Текст книги "Сны и Реальность Саймона Рейли"

Автор книги: Анастасия Калямина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц)

В это время у мамы зазвонил телефон, и, всхлипывая, она поднесла его к уху... Её глаза расширились, губы ещё плотнее сжались, и я услышал скрежет зубов. Отбросив телефон, как будто он обжёг её, мама тут же молниеносно выскочила за дверь на улицу. Я за ней. Бабки как по команде повернули головы в её сторону, и тут... Я вздрогнул, не понимая, что произошло. Как в замедленной съемке, мама пошатнулась в сторону стоявшего в двух шагах от неё тополя, оперлась на него уже двумя руками, повернулась ко мне лицом, прижалась спиной к дереву и медленно опустила руки на живот. Только теперь я заметил, как на асфальт капает кровь. Находясь в ступоре, я случайно поймал ассоциацию с томатным соком. Это зрелище казалось противоестественным, словно происходило не здесь, рядом, в моей жизни, а в телевизоре, в боевике, где стрельба и кровь – обычное дело. «Выстрела не было! – пронеслось в моей голове. – Его не было слышно...»

Бабки вскочили с лавочки и обступили нас, одна из них завопила, словно сирена: «Человека убили!» Но, только этим они и ограничились, глядя, как мама плавно съезжает спиной по стволу тополя, боясь убрать руку от раны. Зевак собралось немало. Кто с детской площадки, не забывая кричать: «Уведите детей!» Кто из проходящих мимо. Петька стал набирать «скорую», о своей речи он забыл напрочь.

– Мама! – чувствуя дрожь по всему телу, произнёс я. Мама обмякла, теряя сознание. Кровь течь не переставала. Это всё правда?! Я опустился перед мамой и встряхнул, но она не откликалась.

– Мама?!

– Она жива? – с беспокойством спросил кто-то из собравшихся вокруг.

– Мама...

– Отойди, пожалуйста, мальчик. – Чья-то сильная мускулистая рука отодвинула меня, заставив подняться.

Над мамой склонился мужчина в деловом костюме. Не боясь запачкаться кровью, он стал прощупывать пульс.

То, что сейчас происходило, до сих пор не казалось реальным. Встретившись с перепуганным взглядом Оважкина, я отвел глаза. Меня трясло. Странно, но тогда в голове даже мысли такой не возникло: «А что, если маму убили? И её больше не будет рядом никогда».

Не помню, сколько все это продолжалось, пока не приехала скорая помощь. Толпа зевак, которая успела немного подрасти в своем количестве, расступилась. Кто-то успел сделать фото на телефон.

– Полицию кто-нибудь вызвал? – поинтересовался один из врачей.

– Да, они должны приехать, – ответил тот же мужчина, что проверял пульс у мамы.

Врачи быстро положили маму на носилки, потом в машину, туда же посадили и меня. Дверь захлопнулась. Взвыла сирена. Сквозь стекло было видно, как Оважкин стоит в толпе зевак с роликами в руках и, оцепенев, смотрит на меня. Я почему-то виновато улыбнулся ему. Он тут же метнулся к закрытым дверям скорой, выкрикивая в след уходящей машине: «Все будет хорошо!»

Когда прибыли на место, всё вокруг завертелось: маму отправили в операционную, меня нарядили в медицинский халат и оставили сидеть в холле, дав в руки стакан воды. Пить мне не хотелось. Сознание не возвращалось и оставалось в тумане. Вернулось оно после того, как я услышал звон разбитого стекла. Это был мой стакан. Мне сразу захотелось убрать осколки, но прибежала санитарка и быстро, профессиональным движением рук, всё убрала. Я огляделся.

Это место было наполнено людьми, стоящими в очереди в регистратуру, сидящими, лежащими, больными, здоровыми... «Какой сейчас час? – подумал я. – Почему их так тут много?» И тут я вспомнил свою причину пребывания здесь! Я побежал в тот коридор, в который увезли маму, но охранник не пустил. Пришлось вернуться на стул.

Люди вокруг шумели и маячили, их голоса сливались в один большой звуковой поток, в котором невозможно было ничего разобрать. Томительные часы ожидания ползли, словно улитка. Становилось страшно от неизвестности, а еще мучило то чувство, когда ничего не можешь делать, и нужно только ждать... Охранник пилил меня своим пристальным строгим взглядом, и я боялся подняться со стула. Казалось, еще немного – и я точно приросту к месту, пущу корни и стану большим фикусом, которому выделят отдельный красивый горшок и будут бережно поливать. Поглядывание на огромные белые часы, висящие на облупленной стене, не спасало ситуацию. Стрелки ползли медленно, почти стояли. Складывалось ощущение, что время застыло и никак не хотело идти. Затекла задняя часть – та, на которой всё человечество сидит. Я попытался устроиться удобнее, повернулся боком к окну, сложив ногу на ногу, положил локоть на спинку стула и подпер голову.

Мысль о том, что из этого длинного коридора никто не выйдет и не скажет ничего про маму, что мне придется сидеть на этом стуле еще и ночью, а может быть, и следующий день, и вообще – целую вечность, очень пугала. Сознание медленно погружалось в раздумья... Может, они никогда и не вспомнят, что я здесь сижу? Хотелось, чтобы мама сама вышла в холл, подошла ко мне и сказала, что все хорошо, и чтобы мы ушли. Эти люди, стоящие в очереди, такие чужие! Никто не подойдет, не обнимет, не скажет, что все хорошо, не заберет к себе, пока мама болеет. Вот она очнется, сообщит врачам, что сын нужен ей, и меня позовут. Ее вылечат, и мы поедем домой. Только нужно дождаться... Голова ударилась о подоконник, я очнулся.

Ко мне подошла низкорослая немолодая медсестра, у которой была короткая стрижка на кудрявых рыжих волосах. За окном начинало темнеть.

– Мальчик, а что ты здесь делаешь? – спросила она спокойным и теплым, словно мамин морс, голосом. – Ты уже довольно долго здесь сидишь.

– Жду, – ответил я, вздохнув. Было ужасно грустно от сложившейся ситуации, а еще страшно, что вокруг столько незнакомых людей.

– Может, тебе домой пойти?

Я помотал головой, хотелось заплакать. Но я не позволил себе этого, я же мужчина, а мужчины не плачут. Кто-то точно мне это говорил. Только кто? Да и вообще, никто про меня не забудет, мама скажет, что я ее сын, позовет к себе.

– Кого ты ждешь? – мягко спросила медсестра, присаживаясь на соседний стул.

– Маму, Фолию Рейли, – тихо сказал я, не поднимая глаз и разглядывая свои ногти.

Она догадалась, что сижу я здесь очень долго, почти целый день:

– Хочешь, я принесу тебе что-нибудь поесть?

Я повернулся к ней, пытаясь сделать так, чтобы выражение лица было недружелюбное: мама говорила, что нельзя принимать угощение от чужих людей, потому что никому в этом мире нельзя доверять, если ты этого человека совсем не знаешь. Вдруг он тебя отравить хочет?

Но выражение не вызвало у медсестры должного эффекта, да и враждебность в моём взгляде смешалась с невербальной просьбой, ибо голод я все же чувствовал, а в животе предательски урчало. Есть хотелось сильно, но не мог же я так просто сдаться и согласиться?

– У меня в шкафчике есть два бутерброда с колбасой и сыром, – сказала медсестра, вставая.

Может, зря изображаю недоверие? Она же работает в больнице, а значит, не собирается делать ничего плохого. Странно, но эта женщина излучала доброту, словно была кусочком солнечного лучика, «кудрявым рыжиком», спустившимся ко мне в этот ужасный день. Стоит ли отказываться от такой помощи?

– Если вы правда хотите поделиться... – начал я, смотря на нее снизу вверх, невольно сглотнув, представляя, какая вкусная, должно быть, колбаса в бутерброде.

– Жди здесь, сейчас я приду, – сказала она, затем, улыбнувшись растворилась в длинном коридоре. А я остался ждать, голод напоминал о себе всё сильнее. И тут я вспомнил свою овсянку и недопитый холодный чай... Моё внимание привлекла своим жужжанием лампа, располагавшаяся над головой. И это нагнетало ощущение чего-то жуткого. Обычно такие лампы часто бывают в ужастиках. И это предвестник чего-то совсем не хорошего. А ведь ты – десятилетний ребенок, и тебе очень страшно.

Прошло полчаса, я уж подумал, что медсестра обо мне забыла. Ну, это и не удивительно. У нее же пациенты, им нужна помощь. Холл потихоньку пустел вслед за сгущающимися сумерками, но охранник не желал покидать свою позицию, намереваясь, когда закончатся часы посещения больных, выставить меня. А я ведь даже не знал, в какой части города нахожусь.

Мы редко покидали наш микрорайон, только если выбирались с мамиными друзьями на городские праздники или чьи-то дни рождения. Обычно всё заканчивалось тем, что шумная компания шла в любимое кафе, где меня, с сопливым ребенком друзей мамы, сдавали в детскую комнату. Ребенок был гораздо младше, и мне это не нравилось. Но моим мнением не интересовались. Мелкий, попав в любимую среду обитания, принимался складывать башенку из кубиков, а потом, когда ему надоедало, драться с другим малышом из-за игрушки, потому что сынок друзей мамы был агрессивным и жадным. Почему-то взрослым казалось, что я хорошо приглядываю за маленькими. Почему бы их не оставить с бабушками, когда выбираешься на встречу с друзьями?! Устроившись в углу комнаты на полу, взяв со столика для рисования листок и парочку карандашей, я принимался водить ими по бумаге, пытаясь абстрагироваться от детской возни. Зачем-меня-то запирать здесь с ними? Я мог бы вместе с взрослыми сидеть!

Сквозь прозрачные пластмассовые перегородки «детской комнаты» я увидел, как вошли три женщины и девочка чуть младше меня. Они, кажется, и не собирались отправлять её сюда, ведь это загон для малышей! Наверное, только со мной так поступали, и это было обидно. Потому-то, я и не любил эти праздничные вылазки и старался делать так, чтобы мама оставляла меня дома. Специально проказничал, чтобы позлить, и тогда, думая, что таким образом наказывает, мама уезжала одна. Ну, а я, почувствовав свободу, звал друзей, и мы бесились, переворачивая квартиру вверх дном... Потом мне, конечно, влетало и, кажется, мама начинала догадываться...

– Вот, держи.

Медсестра протянула мне пакет с двумя бутербродами. Воспоминания отхлынули, как прибой.

Я почему-то медлил брать пакет. Затем, переборов свою мнительность, взял, быстро развернул и откусил. Колбаса, сыр, масло и черный хлеб давали убийственно-вкусное сочетание. Казалось, что это был самый лучший бутерброд в мире. Медленно прожевав, я понял, что медсестра до сих пор смотрит, и чуть не поперхнулся.

Она улыбнулась, светясь благодарностью. Наверное, эта женщина относилась к тому типу людей, которые любят жертвовать и получать от этого душевное удовольствие и таким образом чувствовать себя абсолютным добром или ангелом во плоти.

– А еще я вот что принесла, – и она протянула коробочку вишневого сока с трубочкой.

– Спасибо, – поблагодарил я, вонзив трубочку куда надо. Очень хотелось пить, и я мигом осушил упаковку.

Наконец, я прикончил бутерброды. Медсестра всё это время сидела рядом. Потом попыталась погладить меня по голове, но я увернулся, бросив на нее недовольный взгляд исподлобья.

– Тебе домой пора, тут нельзя находиться ночью, – сказала она.

– Я не знаю, как добраться домой.

– А где ты живешь? – поинтересовалась эта добрая женщина.

Я назвал ей адрес, и она предложила проводить меня.

– Вам правда не трудно? – засомневался я.

– Завтра приедешь к маме, – как бы приказала она.

Зачем она тратит свое время на какого-то малознакомого десятилетнего ребенка?

А еще я понимал, что мне и правда домой пора. Даже охранник сменился, в отличие от моей теперешней ситуации.

– Я рада оказать помощь тому, кто в ней нуждается. Да и в вашем районе у меня бабушка живет.

И я согласился, хотя одному дома тоже находиться очень жутко, но, по крайней мере, ты в своей крепости! Ты хоть в какой-то степени чувствуешь себя защищенным!

– Вам можно отлучаться с работы? – спросил я, не понимая зачем.

– У меня уже закончилась смена, – с улыбкой ответила она, приглашая выйти на улицу.

Снаружи уже было совсем темно, горели фонари, освещая больничную аллею, а тёмное ночное небо усеяли звёзды. Типичный август. Говорят, именно в августе случаются звездопады, и, если успеешь загадать желание, пока падает звезда, оно сбудется. Я пристально стал вглядываться в небо.

Пока мы шли до остановки, медсестра пыталась разговорить меня глупыми детскими вопросами про мультики. Я отвечал неохотно: создавалось ощущение, что в мой внутренний мир пытаются проникнуть.

Дошли до остановки.

– Мне львенок там нравится! – воскликнула медсестра, присаживаясь на лавочку в ожидании маршрутки, которая довезла бы нас туда, куда нужно.

– А мне жалко его папу, – ответил я, но тут же поспешил добавить: – Но я над ним не плакал. Ведь это только девочки плачут, а я – мужчина. Да и признаваться в этом как-то глупо. Если тебя что-то заставило прослезиться, лучше держать в себе, чтобы не смеялись.

– Разве плохо, когда что-то настолько сильно трогает твою душу... – попыталась сказать она.

– Не знаю! – ответил я, насупившись. Мы погрузились в молчаливое ожидание.

Мои одноклассники смеялись над мальчиком, который ревел из-за того, что у него на глазах воробья съела кошка. Они обзывали его «слабачком» и «нюней». Нет, я не принимал участие в издевательстве над мальчишкой, наоборот, пытался заставить перестать его обзывать. Мне всегда было неприятно, когда обижают тех, кто неспособен дать отпор, потому что не уверен в себе. Я даже подрался с самым задиристым одноклассником. За это я получил титул «мамка нюни», а еще мне объявили бойкот и шпыняли недели две, пока не надоело. Глупые дети, когда они в таком возрасте, очень хотят дразниться. Но, знаете, ни за какие деньги я бы не позволил, чтобы мальчики из класса видели, что меня трогает смерть отца львёнка.

Подошла маршрутка. В автобусе мы ехали молча. Он был почти пустой. Медсестра заплатила за проезд и хотела пару раз что-то спросить, но понимала: мне сейчас не до этого. Наконец, после получаса езды, я узнал знакомые очертания своего района, и мы вышли на моей остановке. До дома оставалось недалеко, только миновать магазин и углубиться во дворы. Правда там никогда не работали фонари, и ходить было жутковато. Сколько не жалуйся!

– Как же я проголодалась! – сказала медсестра, когда мы прошли мимо магазина, который в это время уже не работал. – Надо обязательно навестить бабушку.

Я не понял, к чему это было сказано. Наверное, по бабушке соскучилась, подумал. Когда мы стали углубляться во дворы, мне стало не по себе, а по всему телу побежали мурашки. Казалось, что на улице быстро холодеет, и стали замерзать руки. Поежившись, я позволил медсестре завести себя в арку, которая отгораживала один двор от другого. И в этот момент что-то изменилось. Я услышал жуткое шипение, а в следующий миг в плечи вцепились когтистые лапы, и меня больно придавили к стене. Онемев от ужаса, я уставился на то существо, что еще недавно прикидывалось медсестрой. Глазища существа вылезли из орбит и налились кровью изо рта торчали клыки, а нос был длинным и крючковатым; вместо волос на голове выросли длинные черные перья. Оно сжимало мне плечи, впиваясь когтями в плоть. Было очень больно.

– Пустите! – вымолвил я в ужасе. В её глазах была жажда крови. Мозг отказывался верить в происходящее.

Неужели это так шутит воображение? Со мной такое случалось. В нашем мире не должно быть никаких существ из фильмов ужасов или страшных сказок!

– Наконец-то я поем! – шипело существо, наклоняясь ближе.

До чего же зловонное дыхание! Я попытался закричать, но одна из цепких рук перестала впиваться в мое плечо и заткнула мне рот так, что не стало хватать воздуха. А еще эта лапа была холодная, как у мертвяка.

– С тобой произойдет то же, что и с другими маленькими доверчивыми детками! Согласись, хорошее прикрытие я выбрала?

Я что-то промычал, даже впился в её руку, ощущая всю мерзость существа, но оно не почувствовало ничего. Вторая рука держала меня крепко и не давала вырваться.

Неужели я действительно умру вот так? Меня била дрожь. Наверное, не стоит думать, как это – чувствовать, как в твою шею впиваются такие большие и острые клыки.

– Бедный глупый мальчик, я тебя съем, а никто и не спохватится, – шипело чудовище.

Я начал задыхаться, поскольку пути, по которым воздух должен поступать в легкие, были практически перекрыты.

– Твоя мама умерла, а эти идиоты даже не вспомнили о её сыночке. А я специально разузнала! – кажется, она издала что-то вроде смешка, но оно больше походило на рык. – А значит, никому ты не нужен, и никто не будет против, если я тебя сожру!

Я дернулся, но безрезультатно. Неужели мамы больше нет?!

Хотелось кричать. Быть такого не может, мама жива! Это кошмарный сон, в который я попал, когда заснул на стуле в больнице! Но во сне же не чувствуют боли? А мне больно. Неужели я позволю этой монстрюге меня сожрать? Но шансов на спасение нет. Тварь очень сильна.

Она зашипела, приготовившись вцепиться мне в шею своими клыками. Я зажмурился, безрезультатно пытаясь кричать. Но вдруг хватка монстра ослабла, эта штука прекратила зажимать мне рот, и я упал на мостовую, вдыхая порции прохладного воздуха.

Монстрюга отвернулась, что-то попало ей в одну из конечностей, заставляя конечность повиснуть, как тряпка. Чудище зарычало, и в следующий миг я увидел высокую девушку в черном кожаном костюме. Ее волосы были ярко-лиловыми до плеч, и она ухмылялась, задорно сказав:

– Может, выберешь себе равного противника?

В руке она держала серебристый пистолет.

– Ты еще кто? – рыкнула бывшая медсестра. – Ты не смеешь прерывать мой пир!

– Я выслеживала тебя половину месяца, создание Хаоса. Думаешь, позволю ускользнуть?

Чудище яростно зашипело и бросилось в атаку, но девушка увернулась и выстрелила светящимся синим лучом, однако промахнулась.

– Ничего, сожрать вас обоих двойное удовольствие! – издала рык монстрюга, резко подавшись в сторону девушки. Ее движения были хаотичны и быстры. Девушка уворачивалась, пытаясь поймать цель, и непонятно было, кто у кого на мушке. В следующий миг заряд из пистолета попал в цель, продырявив голову «медсестры». Чудовище упало и затихло. Интересно, зачем молодая особа за меня заступается или это – простое совпадение?

– Вот и все, никто о тебе не узнает. Стереть всё, – девушка склонилась над поверженным врагом, вызвала синее свечение из наручных часов, которое окутало труп чудища. Тело исчезло, а девушка выключила свечение и убрала пистолет.

«Кудрявый рыжик», кусочек солнечного лучика...

Я лежал, пытаясь справиться с одышкой. Мозг отказывался понимать то, что произошло. Девушка подошла и склонилась надо мной. Мои глаза были открыты.

– Я думала, ты без сознания, – сказала девушка не слишком довольным тоном. – Ты не должен был меня видеть!

– В-вы к-кто? – слабеющим заикающимся голосом спросил я. Мне показалось, что теряю сознание, а ее голос раздается уже где-то далеко.

– Неважно, – она склонилась и стала прощупывать меня на наличие повреждений. – Ну не оставлять же тебя здесь!

– Ты – мамина коллега?

– Нет, я – друг.

Еще одна странная личность, подумал я. В ушах звенело, ноги и руки немели. Болело плечо.

– Ты должен уметь защищать себя, Саймон. Поверь, ты бы с ней справился, если бы...

– Ч-чей т-ты друг? – мои мысли уже готовы были отключиться.

– Твой, – мягко произнесла девушка.

В этот момент я уже окончательно потерял сознание, проваливаясь в страшную черную бездну.

***

Я проснулся от запаха жареной курицы и выглянул из-под одеяла. Я – дома, в своей комнате, на своей кровати. За окном светит солнце, свет натыкается на оранжевые занавески, не смея нарушать полумрак. Шкаф, ковёр, письменный стол, картины на стенах – всё на своих местах. Моя одежда аккуратно сложена на стуле стопочкой, а возле кровати – тапочки, словно два хомячка.

Я присел и попытался привести мысли в порядок, вспомнить, что вчера было... Как я оказался дома? Последнее, что помнил, это то, как жуткая кровожадная тварь пыталась меня сожрать и в этот момент ей помешала женщина, назвавшаяся другом. Если это она меня домой принесла, то откуда узнала, где живу?

Почесав затылок, я подумал, что, может быть, всё, что произошло вчера, было глупым сном, и мама сейчас на кухне, готовит завтрак, и ни в какую больницу не попадала, и никто в нее не стрелял? Да, это просто жуткий сон, других объяснений нет!

В этот момент дверь в мою комнату открылась, и показалась та самая медсестра, что провожала вчера домой и «случайно» потеряла человеческий облик. Выглядела она аккуратной, без всяких кровоподтеков, клыков, синяков, длинных когтей, и ее кудрявая прическа сидела идеально ровно, словно эта женщина только что вышла от парикмахера.

Увидев ее, я дернулся на противоположную сторону и чуть не свалился с кровати, опасаясь неведомого.

– Я курицу пожарила и сделала пюре, решила покормить, когда проснёшься, – сообщила она, словно отчитывалась: тон не был похож на тот милый, которым она разговаривала в больнице.

Если она здесь, то всё, что случилось вчера, происходило на самом деле? И в маму стреляли... От мысли об этом становилось жутко тоскливо. Я молчал, настороженно глядя на медсестру, кожей чувствуя исходящую от нее угрозу. Может, она оборотень? Может, она не помнит, что превратилась и набросилась на меня?

– Чего это ты так смотришь? – нахмурилась медсестра, не проходя дальше дверей. Ее поведение категорически отличалось: казалось, будто она и не старается быть мягкой и теплой, как мамин свитер. А ведь в больнице производила именно такое впечатление.

Сейчас ее тон был резкий, деловой и слегка грубый.

Мне хотелось спрятаться, укрывшись одеялом с головой, но такие выкрутасы уже не прокатывают. Когда ты школьник, уже не веришь в то, что одеялко спасет от всех бед, а когда тебе было лет пять, ты верил в то, что оно сможет уберечь от любой Бабайки.

– Вчера вы хотели меня убить и съесть.

Я не переставал сверлить ее недоверчивым взглядом, сжимая кусок одеяла в руках.

Если она сейчас снова превратится и набросится, то шансов выжить нет.

– Правда? Когда? – усмехнулась она, как будто я всё придумал, медленно приближаясь к кровати. – Нельзя путать сны с реальностью. Попрошу у детского врача, чтобы выписал тебе направление к психологу. Я же понимаю, пережить такой стресс...

– Но... вы...

– Послушай, когда я провожала тебя домой, то ты вдруг потерял сознание. Упал в обморок, потому что получил серьёзное нервное потрясение. А детская психика так ранима. Если удивляешься, почему я здесь и трачу свое время на всяких неблагодарных детей, то можешь не волноваться. Ты сам назвал мне адрес, а ключи были в твоем кармане. Я донесла тебя до дома и уложила. Утром решила проследить, чтобы ты хорошенько поел, когда придешь в себя.

– Ясно, – вздохнул я. Ее объяснение было убийственно-логичным.

– Так что вставай и иди ешь, – скомандовала медсестра, отходя от моей кровати.

Я поплелся на кухню и сел спиной к окну. Желудок, предчувствуя вкусную еду, подал сигнал. Медсестра положила мне зажаристую ножку курицы и села напротив, не отводя заинтересованного взгляда. Было неприятно жевать пищу под пристальным взглядом, аппетит сразу пропал. Осталось только физиологическое жевание.

Когда я почти «сжевал» ножку, отчаянно затараторил дверной звонок. Кто-то упорно придавил его пальцем и ждал выхода хозяина.

– Сиди, – скомандовала медсестра и ушла открывать дверь.

Через минуту в прихожую ввалился мой отчим Веригус и, ткнув в женщину пальцем, спросил:

– Ты кто такая?

– Просто помогаю этому мальчику... – начала было оправдываться медсестра, но отчим ее перебил.

– Я его забираю, – отрезал мужчина. – Его мать вчера умерла.

Я, услышав это, вздрогнул. Значит, это правда? Значит, мамы больше нет?

Я отшвырнул тарелку с недоеденной курицей. Нужно сходить в больницу, вдруг отчим врет?!

– Собирай вещи, – грубо скомандовал Веригус, стоя в проёме кухни.

– Мне нужно к маме, – ответил я.

– Твоей мамки больше нет...

– Это неправда! – крикнул я, вскочив.

– Ты теперь будешь жить со мной.

Невозможно было понять его настрой: жалел он или, наоборот, был рад такому раскладу.

– Нет!

– Болван, – с этим словом отчим подошел и, взяв меня за шкирку, потащил в прихожую...

***

На похороны мы не ездили. Отчим считал, что нам там делать нечего. Я не знаю, любил он маму, или нет. Казалось, что любовь и Веригус – несовместимые понятия.

И зачем он оформил опекунство надо мной?

Недолго продлилось наше совместное проживание. Веригус был отравлен на корпоративе собственной компании, а меня через суд отправили на воспитание к тёте Ире, двоюродной сестре матери. Больше про родственников я ничего не знал.

Года через четыре мы переехали в Зебровск, столицу Зебландии. Обосновались на улице Корди в доме 28 около городского парка.

– Может, пойдешь, прогуляешься? – поинтересовалась тётя Ира, заглядывая ко мне в комнату, – последняя неделя лета, как никак.Я не ответил, продолжая что-то рисовать карандашом в альбоме.

С тех пор как сюда переехали неделю назад, я безвылазно сидел в комнате, окруженный бесчисленными рисунками.

– Ты что, не слышишь, что я говорю! – рассердилась тётя Ира. – Хватит изображать затворника.

– Сейчас, – буркнул я, не выпуская карандаша и продолжая рисунок.

– Покажи, что ты там у тебя... – она выхватила альбом.

Я молча наблюдал за реакцией, интересно, конечно, как она протекает, но неприятно, когда вот так выхватывают из рук! Тётя, знала, что я обычно изображаю или острые скалы, о которые бьется морской прибой или грозу, или спешащих куда-то серых людей посреди пустыни... или что-то в этом роде. Хотя, чаще всего, рисовал портрет матери.

– Кто это? – удивилась она, увидев, что на рисунке изображена девушка, а сам он очень похож на чёрно-белую фотографию.

– Я не знаю, – честно признался я. – Она мне приснилась.

– Приснилась? – удивилась тётя.

– Да, – кивнул я.

На самом деле таких рисунков у меня было много. И на всех изображена девушка из сновидений. Вам ведь не приятно, когда лезут в вашу жизнь? Вот и я ничего не рассказывал тёте.

– Ладно, – тётя Ира вернула альбом. – Но сегодня ты должен выйти на улицу!

И вышла из комнаты.

Я разглядывал свое творение. Девушка смотрела на меня и улыбалась, на голове у неё красовалась корона с рубинами, а на руках сияли многочисленные браслеты. Длинное белое платье окутывало ноги. Я глядел на неё, как зачарованный и настроение моё улучшалось. Я мог часами рисовать её и разглядывать. Помедлив немного, пририсовал два белых крыла, в голове всплыла картинка из детства «Царевна-лебедь». Казалось, она сейчас выпрыгнет из альбома и полетит. А что? Я был бы только рад!Вернул в реальность меня окрик тёти, напоминающей про улицу.

Я вышел. Теплый летний ветер погладил волосы. Постояв минут пять возле подъезда и ощутив запах жареной рыбы, решил вернуться в дом, но меня остановил мужской голос:

– Что-то я тебя раньше не встречал! Привет! Вы недавно переехали? – этот вопрос задал кудрявый паренек в синей кепке, намного ниже меня ростом.Я остановился, раздумывая, надо мне это новое знакомство или нет.

– Эй! Ты глухой? Я вроде как поздоровался! – возмутился тот, пытаясь помочь жестами объясниться.

– Я вроде как тоже! – съязвил я.Такой неожиданный ответ привёл парня в недоумение.

Но дверь подъезда открылась и вышла тётя Ира.

– Вот ты уже и друга себе нашел! – воскликнула она.

– Дмитрий Морквинов, живу в соседнем доме, – отрекомендовался друг.

– Тогда проходите к нам, попейте чаю, пообщайтесь, – решила за нас тётя. – А я пойду куплю чего-нибудь вкусненького.

– Ну, пойдём, что ли...

***

– У вас тут мило, – оценил «гость», снимая ботинки.

Я понимал, что так быстро от него не отделаться и сердито смотрел, как гость снимает кепку и приглаживает кудрявую челку перед зеркалом.

– Чего ты злишься? – заметил гость.

– Вовсе я не злюсь.

– Общаться со мной не хотел, а сейчас мечтаешь спровадить. У тебя, вообще, друзья есть или ты людей ненавидишь?

Я не знал, что ответить, это было слишком нагло с его стороны. Друзей у меня вообще не было. Ни в этом городе, ни в прошлом. После смерти матери, внутри что-то перевернулось, я стал замкнутым и предпочитал одиночество. Даже с Оважкиным поссорился.

– Судя по ответу, – заметил Морквинов, – друзей у тебя нет. Можно пройти?

И он направился к моей комнате, в которую я даже тётю Иру старался не пускать без разрешения.

– Меня, кстати, Дмитрий зовут...

– Саймон...

– Ну, вот мы и познакомились! – улыбнулся Дмитрий и протянул мне руку.

Я пожал руку в ответ.В комнате его взор привлек письменный стол, заваленный рисунками. Я не хотел, чтоб он их увидел, ведь это, в конце концов, личное! Но Дмитрий уже держал в руках один рисунок, тот самый, который видела сегодня тётя Ира.

– Это ты сам нарисовал? – удивился Дмитрий.

– Положи на место! – потребовал я.

– Кладу, кладу, – ответил тот. – Красиво рисуешь. Кто это?

Я смутился. Про девушку из сна рассказывать, вообще, не вариант.

– Да так, просто. – буркнул я.– Можно я его возьму? Кузине своей покажу. Ты не представляешь, как она похожа на неё! А покажи еще?

И, не дождавшись ответа, он взял остальную кипу, сел на кровать, принялся разглядывать. На первых трех – та же самая девушка.

– Можно, я возьму этот рисунок? – повторил просьбу Дмитрий. – У тебя таких миллион, еще нарисуешь.

– Зачем, – я был немного шокирован таким наглым заявлением.

– Я ж говорю, кузине показать. Она очень похожа. Жалко, да?

– Ладно, бери, и уходи. Что-то голова болит. – соврал я, желая поскорее от него отделаться.

– Проблемы со здоровьем? Понимаю, понимаю. Поэтому и не гуляешь. Я пойду. Но, можно, приду ещё как-нибудь?

– Как-нибудь потом...

Дождавшись звука закрывшейся двери, я подошёл и закрыл её изнутри.

***

Следующим утром, меня разбудил телефон в коридоре. Спросонья, я подумал, что тётя Ира возьмет трубку, но она не спешила этого делать. Наверное, ушла в магазин...

Тут я вскочил с кровати, боясь, не успеть ответить и бросился в коридор.

– Я уж думал, никого дома нет! – послышался из трубки голос Димы.

– И как ты догадался, – недовольно ответил я (какой же этот Димка настырный). И зачем ему тётя Ира наш телефон дала?!

– Да ладно тебе! Я тут подумал, может, ты завтра придешь ко мне в гости?

– Зачем? – общаться мне не хотелось.

– Моей кузине очень понравился твой рисунок.

– Ну и что...

– Как это, что? Она сказала, у тебя талант.

– И что?

– Ты ведь придешь завтра? Я вас познакомлю.

– Не хочу...

– Брось! Тебе не следует киснуть дома! Надо развеяться. Приходи, – молитвенно протянул Дима.

– Ладно, приду, – согласился я, представляя, что его кузина, это моя картина. Заинтриговал.

– В три, хорошо?

Я молча повесил трубку. Зачем согласился? Ладно, денёк потерплю этого назойливого «друга», а потом отделаюсь!

На кухне меня ждал остывший чай в бокале, из которого предательски свисала ниточка с этикеточкой, два бутерброда с сыром и ветчиной, и половинка яблока. На холодильнике, придавленная магнитом в форме собачки висела записка: «Саймон, я ушла в парикмахерскую. Пока я там, сходи, запишись в библиотеку, и купи себе тетрадей к школе. Деньги на подоконнике рядом с кактусом».