Текст книги "Мраморный меч (СИ)"

Автор книги: Анастасия Коновалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

21

Пятая сестра вернулась, когда она уже отчаялась и сама изредка посматривала на тупые ножницы. Сестра всегда обрезала ей волосы, всегда следила за прическами остальных и подходила к этому с большой ответственностью. Использовала она в основном свой короткий, но острозаточенный нож, а потом сжигала чужие локоны в яме неподалеку от храма и зарывала их. Через какое-то время сестры использовали эту землю для выращивания целебных растений.

Ее возвращению обрадовались все. Все десять сестер и восемь братьев встали в просторном зале, прислушиваясь к шаркающим шагам. Самые маленькие радостно улыбались, понимая, что их сестра уже спускалась по каменной лестнице, братья тоже вытягивали шею. Все ждали ее. Очень долго ждали. Она тоже ждала пятую сестру, но стояла чуть в стороне и еле заметно вытягивала шею, смотря на отблески огней от факелов, на стертые ступени. Когда сестра появилась, когда опустилась на пол и скинула с головы капюшон, некоторые запищали от восторга.

− Сестра! Сестра вернулась! – закричали дети и подбежали к ней. Обняли, зарываясь носом в светлый плащ, пропахший землей, пылью и железом. Пятая сестра единственная, кто пользовалась холодным оружием. Третий брат и восьмая сестра тоже владели оружием, но применяли его редко и не носили с собой.

− Вы чего? – звонко рассмеялась пятая сестра и убрала темные волосы за уши. Она улыбнулась широко, опуская походный мешок на пол, и погладила детей по головам, слушая их сбивчивую речь. – Меня всего несколько месяцев не было.

− Ну все, все, дайте пятой отдохнуть, − ворчливо сказала первая сестра и, пригладив седые волосы, вышла вперед. Посмотрела на недовольных детей, которые лишь сильнее схватились за грязный плащ. Первая недовольно поджала губы и скрестила руку на груди. – Распоясались! А ну быстро отпустили сестру и идите на кухню, третьему брату пригодиться ваша помощь.

Дети недовольно застонали, кто-то из братьев хрипло рассмеялся, а пятая улыбнулась широко. Она погладила детей по головам, подмигнула им и подтолкнула в сторону узкого коридорчика, ведущего на кухню. Еще шире улыбнулась и подняла мешок с пыльного, каменного пола, смотря на удаляющиеся спины. По этому шуму и звонким голосам она даже немного соскучилась.

Пятая с улыбкой осмотрела братьев и сестер, которые встречали ее после долгой разлуки. Семья, которой ей в этом небольшом путешествии так не хватало. Даже по ворчливой первой сестре она соскучилась. Поэтому подошла, обнимая первую, вдыхая аромат трав и каменной пыли.

− Мы рады, что ты вернулась, сестра, − совсем тихо и скупо произнесла первая, хлопая сестру по спине. Отстранилась, быстро посмотрев на нее и пятая поняла, что она знала о благополучном возвращении. Это не удивительно, ведь они всегда все знали, пусть и держали в секрете даже друг от друга, но незнание теперь пугало. Пятая не была уверена, что вернется, несколько раз ее жизнь была в опасности и это пугало. Так сильно пугало, что, оказавшись у пещеры, ведущей в храм, она выдохнула с облегчением.

Пятая вновь улыбнулась широко и осмотрелась. Все уже медленно расходились, братья шли в правый коридор, в то время как сестры скрывались в левом коридоре. Внутри разлился холод и легкая обида, когда среди всех пятая не увидела знакомой кудрявой макушки. Улыбка сошла с лица, рука невольно сжала веревку мешка, вновь судорожно осматриваясь по сторонам. Подобного пятая не ожидала и чувствовала легкое разочарование, которое растворялось в крови, погребая под себя все приятные эмоции и томительное ожидание.

Невольно вздрогнула, когда на плечо легла широкая ладонь шестого брата с длинным горизонтальным шрамом от виска до виска на темной коже. На этот шрам пятая никогда не смотрела, ощущая жгучий стыд внутри, поэтому даже сейчас невольно опустила взгляд.

− Не волнуйся, она прячется в тени. Ты же знаешь, как она хочет казаться самостоятельной.

Кивнув быстро, пятая вновь осмотрелась по сторонам и усмехнулась, заметив девятую сестру. Тихо поблагодарив брата, который улыбнувшись понимающе, пошел в свое крыло, она стремительно направилась в сторону густой тени, в которой пряталась ее маленькая сестрица.

Замерла в метре от угла, в котором стояла девятая и недовольно сопела. Не смотрела на сестру, кусала щеку изнутри, ощущая себя неуютно. Не смотрела долго, теребила края длинной, подпоясанной рубахи с вышивкой.

− Неужели не скучала? – тихо спросила пятая и поправила мешок за плечами. Она понимала, что скорее всего была не права, потому что младшая, девятая сестра ждала ее больше всех. И выходила постоянно самая первая, а потом пряталась по углам, стыдясь непонятно чего.

Понимала абсурдность чужих слов и девятая, которая вскинулась и посмотрела исподлобья. Разозлилась. Хотя бы не смотрела равнодушно и не отводила взгляд, что очень обрадовало пятую. Она осмотрела сестру и невольно расстроилась, когда поняла, как сильно изменилась девятая за это время, как отросли ее темные локоны и глаза светло-голубые, как у нее самой, немного впали.

− Не говори глупостей. Ты же знаешь, что это не так, − недовольно проворчала девятая и убрала лезущие в лицо волосы за ухо. Раскраснелась невольно, когда пятая широко улыбнулась и, нарочито громко вздохнув, пошла за ней.

В их маленькой комнате, больше похожей на каменный короб, где стоял деревянный стол и две узкие кровати с тонким матрасом, слышалось тяжелое дыхание. Именно так дышала пятая после похода в горячий источник, с присвистом, длинно и иногда тяжело, словно выталкивала из себя накопившуюся усталость. Вытирала мокрые волосы тканью, втирала масло с приторным ароматом розы в кожу. Щурилась довольно, мяла мышцы и в конце концов надела штаны с рубахой, которую сразу же подпоясала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ее клонило в сон. Так сильно, что пятая заваливалась на кровать, щурилась и вскидывалась, когда отрубало. Однако она держалась и почти подпрыгнула на постели, когда в комнату вошла девятая. Двери не было, поэтому проходящие мимо сестры видели их, и они видели все, что происходило в других комнатах. Благо двери располагались в шахматном порядке и появлялось призрачное ощущение уединения.

Пятая улыбнулась широко, когда сестра посмотрела на нее быстро и села на свою кровать. Напротив. Сестра забралась на постель с ногами, тряхнула головой резко, отчего тяжелые, немного грязные пряди упали за спину. Посмотрела перед собой и отвернулась. Все еще обижалась. Пятая не понимала причину, однако не спрашивала. Выжидала.

Вновь. Они часто так сидели в тишине. Девятая извивалась, дергала ногой нервно, но молчала. Пятая тоже разговор не начинала и прикрывала порой глаза, ощущая едва заметное напряжение. Спустя какое-то время пятая уже отчитывала. Десять, девять, пять, четыре…

− Отрежь мне волосы, − грубо отозвалась девятая и посмотрела на сестру исподлобья. Она смотрела на нее и не могла насмотреться, потому что и правда скучала, потому что боролась с удушающим стремлением обнять и не отпускать. Но девятая уже большая и чувствам не поддавалась. Как учили братья.

Девятая всегда считала, что из братьев лучше учителя, чем из других сестер. Сестры обучали ее готовке, стирке и часто брали с собой на сборы трав или ягод, братья же разрешали сидеть в библиотеке часами, иногда брали на охоту и много говорили. Когда, по большим праздникам, они немного выпивали холодного вина, то и вовсе рассказывали занимательные истории из жизни. Их девятая любила больше всего, поэтому сидела до последнего и засыпала на чьих-то коленях, просыпаясь в своей комнате.

Потом ее ругали, но ради этого стоило сидеть и слушать. У многих до попадания в храм была своя жизнь. Некоторые выходили из храма надолго, особенно братья, которые порой уходили во внешний мир на год или больше. Потом они, немного хмельные, рассказывали о своей жизни вне храма, и девятая всегда слушала их завороженно.

Сама десятая в храм попала маленькой. Тогда она еще помнила своих родителей, но потом их лица стерлись из памяти, их заменили сестры, которые заботились, воспитывали и всегда были рядом. Ее никогда не отпускали далеко, потому что считали молодой. Потому что знали, что она еще недостаточно хорошо скрывала свой дар.

Слишком примечательная внешность и опасные условия проявления дара. Если кто-то узнает, то девятая может не выжить.

− Волосы отросли. Красивые. Может, оставим?

Пятая сестра спрашивала это каждый раз, когда расчесывала волосы девятой, опускала все колтуны к кончикам, пропускала некоторые пряди сквозь пальцы. Говорила почти одни и те же слова, которые девятая знала уже наизусть. Спрашивала и получала один и тот же ответ. Потому что девятая не любила длинные волосы, потому что они не удобные и совсем как у матери. Мать свою она уже не помнила, но и быть похожей на нее не хотела.

Поэтому всегда отвечала одно и то же:

− Нет. Обрезай.

Сестра неизменно вздыхала недовольно, но доставала короткий нож и резала. Тянула больно, пряди обрезались словно рядом со скальпом, отчего девятая сжимала челюсть, но не проронила ни звука. Девятая всегда терпела, потому что понимала, что через боль приходило что-то хорошее. Поэтому после легкой боли во время стрижки, она всегда ощущала легкость и радостно смотрелась в старенькое, небольшое зеркало. Пряди едва касались острой челюсти, а когда они будут чистыми, то и вовсе поднимутся выше.

Она смотрелась, погладила волосы на затылке и невольно улыбалась шире, потому что так давно не чувствовала холодок на шее, свободу и легкость. Через зеркало девятая видела, как старшая сестра грустно смотрела на нее, поднимала отрезанные волосы с каменного пола, кладя их на бумагу. Потом пятая точно скомкает лист и сожжет волосы в яме неподалеку от куста с дикой малиной.

Сев на кровать, девятая посмотрела на сестру и невольно вспомнила свое видение. Темные локоны. Странный длинный меч. Выжженые леса и тревога. Всепоглощающий страх, который она ощущала наравне с болью, пока бежала обратно. Главное правило сестер: не думать о видении. Второе главное правило: никогда не влиять и не думать о способах влияния на будущее.

Девятая следовала этим правилам и почти всегда сразу забывала о своих видениях. Потом, когда что-то происходило, она лишь ощущала ощущение дежавю. Что-то уже случилось, что-то так и ждало своего часа. Девятая всегда следовала правилам, но сейчас просто не могла выбросить видение из головы. Потому что в мире что-то происходило. Мир стоял на грани чего-то большого, но неизвестного. Сколько оставалось? Около пятнадцати лет, может, чуть больше до нового пришествия. Ее первого пришествия. К сожалению, оно пришлось на ее жизнь, на ее время и это пугало.

Наверное, у нее все было на лице написано, потому что пятая сестра нахмурилась. Она тоже села на кровати, уперлась локтями в колени и посмотрела пристально. Не давила, но выжидала и наблюдала за каждым проявлением эмоций сестры.

− Что тебя тревожит? – спустя долгое время поинтересовалась пятая и сощурила голубые, почти прозрачные глаза. Такие же, как у девятой, как у первой сестры, как у братьев. Их плата за дар.

Девятая тряхнула головой, отгоняя непрошенные мысли. Посмотрела украдкой на сестру, вновь пожевала щеку изнутри и тихо-тихо, чтобы проходящие мимо сестры не услышали. Потому что они бы разозлились. Точно разозлились ее словам и мыслям.

− Скоро что-то будет. Неизвестное. Приведет это к разрушению или свободе – не знаю, − прошептала она и вновь пожевала щеку. Посмотрела на пятую, которая нахмурилась. Ее плечи напряглись, а руки с короткими ногтями сжались в плотные кулаки. Хрупкая, но опасная. Пятая всегда была такой, противоречивой и пугающей. Поэтому девятая поежилась, но под тяжелым взглядом все же закончила свою мысль. – Я видела кого-то из сестер. Оружие, которого не существует. Видела нового монстра, женщину с белыми волосами. А еще чувствовала страх и опустошение. Словно ничего не было. Понимаешь?

− Ты же…

− Знаю! – недовольно перебила ее девятая и тут же вжала голову в плечи. На сестер, особенно на пятую, она никогда не кричала, потому что уважала, потому что немного боялась и знала, что о таком не говорили. Даже друг другу по большому секрету. Сейчас девятая нарушала множество правил, но она не могла держать это в себе. – Не держи меня за дурочку, сестра. Я знаю правила и последствия. А еще я знаю, что это нас заденет. Всех заденет и не известно, какая роль отведена сестрам и братьям храма. Какая роль отведена монстру у гор.

Пятая вздохнула тяжело и как-то обреченно. Провела с силой ладонью по лицу, хмурясь от неприятных мыслей. В сказанное девятой сестра верила, потому что сама несколько месяцев назад видела что-то смутное, тревожное и светлое. Однако они никогда не вмешивались в происходящее. Никогда не меняли будущее, потому что время и магия не любили вмешательств. Потому что менять что-то мог лишь автор, но он уже давно выжил из ума и никого к себе не пускал. Пятая проверяла сама. Ее не подпустили даже на метр.

Это все очень плохо кончиться. Точно плохо.

− Что ты хочешь? – устало спросила пятая и затянула волосы в тугую косу, которая без ленты незамедлительно ослабла.

Девятая стыдливо опустила взгляд, посмотрела с опаской на арочный проход и едва слышно ответила:

− Плачущий лес.

Сестра в ответ побледнела, распахнула глаза и немного приоткрыла рот от удивления. Осмотрела девятую сестру, словно впервые увидела, и глухо застонала, пряча лицо в руках.

− Это твоя самая отвратительная и опасная идея. Просто ужасная.

Девятая понимала, что рисковала. Понимала, что, поступив так, навлечет на себя гнев сестер и братьев. Но чувствовала, что так нужно.

22

Голова болела сильно, отчего тошнило. Тошнило его еще и потому, что во рту ощущалась сухость и неприятный привкус. Под веками вспыхивали огни, голова кружилась, но он был уверен, что лежал неподвижно и мир вокруг тоже оставался неподвижным.

Он находился в полудреме, плавал на волнах чего-то удушающего. Плохо все же было и тело ощущалось странно, словно инородно. Когда он выныривал из дремы прислушивался к тишине вокруг, своему тяжелому, прерывистому дыханию, иногда кривился от отвратительного запаха, пытался, двигался, но слушались лишь пальцы на руках. Дергались резко, потом опускались безжизненно. Это раздражало. Ощущение беспомощности его бесило.

Воспоминания появились неожиданно. С ними появился и страх, плавно переходящий в панику. Его отравили. Точнее не его, а Господина. Отравили и выбросили в навозную яму. Неужели Господин вернулся? От этой мысли ему стало до удушья страшно и радостно одновременно, потому что о нем не забыли. Однако эта мысль быстро испарилась, оставляя после себя сладковатое послевкусие. Следующая мысль полностью уничтожила все светлые чувства, придавили, словно тяжелый камень. Господин никогда не возвращался за своими рабами и о Илзе скорее всего забыл.

Вновь стало страшно. Кто его забрал? Или Папа со своей церковью были правы и Рай все же существовал. Тогда почему в Раю, где не было забот, он ощущал тяжесть тела и тошноту? Непонятно.

Иногда к Илзе кто-то приходил, но он не представлял, кто это был. Слышал чужой голос, словно сквозь несколько слоев одеял, не узнавал его и прикосновения − почему-то холодные. Он не открывал глаза, потому что не получалось, потому что веки наливались свинцом и открывались лишь на немного. Сквозь тонкие щелки пробивался слишком яркий, режущий свет, отчего он кривился и сразу же жмурился, ощущая боль.

Глаза он открыл лишь через некоторое время, когда спина уже болела, а мышцы ломило. Иногда, сквозь сон, Илзе чувствовал чужие, холодные, прикосновения, которые разминали одеревеневшие мышцы, вертели его тело, гладили и вновь разминали. После этого становилось легче, а вокруг пахло чем-то сладким. Масло. Таким маслом, только с запахом цветов, пользовался Господин, когда был в хорошем настроении.

Первое, что увидел Илзе – высокий, светлый потолок. Каменный. С одной стороны простенький, без лепнин и украшений, с обычной люстрой, с другой стороны, точно дорогой, потому что трещин и потертостей не наблюдалось, как и паутины в углах. Чистый. С трудом, но Илзе повернул голову. Мебель тонкая, деревянная и очень аккуратная. Явно сделанная для женщины, потому что только они любили узоры на шкафах или лепнины. Комната большая и светлая, с окном, занавешенном полупрозрачными занавесками. Кровать тоже большая, с балдахином.

Дом принадлежал кому-то богатому, потому что одна такая кровать стоило целого состояния. Поэтому вариантов, у кого он сейчас находился, становилось меньше, но на главный вопрос не отвечало.

Илзе зажмурился крепко, отчего под веками вспыхнули огни. Пальцы слушались хорошо, но руки почти не двигалась, как и ноги. Но больше не тошнило, хотя отвратительный привкус не исчез.

Радовало в сложившейся ситуации лишь то, что он все же не умер. Вылез. Убежал от костлявой старухи, но какой ценой? К чему прибежал? Он этого не знал, и неопределенность напрягала. Потому что просто так из выгребной ямы не доставали. Быть кому-то обязанным Илзе не хотелось.

Хозяин дома появился лишь вечером, когда в комнате стало темнее, а он успел проголодаться, захотеть в туалет и немного подремал. Когда дверь открылась и по полу, чеканя шаг, застучали каблуки, Илзе невольно напрягся, но глаза не открыл. Задержал дыхание невольно, когда постель прогнулась и его руки коснулись холодные пальцы. Те самые прикосновения. Он их помнил.

− Дорогой.

От тихого, неуверенного и такого знакомого голоса Илзе почувствовал радость и разочарование одновременно. Радость, потому что его точно не отдадут костлявой, и взамен ничего не потребуют, разочарование же потому, что и от себя Катарина его не отпустит. Ее преданность и влюбленность немного пугали, особенно сейчас, когда Илзе фактически беспомощен.

Поэтому он медленно и как можно правдоподобнее, неуверенно приоткрыл глаза. Скривился от яркого света, но упорно открыл их, смотря в потолок. Только на потолок он смотрел не долго, потому что вскоре перед глазами появилось счастливое лицо Катарины, а ее длинные, распущенные волосы мазнули по его щеке.

− Любимый, − счастливо выдохнула она и убрала волосы за ухо. Это не очень помогло, потому что пряди до сих пор касались его щек. Раздражающе. – Ты наконец проснулся. Как себя чувствуешь?

−Отвр… − он не ответил, не смог. Голос не слушался, в горле стоял ком и неприятный привкус лишь усилился. Чувствовал Илзе себя отвратительно и не только физически. Катарина, казалось, все поняла, отчего улыбка ослабла, глаза засияли от непролитых слез, а холодные пальцы погладили щеку.

− Не напрягайся, дорогой, − посоветовала она и ласково, почти невесомо коснулась своими губами его. Улыбнулась. –Ты и так многое пережил. Не волнуйся, я больше тебя в обиду не дам. Никуда не отпущу.

***

На ноги он встал лишь спустя несколько дней. До этого ему помогали слуги, доводили до горшка, но не дальше, приносили еду. Точнее приносила ее в основном Катарина, которая улыбалась при этом счастливо, кормила его с рук, целовала коротко, но не напирала, потому что видела и знала, что ему все еще плохо. Они не говорили много, потому что Илзе было тяжело, а Катарина лишь вздыхала.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Подобное времяпрепровождение его напрягало. Потому что если с Господином он знал, что делать и чего ожидать, то Катарина его пугала. Еще его немного напрягало и настораживало отсутствие тяжести на шее.

Он был свободен, но свободу эту не чувствовал.

Когда он самостоятельно встал, Илзе почти расплакался от радости. Вздохнув прерывисто, он неловко прижался плечом к стене, пережидая дрожь в теле. Свободные штаны и рубаха не доставляли дискомфорт, а вот тело чувствовало себя несколько странно. Непривычно. Илзе чувствовал себя маленьким ребенком, который только делал первые шаги.

Шел Илзе медленно, опираясь на стену, от помощи слуг отмахивался, лишь один раз спросил направление. Катарины рядом не было и это даже радовало, потому что от ее общества он устал. Шел Илзе долго, но в конце концов остановился в дверях, вдыхая свежий чуть прохладный запах травы и чего-то давно забытого. Посмотрев на открытое пространство перед собой, увидев яблоневый сад вдалеке, кусты роз и полное отсутствие стен, он так и осел на пороге. Не только потому, что ноги уже не держали и тело протестовало, но и потому, что этого было слишком много.

Много свободы. Никаких надсмотрщиков, стен и кандалов. Не было больше камер, Господина, который возвышался над ними всеми. Приказам которого они следовали беспрекословно. Нет. Этого больше не было. Конечно, его терзали страхи, неопределенность порой беспокоила, но Илзе повезло. Умерев – он обрел долгожданную свободу.

Воздух казался самым вкусным и прекрасным нектаром, лучше самых дорогих и изысканных вин. Сейчас весь мир казался ему новым и прекрасным, словно впервые увиденным. Идеальным. Его радовало шуршание листвы, колкость травы, которую Илзе ощущал ступнями, голубое небо и это все так контрастировало с тем ужасом, в котором он умирал. Момент, как экскременты, которые слуги выбрасывали в яму позади дворца, поглощали его, забивались в нос и рот − снился теперь в кошмарах.

Поэтому Илзе невольно вздрогнул, когда на его плечо опустилась чья-то рука. Невольно вспомнились все те мужики, которые сменяли друг друга на посте охранника. Сменяли друг друга по разным причинам, но никто, кроме самого последнего и рослого не оставался надолго. У того просто не вставало на них или ему работа важнее. Илзе не знал этого, но сейчас почему-то рука показалась очень большой, а воспоминания неприятными.

Однако, когда он резко обернулся, то невольно выдохнул. Катарина. Никакой опасности. Сердце все еще билось быстро и тяжело, било по ребрам, а в голове стоял образ охранника и Господина. Но это была всего лишь малышка Катарина в странном, непривычном светлом платье с корсетом, которое приподнимало ее небольшую грудь. Высокие прически она тоже редко носила, а сейчас ее слишком длинная шея казалась только длиннее.

− Ты чего не в комнате? – немного обеспокоенно и недовольно спросила Катарина, все еще стоя рядом. Если Илзе это и смутило, то немного и он быстро об том забыл. Она погладила его по затылку и вновь укорила его. – Я испугалась, когда не увидела тебя в комнате.

− Хотел подышать воздухом. Мышцы болят, нужно больше ходить, − спокойно сказал он и невольно в страхе посмотрел по сторонам. Опасности не было. Тут Илзе вновь вспомнил свой главный страх. – А… Кхм. Где Господин?

Катарина выглядела очень удивленной и немного уязвленной. Она поджала губы и отстранилась от него, что было даже хорошо. Потому что ее близкое присутствие тоже напрягало, словно она стала тем самым охранником из подвала. Но Илзе об этом не думал, потому что Катарина никогда не была деспотичной и слишком любила его. Почти боготворила. Но все равно страх оставался. Катарина же его, словно не понимала и обижалась на его недоверчивость.

− Илзе, любимый, не говори так больше. Твое недоверие ранит меня. Я не отдам тебя брату! Он даже не знает о том, что ты выжил, поэтому не волнуйся. Положись на меня!

И он почти ей верил, потому что Катарина никогда его не обманывала. Однако больше никому Илзе не верил полностью, потому что ему слишком часто врали. Поэтому он больше не вспоминал Господина и медленно отучивался так его называть, потакал желаниям Катарины, которая ходила за ним хвостиком, ухаживала и сильно обижалась, когда он делал что-то сам.

Первое время Илзе это нравилось, потому что давно о нем никто не заботился. Даже мать, воспоминания о которой у него сохранились урывками, о нем почти не заботилась, только кормила странной едой, чтобы он не сдох. Катарина же всегда вздыхала, улыбалась счастливо, когда чувствовала себя нужной. Они не говорили о том, как Илзе попал в этот особняк, где сам особняк находился. Иногда он спрашивал, но Катарина никогда не отвечала прямо, делала вид, что не слышала или отшучивалась. Она вообще выглядела неприлично счастливой, не отходила далеко, надевала красивые платья с корсетами, убирала волосы в высокие прически, открывая шею. Наверное, это должно было быть красиво, завораживающе, и в какой-то мере это выглядело так, но желание Илзе не испытывал.

Илзе вообще сомневался, что его кто-то привлечет в сексуальном плане. Слишком много было секса в его жизни и эмоции, связанные с этим – неприятные. Поэтому Илзе не обращал внимания на Катарину, но на робкие поцелуи отвечал, обнимал, когда она садилась рядом, клала свою голову ему на плечо.

Спустя где-то месяц, Илзе уже прятался в небольшом саду, рядом с беседкой. Сам разминал мышцы на ногах, все еще кривился от еле ощутимого неприятного запаха. Ему до сих пор казалось, что от него воняло экскрементами, что привкус чего-то отвратительного по сей день сохранялся во рту. Он до сих пор чувствовал себя грязным, хотя и мылся намного чаще, чем раньше. От него постоянно пахло травами, мылом и мускусными духами, которые подарила Катарина. Его кожа почти блестела, всегда оставалась чистой и рубцы на спине уже зажили.

Но Илзе ощущал себя грязным.

Это ощущение не пропадало даже сейчас, когда его воспринимали господином, когда все делали для него. Наверное, стоило воспользоваться добротой и слепой любовью Катарины, но ее было жалко, поэтому Илзе отдыхал. Привыкал к новой жизни, привыкал не вздрагивать от шума, от ржания лошадей. Привыкал не бояться за свою жизнь.

Рассказала Катарина про его странное спасение лишь спустя месяц. На улице пекло солнце, отчего открытую кожу щипало, по вискам текли струйки пота. Он дышал глубоко, смотрел на траву, деревья и цветы, залитые светом. Идеалистическая картина. Наверное, так выглядел тот самый Рай, о котором говорил Папа и его последователи.

Разговор начала она сама, что немного удивило Илзе. Он даже невольно дернул плечом, когда Катарина прижалась к нему со спины, обняла поперек живота, кладя острый подбородок на плечо. Стало нестерпимо жарко, душно и противно, но Илзе не двинулся, потому что это неправильно.

− Как я рада, что с тобой все хорошо, − произнесла она и потерлась носом о его шею. Неловко. Странно. От нее исходила непривычная нежность, от которой становилось неуютно. Илзе Катарину не прерывал, даже не обернулся. – Я так испугалась, когда увидела, как тебя выбросили! Так испугалась. Я думала, что ты уже умер, но ты у меня молодец. Ты у меня очень сильный и выжил. Мне осталось лишь тебя достать, отмыть и доставить сюда. В наш общий дом.

Значит, она его достала из выгребной ямы. Отвратительно. Ему бы точно не хотелось подобного. Однако Катарина по-прежнему смотрела на него с неприкрытым обожанием, что немного успокаивало его гордость. Достала и выходила. Теперь он ей обязан за свою жизнь, потому что, если бы не она, он бы не выжил. Оставался лишь один вопрос: как Катарина оказалась во дворце Господина?

Господин и другие рабы упоминали, что выгнали Катарину из дворца. Отправили к няням в загородный особняк, потому что она разозлила брата, потому что потребовала от него многого. Илзе до сих пор не понимал его злости, но смирился и был даже немного рад, потому что от Катарины много проблем. Но она его спасла. На удивление.

Илзе не задал вопрос напрямую, но Катарина всегда была очень догадливой. Она фыркнула, обдавая его шею теплым дыханием.

− Я не могла оставить тебя, дорогой. Я люблю тебя больше жизни и никогда не оставлю одного.

От ее слов по спине пробежал холодок, стало неуютно. Что-то в ее словах настораживало, вселяло страх в сердце. Но улыбалась Катарина мечтательно и лучезарно, целовала его кротко, отчего напряжение отпускало нехотя.

− Спасибо, − шепотом поблагодарил Илзе и скривился, когда Катарина запищала от восторга. Она повернула его голову неожиданно и поцеловала в губы, отчаянно, напористо, но слишком мокро. Неопытность чувствовалась в каждом движении, как и отчаяние.

Илзе ответил, прикрыл глаза и вновь почувствовал привкус во рту. Словно из той ямы. Да и какая разница на его чувства и эмоции, когда его спасительница, маленькая Катарина рядом, улыбалась счастливо и обнималась. Пусть это ему не доставляло удовольствие и даже немного раздражало. Потому что слишком серьезно она это воспринимала. И нянечек, с которыми ее отправили в загородное поместье, Илзе не видел. Лишь слуг, но и те на глаза попадались редко. Может, это лишь потому, что комната у Илзе находилась на первом этаже, на второй он не поднимался и далеко не уходил, потому что тело до сих пор слушалось плохо. Потому что ноги дрожали, появлялась отдышка и голова кружилась после непродолжительных прогулок.

Это единственный минус в его положении. Но, к сожалению, даже к этому Илзе быстро привык.

Чего он не ожидал, так это того, что малышка Катарина, которая только недавно дебютировала в обществе, пришла к нему вечером. В длинной сорочке, с распущенными волосами и алым румянцем на щеках. Она стояла в дверях какое-то время, словно не решалась, а Илзе ждал. Он никогда не делал преждевременных выводов и зачастую отмалчивался – это то, чему научила жизнь в рабстве. Поэтому лишь смотрел вопросительно, чувствуя себя неуютно. Он поерзал на постели, радуясь тому, что уже лежал под одеялом и почти дремал, при горящих свечах на столе. С ними в комнате не было светло, как днем, но оранжевый свет падал на предметы, ее лицо.

− Что-то случилось? – все же поинтересовался он, обеспокоенно смотря на Катарину. Она раскраснелась сильнее, сжала ткань сорочки в руках, неуверенно топчась у порога. Ее поведение беспокоило, потому что никогда прежде Катарина не казалась такой нерешительной.

− Можно я с тобой посплю? – неуверенно спросила она, смотря исподлобья. Ее вопрос очень удивил Илзе, отчего тот даже отпрянул, смотря на нее широко открытыми глазами. Заметив это, Катарина недовольно выпятила подбородок. – Прошу, можно я лягу с тобой спать. Я не помешаю, правда.

Илзе неуверенно кивнул, невольно напрягся, когда Катарина счастливо улыбнулась, подобралась и стремительно подбежала к кровати, забираясь под тяжелое одеяло. Катарина лежала тихо и почти неподвижно, даже дышала через раз, отчего Илзе чувствовал себя очень неловко. Он посмотрел на догорающие свечи, которые тухли медленно, но неотвратимо и в конце концов потухли. Воцарилась темнота, пустота, прерываемая судорожным дыханием Катарины. Илзе уже дремал, когда почувствовал чужое прикосновение.

Тело напряглось, что сразу почувствовала и Катарина. Поэтому она положила раскрытую ладонь ему на грудь и подкатилась ближе.