пошла! Мечты, мечты.… А ведь всего-то и надо. Встряхнуться и на секунду вспомнить. Ты – человек, существо высшего порядка. Рожден для лучшего. Вокруг тебя такие же существа высшего порядка. Сотворенные Создателем по образу и подобию Его. Тебе предоставлена уникальная возможность, развить лучшее в себе и задавить худшее. Мелкое, ничтожное. У тебя только одна жизнь. Другой не будет. Спеши делать добро! Конечно, у каждого своих проблем выше крыши. Но облика человеческого терять нельзя. Ни под каким давлением обстоятельств.
Нет, мы трясемся от ярости, глядя в ненавистное лицо такого же нерасторопного или просто задумавшегося дурошлепа, как мы сами. Готовы растоптать его, уничтожить, расстрелять из «Калашникова», закатать в асфальт и проехаться по этому месту на своей машине несколько раз взад-вперед, чтоб и памяти об этом человеке не осталось. И еще долгие дни, недели, месяцы мысленно придумываем изощренную казнь для этого нерасторопного бедолаги. Что с нами творится, братцы!? Куда мы едем? Куда мчим?
