Текст книги "Легенда о Смерти"

Автор книги: Анатоль ле Бра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

ГЛАВА VII
ПОСЛЕ СМЕРТИ

Когда человек умирает, сразу начинают сооружать так называемую «белую часовню».

Сейчас ограничиваются лишь украшением смертного ложа. Но еще недавно покойника укладывали на кухонный стол, против окна. Его покрывали белой простыней, а к балкам потолка подвешивали по обе стороны стола две другие простыни и прикрепляли к ним венки омелы или ветви лавра.

* * *

Некогда в Трегоре на дом, где кто-то умирал, вывешивали снаружи, по обе стороны от дверей, черные накидки с капюшонами – траурную женскую одежду этой местности.

* * *

Когда умирает глава семьи, первое, что полагается сделать, если в саду есть ульи, – покрыть их трауром, закрепив на них полотнища черной ткани. Если не позаботиться об этом, все пчелы погибнут, ульи опустеют, и тогда беды не замедлят опустошить весь дом.

* * *

В каждом квартале есть люди, которые занимаются похоронами. Это профессия, нечто вроде священнического сана. Говорят, что эти люди, получая какие-то таинственные предсказания, узнают о том, что скоро где-то понадобятся их услуги, еще до того, как тот, кого посылают к ним с этим поручением, завязал шнурки на своих башмаках.

Старая Лена Биту из Кермариа уже полпути прошла, когда за нею послали.

– Да, да, – говорила она, – я все знаю, не тратьте лишних слов.

* * *

Если, подшивая саван, уколите палец, это знак того, что покойник при жизни таил какое-то зло против вас. В таком случае не забудьте заказать панихиду за упокой его души.

* * *

В наше время погребение бедняков или оплачивает мэрия, или соседи собирают деньги. Но так было не всегда.

В моем детстве для бедняков делали такой особый гроб, который называли не очень приличным словом спарлу-мок’х (sparlou-moc’h)[29]29
  Спарлу-мок’х – от sparl (путы, которыми опутывают свиней и другую скотину, чтобы помешать им выходить в поле; они состоят из деревянной перекладины, к которой крепятся две связанные веревками стойки, сжимающие шею животного) и moc’h (множественное число от porc’hel – свинья). – Прим. автора.


[Закрыть] Такой гроб делали из двух горизонтальных досок, между которыми клали тело, фиксируя его шестью палками, по три с каждой стороны. Проще и грубее не придумать, как видите.

А для детей, как я это слышала от моего двоюродного деда, в его время, то есть до Революции, делали еще проще. Вырезали две половинки древесной коры и в одну из них клали маленькое тельце, а другой его закрывали – получалась закрытая колыбелька.

История церковного сторожа из Невё

Раньше в маленьких деревнях покойников обряжали церковные сторожа. Однажды сторож из Невё, возвратясь после исполнения этой своей обязанности в церковь, чтобы все подготовить к похоронам, заметил сидящего человека в воскресной одежде.

– Здравствуй, приятель Жан-Луи, – сказал человек, поднимая голову – до этого он сидел, низко ее склонив.

– Как, – вскричал изумленный сторож, – это вы, Иоахим Лаблез, здесь!

Это был как раз тот самый умерший, которого староста положил в гроб несколько минут тому назад, надев на него чистую одежду.

– Да, я, – ответил Лаблез. – Я тебя жду здесь, чтобы просить срочно переделать твою работу.

– Вас не устраивает, как я вас обрядил?

– Да. Ты мою левую руку заложил за тело: я не могу уйти в таком положении.

Произнеся все это, он исчез. Сторож тотчас бросился назад, вошел в дом умершего и, к возмущению всей семьи, открыл гроб. Действительно, как и говорил Лаблез, его левая рука была под телом. Сторож привел все в порядок и снова направился в церковь.

Когда он вошел в ограду, он увидел, что покойный по-прежнему был здесь, правда, на этот раз он стоял, подняв голову.

«Я опять что-то упустил?» – подумал сторож.

Но нет: покойник удовольствовался тем, что сделал рукой прощальный жест.

– Да утешит вас Бог, – сказал сторож, обнажив голову.

Вот и все.

* * *

Пока покойник не покинул дом, нельзя ни мести полы, ни вытирать пыль на мебели, ни выбрасывать мусор, чтобы случайно не вынести наружу душу умершего и тем самым навлечь на себя его месть. Но необходимо при этом тщательно закрыть все сосуды с жидкостями, исключая молоко, чтобы душа в них не утонула.

* * *

Пока покойник лежит в доме, нельзя отправлять домашних на работу. Это оскорбит умершего.

Испорченное сено

Это произошло в то время, когда я была младшей служанкой в Керсальу. Умер хозяин дома, Бартелеми Ропар. А случилось это в начале июля: старший сын хозяина, Луи, вместе с батраками работал на соседнем лугу, сушил сено. Меня срочно послали за ним. Вскоре вернулись и остальные, перекусить. Когда они закончили есть, один из батраков спросил:

– Нам нужно возвращаться на луг?

– Да, конечно, – ответил Луи Ропар. – Погода портится, если мы сегодня сено не уберем, завтра оно может пропасть.

– Так не полагается, когда в доме покойник, – заметил старый Кристоф Лоарер, который служил в Керсальу почти тридцать лет.

Луи Ропар ответил ему с твердостью:

– Хозяин теперь я, и я здесь распоряжаюсь. Идите и делайте, что я велел.

Нехотя они отправились обратно.

Подойдя к лугу, они с большим удивлением увидели какого-то обогнавшего их мужчину, ходившего взад-вперед по полю и, казалось, с удовольствием топтавшего сено. Когда они подошли еще ближе, их удивление обратилось в ужас, так как по походке и по одежде странного человека они признали Бартелеми Ропара собственной персоной.

Старый Лоарер произнес:

– Дуе да пардон’ан Анаон! Doué da pardon’an Anaon! (Господь да помилует усопших!)

Видение сразу же исчезло, мужчины ступили на луг и увидели, что их вилы были разложены по двое крестом.

– Не будет проку от этого сена, помяните мое слово, – сказал Кристоф Лоарер своим товарищам.

Однако несколько дней спустя, когда сметали в стога на дворе усадьбы, сено по виду было хорошим. Прошло несколько месяцев. Слова Лоарера давно вылетели из памяти слуг, да и сам Лоарер, казалось, забыл об этом. Однажды вечером Луи Ропар сказал конюху:

– Маркиз, – (так прозвали конюха), – с этого дня будешь давать корм лошадям из стогов этого года.

Была уже поздняя осень, время пахоты. Когда наутро в плуг стали запрягать лучшую кобылу в

Керсальу, она едва держалась на ногах, а днем она пала. Неделю спустя пришла очередь другой кобылы, замечательной племенной, самой лучшей в кантоне. На этот раз Ропар-сын вызвал ветеринара. Тот поинтересовался, чем кормили лошадь. Ему показали сено, и он нашел, что оно хорошего качества.

– Не знаю, в чем причина, – объявил он.

И наука не смогла помочь другим лошадям. Не прошло и двух недель, и пали все лошади на конюшне. Ропары были разорены. Сын впал в тоску, начал пить. В ночь под Рождество он не вернулся домой. Мать отправила нас искать его. Нашел его Кристоф Лоарер: бедняга повесился на яблоне. Непочтение к покойному отцу обернулось для него бедой.

* * *

Если кто-то из ваших близких скончается ночью, вы можете увидеть бегущие перед вами огоньки, которые, как бы вы ни старались их догнать, не становятся ближе.

* * *

Смерть ростовщика или богатого человека, жестоко относившегося к беднякам, всегда сопровождается грозой, ливнем и молниями. Они утихнут только тогда, когда покойник покинет свой дом. И редко людям, бодрствующим у ложа такого умирающего, удается с первого раза зажечь свечи у его постели.

* * *

Есть верное средство не встретить покойника на своем пути: надо проститься с ним целованием до того, как его положат в гроб.

* * *

Говорят, что в Нижнем Корнуайе, чтобы дать силу и долгую жизнь болезненным детям, их приводят молиться и проститься целованием с умершим ребенком.

Бдение у ложа умирающего

Бдение у ложа умирающего называется анн но-вей – апп noz-veil.

* * *

Есть избранные, которым дано знать заранее, когда в округе будет анн но-вей.

Мой свекор был из их числа. У него была палка из красного терновника, которую он называл «мой ночной товарищ». Это был прочный пенн-баз (посох), который закреплялся на запястье, как все пенн-базы, с помощью кожаного ремня. Когда свекор возвращался домой, он обязательно вешал свою палку на гвоздь за шкафом. Так вот, дня за два-три до того, как ему предстояло бдение у какого-нибудь умирающего в квартале, посох из красного терновника начинал раскачиваться – сначала медленно, а потом все быстрее – между стеной и шкафом, ударяя их по очереди.

Когда палка ударяла шкаф, слышалось – док. Когда она стукалась об стену, слышалось – дик. Можно было подумать, что это тикают часы или, еще точнее, колокол тихо отзванивает отходную. Это самое дик-док, дик-док иногда продолжалось полчаса. Мы холодели от страха. Но свекор говорил спокойным голосом: «Не обращайте внимания! Это просто анн но-вей приближается».

* * *

Раньше, когда человек умирал, хозяйка дома сразу же принималась мастерить траурные повязки для разговения после бдения возле кровати умирающего, в котором принимали участие родственники, друзья, соседи – хотя бы по одному человеку ото всех, кто был связан с умершим. Мне приходилось видеть, как на таких «бдениях» было человек пятьдесят, а то и больше.

Час за часом следовали «помилуй» – общие молитвы; самые уважаемые люди соперничали, кто больше знает и прочтет молитв, гимнов на бретонском языке, псалмов. Были среди них такие, которые читались по полчаса без передышки, и скороговоркой, как можно быстрее, выговаривались самые длинные и менее известные.

* * *

В округе Дуарнене бдения у ложа умирающего всегда сопровождаются едой, обычно обильной, которую подготавливают к полуночи. Есть поверье, что мертвый участвует в этой траурной трапезе, для него обязательно ставится прибор. Если он не получит такого последнего причастия, у него не станет сил в ином мире, чтобы дождаться указанного ему срока.

* * *

В округе Роспроден во время бдения, когда наступает время полуночной трапезы, людям, которые находятся у ложа умирающего, подают хлеб и мед. Считается, что запах меда особенно сладостен для души умершего. Часто можно заметить маленькую мушку, не похожую на тех, что водятся в наших краях, которая вылетает из полуоткрытого рта умершего и садится на краешек миски с медом. Люди верят, что это душа усопшего запасается пищей, прежде чем отправиться в путь к указанному ей месту. Вот почему принято оставлять миску с медом открытой на всю ночь.

* * *

Пока умерший еще не положен в гроб, нужно оставить открытым один из выходов из дома, особенно если в дверях нет маленького полукруглого отверстия – «кошачьего окошка», как оно называется, или дырочки в оконных рамах, которые бывают даже у заботливых хозяев. Иначе, говорят, душа покойного будет крутиться в жилище, пока в семье не случится еще одна смерть.

* * *

Нельзя оставлять при себе свечу, горевшую у изголовья покойного, после того как вынесли гроб. Если по случайности ее зажгут потом для какой-нибудь надобности, покойник не замедлит снова устремиться к дому. Вот почему ее полагается принести в церковь, даже если от нее остался небольшой огарок.

Бдение у ложа священника

Эту дату я помню всегда: двадцатое февраля. Я сидела у постели викария, достойного священника, умершего тем утром. Со мною было еще несколько человек – плотник Фанш Савеан и старая пряха Мари-Синтия Корфес. Покойный сидел в кресле, одетый в самое красивое свое облачение. Лицо у него было спокойное, можно сказать, улыбающееся. Мы тихонько читали молитвы, каждый про себя.

Тишина и неподвижность нагоняли сон. Опасаясь и в самом деле задремать, я предложила Фаншу и Мари-Синтии «помилуй» вместе, чтобы помочь друг другу не заснуть.

Плотник сразу согласился, а старушка-пряха, которая никогда не соглашалась с другими, предпочла сесть в сторонке, у очага, чтобы продолжить свои молитвы одной.

Савеан и я остались рядом с покойником. Я принялась за поминальные молитвы, плотник мне вторил.

Вдруг жестом руки он призвал меня замолчать и прислушаться. Я насторожилась.

– Слышите? – спросил он меня.

Я услыхала тихий, нежный звук – серебристый и легкий-легкий!.. Как дринь-динь-динь далекого колокольчика, махонького колокольчика с чистым, как стекло, звуком, звеневшего где-то в полях, за много лье отсюда. Это продолжалось несколько секунд.

А потом зазвучала чудесная музыка, казалось, она исходила от стен, пола, от мебели – со всех сторон. Ни Савеан, ни я, никогда мы не слышали такой нежной мелодии. Савеан смотрел по сторонам, стараясь понять, откуда она идет, но ничего не увидел.

Музыка прекратилась, я вернулась к прерванным молитвам, и вдруг снова раздался какой-то звук. На этот раз это было долгое монотонное жужжание. Можно было подумать, что целый пчелиный рой влетел в комнату и вьется от одной стены к другой, ища место, где зависнуть,

– Это невозможно, – проговорил Савеан, – верно, здесь где-то шмели.

Он взял одну из свечей, что горели рядом с покойным, поднял ее над головой и осветил комнату. Но сколько ни шарили мы глазами по углам и закоулкам, мы не обнаружили и тени хотя бы какой-нибудь мухи.

Между тем жужжание продолжалось, то пронзительнее, слышнее, то тише – неясное, едва различимое.

Мы с Фаншем снова уселись и долгое время смотрели друг на друга в задумчивости. Нам не было страшно, но мы были смущены этими странными вещами.

Внезапно раздавшийся голос Мари-Синтии заставил нас подскочить:

– Хотите, идите сюда, погрейтесь. А я вас сменю возле покойного.

Мы спросили, не слышит ли она что-нибудь. Она ответила, что нет. И в этот момент мы тоже перестали слышать.

Бдение по Лону

Когда скончался Лон Анн Торфадо, прозванный так, потому что всю свою жизнь только и делал, что пользовался предписаниями Оллье Амона, дурного клерка, его жена понапрасну приглашала соседей прийти на погребальное бдение у тела своего мужа.

– Однако, – говорила она себе, – не хочу я сидеть одна у тела этого нечестивца. Очень боюсь, как бы не сыграл он со мною еще более гадкую шутку, чем при жизни.

А было это в субботу вечером. И хотя время было уже довольно позднее, жена Лона Анн Торфадо пошла в село. Она думала: «Найду в харчевне трех-четырех типов вроде Лона, для которых не найдется лучшего, чем посидеть с ним его последнюю ночь. Пообещаю им для приманки вволю сидра и крепкого вина».

Как она предполагала, так и вышло.

В харчевне, которую теперь держит семья Лажат, та, что при входе в село, целая толпа пьяниц с шумом резалась в карты.

Жена Лона переступила порог и сказала:

– Найдется ли здесь среди мужчин четыре добрых христианина, способных оказать мне услугу?

– Найдется, – ответил один из пьяниц, – только смотря какая услуга.

– Нужно посидеть у тела моего мужа, который только что скончался. Обещаю сидра и крепкого вина вдоволь.

– Это хорошо, ребята, – сказал тот же мужчина, обращаясь к своим приятелям. – Кабатчик собирается нас выгнать, как пробьет девять часов. Пойдем за этой женщиной. Продолжим игру у нее, а выпивка будет нам бесплатно.

– Пошли! – закричали остальные.

Жена Лона вернулась домой с четырьмя полупьяными парнями, горланившими по дороге песни.

– Ну вот мы и пришли, – сказала она, распахивая дверь. – Только прошу вас – не шумите так, все– таки покойник в доме.

Покойник был там, он лежал на столе в кухне. На него набросили хлебную скатерть, единственную приличную вещь в доме. Лицо его, однако, было открыто.

– Э! – вскричал один из «свежеиспеченных» сидельцев. – Да это Лон Торфадо!

– Да, – ответила вдова, – он скончался после полудня.

Она подошла к буфету, достала оттуда стаканы и бутылки, расставила все на прикроватной скамье и сказала мужчинам:

– Пейте вволю, а я пойду лягу.

– Да, да, можете доверить Лона нашей охране, мы ему не дадим смыться.

Когда женщина вышла, мужчины уселись за стоявший возле покойника маленький столик, на котором горела свеча и стояла тарелка с мокнущей в святой воде веткой самшита.

Я еще вам не назвала их имен. Это были Фанш Враз из Керотре, Люш ар Битуз из Минн-Камма и два брата Троадек из Керелгина. Все – мужчины решительные и беззаботные, на которых даже присутствие трупа впечатления не производило.

Фанш Враз вытащил из кармана куртки колоду карт, с которой он никогда не расставался.

– Начинай! – скомандовал он Гийому Троадеку.

И пошла игра.

Прошел час, они играли, пили, сквернословили.

Когда парни пришли, они были пьяны только наполовину; теперь они уже совсем опьянели, за исключением младшего Троадека. Этот был чуть совестливее остальных.

– Эй, ребята, – сказал он, – все же это не очень хорошо, что мы здесь творим. Не пришлось бы нам раскаяться за наше отношение к покойнику? Мы даже и одной молитвы по нему не прочли, за упокой его души.

– Хо-хо! – разразился насмешливым хохотом Люш ар Битуз. – Душа Лона Анн Торфадо! Да если бы она у него и была когда-нибудь, она предпочла бы играть в карты и пить с нами, чем слушать «Де профундис».

– Черт побери, это точно, – подтвердил Фанш Враз. – Отъявленный гуляка был этот Лон. Уверен, каким бы мертвым он ни был, предложи ему партию – не отказался бы.

Не говори таких вещей, Фанш!

– Ну давай посмотрим!

Подкрепляя слова действием, Фанш перетасовал карты и, поскольку его очередь была сдавать, раскинул их не четверых, а на пятерых.

– Старина Лон! – крикнул он. – Я сдал и тебе.

И здесь произошло что-то ужасное.

Мертвый, чьи руки были сложены на груди, медленно протянул свою левую руку к столу с игроками, положил ее на карты, ему предназначенные, поднял их к своему лицу, как будто рассматривая, и затем уронил одну из карт – а в это время какой-то громкий голос прорычал трижды:

– Пики козыри, будь я проклят! Пики козыри! Пики козыри!

Наши молодчики, сначала оцепеневшие от ужаса, быстро нашли дверь. И Фанш Враз, несмотря на все свое фанфаронство, не был последним. Они бросились в темноту, не разбирая дороги. До самой зари они плутали в полях, словно обезумевшие быки. Когда на рассвете они наконец вернулись в свои дома, у каждого шею покрывала смертная бледность. Фанш Враз умер через неделю. Остальные смерти избежали, но целый год их трепала таинственная лихорадка, от которой они смогли излечиться, только погрузившись в воду источника Сен-Гонери.

Открытая дверь

Это произошло в Лескаду, в старом замке с тем же именем, на границах Пенвенана и Плугьеля.

У смертного ложа хозяина дома, некоего Ле Грана, скончавшегося в тот день, сидели и молились люди. Сначала это были слуги, мужчины и женщины, потом несколько соседей и соседок, пришедших по обычаю.

Агония Ле Грана сопровождалась странными вещами. Когда он умирал, в одной из ниш зала билась собака, неистово рыча. Когда к ней подошли, чтобы угомонить, выяснилось, что она обгорела, от ее обожженного тела шел адский запах. Собака сдохла, как только ее хозяин испустил дух. Все увидели в этом странное совпадение.

Едва скончались и человек, и собака, как поднялась страшная буря. Шквальным порывом скирду соломы унесло со двора почти на двести метров в луга, старый тис треснул от вершины до корней.

Люди, находившиеся в доме умершего, долго обсуждали все это между собою. Вдруг они умолкли. Широко распахнулась дверь. Все ждали, что сейчас кто-то войдет... Но в дверь лишь дул ветер.

– Закройте сейчас же эту дверь, – приказала одна из женщин слугам.

Поднялся один из мужчин, захлопнул дверь и вернулся на свое место возле очага. Но не успел он усесться на свою лавку, как дверь снова широко распахнулась.

– Экий неловкий! – воскликнул кто-то. – Сразу видно, что никогда не бывал в Париже.

– Но клянусь, я ее закрыл, – возразил мужчина.

И он снова пошел закрывать дверь, стараясь в этот раз толкнуть ее посильнее, чтобы она плотно вошла в проем.

– Все, если и теперь она откроется, вы не сможете сказать, что я виноват, – пробурчал он, возвращаясь в атрий.

– Или ты тупица, или эта дверь заколдована, – заметил другой слуга, – смотри, она еще шире раскрылась, чем раньше.

– Ну так иди и закрой ее сам, а я больше не пойду!

– Ну а я закрою, будь там хоть сам дьявол!

Этот второй слуга был парень кряжистый, с руками, как у борца. Он крепко сжал руками створку двери, заставил ее повернуться на петлях и подпер ее обоими своими плечами.

– Спорим, – сказал он, – что никакие ветры в мире ее больше не откроют.

Он не успел договорить, как дверь ударила его по спине, и все увидели, как он упал на пол, в двух шагах от нее.

Он поднялся, весь в синяках, и разразился бранью:

– Тысяча проклятий, кто осмелился открыть эту дверь?

Все услышали ехидный смешок и голос, проговоривший:

– Ты же хвалился, что закроешь ее, даже если сам дьявол будет за ней?

Слуга был напуган, но не хотел подавать виду.

– Я спрашиваю, кто осмелился открыть эту дверь!? – повторил он.

– Я, – ответил голос тоном таким сухим, таким жестким и таким гневным, что слуга больше не настаивал, да и не мог. Ему показалось, что огненное дыхание лизнуло его лицо. Его ужас был тем более сильным, что он никого не видел. Бледный, он поспешил затеряться среди присутствующих на бдении, которые и сами-то дрожали от холодной лихорадки – лихорадки страха.

Часы в доме медленно пробили полночь.

И когда прозвучал двенадцатый удар, все свечи у ложа умершего разом погасли сами собой.

Никто из присутствующих не осмелился их снова зажечь, и труп оставался в глубокой тьме. Только слышалось временами, как хлопают простыни на ветру из-за открытой двери, словно выстиранные холсты, расстеленные под небом на луговой траве.

С полуночи до зари люди, сидевшие у смертного ложа, не произнесли ни слова. И ни одна молитва больше не была прочитана. Все сидели по углам друг против друга, освещенные лишь углями, тлевшими в очаге, и мерцанием коптящей смоляной лампы. Стараясь руками закрыть глаза и уши, все с нетерпением ждали рассвета.

Похвала умершему

Во многих районах финистерского Корнуайя еще и сейчас сохраняется обычай произносить хвалу умершему человеку. Такие речи – это специальность главным образом женщин: нищих старух, старых прядильщиц, проходящих странниц.

В начале общего бдения у ложа умершего, когда вокруг него уже собрались все родные, женщина, которой поручено импровизировать похвалу покойнику, берет слово. Она усаживается у подножия кровати, глаза ее прикованы к мертвому. Медленно и протяжно перечисляет она главные события жизни усопшего, особенно подчеркивая, что он «никогда не чинил несправедливостей себе подобным», и заканчивает восхвалениями его скромных добродетелей, напоминая, что он был хороший муж, хороший отец и добрый работник.

Она не упустит ни одной подробности, чтобы показать, как он исполнял свою работу. Так, старая Анриетта Данзе из Одиерна, которая должна была восхвалить юношу по имени Эрве Масон, зарабатывавшего свой хлеб бегая по чужим поручениям, рассказала об этом следующим образом:

«Он был всегда готов, если возникала нужда в его услугах. Сообщить ли кому-нибудь о рождении или кончине или выполнить любое другое поручение – он никогда не отказывал. Он отправлялся в любой час дня и ночи. Постоянно, для того или для другого, он шагал по дорогам Мыса (мыса Сизён). Не было лучшего ходока, чем он, и посланника более надежного и более скромного. С ним можно было быть спокойным: он ничего не забывал и все выполнял очень точно. Его честность была бесподобна. Ему можно было доверить все, что угодно, и даже деньги. Вы не увидели бы его в кабаках, пьяным и оставляющим свои заработанные деньги в канавах вдоль дорог, как это делают другие. Никогда он не брал за свои услуги сверх того, что ему были обязаны. Короче, он был честен во всем, что касалось его ремесла. Поэтому попросим Господа, чтобы он дал ему местечко в раю».

Часто «восхвалительница», или, как ее обыкновенно называют, «проповедница», берет в свидетели истинности своих слов присутствующих на бдении. Или они сами вдруг перебивают ее, чтобы подтвердить ее слова:

– Это так... Чистая правда...

Конечно, эти деревенские надгробные речи в чем– то похожи на все панегирики такого рода: было бы излишне думать, что они всегда сияют искренностью.

– Надо немножко навести на них красоту, – говаривала Анриетта Данзе.