Текст книги "Легенда о Смерти"

Автор книги: Анатоль ле Бра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Анатоль ле Бра
Легенда о Смерти

Предисловие

Книга, которую вы держите в руках, поведет вас в мир особенный – таинственный, фантастический, даже мистический... В самом ее названии – «Легенда о Смерти» – есть что-то торжественное и жуткое, страшная, но манящая тайна. Вместе с тем, этот мир абсолютно реален, предельно конкретен – с селами и хуторами, городами и рыбацкими деревушками, мир, люди в котором не сказочные персонажи, а обыкновенные жители этих мест –  фермеры, пахари, моряки и рыбаки, почтенные хозяйки и молоденькие служанки, кузнецы, ткачи, сельские священники... Мир тружеников земли и моря, добывающих хлеб насущный привычным трудом, как испокон веку заведено это здесь, на краю Европы, в маленькой стране по имени Бретань.

Экономический район современной Франций, Бретань – «особая страна», сохранившая свою «отдельность», свою неповторимую культурную самобытность с древнейших времен и, по сути, до сегодняшнего дня. Может быть, как считают многие, в силу своей особой географии. Почти все 34 с небольшим тысячи кв. км (всего лишь!) территории Бретани располагаются на Армориканском полуострове – на узкой полосе каменистой земли (шириной не более 150 км) между Ла-Маншем и Бискайским заливом, уходящей чуть более чем на 275 км от континентальной Франции в открытый океан, в Атлантику, обрушивающую свирепые волны на скалистые берега бесчисленных бухт, заливов и островов. Море властвует над этой землей силой могучих приливов и отливов, то затопляя берега, то отступая от них на многие километры, оставляя обнаженными дно и камни. Морские ветры и туманы проходят от берега к берегу полуострова, проникая сквозь тенистые рощи Аргоата, Лесного края, прокатываясь через песчаные ланды[1]1
  Ланда – равнина, пустошь.


[Закрыть] добираясь до невысоких лесистых вершин Черных гор и Арре и разбиваясь о неприступные гранитные стены коренастых крестьянских домов, высоких церквей и крепостных башен. Гранит – везде, он отзванивает под ногами из-под зеленого покрова трав, его твердость, его серо-коричневые цвета объединяют своей суровостью многоцветье природы и жизни. Суровая Бретань – страна воинов, моряков, пиратов, землепашцев...

Но где-то в полумраке лесов, в диких зарослях, вырвавшись из таинственной глуби сырой земли, бегут, разливаясь и неумолчно журча, холодные и быстрые ручьи и меж сплетенных ветвей вдруг поблескивает темное зеркало потаенного лесного озерца... На склоне дня, под скользящими лучами солнца, опускающегося в океан, оживают тени скал на волнующейся поверхности моря и живыми красками переливается цветущий вереск на обрывающихся в море равнинах Корнуайя – крайнего запада Бретани, который последним видит, как заходит солнце над континентальной Европой. Бурное кипящее пеной море у пристани, огни маяков за пеленой тумана, дождь, который бесконечными зимними ночами настойчиво стучит в окна, словно прося приюта... Да мало ли что еще будит воображение «сурового бретонца», обретая душу и претворяясь в живые голоса и поэтические образы. «Бретонцем не рождаются, им становятся, слушая ветер, пение ветвей, песни людей и моря», – так сказал однажды бретонский поэт и романист XX в. Ксавье Гралль. Бретань – страна поэзии, легенд и сказаний...

Уже на заре европейской истории в Бретани звучали песни бардов – лэ, исполняемые под аккомпанемент маленьких кельтских арф. В народных сказаниях Бретани родились многие сюжеты средневековых рыцарских романов «бретонского цикла» – романов о короле Артуре и рыцарях Круглого стола. Вместе с Англией Бретань стала, по выражению одного из исследователей средневековой литературы, «обетованной страной рыцарских подвигов, любовных приключений и фантастических происшествий». Каждый бретонец и сегодня покажет вам дорогу в лес Броселианд – место действия легенд артуровского цикла, – а в нем – и замок феи Вивиан, и усыпальницу волшебника Мерлина, и колдовские источники и озера... В конце концов, это Бретань внушила романтическую «смутность страстей» «отцу» литературы французского романтизма Рене Шатобриану, который провел свое детство на бретонском берегу в мрачном средневековом замке Комбург и нашел вечный приют на пустынном островке возле города корсаров Сен-Мало.

Душа Бретани – в творчестве ее народа, в созданных в незапамятные времена и бережно, с глубокой верой и серьезностью передаваемых из поколения в поколение песнях, преданиях, легендах и сказаниях. Большинство бретонцев – селяне и «рабочие моря», люди, и в старину, и ныне живущие в тесном единении с природой, подчиненные ее власти и ее ритмам. Три четверти года были наполнены для них трудом, но приходила хмурая армориканская зима с дождями и злыми ветрами на опустевших полях и в лесах, с бурями на море, и наступала пора длинных зимних вечеров, собиравших возле очага, на большой кухне – в сердце всякого крестьянского или рыбацкого дома – всю семью: и домочадцев, и зашедших на огонек соседей, и застигнутых непогодой путников. Вот тогда-то и приходило время «раздуть огонь на угольях сказаний». Они звучали из уст почтенной главы и наставницы семьи – бабушки, матери отца, хранительницы традиций. Их разносили по городам и селам бродячие сказители, распевая и рассказывая в тавернах, на ярмарках, на праздниках и торжествах. Но это не просто сказки, развлекавшие простодушных слушателей. Бретонские сказания – это записанная в памяти народа его история, его вера, его мудрость и его поэзия. Это народные «школы» и «университеты», народная философия и мировоззрение, это заповеди Бретани – основа основ ее духовности, ее духовного единства и неповторимости.

Вот такие народные рассказы вы и прочтете в этой книге. На ее обложке стоит имя, но имя не автора рассказов, а составителя книги – известного писателя, ученого, историка французской и бретонской литературы, фольклориста Анатоля Ле Бра. Он собрал эти предания, сделал литературную обработку, перевел на французский язык, и они стали фактом письменной литературы – «большой» литературы Франции.

Исследователь и поэт, преподаватель литературы, университетский лектор и сказочник, «Чародей», как называли его современники и друзья, Анатоль Ле Бра (1859-1926) принадлежит поколению творческой интеллигенции Бретани рубежа XIX и XX вв., поднявшему на новый, общеевропейский научный уровень дело возрождения и утверждения бретонского языка, литературы и истории. Это движение, возникшее еще в XVIII в. на волне поднимающегося национального самосознания и поиска «бретонской идеи», в XIX в. приобрело целенаправленный исследовательский историко-филологический характер. Собирание устного фольклора и старинных рукописей шло параллельно с изучением истории Бретани, ее языка и диалектов, с созданием и публикацией грамматик и словарей, с поиском места бретонского языка в группе живых кельтских языков. В итоге в 1903 г. в университете города Ренна – нынешней столицы Бретани – была создана кафедра кельтских языков, за которой в скором времени последуют многочисленные научные учреждения современной Бретани, занимающиеся проблемами ее истории и культуры.

Сын сельского учителя, получивший начальное образование в школе отца, а знание латыни – от сельского священника, бывшего, однако, дядюшкой известного писателя-символиста Вилье де Лилль-Адана, Анатоль Ле Бра провел детство и отрочество в старинной провинции Трегор на севере Бретани (департамент Армориканский Берег). Связи с родиной он никогда не порывал. Здесь, в близкой и хорошо знакомой ему среде крестьян и рыбаков, которых он считал «самыми славными людьми нашего народа», он говорил только на родном бретонском языке. Он дышал «воздухом Бретани», впитывая с младенчества ее традиции, уклад, разумеется, древние предания и сказки, которые станут впоследствии главным предметом его ученых и литературных занятий, воспринимая все это особенно обостренно в столь свойственной времени атмосфере все возрастающего национального самоутверждения. Но «истинный сын Бретани», Ле Бра никогда не был узким националистом. Воображение бретонца, «кельтское» чувство таинственного и мистического, сделавшие его тонким ценителем и знатоком народной литературы Бретани, сочетались в нем с богатой эрудицией гуманитария и рационализмом человека современной ему французской культуры. Он был приобщен к ней с детства, обучаясь сначала в Бретани, в Сен-Бриё, в лицее, который носит теперь его имя, а затем в Париже, в привилегированном лицее Святого Людовика, где он получил диплом словесника, преподавателя французской литературы. Он был учеником, с одной стороны, последовательного позитивиста Эрнеста Ренана (1823-1892), своего соотечественника, уроженца Трегье, философа и историка, автора написанной с позиций рационалистической критики знаменитой восьмитомной «Истории происхождения христианства» (1863-1883), а с другой стороны – Франсуа Мари Люзеля (1821-1895), крупнейшего собирателя бретонских баллад, песен и сказок, создателя методических основ бретонской фольклористики. Ле Бра стал выдающимся писателем Бретани, принципиальным защитником независимости и самобытности ее национальной культуры и языка и даже «отцом– основателем» первой национальной партии Бретани – Бретонского регионального союза, созданного им и его единомышленниками в августе 1898 г. Но в летописи

французской филологии и литературы начала XX в. он остался еще и как знаменитый лектор лингвистической организации Франции «Альянс Франсез», блестящий пропагандист французского языка и литературы. Почти пятнадцать лет, с 1904 по 1919 г., выступая с лекциями в Швейцарии, а затем в Канаде и в Соединенных Штатах, он, как пишет один из его биографов, «служил делу Франции». Эту «двойственность», а лучше сказать, широту интересов Ле Бра проявил и в своих научных исследованиях, занимаясь одновременно и проблемами связи Бретани с французским литературным романтизмом, и историей кельтских театральных мистерий.

Но все же главное дело жизни Анатоля Ле Бра – бретонская литература, тот вклад, который он сделал в ее возрождение и современное становление. Может показаться странным, что писатель, для которого родным языком был бретонский, писал по-французски. Но это и был способ сделать бретонскую литературную традицию общечеловеческим достоянием, поставить литературу Бретани в один ряд с великой французской и мировой литературой. Ле Бра писал по-французски, но только о Бретани. Бретань, ее история, люди, обычаи, ее города и деревни, ее памятники – предмет его статей, путевых заметок, эссе, увлекательных репортажей и отдельных книг, отмеченных знанием и зоркой наблюдательностью («Les îles bretonnes» – «Бретонские острова», «Un Voyage à 1 île de Sein» – «Путешествие на остров Сейн», «Vieilles chapelles de la Bretagne» – «Старинные часовни Бретани», «Au Pays des Pardons» – «В краю Пардонов»[2]2
  Пардон – крестный ход в Бретани, одна из главных и повсеместно распространенных в Бретани народных христианских церемоний. Она начинается с мессы, обычно под открытым небом, за которой следует торжественная процессия с пением, хоругвями и изображениями святых, которые несут мужчины и женщины в национальных костюмах. Старинная традиция, это и своеобразная манифестация бретонской культуры.


[Закрыть]). Бретань, и только Бретань – место действия романов и повестей Ле Бра, бретонцы – его персонажи и герои («Le gardien du feu» – «Страж огня», «Fille de fraudeurs» – «Дочь контрабандистов», «L’Evèque Audrein» – «Епископ Одрен»). Но главное – это душа и память Бретани, воплощенные в старинных преданиях, легендах, народных повествованиях, которые были единственным источником вдохновения писателя – его сюжетов, образов, ситуаций, характеров, отношений. «Contes du soleil et de la brume» – «Сказки солнца и тумана», «Vieilles histoires du Pays breton» – «Старинные истории бретонского края», «Contes et histoires de Bretagne» – «Сказки и предания Бретани», «Les Saints bretons de la Montagne Noire à la Montagne d’Arez» – «Бретонские святые от Черных гор до гор Арре», – все это талантливо использованные, с редким художественным чувством и деликатностью переработанные и воссозданные на французском языке богатства бретонского народного творчества. С самого начала своей писательской деятельности Ле Бра был убежден, что создание новой, современной литературы Бретани было немыслимо без обращения к ее прошлому, к древним кельтским и раннехристианским народным истокам ее культуры. «Terre du Passé» – «Земля Прошлого» – не случайное название одного из произведений Анатоля Ле Бра. Непрерывающаяся цепь народной жизни, дыхание древности в сегодняшнем бытии, – такой виделась родина писателю. Это волновало в нем воображение художника и исследователя.

Поиски источников, собирание и изучение бретонского фольклора, филологические изыскания стали обязательным элементом творческого процесса для Ле Бра с первых его шагов в литературе. В Кемпере, где в начале 1880-х гг. Ле Бра начинал свою карьеру, работая преподавателем литературы в местном лицее и публикуя первые очерки, сказки и новеллы в местных журналах, судьба свела его с Франсуа Мари Люзелем. Знаменитый фольклорист привлек начинающего филолога и литератора к поискам народных религиозных песен, опубликованных им позднее, в 1890 г., и в процессе этой работы приобщил его к своим методам кропотливого и педантичного собирания и записи текстов. Ле Бра оказался удачливым собирателем фольклора: владение бретонским языком, доброжелательность, тактичность и глубокое уважение к своим землякам, крестьянам, морякам, обеспечило ему успех. Именно тогда, записывая песни и баллады для сборника Люзеля, Ле Бра услышал рассказы, положившие начало работе над самым значительным его произведением – книгой «Легенда о Смерти». Ее первая публикация в 1893 г. под названием «Легенда о Смерти армориканских бретонцев» принесла Анатолю Ле Бра известность. Он продолжал работать над книгой в течение многих лет, формируя и дополняя ее разделы новыми текстами. «Пятнадцать лет подряд, – пишет он в предисловии, – я неустанно копался в народной памяти, пройдя с этой целью всю Бретань... Эти деревни и встречи стоят перед моими глазами: то это лавка сапожника-саботьера в Аргоате... то вахта на маяке острова Сейн – дежурный сторож на вахтенной скамье и яркий свет фонаря, проходящий по волнам вздымающегося моря...»

Они встают и перед глазами читателя – эти сцены повествования, неторопливого, обстоятельного и увлекательного, хотя нигде в книге они не описаны прямо. Они возникают из самой ткани текста, из брошенных по ходу рассказа – случайно, к слову, – упоминаний вещей, мест, имен, из каких-то очень личных ссылок на знакомых людей, на как будто всем известные обстоятельства, из особенной простой и доверительной интонации невидимого рассказчика. Невидимого, но почти реально ощутимого. Это лишь одна – из многих! – необычайно привлекательных сторон этой книги. Она легко читается – читается, как слушается. В ней все время «звучат» голоса рассказчиков, и среди них – главный, женский, голос, в котором легко угадывается образ немолодой бретонской крестьянки, много видевшей и испытавшей, мудро, по-доброму, не без юмора смотрящей на жизнь. А какое ощущение теплоты, симпатии окутывает этот образ! И это притом, что в книге нет ни единого слова, прямо относящегося к главной рассказчице. Таков талант писателя, его власть над словом. Своих информантов – так принято называть народных сказителей и рассказчиков, которых записывают фольклористы, – он сделал литературными персонажами, героями своей книги. Его главная «героиня» –  известная бретонская сказительница, «королева сказочников» Мархарит Фюлюп (1837-1909) из деревни Плюзенет в провинции Трегор. Искалеченная в детстве рука помешала Мархарит заниматься крестьянским трудом, и она стала профессиональной «паломницей» – исполняла паломнические обеты вместо тех, кто не мог их совершить. Об этой профессии и о паломнице, подобной Мархарит, Ле Бра рассказывает в одной из глав своей «Легенды о Смерти», посвященной паломничеству душ. Мархарит обошла пешком почти всю Бретань, везде заучивая и исполняя народные песни, сказки, легенды. Она знала их множество, иногда очень редких, почти забытых. Ее отыскал Люзель, которому она передала большое число песен, вошедших в его сборники. Он и представил Мархарит своему сотруднику и ученику. Однако для Анатоля Ле Бра Мархарит Фюлюп стала не исполнительницей песен и баллад, не сказительницей, а рассказчицей. Тексты, собранные им в эту книгу, иначе как рассказами не назовешь. Не сказки, не предания и даже не легенды, хотя писатель и назвал свою книгу «Легендой», а именно рассказы. Ле Бра очень тонко уловил и очень точно передал в литературной обработке их ровный повествовательный характер и убедительную простоту, жизненную достоверность. Они звучат здесь как свидетельства очевидцев и непосредственных участников происшедшего, как откровенные и доверительные воспоминания о реально случившемся.

И все же для Ле Бра эти рассказы – Легенда. Здесь-то и сказался ученик Ренана. Трезвый, критически настроенный ум историка-позитивиста – и, скорее всего, атеиста, что так типично для человека французской культуры конца XIX в., – не мог позволить писателю принять как реальность мистические мотивы и сюжеты, вплетенные в канву повествований наравне с жизненными реалиями. Для него это фантастический элемент народного сознания, плод поэтического воображения. Но наделенный сам «душой бретонца» и, главное, художника и поэта, Ле Бра не мог не проникнуться поэзией народной веры, того простодушного, но мощного и всеобъемлющего религиозного чувства, которое пронизывает собою эти рассказы, поднимая их на уровень почти эпических преданий. Отсюда, наверное, и идет особое, редкостное ощущение красоты и правды «Легенды о Смерти», какой бы пугающе таинственной и грозной ни была тема, объединяющая эти предания.

Тема Смерти изначально предполагает тайну, мистику, первозданный ужас перед неизвестностью и неизбежностью. Но когда рассказ за рассказом читаешь Легенду, «сладкий ужас», всегда связанный с эстетикой такой темы, постепенно сменяется чувствами более спокойными и более глубокими, значительными. Конечно, в этих рассказах во множестве присутствуют даже не атрибуты, а чрезвычайно выразительные образы смерти, обрисованные столь же конкретно, зрительно, почти осязаемо, как реалии повседневного земного бытия. «Рабочий смерти» Анку в широкополой шляпе, бросающей тень на безглазый череп, в громыхающей повозке и с косой, заточенной наружу; призраки и привидения, ночные явления мертвецов; кладбищенские голоса, звоны колоколов и мистические мессы в мертвых церквах; страшная книга «Агриппа», подписанная самим дьяволом, и сам дьявол, и ад... Ад – что может быть таинственнее, невообразимее, сколько фантазии и слов истратило человечество, чтобы создать его непостижимый, ужасающий образ. И вдруг из бретонского повествования узнаешь, что дорога в ад «большая, широкая и содержится всегда в полном порядке; она всегда готова принять путника», словно речь идет о дороге из Сен-Бриё в Морлэ, а главное, что вдоль нее – «девяносто девять постоялых дворов... где любезные и хорошенькие служанки... наливают всякие ликеры!»; сумеет путник устоять, «не пьет без удержу» (и невольно всплывает фраза из другого рассказа – «жены рыбаков всегда опасаются, не остались ли их мужья напиваться где-нибудь в кабаке») и к последнему постоялому двору приходит трезвым, он может вернуться обратно: «ад больше не имеет на него прав». И всего-то? Нет, ужасы ада и блаженства рая остаются здесь незыблемыми в своей сути. Но форму в народном воображении они принимают конкретную и очень бретонскую: «Представьте себе лес башенок, таких же легких и стройных, как башни Бюлата или Крейскера... Флюгера вращались над башенками и издавали – нет, не скрип, а сладостные звуки». Это рай. А замок, горящий пламенем, с невыносимым запахом серы – это ад... Главное же, всё мистическое, потустороннее предстает здесь не в туманных видениях, не в провидческих снах и откровениях, а воочию, как часть здешней, посюсторонней, жизни, в едином ряду ее дел, событий и вещей. И вот мертвый пахарь пашет свои земли, чтобы вернуть им привычный цветущий вид, какой они имели при его жизни. А старый хозяин фермы после смерти остается жить в своем доме, хранит яблоки, шутит над полюбившейся ему молоденькой служанкой, подружившейся с ним, да еще и становится отцом последнего своего сына. Потому что то, что в католицизме называется чистилищем, искуплением земных грехов, по бретонским понятиям душа тоже проходит здесь, на земле, и более того, рядом с домом, возле села или фермы, ибо «она должна после смерти делать то, что привыкла делать при жизни», пока не исполнит свое послушание.

Так миры живых и мертвых смыкаются в единую общность, даже в одну общину. У каждого из них свое пространство: мертвые внутри стен приходского участка[3]3
  Приходский участок – духовный и административный центр бретонского села или городского района – огороженный невысокой каменной стеной с монументальными въездными воротами ансамбль, состоящий из церкви, кладбища за нею и небольшой площади перед нею с гранитным распятием (голгофа) и поминальной часовни (оссуарий).


[Закрыть], живые – за его стенами – и свое время: живым – день, мертвым – ночь. Но миры эти проницаемы. Этот сюжет – общение живых и мертвых, проходящий через всю книгу, пожалуй, самый волнующий и человечный. Он и страшит до замирания сердца, и трогает, порой до слез, и завораживает, и внушает надежду. В конце концов, все они – и живые, и мертвые – земляки, соседи, родственники. Их объединяет земля, по которой они ходят и в которой они лежат, море, которое несет им и жизнь, и смерть, небо, под которым проходит их жизнь и куда уходят их души, – анаон. И уходят не навсегда. «Подожди, мой друг, когда я приду к новому воскресению, – говорит душа телу, прощаясь с ним в балладе, которой завершается глава об исходе души, – я ухвачусь за твою руку и... обрету силу любви, чтобы увлечь тебя за собою». Смерть, какой бы пугающе грозной она ни ощущалась, в поэтизированном мировоззрении бретонца оказывается не концом жизни, а ее частью, ее продолжением в мире ином. Да и мир иной со всей его неизведанной тайной оказывается где-то здесь, поблизости от мира этого, аналогичен ему и связан с ним в единый круговорот бытия, некий цикл, подобный природному: восход-закат, тепло-холод, свет-тьма, жизнь-смерть-жизнь...

По существу, это языческая концепция, свойственная мировоззрению древних народов, живших в ощущении глубокого и нерасторжимого единства с природой. Ее столь важное, определяющее место в христианском сознании бретонцев заставляет вспомнить о кельтских истоках бретонской религиозности.

Бретонцы – кельты, единственные на европейском континенте прямые потомки древнего народа, дважды на разных этапах европейской истории колонизовавших Армориканский полуостров. В первый раз кельты обосновались в Арморике в V в. до н. э. в процессе массового переселения кельтских племен с обширных территорий, которые они занимали в бассейне Рейна и в верховьях Дуная. Часть из них переправилась через Ла-Манш и создала свои поселения на территории нынешних Англии, Шотландии, Ирландии. Оттуда, с юго-западных земель Британии, пошла обратная волна переселения кельтов с Британских островов в Арморику. В течение столетия, с середины V в. до середины VI в., теснимые англо-саксами бритты Корнуолла и Уэльса переправлялись через Ла-Манш, занимая земли западной части полуострова (нынешняя Нижняя Бретань, территория собственно бретонского языка). Здешних, армориканских кельтов (галлов), подвергшихся частичной романизации во времена господства Рима над Арморикой в первых веках нашей эры, бритты вытеснили в восточную часть полуострова (современная Верхняя Бретань, территория языка галло, галльского диалекта бретонского языка). Название «Арморика» уступило место новому имени – Бретань. С приходом бриттов в Бретани по-настоящему распространяется и утверждается христианство. Мощную волну эмиграции островных бриттов в VI в. возглавили их духовные вожди – бриттские и ирландские монахи и священники. Миссионеры и пламенные проповедники, они не только словом поддерживали волю и укрепляли души вверившихся им людей, но активно взялись за организацию церковных общин и монастырей – центров, постепенно превратившихся в города, вокруг которых стали расти села, деревни – вся сохранившаяся до наших дней социально-административная структура Бретани. Эти города, бурги, местечки, монастыри и церкви и сегодня носят имена основателей – бретонских святых и прежде всего главных из них – «отцов Родины», семи святых покровителей Бретани[4]4
  Например, города Сен-Бриё, Сен-Мало, Сен-Поль-де– Леон, церкви Св. Корантена в Кемпере, Св. Тюгдюаля в Трегье и пр.


[Закрыть]. Бретань изначально формировалась как христианская общность, христианская страна, но на очень мощной кельтской этнической и религиозной основе. Христианство не изгнало из души и сознания кельта древние религиозные устои предков, как не изгнало оно кельтских жрецов-друидов, таинственно «исчезнувших», растворившихся в новом христианском сообществе[5]5
  Друидизм, в частности, стал основой бретонского знахарства, друиды превратились в лекарей.


[Закрыть], но не случайно «воскресших» в наши дни: их образ, их значение остались в народной памяти, в сознании, их духовная власть естественно перешла новым христианским лидерам. Авторитет сельского приходского священника в Бретани со времен отцов-основателей и до наших дней остается непререкаемым и преобладает над авторитетом светской власти.

Все это сделало христианство Бретани по-бретонски своеобразным. Здесь почитаемы в первую очередь свои, бретонские, а не общие католические святые, исполняются свои, бретонские, церковные ритуалы – большие праздничные процессии-пардоны, Тромени[6]6
  Тромени (от брет. tro-minihi) – букв. Tro-tour – «проход» и minihi от лат. monachia «монастырский» – религиозная процессия.


[Закрыть] и Тро-Брез[7]7
  Тро-Брез (Тго Breiz) – паломничество через (tro) Бретань, которое по традиции каждый истинный бретонец должен совершить хотя бы раз в жизни, к могилам святых основателей Бретани в столицах семи бретонских епархий: в Ванн (св. Паттерн), в Кемпер (св. Корантен), в Сен-Поль-де-Леон (св. Поль Аурелиен), в Трегье (св. Тюгдюаль), в Дол-де-Бретань (св. Самсон), в Сен-Бриё и в Сен-Мало.


[Закрыть]. Но самое существенное – это то, что христианская догма легла на прочное основание кельтской метафизики, на оставшиеся незыблемыми представления о природном, космическом, божественном мироустройстве. Эти представления не только не противоречили в главном христианским идеям, а напротив, подтверждали, обогащали их, умножая силу христианского чувства, горячую веру бретонца, придавая ей ту самую окраску, которую и окрестили «своеобразием» бретонской христианской религиозности.

Из этого сочетания, сращения религиозных идей сложилось и бретонское понятие Смерти. Христианская идея смерти как «рождения в вечность», перехода в особую форму бытия в определенном смысле совпадала с кельтским представлением о потусторонней жизни как о продолжении жизни земной. Но в отличие от отвлеченного, по существу, философско-символического христианского определения вечной жизни как «вечного света», как «царствия небесного», кельты мыслили ее более конкретно и «располагали» ее несколько ближе – где-то на неведомом краю земли или на дальних островах за морем – так, в старинных кельтских легендах, например, родился образ Аваллона, таинственного острова усопших. Древние, «праотеческие» идеи, – скорее даже не сами идеи, а их следы, отголоски, память о них, оставшиеся в бретонском христианском сознании, не меняя в нем сути христианских образов смерти и вечной жизни, ослабили, смягчили их суровый ригоризм, приблизили их к более простым человеческим, природным представлениям. Отсюда и свое, особенное отношение бретонца к смерти, которое окрашивает страницы народных рассказов теплотой и мудрой человечностью.

Самое замечательное в этих рассказах о Смерти, что главенствующее в контексте такой темы естественное человеческое чувство страха, по сути дела, не имеет отношения к смерти как таковой. Страшит не смерть, а обстоятельства смерти. Они мастерски воссоздаются в слове, в описании ситуации, в диалогах, в ритмических повторах фраз, усиливающих, нагнетающих чувство. И все то, что заставляет замирать от ужаса, слушая или читая «Легенду о Смерти», – неумолимое море, уносящее с приливом человеческую жизнь, собаки, гонящиеся за грешницей, ищущей спасения у креста, баллада грозного Анку, не щадящего ни пахаря, ни принца, ни самого Иисуса и Святую Деву, и сам Анку – высокий худой человек с седыми волосами, которым может оказаться тот, кто умер последним в своем приходе, – все это, в конечном итоге, художественный образ, поэзия. Страшит и то, что ждет после смерти, – неизвестность посмертной участи души. Ее надо заслужить по эту сторону смерти. И страница за страницей Легенды заполняются образами греха, добродетели, искупления – «послушания», – всего того, во что христианская вера и народная мудрость вложили понятия нравственных ценностей.

Сама же смерть – неизбежный факт, естественно вплетенный в живую ткань бытия, рубеж, «середина долгой жизни», как говорили предки-кельты, за которой – бессмертие. Смерть – это таинство прощания души с телом, и в душе бретонца оно вызывает чувство более сильное, чем страх, – почтение и глубокое уважение. Это главная мысль, главное содержание «Легенды о Смерти». В увлекательной образности повествований заключен великий духовный опыт народа, это его уроки, его наставления, обычаи, правила, заповеди, скрепляющие поколения прочными узами нравственных традиций. Это глубоко понял Анатоль Ле Бра. Составляя свою «Легенду о Смерти», он сформулировал основные темы этой «народной школы нравственности» и сгруппировал рассказы последовательно по соответствующим главам – от предзнаменований смерти до завершающей темы рая. Главная же заслуга Ле Бра – точность и образная выразительность сделанного им перевода рассказов Легенды с бретонского на французский язык, принесшая ему, по мнению французской критики, славу писателя, сумевшего «облечь в слова вечные голоса ветра, моря, леса и легенды».

Удалось ли и нам передать голос Бретани в русском переводе, судить вам, наши читатели.

Людмила Торшина