Текст книги "Легенда о Смерти"

Автор книги: Анатоль ле Бра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА XIV
ПРАЗДНИКИ ДУШ

Есть в году три события, три торжественных праздника, когда в каждой местности встречаются все мертвые:

1) рождественский сочельник;

2) ночь святого Иоанна;

3) вечер накануне Дня Всех Святых.

В ночь перед Рождеством можно видеть, как по дорогам идут длинные процессии мертвых. Они тихими и нежными голосами поют рождественский кондак. Слыша их, можно подумать, что это шелестят листья тополя, если бы в это время на тополях были листья.

Во главе процессии идет призрак чуть сгорбленного старого священника, с волосами, белыми как снег. В бесплотных руках он несет дароносицу.

За священником идет мальчик из хора, позвякивающий крошечным колокольчиком.

За ними следует толпа в два ряда. Каждый мертвый держит зажженную свечу, пламя которой не колеблется от ветра.

И так они шествуют к какой-нибудь заброшенной и разрушенной часовне и служат там только панихиды по душам усопших.

Месса душ

Мой дед, старый Шаттон, возвращался однажды вечером из Пемполя, где он получал свою пенсию. Было это накануне Рождества. Весь день шел снег, вся дорога была белым-бела; в снегу были и поля, и холмы. Боясь потерять дорогу, дед пустил лошадь неторопливым шагом.

Когда он подъезжал к старой разрушенной часовне рядом с дорогой, на берегу Трие, он услышал, что бьет полночь. И тотчас зазвучал надтреснутый колокольный звон, призывающий на службу.

«Ого, – подумал мой дед, – значит, все же старую часовню Святого Христофора отремонтировали. А я даже и не заметил, когда утром проезжал мимо. Правда, я и не посмотрел в эту сторону».

Колокол продолжал звонить.

Часовня стояла как новенькая при свете луны. Внутри горели свечи, красноватые отблески освещали стекла.

Дед Шаттон спешился, привязал лошадь к ограде, которая там была, и вошел в «дом святого».

Часовня была полна народу. И весь этот народ был погружен в благоговейное молчание. Даже ни малейшего покашливания, которые всегда нарушают тишину в церкви.

Старик встал на колени недалеко от входа.

Священник был в алтаре. Церковный служка расхаживал по клиросу.

Дед сказал себе: «Во всяком случае, я не пропущу всенощную».

И он стал молиться, как и полагалось, за всех своих умерших родных.

Тем временем священник обернулся к прихожанам, чтобы благословить их. Дед обратил внимание на его странно сверкающие глаза. Удивительная вещь, эти глаза, казалось, выделили в этой толпе его, Шаттона, и замерли на нем. И вот тут-то дед почувствовал какое-то смущение.

Священник взял из дарохранительницы просфору, зажал ее между пальцами и спросил глухим голосом:

– Есть кто-нибудь, кто может причаститься?

Никто не ответил.

Священник трижды повторил свой вопрос. Та же тишина. Тогда поднялся мой дед Шаттон. Он был возмущен, что все остаются безразличными к призыву священника.

– Клянусь, господин ректор, – громко сказал он, – я исповедовался этим утром, перед тем как отправиться в дорогу, я собирался причаститься завтра, в день Рождества. Но если это вам будет приятно, я готов сейчас принять тела и крови Господа нашего Иисуса Христа.

Священник тотчас же спустился по ступеням алтаря, в то время как дед шел через толпу, чтобы преклонить колена перед оградой клироса.

– Благославляю тебя, Шаттон, – сказал священник, как только дед проглотил облатку. – Однажды рождественской ночью, когда шел такой же снег, как сейчас, я отказался пойти к умирающему, чтобы дать ему последнее причастие. Вот уже триста лет прошло с того времени. Чтобы я получил прощение, кто-нибудь из живых должен был принять причастие из моих рук. Благодарю тебя! Ты спас меня и души всех покойных, которые присутствуют здесь. До свидания, Шаттон, до свидания, до скорой встречи в раю!

И едва только он договорил эти слова, как все свечи погасли.

Дед очутился один в разрушенном здании с небом вместо крыши; он был один среди зарослей колючего кустарника и крапивы, заполонивших руины. С невероятным трудом выпутавшись из них, он оседлал свою лошадь и продолжил путь.

Вернувшись домой, он сказал жене:

– Придется тебе приготовиться к тому, что скоро ты меня потеряешь. Я уже принял свое последнее причастие. Но утешься, это причастие приведет меня прямо в рай.

Две недели спустя он умер.

* * *

В Иоаннову ночь во всех городках, деревнях, на всех хуторах Нижней Бретани разжигают tantad – тантады – костры. Когда пламень костра начнет угасать, все присутствующие становятся на колени вокруг груды раскаленных углей. И начинается молитва. Всегда кто-нибудь из старейших руководит этим. Молитва заканчивается, старейший поднимается, следом за ним и все остальные, и, выстроившись в цепочку, они начинают шагать в полной тишине вокруг тантада. Сделав третий круг, все останавливаются. Каждый поднимает с земли камень и бросает его в костер. Этот камень теперь называется Анаон.

Исполнив этот обряд, толпа рассеивается.

Как только исчезают живые, собираются мертвые – мертвые, которых притягивает огонь, мертвые, которым всегда холодно, даже в самые теплые ночи июня. Они счастливы, что могут согреться у остатков тантада. Они садятся на камни, на Анаон, оставленные специально для них. И до утра они греются.

На следующее утро живые приходят к месту вчерашнего костра. Тот, чей камень перевернулся, может готовиться к смерти в течение года.

* * *

Есть обычай приходить к костру на Ивана Купалу с цветком, который именно в связи с этим зовется louzaouen Sant-Iann – лузауан Сент-Йанн – трава святого Иоанна. Его стебель девять раз проносят над пламенем, а вернувшись к себе домой, помещают его за край какой-нибудь мебели – шкафа или буфета. Далее будет одно из двух: или он поникнет головой и высохнет, или, напротив, выпрямится. В первом случае – это знак того, что человек, сорвавший цветок, должен умереть до окончания года.

* * *

И в Верхней, и в Нижней Бретани есть обычай продавать на ярмарках золу костра святого Иоанна. Кто ее купит, тот может быть уверен, что не умрет в текущем году.

* * *

Вечером перед Днем Всех Святых, в канун праздника поминовения усопших (Goel апп Апаоп – Гоэль анн Анаон), все покойники приходят навестить живых.

* * *

Люди, которые в ночь перед Днем Всех Святых ходят из дома в дом с пением «плача по усопшим», нередко ощущают на затылке холодное дыхание Анаона – души покойного, замешавшейся в толпе.

Часто в эту ночь можно слышать, как сухие листья шелестят по тропинкам, словно под ногами невидимых существ.

Мертвые проводят всю ночь перед их праздником греясь и лакомясь в своих прежних жилищах.

Нередко люди, живущие в доме, слышат звук отодвигающихся табуреток. На следующее утро замечают иногда, что ночные посетители передвинули посуду в буфете.

На рассвете мертвые одновременно с живыми отправляются на мессу, которую служат по ним в церкви их прихода.

Однажды, когда мой отец пошел один в церковь на поминальную службу, он вдруг услышал, как кто-то позвал его: «Эй, Йанн, подожди меня». Отец обернулся, но никого не увидел. Но он узнал голос своей матери, умершей за год до этого.

* * *

Приход Плугастель-Даулас, самый большой в Финистере, разделен на несколько братств (breriez – брериез). Вечером перед Днем Всех Святых, после поминальной службы, члены каждого братства собираются у одного из них, чтобы исполнить следующий ритуал.

Кухонный стол покрывают скатертью, на которую выкладывается большой каравай хлеба, испеченный в доме хозяина. В середину каравая помещают маленькое деревце, на каждой ветке которого висит красное яблоко. Все это закрывают белым полотенцем.

Члены братства рассаживаются вокруг стола, и хозяин дома, как лицо официальное, начинает читать молитвы, ему вторят все остальные. Прочитав молитвы, хозяин снимает полотенце, разрезает каравай на столько кусков, сколько членов в братстве, и начинает продажу этих кусков по два, четыре и даже по десять су за каждый. Тот из членов братства, кто не купит «хлеба душ» (bara ап Апаоп – бара ан Анаон), рискует навлечь на себя гнев покойных родственников. И ни в чем больше не будет ему удачи.

Собранные таким образом деньги предназначены на оплату поминальных служб. А что касается дерева с красными яблоками, символа братства, чье имя оно носит, то человек, которому поручается поставить каравай хлеба в следующем году, с наступлением ночи приходит за ним и располагает на нем яблоки по-своему до тех пор, пока не придет время их заменить.

В день поминовения усопших на всех фермах принято после ужина разжигать большой огонь в очаге. Этот огонь служит не для приготовления еды или обогрева. Никто из живущих не садится к нему и не вешает над ним котла. Это огонь Анаона, предназначенный единственно для очищения душ, для их вечного избавления от пламени чистилища. И в этот вечер никто не ест никакой пищи после ужина. Считается, что малейший кусок, съеденный в это время живым, принесет несчастье мертвым.

ГЛАВА XV
ПАЛОМНИЧЕСТВА ДУШ

Есть два паломничества, которые нужно совершить хотя бы один раз в жизни.

Первое – это паломничество в Локронан, в день, когда там проходит Тромени[40]40
  Тромени Локронана, или Тро-менез, – процессия протяженностью 12 км, которая проходит каждые шесть лет в июле, по склону и вокруг холма Локрон в Локронане.


[Закрыть]; надо трижды обойти вокруг места, где укрывался святой Ронан.

Считается, что паломничество не состоялось, если во время прохода хотя бы один раз повернешь голову. Важно также идти по следам святого Ронана, не отклоняясь, даже если возникнет канава, или густые заросли, или овраг.

Люди, совершавшие Тромени в одиночку, для себя, часто слышали шелест в кустах или звук шагов по тропинке, хотя при этом они никого не видели. Это были души тех, кто не совершил Тромени при жизни, и теперь они отдавали свой долг после смерти.

Случается иногда, что непогода мешает выходу процессии Тромени. Но тогда таинственные колокола начинают звонить на небе, и в облаках можно видеть длинную вереницу теней. Это души умерших, несмотря ни на что, исполняют святой обряд. Их ведет сам святой Ронан, он идет впереди и звонит в свой железный колокольчик.

* * *

Другое обязательное паломничество – паломничество Сен-Серве (по-бретонски – Сан Жельвестр-ар-Пиан).

Если не совершить это паломничество при жизни, исполнишь его после смерти. В этом случае придется нести на спине свой гроб и продвигаться ежедневно не больше чем на его длину. В стене церкви Сен-Серве открывается глубокая впадина. Через нее покойники, исполнившие свой долг, уходят в землю. Достаточно засунуть голову в отверстие дыры, и услышишь, как гробы стучат о стены и грохочут, падая на дно могилы.

* * *

Когда при жизни даешь обет посетить святые места и не выполняешь его, придется делать это после смерти. Но покойник не может совершать паломничество один. Ему нужно обзавестись живым спутником. И вот он начинает приходить в час мертвых, то есть в полночь, к кому-нибудь из своих близких. Он будит его и разговаривает с ним «в его снах».

* * *

Жакет Граз из Ланмера, паломница по поручению, шестьдесят раз отправлялась в путь для покойников.

Каждый раз перед тем как отправиться в паломничество, она сначала шла на кладбище, вставала на колени перед могилой покойного и трижды ударяла по надгробию маленьким белым посохом – знаком ее ремесла – и говорила мертвому так:

– Вы давали обет при жизни пойти на поклон туда-то. Вы этого не сделали. Во имя упокоения вашей души, я иду туда вместо вас. Будьте со мною, но не идите ни впереди, ни сзади меня, а только рядом со мною.

* * *

Однажды я возвращалась из Релека, куда я ходила молиться за умершего ребенка.

Я ушла рано, еще до рассвета, но ночь была светлой, звездной. По дороге к Морлэ я видела, как белое платье, такое как на ангелах в церкви, пересекло дорогу три раза туда и обратно.

Некоторое время спустя, когда я подходила к бумажной фабрике, я подняла глаза к небу и увидела, как упали и полетели три звездочки, оставив пустое место, словно уступив его кому-то другому, кого не было видно. И я поняла, что мое паломничество было не напрасным.

Паломничество Мари Сигорель

Однажды утром, проснувшись, я увидела, что ко мне входит Мари Сигорель – соседка, жившая за счет паломничеств, которые ей заказывали.

– Простите, – сказала она, – правда ли, что я слышала, что вы дали обет сходить к святому Самсону?

– Да, это так.

– Не хотите ли вы пойти сегодня со мною вместе? Я согласилась сходить туда помолиться за одного ребенка, которого собирались сводить к святому Самсону, но не успели, он умер.

– Спасибо, – ответила я, – с радостью.

Я быстро собралась, и мы пошли.

Поначалу все было хорошо. Но когда мы вышли за пределы нашего прихода, мне показалось, что матушка Сигорель еле волочит ноги.

– Что с вами? – сказала я ей. – Мы еще и одного лье не прошли, а вы, кажется, уже устали.

– Да, это странно, я не знаю, что со мной. Словно на плечах у меня груз, и чем дальше я иду, тем он становится тяжелее.

Тем не менее мы продолжали идти. Но с каждым мгновением мне все дольше приходилось ждать, чтобы Мари Сигорель догнала меня. Она все время беспокойно оглядывалась.

– Что это вы так смотрите? – спросила я ее.

Мне и самой было что-то неспокойно. Казалось, что я слышу за нами звук шагов – мелких, детских шажков.

– Вы слышите? – спросила Мари Сигорель в ответ на мой вопрос.

– Да, – сказала я. – Что бы это могло значить?

– Не знаю. Но, наверное, будет лучше остановиться. К тому же я больше не могу. Мне нужно расстегнуть корсаж, он стал тяжелее свинца.

Мы присели на камни. Я задумалась. Вдруг меня осенило:

– Мари Сигорель, вы помолились перед дорогой на могиле умершего ребенка?

– Правду сказать, нет. Я об этом не подумала.

– А!.. Так этим все и объясняется! Если бы вы сходили на кладбище и пригласили ребенка идти перед нами, он бы теперь не шел по нашим следам, а вы не тащили бы на плечах тяжесть его обета.

– Это моя ошибка. Но теперь-то что делать?

Если бы я могла помочь матушке Сигорель! Но к счастью, в этот момент мы увидели на дороге старушку, которая, как казалось, шла в нашу сторону. Я бросилась к ней и рассказала о неприятности, случившейся с моей спутницей.

– Вы человек пожилой, – добавила я, – у вас есть опыт в таких вещах. Пожалуйста, посоветуйте нам, что делать!

Старушка повернулась к Мари Сигорель.

– У вас в кармане есть приношение святому? – спросила она.

– Да, – ответила Мари, – я несу пять су, которые меня попросили положить под дерево.

– Хорошо! Положите их себе в башмаки, под ступню, и помолитесь Богу, чтобы он даровал блаженство бедному ангелочку. И вы сможете идти дальше без помех.

Мы осыпали старушку тысячью благодарностей.

После этого Мари Сигорель зашагала легко, а наше богомолье совершилось самым наилучшим образом.

ГЛАВА XVI
НИКОГДА НЕ НУЖНО ОПЛАКИВАТЬ ДУШУ

Девушка из Коре

Жила когда-то одна девушка в Коре, которая, потеряв мать, никак не могла утешиться.

Она только и делала, что плакала, днем и ночью. И все, чем пытались успокоить ее жалевшие ее соседи, только еще больше растравляло ее рану. Иногда она доходила почти до безумия, крича:

– Я хочу еще раз увидеть матушку! Хочу видеть матушку!

Соседи, отчаявшись, обратились к ректору – святому человеку. Он пришел к девушке, но вместо того, чтобы упрекать ее за ее сетования, стал ласково ей сочувствовать. Успокоив ее таким образом, он сказал ей:

– Вам, наверное, было бы радостно снова увидеть вашу матушку, не так ли, дитя мое?

– О! Господин ректор, нет минуты, когда бы я не умоляла Господа даровать мне эту милость.

– Ну что ж, дитя мое, Он исполнит ваше желание. Приходите ко мне этим вечером в исповедальню.

Она пришла точно в назначенное время. Ректор исповедовал ее и дал отпущение.

– Теперь, – добавил он, – оставайтесь здесь на коленях и молитесь, пока не услышите, как церковный колокол прозвонит полночь. Тогда отодвиньте потихоньку занавеску исповедальни, и вы увидите, как пройдет ваша матушка.

Сказав это, ректор ушел. Девушка осталась одна и стала молиться, как было сказано. Пробила полночь. Она отодвинула занавеску, и вот что она увидела.

Вереница душ усопших двигалась через неф к клиросу. Они шли неслышным шагом, так же бесшумно, как облака на небе погожим летним днем.

Но одна из душ, последняя, казалось, шла с большим трудом, ее тело сгорбилось, потому что она тащила ведро, до краев наполненное темной водой.

Девушка узнала в ней свою мать и была потрясена выражением гнева на ее лице.

И вот, вернувшись домой, он стала плакать еще пуще, уверенная, что ее матери было плохо на том свете. Но это ведро и эта темная вода ее заинтересовали.

Едва рассвело, она побежала все рассказать старому ректору.

– Приходите снова этим вечером на то же место, – ответил ей священник. – Может быть, вы узнаете то, что хотите знать.

В полночь души мертвых прошли чередой по церкви так же тихо, как накануне. Девушка смотрела на них через приоткрытую занавеску. Ее мать снова прошла последней. Она еще больше сгорбилась – вместо одного ведра она несла два; она почти сгибалась под их тяжестью, и ее лицо было темным от гнева.

На этот раз девушка не смогла удержаться и позвала мертвую:

– Матушка, матушка! Почему вы такая мрачная?

Она не успела договорить, как ее мать бросилась к ней и закричала в ярости:

– Что это со мной?! Несчастная!.. Прекратишь ли ты когда-нибудь меня оплакивать? Ты что, не видишь, что ты сделала меня в моем возрасте носильщицей воды?! Эти два ведра полны твоими слезами, и, если ты с этой минуты не успокоишься, я буду принуждена тащить их до Страшного суда. Разве ты не помнишь, что нельзя оплакивать Анаон! Если души счастливы, это нарушает их блаженство; если они надеются спастись, это отдаляет их спасение; а если они прокляты, вода из глаз, которые их оплакивают, проливается на них огненным дождем, удваивая их муки и заставляя их заново раскаиваться.

Так говорила мертвая.

Когда наутро девушка передала эти слова ректору, тот спросил ее:

– И вы опять плакали, дитя мое?

– Конечно нет, и теперь я никогда не буду делать этого.

– Возвращайтесь же этим вечером снова в церковь. Я думаю, вы найдете там, чему порадоваться...

Девушка и в самом деле была обрадована, увидев свою мать теперь впереди процессии душ усопших; лицо ее было светлым, сияющим небесной радостью.

Мать, которая слишком горько оплакивала сына

У Гриды Ленн был единственный сын, которого она обожала. Ее мечта была сделать из него священника. С этой целью она отправила его учиться в скромную семинарию в Пон-Круа. Каждое воскресенье она, чтобы увидеть сына, проделывала длинный путь из Динео в Пон-Круа, больше двенадцати лье. Однажды, когда она высаживалась из повозки у дверей семинарии, ей сообщили, что ее Ноэлик (так звали ее любимого сына) тяжело заболел и врач не надеется его спасти. Грида побелела, как папиросная бумага. Три дня и три ночи она не спала и не ела, сидя у изголовья своего ребенка. Он умер. Грида привезла его тело в Динео на собственной повозке, которой она сама и правила. Она заказала ему на кладбище прекрасное надгробие из полированного камня с длинной надписью. И с этой минуты все свое время она проводила, стоя на коленях перед могилой и плакала, рыдала, умоляя Бога вернуть ей сына, ее бедного, дорогого мальчика.

Приходские священники пробовали утешить ее в горе. Но все их усилия были напрасны. Напрасно они ее уговаривали, внушали ей, что, не смиряясь с потерей, мы кощунствуем, оскорбляем мертвых, – ничто не помогало.

Иногда посреди рыданий она начинала напевать колыбельные, с которыми некогда укачивала Ноэлика, когда он был малышом.

В конце концов ректор отвел ее в сторону и сказал ей:

– Послушайте, Грида, это не может больше продолжаться. Вы так неистово требуете себе сына. Хорошо, ответьте мне: вам хватит смелости перенести его вид, если вы окажетесь с ним лицом к лицу?

– О! Господин ректор, – воскликнула Грида с заблестевшими глазами, – если бы вы только сумели помочь мне увидеть его, хотя бы на минутку!..

– Я вам помогу. Но вы должны мне пообещать, что будете себя вести потом как истинная христианка, послушная Божьей воле.

– Я обещаю вам, все что захотите.

Вы, конечно, понимаете, что ректор из Динео знал, что делал.

Он договорился встретиться со своей прихожанкой на кладбище, у могилы юного клирика[41]41
  Клирик – священнослужитель.


[Закрыть] с первым ударом полуночи.

– Еще одно слово, – добавил он, – вы не только увидите сына, но даже сможете говорить с ним, и он будет с вами разговаривать. Поклянитесь мне сейчас в том, что вы исполните в точности все, что бы он ни потребовал от вас.

– Клянусь Семью скорбями Пресвятой Богородицы![42]42
  Богоматерь Семи скорбей (Скорбящая) – одно из имен, под которым Католическая церковь почитает Деву Марию. Семь скорбей это:
  пророчество Симеона об Иисусе;
  бегство в Египет;
  Иисус, пропадавший три дня в храме;
  встреча Марии и Иисуса на скорбной дороге;
  Мария, созерцающая страдания и смерть Христа на кресте;
  Мария, принявшая мертвое тело сына на руки при снятии с креста;
  Мария, оставившая тело сына в гробнице после положения во гроб.


[Закрыть]

С первым ударом полуночи Грида пришла на встречу. Она нашла священника, читавшего при свете луны по своей черной книге. Час пробил. Священник закрыл книгу, перекрестился и трижды назвал имя Ноэлика Ленна. На третий призыв могила приоткрылась, из нее появился Ноэлик в полный рост. Он был такой же, как при жизни, если бы только не глубокая тоска на лице и не землистый цвет кожи.

– Вот ваш сын, Грида, – сказал священник.

Грида лежала распростертая в ожидании на земле, за кустом дрока, посаженного ею у могилы. Услышав слова священника, она поднялась и направилась к сыну, протягивая к нему руки. Но он жестом остановил ее.

– Матушка, – произнес он, – мы не должны обнимать друг друга до Страшного суда.

Он наклонился, чтобы сорвать ветку дрока.

– Вы поклялись исполнить все, что бы я ни потребовал.

– Да, это так, я поклялась.

– Возьмите эту ветку и хлестните меня изо всех сил.

Бедная женщина отступила, задохнувшись от изумления и возмущения.

– Мне хлестать тебя! Хлестать моего сына, моего горячо любимого Ноэлика! А! Нет, никогда!

Мертвый заговорил снова:

– Вот именно потому, что вы слишком любили меня и никогда не нанесли мне не единого удара плеткой, вы должны это сделать сейчас. Только так я буду спасен.

– Что ж, если это нужно для твоего спасения, пусть будет так! – сказала Грида Ленн.

И она принялась его хлестать, но тихонько, едва касаясь тела сына.

– Сильнее, сильнее, – закричал он ей.

Она ударила сильней.

– Еще, еще сильнее! Или я погиб, погиб навсегда! – кричал Ноэлик.

Она стал бить с горячностью, с яростью. Кровь брызнула из тела сына. Но Ноэлик продолжал кричать:

– Смелее, матушка! Ну же, еще! Еще!

А тем временем часы на башне пробили последний, двенадцатый, удар.

– На сегодня все, – сказал мертвый Гриде, – но если вы дорожите мною, вы придете завтра в этот же час.

И он исчез в могиле, закрывшейся за ним.

Грида возвратилась к себе вместе со священником. Когда они шли, он спросил ее:

– Вы не заметили ничего особенного?

– Да, – ответила она, – мне показалось, что тело Ноэлика становилось тем светлее, чем больше я его хлестала.

– Да, это именно так, – ответил ректор. И он добавил: – Теперь, когда я вас соединил с сыном, вы можете обойтись без моей помощи. Постарайтесь только сохранить силы, чтобы дойти до конца.

И вот на следующий вечер Грида Ленн отправилась одна к могиле юноши. Все произошло так же, как накануне, только мать не вынуждала сына упрашивать себя – она хлестала его, хлестала до изнеможения.

– И все же этого еще недостаточно, – сказал ей Ноэлик, когда пробил двенадцатый удар. – Нужно, чтобы вы пришли в третий раз.

Она пришла.

– Матушка, – умолял юноша, – на этот раз сделайте это от всего сердца и изо всех сил!

Она принялась бить его с таким ожесточением, что пот лил с нее, как дождь в грозу, и кровь из тела Ноэлика разлеталась брызгами, как вода из лейки.

Под конец, почувствовав, что у нее немеет рука и прерывается дыхание, она закричала:

– Я не могу больше, мой бедный мальчик, я больше не могу!

– Нет, нет! Еще! Матушка, заклинаю вас! – слышала она голос своего ребенка, и такое было в нем отчаяние, что Грида обрела второе дыхание. В голове ее стоял гул, ноги подкашивались, но она собрала последние силы и ударила. И тотчас же упала навзничь.

Благодарение Богу! Этого последнего усилия оказалось достаточно!

Лежа на траве кладбища, она увидела, как тело сына, ставшее белым как снег, стало тихо подниматься в небо, как голубь, набирающий высоту. Когда он поднялся над нею, он сказал:

– Матушка, любя меня слишком сильно при моей жизни, оплакивая меня слишком горько после моей смерти, вы едва не лишили меня вечного блаженства. Чтобы я обрел спасение, вам пришлось пролить столько же моей крови, сколько слез вы пролили обо мне. Теперь мы квиты. Благодарю!

И с этими словами он растворился в небе.

После этой ночи Грида Ленн больше не плакала. Она поняла, что ее сыну было лучше там, где он был теперь, и что лучшего места он никогда бы не нашел на земле.