Текст книги "Кружева лжи (СИ)"
Автор книги: Анастасия Дока
Жанры:
Триллеры
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Убийце совершенно не нравилось происходящее – пропала информация из первых рук. Слежку за тупым Гольцевым сняли, а, значит, пора было внедряться в саму систему. Без посредников. Лично.
Риск? Ещё какой. Но страшнее было оказаться пойманным до того, как блондинка получит сполна.
Декорации почти готовы, звукоизоляция поставлена. Сама блондинка ни о чём не подозревала.
Отвезти её в нужное место не составляло труда уже сейчас, но убийце не хотелось торопиться. Почему? Понимания не было. Всё чаще красивое лицо вставало перед глазами, всё чаще в сердце пробуждалось что-то неправильное, когда в фантазиях ОНА умирала. В страхе, одиночестве.
Удивленье.
Возможно, просыпалась совесть, возможно, иные чувства. Рассуждения на этот счёт убийцей прогонялись и, буквально, силой притягивались обратно воспоминания из детства, юности.
И тот холодный зимний день, положивший начало этой истории.
История. Именно это слово всё чаще проявлялось на задворках сознания. И голос убийцы, другой голос убеждал остановиться, оставить прошлое в прошлом, а чужие ошибки чужим сердцам.
Возвращение в квартиру принесло раздражение, апатию, усталость. Звонивший человек по-прежнему высвечивался на экране. Минуту назад он сообщил свежие новости и вновь захотел встретиться. Соглашался на любое время, любой день… И тем самым выводил из себя.
Линзы утонули в мусорном ведре, – они как-то забылись. Остальное в мусорке у дома.
Ноги сами понесли в комнату. Телефон, поставленный на беззвучный режим, спрятался за нерабочим монитором, купленным, когда план ещё не был оформлен до конца. До знакомства с надоевшим помощником.
Монитор был хламом.
Телефон тоже. Покупался самый дешёвый. Функции две: звонить и отсылать СМС. Для картинок в Сети имелся тот самый помощник.
Тот, кто одурел до чёртиков.
Горячая батарея, холодные пальцы. Нервы.
Взгляд в окно на проклятый снег. Как назло метель.
Убийце было противно даже смотреть на белое вокруг, не то, что жить этим днём, хотя начиналось всё довольно неплохо. Но сообщение помощника уничтожило крупицы радости. Рассеяло ощущение удачной игры. Ещё и это чувство в груди. Ужасное чувство. Ненависть теплее и легче.
Осознание, как всё исправить, пришло мгновенно, стоило метели лишь чуть-чуть утихнуть. Спасти от ощущения краха всего того, что планировалось на протяжении долгих лет, мог лишь один человек. Выдуманный. ВРАЧ.
Выбрать следующую жертву было просто: они все были здесь, в голове. Оставалось только определиться с очерёдностью. Память подбрасывала дрова в печь ненависти, перебирая фрагменты детства.
Наконец, выбор был сделан.
В убийце почти не осталось сомнений: с новой жертвой затихнет и непривычное чувство. Всё вернется к тому, с чего началось.
К жажде мщения.
***
Снежана приучила себя спать чутко – жизнь с НИМ обязывала. Но тревоги и волнения легко отвоевали своё, и какими бы страшными не были сны, вынырнуть из них не получалось. Открыла глаза, лишь когда кто-то ладонью провёл по щеке.
Вита.
– Просыпайся. Сон – хорошо. Но, думаю, пора и подкрепиться. А, может, прогуляемся? Снег перестал. Можем пройтись по парку.
– Не хочу, – тихо произнесла Снежана.
– Не вечно же трястись в страхе из-за Миши? Тьфу ты. Прости. Не будем про этого таракана. Давай просто поедим. Хочешь, закажем что-то? Пиццу, например? Суши?
– Я что-то не голодна, спасибо.
Вита нахмурилась:
– А ну, бросай хандру! Сейчас же вставай и на кухню! Будем заедать твоё плохое настроение свежей выпечкой с лимоном! И не смотри на меня так удивлённо. Нет, я не пекла, сбегала в пекарню. Её всё в очереди расхваливали, так что давай. – Развернулась, уходя, и бросила через плечо. – И оденься нарядно. Ничего не может больше поднять настроение, чем красивое платье!
– Вит, я же…
– Ты же всё оставила дома, знаю. Надень моё.
Виталина вышла из комнаты, а Снежана медленно выбралась из-под одеяла, открыла дверцу шкафа, устало посмотрела в зеркало на своё измождённое лицо. Нервы никого не красили, а её и вовсе уродовали. Впавшие глаза, синяки, бледность кожи.
– Ви-и-ит!
Подруга мигом оказалась за спиной
– Бери любое, – потянулась рукой к вешалкам, бросила взгляд через зеркало на Снежану. – Чего кислишься? Сейчас что-нибудь подберём.
– Спасибо. Я сама. У тебя тональник есть?
– Естественно. Сейчас принесу. Если нужна помощь с макияжем, позови, и я…
Снежана тронула её за плечо.
– Спасибо.
– Жди.
Виталина принесла целый косметический набор, намекнула, что поднять настроение может и косметика. Напомнила: красота спасает не только мир, но и настроение. Снежана улыбнулась. Вяло. И, оставшись одна, начала не спеша перебирать одежду.
Маленькая Снежа любила всё яркое, особенно, голубое и сиреневое. Повзрослевшая Снежана предпочитала тона те же, но приглушённые, и к ним ещё добавилась любовь к изумрудному.
Женщина, любившая Мишу, одевалась как можно незаметнее, лишь бы ненароком не обидеть, не оскорбить, не вызвать подозрений.
Та, что сейчас стояла у зеркала, хотела забыться. Просто стать другой. Такой, как Вита.
Глаз зацепился за малиновое платье. Оно было мягким, из плюша. Не слишком длинным и не слишком коротким. И подошло по фигуре. Хотя, Снежане всегда казалось, она будет покрупнее Виты.
Но прелестное платье всё равно было чужое.
Из макияжа тональник и тушь. Накрашенные ресницы хоть как-то прятали тревогу. По крайней мере ей очень хотелось в это верить.
Кухня встретила кружащей у плиты подругой и запахом лимона. Тарелка с яичницей, сырный бутерброд, чай.
– Налетай. Поешь, потом пирожок. Отказ не принимается. Ещё в обморок свалишься из-за этого таракана. Кстати, – Вита плюхнулась на соседний стул, – я могу съездить к тебе, забрать вещи, если тебе прямо так не нравится ходить в моём.
Снежана, машинально поправляя платье, благодарно кивнула.
– А, вообще, зря, Снежанка. Это тебе идёт, а у меня их полно. Могли бы сыграть в сестёр, – засмеялась.
Снежане показалось, будто смех вышел нервным, но она тут же отогнала глупую мысль, а подруга уже щебетала дальше, только без прежней радости.
– Вит, что-то случилось?
– Детектив не звонит. К нам до сих пор никого не приставили, а я волнуюсь. Нет! – поспешно начала объяснять, тебя никто не тронет! Просто… мало ли что взбредёт в голову твоему бывшему. Ладно. Таракан с ним. У меня есть предложение: если завтра детектив не позвонит, поедем ко мне на дачу. Согласна?
– Даже не знаю. Я…
– Ты, ты. И я. Там хорошо. Дом большой тёплый. Есть камин и удобное кресло. Вай-фай ловит, так что заказы не потеряешь. Да и хоть развеемся немного.
Снежана решила, что смена обстановки может пойти на пользу. Сколько времени она никуда не выбиралась? Из-за Миши, из-за нервов. Даже во время счастливых месяцев, проведённых с Марком, они так и не покидали пределы города. А ведь ей всегда хотелось куда-нибудь к заснеженному лесу, в одинокий домик. Куда-то, где можно мечтать и не бояться. И просто жить.
Городская суета проела сердце, пустила корни в душу, и всё же иногда её бывало слишком много. Как сейчас.
– Ты кивнула? – Виталина искренне радовалась. – Отлично! Тогда точно возьму вещички из твоей квартиры. Поедем на недельку. Если понравится, останемся подольше.
Ели, болтая. Предвкушая поездку. С каждым вдохновенным рассказом подруги Снежана сильнее загоралась идеей. Когда посуда была вымыта, а стол убран, она уже рисовала в фантазии дачный дом. По словам Виты он походил на девчачий рай, только без всяких розовых рюш и плюшевых медведей.
Медведь…
В память гвоздём вонзилось воспоминание о том, как муж уничтожал любимую игрушку. Подарок мамы.
«Ты взрослая, Снежа, – плевался ядом, хватаясь за ножницы, – какие игрушки? Лежал на антресоли, пусть там и лежит».
«Но я просто разбирала вещи и…»
«И посадила его на диван? Не будь дурой! Ты выросла. И я тебе это докажу».
– Снежанка? – Виталина трясла за плечо. – Ау? Опять подумала о муже?
Она кивнула.
– Выброси из памяти. Было и прошло. Всё, успокойся.
– Он… изрезал ножницами моего Венечку… потому что… потому что…
– Кретин, потому что! Как ты с ним жила три года?!
– Я его…
– Любовь – боль и обман. Запомни.
Виталина шмякнула чистой сковородкой по столешнице и вышла из кухни. Снежана поплелась следом.
Глава 39Александра просматривала дневник, чувствуя нарастающую тревогу. Здесь, именно здесь, среди бесчисленных повторений одних и тех же слов, безумных образов и страшной правды крылась личность маньяка. Того, кто отлично изучил жизнь Лилии, второй жертвы. Была ли с ним знакома сама Лиля? Вероятно. Совпадение с ядом звучало слишком глупо. Нет, в такие совпадения детектив не верила. Но кто же эта таинственная ОНА? Знакомая убийцы? Помощница? И как её найти?
Дима бы придумал.
Очередной взгляд на Андрея. Гольцев выглядел сосредоточенным. Он тоже изучал записи. Они разделили сведения пополам. Первую изучала Александра, вторую он. Таким образом ей досталась юность Власовой, ему – последние годы перед смертью.
Метод разделения часто использовался с Бризом. Была попытка с Димой. Но Соколов, противный, невозможный Соколов вечно мерялся интеллектом, из-за чего работать вместе удавалось с трудом.
Сейчас всё шло гладко. Идеально.
Гольцев даже не противился её предложению и с готовностью приступил к выполнению. Его задача состояла в том, чтобы найти какие-то изменения, нестыковки, зацепки. Всё, что могло вывести на след незнакомки. Всё, что могло помочь, если не вычислить маньяка, то хотя бы его понять.
Не став одним целым с преступником, ничего не получится, – так любила повторять Александра. Бриз, услышав фразу, пожимал плечами, считая многое из сказанного подругой домыслами. Она это знала. Дима… Дима ухмылялся. В его глазах стояли смешинки. Он отпускал глупые шуточки и смотрел, как она что-то пишет, рисует, чертит. И обязательно сопровождал каждое её предположение какой-то своей идиотской гипотезой. Ему нравилось ставить её на место. Ей нравилось ставить его. В итоге, к общему так и не приходили. Лишь бумагу марали.
Но Гольцев из всей троицы был самым странным. Глядя на то, как, повторяя её цветовую схему, тот делает пометки, она всерьёз обеспокоилась: не передалась ли ему фанатичность сестры? И где, собственно, Маша?
И как же он не похож и пугающе схож с Димой…
– Саша! – взбудораженный Гольцев вскочил с места, едва не задев пустую чашку. На плите оживал старый чайник. – Я нашёл! Нашёл! Я знаю, кто такой ВРАЧ! Это Андре!
Александра вырвала у него распечатки и принялась жадно впитывать информацию. Власова не упоминала имён, однако, чётко сообщала: с ним она познакомилась на сайте рукоделия. И он подарил ей цветы.
В день смерти.
Бурин в жизни Лиле ничего не дарил, кроме пустых обещаний. И никогда не сидел на "Мире"
Мог ли это быть кто-то другой, кроме Андре? Мог. Но слишком часто этот тип мелькал в истории.
Она уже набирала Рукавицу, когда Гольцев неожиданно побледневший протянул тихо пиликнувший сообщением телефон.
«И ты…» – значилось на экране.
Слова пугали до дрожи, зловещими буквами светили будто с потустороннего мира. Звали туда. За собой.
И переслала их Маша.
– Это… – одними губами произнёс Гольцев.
Александра смотрела на телефон и напряжённо молчала.
***
Помощник перечитал сообщение и принялся за поиски руны. Никакой связи между символами не было. По крайней мере он не улавливал, хотя связь, возможно, и имелась. Непонятная для него.
Жена… противная в своей заботе, любезная до невозможности и любящая до омерзения, как всегда, стояла у плиты. Готовила очередной шедевр.
Ему осточертели её шедевры. Но развестись он не мог. Она ждала ребёнка. Она его прощала. Она позволяла ему спать с кем угодно, потому что по её же словам, так легче сохранить семью.
Семью.
У них не было семьи.
Они и женились-то по глупости. По юности. На спор.
Теперь он расплачивался. Она его полюбила, а он её нет. С годами ничего не пришло, не вспыхнуло, не заискрило. В душе расширялась бездна под названием неприязнь.
Измены – это всё, что помогало ему не убить её, не убить себя или просто не сбежать к чёртовой матери. Исчезнуть. Раствориться в громадинах Питера.
Руну он нашёл. Отправил по тому же номеру. Следом набрал ещё один. Знал, тот не ответит. ОНА никогда не отвечала. Только звонила. Всегда сама. Всегда с одними и теми же словами. ОНА даже в сообщениях соблюдала грань, а ему так хотелось через неё перешагнуть. Упасть в бездну ЕЁ глаз. И стать счастливым.
Любовь к НЕЙ помогала больше измен. Чувство делало его сильным и на всё способным. Всего одна встреча год назад, и он заболел.
Кажется, именно это называли любовью.
Ради этого чувства он готов был пойти на что угодно. Так что сообщения в Сети и на телефон были мелочами. Он мог сделать гораздо больше.
Например, убить.
Но ОНА не просила.
Помощник вошёл на кухню и по привычке чмокнул жену в щёку. Она улыбнулась и сразу прижалась к нему всем телом. Всем своим объёмным животом.
– Наша девочка уже проголодалась. А ты? Я приготовила овощи по новому рецепту. Но без перца. Будешь?
– Буду.
В это же самое время шаги убийцы нервной дробью стучали по вычищенному от снега асфальту, эхом рождались от стен, разносились по переулку. Выбранная жертва испортила все планы! Она оказалась в больнице с аппендицитом! Какая глупость, нелепость! Какая подлость мира по отношению к убийце! Разве за все эти годы в просьбах было так много?
Улыбка блондинки сводила с ума и не давала возможность вернуться домой с пустыми руками. Нет. Сегодня кто-то умрёт. Сердце перестанет хандрить, ненависть разгорится с прежней силой. С новой силой. Блондинка за всё ответит.
Маша Гольцева была выбрана не случайно. По иронии судьбы она очень была похожа на жертву. Главное, чтобы брата, её палочку-выручалочку, что-то задержало.
Или кто-то.
Глава 40Боль, страх. Редкий смех.
В такой атмосфере привыкла находиться Маша. Среди больничных коек, молящих взглядов, презрения, ненависти.
Благодарности.
Медиков не любили многие. На Машину смену обязательно приходилась старушка, ругающая и всю медицину, и обязательно президента, который лично должен был отвечать за каждую больницу.
Со стопроцентной гарантией приходилось выслушивать причитания какой-нибудь богатой дамочки, попавшей сюда, в обычную палату, по случайности, естественно, а если точнее, то из-за непредвиденного микроинсульта или ещё какой подобной гадости.
К ней прибегали скопом богатые члены семьи, обычно мужья, любовники и начинали хамить, караулить главврача, орать, что вокруг произвол, но они этого так не оставят и, в исключительном порядке, безусловно, требовать, лучшего ухода, чем для других. Иного питания.
Личной медсестры. И такое случалось.
Раз тридцать за смену Маше приходилось выслушивать о том, какие плохие здесь работники, плохая она сама или, напротив, слишком хорошая для подобного учреждения. Видеть в глазах мольбу, а в руках конверты потолще, потоньше. Реже, деньги, протянутые прямо так, открыто и без страха. Но… с заметным упрёком. Как будто Маша сама просила.
Взятки она не брала и ругаться из-за этого перестала. Первое время мягко журила стариков; громко возмущалась, стоя с прямой спиной перед сверстниками и людьми за сорок.
По непонятной причине среди них зачастую и встречались недовольные всем и всеми.
Недовольные жизнью в целом.
По привычке, словно, выработанной с годами, они маячили в коридоре или столбами замирали прямо у сестринской с искривлёнными лицами, кривыми улыбками и поджатыми губами.
Маша многих эмоций навидалась, пока работала в больнице. Хороших, тёплых было мало. Но она ни за что на свете не променяла бы это место. Своё место.
Сегодня, как и всегда, она навещала одинокого старика. Он лежал и смотрел в окно, разговаривая со снегом. Все процедуры были сделаны, и Маша могла спокойно поехать домой, ведь сменявшая её Люся уже переодевалась в халат и готовилась принять пост, но Гольцева, так уж повелось за полторы недели, никогда не уходила, не попрощавшись с Иннокентием Валентиновичем.
Они успели подружиться за время его лечения. Он, как хороший дедушка, рассказывал ей о послевоенных годах, наполненных радостью и счастьем. Чувством чего-то невероятно прекрасного. Она, будто, отзывчивая внучка, внимательно слушала, задавала вопросы и подавала стакан, когда старческий голос надрывался от кашля.
Он лежал в одиночной палате.
Богатый и всеми забытый.
Его навестила молодая жена. Один раз. Привезла таблетки, что он пил дома, тёплый свитер, шерстяные носки и что-то ещё по мелочи. А затем объяснила Маше, потому что врача ей было ждать некогда, что едет к сестре. Та выходит замуж, она пропустить такое событие не может, а за Иннокешей проследят врачи. Это их работа.
Если бы Маша работала первый год, то многое бы сказала этой жёнушке. Не словами – конфликты способны лишить работы – глазами, жестами. Красноречивым молчанием. Но смысл во всём этом? Ей нужен был хороший настрой, позитив. Силы для смены. Поэтому она ограничилась полным игнорированием женщины и сразу принялась хлопотать вокруг больного.
С того раза жена больше не появлялась. А старик, словно, позабыв о молодой супруге, стал всё реже упоминать её в разговорах, хотя поначалу то и дело сравнивал Машино умение слушать и полное безразличие Аси.
В этот раз «дед и внучка» проговорили дольше обычного, будто предчувствовали что-то. Маша набралась смелости и задала мучивший вопрос. Ответ не удивил – огорчил. Иннокентий Валентинович женился на Асе не по любви, а из-за страха одиночества. Знал, ей нужны его деньги, квартира в центре.
Не винил.
Зачем ему на старости лет бумажки и красивый вид? Иннокентий нуждался в другом – во внимании и хотя бы иллюзорном ощущении того, что он не один.
Родители умерли, жена ушла на тот свет, детей не было. Родственники имелись, но звонки и редкие встречи совсем не утешали. Старческая душа хотела жизни, радости, участия. Хотела почувствовать снова, какого это быть нужным.
С Асей они познакомились в поликлинике. Он мучался кашлем, она выходила из кабинета врача с рецептом для отца. Это она потом ему рассказала.
Он увидел в ней покойную жену. Молодую, с волосами непривычно тёмного цвета и слишком злым лицом, не свойственным молодости. Сказал правду, она рассмеялась. Он скрылся за дверью, где снова пришлось делать вид, будто старость его волнует меньше кашля. Вновь встретились уже на улице. Она курила. Он путался в шарфе. Жена связала. Шарф был очень длинный.
«Я Ася», – представилась она, хотя он не ожидал. А дальше начала рассказывать о болезни отца.
Жить начали сразу, как только её отец умер. Случилось это скоро. Ася говорила, что предчувствует его смерть. Не хотела оставаться одна в квартире. Боялась одиночества. Он тоже боялся. Так и сошлись.
В конце своей исповеди старик тяжело вздохнул, затем обратил Машино внимание на окно. Снег падал мягко и ненавязчиво. Как-то по-доброму.
Маша с минуту сидела в молчании, позволяя мыслям собраться, а тишине окутать и себя, и собеседника, но потом не удержалась. Ей и в голову не приходило, как такой хороший человек мог выбрать Асю, женщину, совсем не вызывавшую и толики симпатии.
Иннокентий Валентинович ответил сразу. Тихо и убедительно.
– Машенька, вы когда-нибудь просыпались посреди ночи не из-за кошмарного сна или болей в спине, хотя, какие у вас могут быть боли… А из-за того, что почувствовали одиночество? Открыли глаза, погрузились в темную ночь, потянулись рукой к настольной лампе, включили и осознали, что на кровати одни. В комнате одни. В мире одни. Утро не встретит вас родным голосом, не согреет совместным чаем, не станет раздражать слишком громким звуком телевизора или настойчивым звонком сотового телефона. Знаете, Машенька, моей Галочке часто звонили. Подруги, бывшие коллеги.
– Но…
– Машенька, утро закончится, и день не принесёт ничего нового. Никто не разделит прогулку до магазина, не будет ругать из-за забытой шапки. Никто не встретит дома и не спросит, как ты. Пройдёт день, наступит вечер. Одна тарелка, одна чашка, тихий телевизор, раздражающий своими плохими новостями, но хоть как-то скрашивающий время, и очередная ночь. Со снами или без, с болями в суставах и без них, но с не прекращаемым чувством одиночества. И так день за днём, неделя за неделей, год за годом.
– Но…
– Машенька, мы с Асей не любим друг друга, но это она позвонила в скорую, когда мне стало плохо.
– И не поехала в больницу!
– Она не любит больницы. Но на следующий день приехала и привезла мне свитер. Я часто мёрзну, Машенька.
– Но…
– Ася поила меня чаем, когда я снова подхватил грипп. Она повязывала мне шарф. С ней, Машенька, я перестал просыпаться по ночам, потому что знал, в соседней комнате шумит телевизор.
Маша опустила голову. Навернулись слёзы. Жалость. Это всё, что сейчас было в сердце.
– Не грусти, Машенька. Ты хорошая девушка. А я прожил хорошую жизнь с Галочкой. Спасибо тебе за заботу. И за то, что не ленишься меня навещать. Мне немного осталось.
– Не говорите глупости! – вскочила Маша, зло стирая слёзы. В лице Иннокентия Валентиновича она увидела собственные страхи. Она тоже боялась одиночества. Боялась, что мама умрёт, а брат женится и съедет с квартиры.
Маша ещё не встретила мужчину и думала, что вряд ли встретит. А просыпаться, чувствуя, что ты одна – это очень страшно.
– Старики умирают, – вновь закашлял Иннокентий Валентинович, – с этим ничего не поделаешь. Я только за тебя волнуюсь. Тебя с работы встретят?
– Нет, я сама доеду. Не хочу отвлекать брата. Да я и не маленькая.
– Будь осторожна. Время всё-таки непростое.
– Обычное время, – вздохнула Маша. – А вы бы лучше собаку завели. Или кошку. Или попугая.
– Попугаев я люблю. Ну… иди, а то метель усилится. Дороги не разберёшь.
Они попрощались. Почти по родному. Маша обещала в следующий раз угостить его пирогами, мама печёт. Он улыбнулся и попросил быть осторожной.
Сообщение лёгкой тревогой коснулось кармана, а затем и сердца. Неясное предчувствие засело в сердце, пока Маша махала рукой старику, пока шла в сестринскую, прощалась с Люсей, снимала халат.
Больница выпустила в холодные сумерки. Зимой они наступали раньше. Маша вспомнила про телефон и взглянула на экран. Непонятное послание встревожило. Она почти не говорила с братом о его работе, но знала, убийца, какой-то псих, присылал жертвам сообщения.
До остановки идти расхотелось. Снег мёл несильно, однако, что-то тянуло сесть на такси.
Маша решила, что может разок себе это позволить и стала притопывать от холода в ожидании машины.
Второе сообщение превратило нервы в тугие струны. По наитию, без особой мысли, Маша переслала первое сообщение брату. Собралась отправить второе, но тут подъехало такси. Она убрала телефон и спряталась в салоне. Мороз окреп.
Звучала приятная мелодия. Что-то из лирики семидесятых. И Маша немного расслабилась. Она закрыла глаза, думая о старичке. Представляя, как они вместе с мамой пекут пирог, чтобы потом порадовать Андрюшу и Иннокентия Валентиновича.
У дома тревога вновь напомнила о себе, но Маша отмахнулась от неё так же, как от сигаретного дыма. Водитель закурил, стоило машине остановиться.
Маша поблагодарила за поездку и вышла из такси. Ключ, домофон. Запах кофе из первой квартиры.
Кто-то окликнул.
Маша обернулась.
Такси скрылось за поворотом. Фигура приблизилась.
***
По плану убийцы все они должны были умереть соответствующим образом, но неправильная жертва требовала неправильного выхода гнева. Изначальная идея – убить посредством отравления, как в прошлый раз, но в иных декорациях, претерпевала вынужденные изменения. Так в ближайшем магазине за наличные был куплен самый простой платок из шифона. Долгие раздумья привели к тёмно-красному – цвету, идентичному платью жертвы на концерте.
Концерт…
Именно так называли выпускной экзамен.
Экзамен, окончившийся провалом.
Неприятные воспоминания, причиной которых стала и жертва, смыло из памяти сначала горячим кофе, взятым в пекарне неподалёку, а затем и сладостным предвкушением встречи с Гольцевой.
Маша…
Жалости она не вызывала, презрения, досады, ненависти тоже. Но затушить пламя доброты, так невовремя прорывающееся изнутри, стояло сейчас первоочередной задачей. С ним, ненужным чувством, столь близким на пути к сожалению, блондинка так и останется безнаказанной. Допустить такое? Нет. Сердце убийцы слишком долго терпело, выжидало. Надеялось на справедливость.
Нет. Убийству быть.
Маша приехала на такси. Она шла домой и ни о чём не подозревала. Не чувствовала надвигающейся опасности. И это раззадоривало убийцу. К тому же брат помешать не мог. Помощник. Звонок. Всё шло, как надо.
Шаг. Ещё один.
Снег. Несильный, но достаточный для того, чтобы в вечерние часы приближаться силуэтом. Нечётким, размытым. Опасным – если бы Маша умела читать мысли. Не сулящим ничего плохого – для простого человека, каким Гольцева и являлась.
Да. Она была простая. Обыкновенная. Непримечательная.
А жертва простой не была. Всегда блистала среди парней, подобно Ангелине и родилась в семье успешных предпринимателей, как Лиля.
Маша остановилась у двери подъезда.
Но зато у неё был тот же разрез глаз, цвет волос. Фигура.
Пора.
– Мария? Простите. Вы меня помните?
***
Гольцев не стал слушать ни Александру, ни Владимира Андреевича и сразу выскочил из квартиры. Он мчался по ступеням, не в силах ждать лифт; едва не поскользнулся, подбегая к машине. С трудом и тревогой, молотом бьющей в грудь, выехал со двора и рванул по заснеженной улице, лавируя в транспортном потоке, моля об одном: только бы успеть. Только бы спасти Машу.
Мобильный вновь ожил. Быстрый взгляд на экран. Звонила мама. Секунда раздумий. Андрей нажал громкую связь и чуть не врезался в «Пежо». Чудом увернулся. Кто виноват: он, думающий лишь о Маше, или водитель, проехавший под запрещённым знаком, значения не имело. В эту минуту важно было одно – успеть. И не сорваться. Не заставить маму волноваться. Не дать ей повода сходить с ума. Довольно его собственного безумия. Того, что сейчас царило внутри и страхом съедало все чувства, хватило бы и на двоих.
– Да, мам? Я за рулём. Что-то срочное?
– Срочное, Андрюшенька. Мне только что звонил мужчина. Он говорил… Андрюшенька, он говорил о Диме…
Гольцев резко дал по тормозам, и вновь едва не случилась авария. Спасло то ли счастье, то ли везение. Светофор засветил запрещённым светом, и, переведя дух от лихой езды, Андрей замер на месте. Спросил:
– Мама, кто звонил? Он представился? Что конкретно сказал?
– Ничего особенного. Что знает Диму и видел его. Он обещал подъехать и всё рассказать.
– Мама, не будь дурой! Никому не верь!
– Да как же… Ты что не понимаешь, как это важно? Речь ведь о твоём брате!
– Мама, не открывай!
– Да, я не дура! Мы встречаемся в кафе!
Машина сзади просигналила. Андрей вжал педаль газа.
– Я понимаю, ты обижаешься на брата. Но это неправильно. Он такой, и всё. Он не изменится. Я поэтому и позвонила, чтобы предупредить. Я ухожу.
– Мама!
– Мы будем в кафе «Алегро». У музыкальной школы. Не волнуйся.
– Мама!
Телефон пугающе замолк. Андрей хотел завыть от отчаяния. Школа располагалась по пути домой. В двух остановках.
Маша… Мама…
Больно билось в рёбра.
А снег продолжал спокойно падать.
***
Выбор. Пока Андрей судорожно принимал решение за кем ехать: сразу домой к сестре или в кафе к маме, Маша разговаривала с убийцей. Диалог длился недолго, но и за это время некая неправильность происходящего почувствовалась Гольцевой. Да, случалось, что пациенты выражали ей благодарность за стенами больницы, но делали это на улице, у входа или звонком по телефону, когда она, уставшая измотанная ложилась на диван и включала канал с мультиками. Так она отдыхала. Звонок поднимал настроение, возвращал силы и каждый раз подтверждал: она на своём месте. Всё не зря.
Что-то фальшивое прослеживалось в словах и движениях человека напротив. И Маша думала: надо уйти. Сказать: «Не за что. Берегите здоровье». Повернуться к подъездной двери и исчезнуть в недрах, пропахших кофе и уютом родного дома. Надо. Но Маша стояла и продолжала слушать. Вспоминать.
Не удавалось.
Голос, лицо казались чужими. И тоже какими-то неправильными. Словно в одном человеке жило две личности, однако, ни одна из них не нравилась Гольцевой.
– Я вас задерживаю. Простите. Вы, наверно, устали после смены и спешите домой, а тут я.
Маша выдохнула с облегчением, даже не скрывая этого. Вот и всё. Сейчас они расстанутся.
– А я вообще-то к сестре. Она тоже здесь живёт.
Смех.
– Ну, пойдёмте?
Улыбка в губах, но не в глазах. Хотя, в такую погоду сложно было утверждать с полной уверенностью – видимость была та ещё. Снег опускался прямо перед лицом. Ветер кружил Машиными волосами, ухудшая обзор.
Всего доля секунды понадобилась Гольцевой, чтобы себя успокоить. От такого человека не стоит ждать опасности. Ощущения внутри глупые. Похоже она слишком увлеклась карьерой Селивёрстовой, чересчур прониклась атмосферой напряжения и страха.
Выбор сделан. В подъезд вошли вместе.
В руках убийцы уже был платок, в мыслях Маши – вкусный обед и заботливые лица мамы и брата. Из квартиры, соседней с «кофейной», вышла женщина лет пятидесяти. На поводке она держала собаку. Мелкую и дрожащую. Противную.
Но больше всего отторжение вызывала не внешность зверька, а взгляд. Если бы убийце кто-то задал вопрос: что в глазах животного, то ответ, полный уверенности, прозвучал бы один. Собака знает.
Пот стёк по спине. Зажатый в руке платок, вновь скрылся в кармане.
Маша сделала шаг к лифту, убийца тоже. Отвратительный зверь, скалясь и рыча, покинул подъезд под громкие жалобы своей хозяйки на холодный вечер.
Выдох. От сердца убийцы отлегло. Лифт. Запоздалая мысль: как душить платком, если на шее шарф? Успокоение. Маша начала расстёгивать пуховик, оголять шею.
Удача улыбалась. Время на другой способ было. В конце концов, можно убить, зажав и рот, и нос или разбить голову о зеркало. Благо, оно висело в лифте.
Но сил на другой план не было.
Платок стремительным рывком обернулся вокруг Машиной шеи.
***
«Маша не глупая. Не зря фанатеет от детективов и знает наизусть все реплики из сериала «Шерлок». Она, наверняка, уже дома. И вот-вот позвонит узнать, где мама», – так уверял себя Андрей, бросая безнадёжные взгляды на мобильный. Снова и снова. Сестра не звонила.
Кафе «Алегро» светило гирляндами. Подготовка к Новому году. Гольцев подумал о ёлке, о том, что до они её до сих пор не поставили, хотя из года в год, и это уже была традиция, наряжали зелёную в начале декабря, таким образом, приближая праздник.
