Текст книги "Бессонница (СИ)"

Автор книги: Анастасия Эльберг

– Не знаю ни одного человека, который мог бы сказать Незнакомцу «нет». Так что ты впустишь его. Знаешь, что будет потом?

 
Я подняла бровь.
 

– И что же?

– В лучшем случае ты родишь им парочку детишек. А в худшем случае они тебя обратят. И вот тогда тебе будет не до смеха.

 
Я вздохнула.
 

– Да, выбор отличный. Ладно. И какая же помощь тебе нужна?

– Я найду Незнакомца. А от тебя требуется самая малость: помочь мне его нейтрализовать.

– Убить?! – ахнула я. – Убить Незнакомца?!

 
Винсент поморщился.
 

– Я не сказал «убить», я сказал «нейтрализовать». Мне нужно, чтобы ты максимально сблизилась с ним. В идеале он должен пустить тебя в свой дом.

– А почему ты сам этого не сделаешь?

– Вот тут-то и загвоздка. Незнакомец не даст мне приблизиться к нему – он чувствует меня не хуже, чем я его. И уж точно не даст мне войти в свой дом. А дом Незнакомца – это единственное место, куда я не могу войти. Мне нужно приглашение хозяина.

 
Я подошла к столу и потушила сигарету в пепельнице.
 

– То есть, я должна войти в дом Незнакомца. А что будет потом?

– А потом дело за мной.

 
Винсент снял с запястья браслет-цепочку и протянул его мне.
 

– Возьми. Пусть это будет у тебя. Это талисман.

 
Я взяла цепочку.
 

– Спасибо. Так когда мы начнем наше… дело?

– Всему свой срок. – Винсент поднял голову и замер, прислушиваясь. – Эти ночные звуки сводят меня с ума – как же в этом городе собралось столько темных тварей? Я не различаю даже их голосов. – Он осторожно потянул носом воздух. – Но я чувствую… тут есть вакханки?

 
Я прикрыла рот ладонью, чтобы не смеяться слишком громко.
 

– Вакханки? Да ты что. Конечно, нет.

– Конечно, есть! – Он снова сделал паузу. – Одна живет неподалеку, в паре домов отсюда. Голубоглазая блондинка. Ее зовут… Мара?

– Мара? Это моя подруга. Но какая же она вакханка? Она – бизнес-леди, у нее свой ночной клуб… кроме того, если бы она была вакханкой, я бы это обязательно почувствовала.

– Они отлично находят контакт с людьми, так что неудивительно, что ты не заподозрила неладное. И что мешает вакханкам покупать и открывать ночные клубы? Теперешнее поколение – социальные существа, они полностью интегрированы в обществе. Они уже не увлекаются каннибализмом и не устраивают безумства на людях. Культ полностью легализован, но он превратился, скорее, в образ жизни. Кроме того, они теперь могут заводить детей. Чего еще можно желать?

 
Я вернулась в кровать.
 

– Никогда бы не подумала, что Мара – вакханка. То есть, она, конечно, зажигает, когда мы куда-то идем, любит повеселиться… и так много ест, что я ей порой завидую, потому что она умудряется сохранять хорошую фигуру…

– Если вакханки и Незнакомцы живут рядом, то они почти всегда тесно общаются. Так что твоя подруга, может статься, знакома с тем, кого мы ищем. Ты представишь нас друг другу?

– Конечно! Можно даже пригласить ее ко мне домой, мы устроим мини-вечеринку.

– Чтобы она разнесла тебе всю квартиру? Я сказал, что им запретили безумствовать на людях. Но в домах своих друзей они отрываются на полную катушку.

– Хорошо. Тогда мы встретимся с ней в клубе. А сегодня мы побезумствуем вдвоем.

 
Глава четвертая
Эдуард
(1)
Вчера я решил сделать себе подарок. Мог бы приобрести что-нибудь практичное и нужное, но на новой квартире было все необходимое. А поэтому я купил себе iPod, сменил старую модель на более современную. Меньших размеров, большего объема, с сенсорным экраном и удобным интерфейсом. По возвращении домой я продолжил собирать вещи, но до этого решил испытать свое новое приобретение, включив режим случайного выбора. Выяснилось, что подарок я выбрал более чем удачно. Он выдал мне следующие композиции подряд: «Lonely Nights» «Scorpions», потом – «Walking in My Shoes» «Depeche Mode», а напоследок – «Comfortably Numb» «Pink Floyd».
Три этапа, которые переживает человек, когда судьба посылает ему очередное испытание и проверяет его на прочность. Жалость к себе.Потом – сожаление. И напоследок – безразличие и апатию. Сначала он упивается своим несчастьем. Потом размышляет о том, что этого могло и не произойти, если бы… тысяча «если бы». И рано или поздно приходит к выводу, что так оно и должно быть. Сколько бы мы ни кричали, сколько бы мы ни махали руками, судьба найдет способ скрутить нас в узел.
Прошлое. Вот что мы тащим за собой. Даже в тех случаях, когда это отрицаем. Оно сидит внутри, вгрызается острыми зубками в самую чувствительную часть нашей души. И оно никогда не уйдет оттуда, как бы мы ни хотели его отпустить. Потому что это нашепрошлое. И оно всегда будет частью нас. Будет расти, изменяться вместе с нами. Иногда будет делать вид, что ушло и пропало… только для того, чтобы вернуться, и ударить в спину в очередной раз.
(2)
Бывший хозяин квартиры забрал только книги, вещи из шкафа и посуду. Все остальное теперь было в моем распоряжении, начиная от дорогих ковров и заканчивая старомодной мебелью. На полу валялись газеты и куски бечевки – единственная деталь, по которой можно было определить, что отсюда кто-то переехал.
Госпожа Бенсон, владелица дома и хозяйка второй квартиры, той, что располагалась на первом этаже (квартир в доме было две – стандартная планировка большинства домов старой половины Треверберга), поднялась вместе со мной и, увидев мусор, обреченно покачала головой.
 

– Так и знала, что он оставит за собой бардак… – Она подобрала полы темно-вишневого вязаного платья и присела для того, чтобы подобрать пару кусков бечевки. – Я недавно вернулась из университета, не успела заглянуть сюда. Иначе бы все убрала.

 
Я поспешно присел рядом с ней и протянул ей руки, делая знак подняться.
 

– Да что вы, госпожа Бенсон! Это всего лишь газеты и бечевка, я соберу их сам. Уверен, ваша спина будет против таких упражнений.

 
Госпожа Бенсон поднялась и потерла поясницу.
 

– Пожалуй, вы правы. Доктор Гроссман пару недель назад говорил мне, что спину нужно поберечь. Подумать только, а лет пять назад я могла танцевать. – Она в очередной раз оглядела гостиную. – Если вам что-то понадобится, господин Мун, пожалуйста, скажите мне. К примеру, посуда, мелочи для ванной…

 
Обращение «господин Мун» из ее уст звучало более чем странно. Когда я учился в университете, госпожа Бенсон преподавала у меня латынь и называла меня исключительно «Эдуард».
 

– Скажу обязательно, – пообещал я. – Но все необходимое у меня есть, а мелочи для ванной и посуду можно приобрести на рынке. Теперь далеко ходить не нужно – он почти под рукой.

 
Госпожа Бенсон смотрела на то, как я ставлю у стены мольберт и складываю на стол чистые холсты.
 

– Хочется верить, что эта квартира принесет вам вдохновение, – снова заговорила она. – До вас тут жил еще один художник, а до него – писатель. Вы давно не организовывали выставок…

– Последние три месяца я не рисую. По личным причинам.

– Понимаю. – Она сцепила руки в замок, глядя на то, как я достаю из сумки блокноты с набросками. – Я так скучаю по вашим картинам. Вы рисуете ничуть не хуже, чем ваш отец…

 
Сравнение с отцом уже обижало меня, хотя несколько лет назад вполне могло отбить охоту брать в руки кисть или карандаш. Я смирился с тем, что как хорошо ни рисовал бы, всегда буду находиться в тени гения Самуэля Муна, автора «Женщины в лисьих шкурах», «Философа» и «Утра ведьмы». У нас с папой был разный стиль – он почти всегда работал с красками, а я предпочитал графику, и вдохновлялись мы разными вещами. Отец, всегда тяготевший к мистике, являлся автором иллюстраций к большинству опубликованных в «Сандерс Пресс» книг с мифами и легендами, и работы его были темными, если не сказать, жутковатыми.
Упомянутое выше «Утро ведьмы», принесшее ему славу, послужило обложкой для романа Оливии Сандерс «Смерть может подождать». На картине была изображена женщина, сидящая перед зеркалом. Половина ее лица – лицо молодой девушки, а вторая половина имеет явно демоническую принадлежность. После этой картины отец буквально проснулся знаменитым. Я же предпочитал более светлые и близкие к обычной жизни вещи. Но и мне, по иронии судьбы, известность принесла картина с мистическим подтекстом – Демон Реки, ждущий очередную жертву возле моста. Сейчас я отнекивался от этой картины, не зная, что побудило меня нарисовать такое, и аргументировал это тем, что в тот период увлекался легендами.
 

– Отец рисует на порядок лучше меня, – ответил я. – Но сравнение мне льстит.

– Может быть, вы поговорите с господином Муном-старшим, и он согласится преподавать у нас историю искусств?

 
Я отвлекся от раскладывания кистей и посмотрел на госпожу Бенсон. Отец, скорее, согласился бы побыть в роли натурщика, но на кафедру его не затащил бы даже черт.
 

– Сомневаюсь в успехе этой затеи, но обещаю попробовать.

 
Я огляделся в поисках подходящего места для принесенных красок, и взгляд мой остановился на окне. Точнее, на подоконнике. Я чувствовал чей-то взгляд с того самого момента, как переступил порог квартиры, и теперь понял, что к чему. На подоконнике сидел огромный черный кот. Он смотрел на меня блестящими медово-желтыми глазами, едва заметно шевелил усами и не двигался с места. Шерсть у кота была пушистой и немного клочковатой, а на его шее, помимо природного мехового «воротника», красовался узкий ярко-алый ошейник с крохотным бубенчиком.
Кот лениво переставил передние лапы, на которые он опирался, когда сидел. Я смотрел ему в глаза, но взгляда он не отводил. Наконец, до меня дошел весь абсурд происходящего, и я отвел глаза, запоздало (и с легким раздражением) подумав, что проиграл коту «в гляделки». А кот только и ждал момента, когда я отвлекусь. Он спрыгнул с подоконника (при его весе и габаритах сделал это очень изящно), подошел ко мне и потерся о мои ноги.
 

– Это Граф, – представила мне кота госпожа Бенсон. – Ни за что не соглашался переезжать, представляете? Вот бывший хозяин и оставил его тут.

– Он не мог просто взять его и забрать с собой? – удивился я.

 
Госпожа Бенсон посмотрела на меня так, будто я нес откровенную чушь.
 

– Да что вы, господин Мун! Разве его можно просто так взять и забрать? Он ведь вас покусает!

 
Кот продолжал тереться о мои ноги, топчась по ворсу ковра мохнатыми лапами.
 

– Надеюсь, вы не против котов? – улыбнулась госпожа Бенсон.

– Вовсе нет. Даже, я бы сказал, обеими руками «за».

– Я оставлю вас, разбирайте вещи. И, если вам что-то понадобится, вы знаете, как меня найти.

 
Пока я раскладывал вещи, Граф обнюхивал книги, холсты, краски и кисти. Инспекцией он остался доволен, разве что запах флакона с растворителем ему не понравился – изучив его, он чихнул и вернулся на подоконник. Книга, на которой он сидел, оказалась подарочным изданием «Легенд и мифов Треверберга», к слову сказать, довольно редким – «Сандерс Пресс» выпустило его пару лет назад в количестве пятидесяти экземпляров в честь какого-то городского праздника, и книги продавались за баснословные деньги.
Через пару часов все вещи были на своих местах. Посуды мне на самом деле не хватало, госпожа Бенсон оказалась права, и я решил, что завтра сразу же после работы отправлюсь на рынок. Неудобство заключалось в том, что если раньше рынок находился в другой части города, и добраться туда было проблематично, то теперь рынок находился рядом – зато для того, чтобы доехать до школы, мне нужно было сделать приличный крюк. Школа имени Уильяма Тревера (частная школа для детей из семей с достатком гораздо выше среднего – именно так говорили о ней здешние жители) находилась в двадцати минутах езды от города, но оба выезда располагались в новой части.
Граф, покачивая хвостом, смотрел на то, как я снимаю кусок ткани с привезенной картины. Единственное полотно, которое я хранил дома – остальные рисунки находились в студии, которую я снимал уже несколько лет, и пользовался ей, если мне нужно было рисовать с натуры. На этой картине была изображена Анна. Последняя вещь, которую я писал с нее – точнее, с ее фотографии. Пару месяцев назад мне предложили продать полотно, предлагая приличные деньги и аргументируя это тем, что в музее обязательно должен быть портрет новой владелицы модного дома «Гвен Астер». Но я не согласился и решил оставить его себе. И теперь меня не оставляло ощущение, что я знал, чем это закончится.
На картине Анна сидела в черном бархатном кресле. Я помнил эту фотосессию по ее белому брючному костюму, туфлям на таком высоком каблуке, который могла носить, как казалось, она одна, и широкополой шляпе. Очередной рекламный проект для какого-то модного журнала (до того, как занять место Гвендолен Астер, Анна работала фотомоделью). Тут у нее до сих пор были длинные волосы – она превратилась из брюнетки в блондинку и сменила длинную стрижку на модный короткий «боб» незадолго до нашего расставания. Вот так женщины поступают, когда они хотят что-то изменить. Сначала красят волосы и делают стрижку, а потом находят новых мужчин.
Сказать по правде, я не был уверен в том, что она нашла нового мужчину. И, если уж совсем честно, меня это не интересовало. Мы расстались неделю назад, но я до сих пор не мог поверить в то, что это произошло. Если у меня выдавалась свободная минута на работе, я выходил в сад для того, чтобы выпить кофе и выкурить сигарету и раз за разом повторял сказанные нами обоими слова. Мне казалось, что это либо плохой сон, либо диалог из какой-то идиотской книги.
(3)
Мы с Анной познакомились на приеме в честь ее назначения на должность главы модного дома. Госпожа Астер, принявшая решение оставить работу, так как состояние здоровья не позволяло ей продолжать исполнять обязанности, доверила свое дело старшей ассистентке, Анне Креймер. Анна с отличием окончила университет Сорбонны, в совершенстве знала пять языков, была модельером-дизайнером одежды и, что было важно для госпожи Астер, поднялась с самых низов, так как обладала невероятным упорством. Это означало, что преемница не боится тяжелой работы.
Нас с Анной представили друг другу, хотя нужды в этом не было – к тому времени мое имя в городе знал каждый. Она сказала, что всегда была моей поклонницей. На что я ответил, что через неделю организовываю следующую выставку, и буду рад, если она придет. Конечно же, она пришла. И уже через месяц все желтые газеты обсуждали наш с ней роман. Они писали все – от «к госпоже Креймер вместе с новой должностью пришел новый мужчина, который уже чувствует ее деньги» до напоминаний о твердых моральных принципах Анны и о том, что я меняю женщин каждую неделю. Вывод был один: эти отношения долго не проживут. Что, конечно, не мешало журналистам называть нас «яркой творческой парой». Они немного поутихли после того, как мы начали жить вместе, но заговорили с новой силой три месяца назад. Тогда, когда мы с Анной снова разъехались, так и не сообщив никому причину нашей ссоры.
У нас с Анной были разные истории успеха. У нее – такая модная нынче история «сделавшей себя» женщины. У меня – история сына богатого отца, которому успех был написан на роду еще до того, как он появился на свет. Я, как и подобает сыновьям богатых отцов, учился в школе имени Уильяма Тревера. Учился хорошо, но при этом регулярно устраивая бунтарские выходки. Я носил длинные волосы, демонстративно запихивал в карман школьный галстук, не чистил ботинки и называл почти всех учителей не «сэр», как оно было принято, а по именам. Мне достался характер отца, которого тошнило при мысли о правилах.
Однажды я, прогуляв урок, достал из шкафчика заранее припасенные краски и нарисовал прямо на стене карикатуру на учителя физкультуры. Вся школа сбежалась ради того, чтобы взглянуть на «шедевр» хотя бы одним глазком. Директор сфотографировал рисунок, заставил меня отмывать стену и показал фото отцу.
 

– По мне – так отличная работа, – сказал тот. – Мальчик весь в меня!

 
После школы я поступил в университет. Я мечтал о Гарварде, но отец и слышать об этом не хотел, а он был единственным человеком на этой планете, которого я до смерти боялся. Изучал я, разумеется, классическое и современное искусство, продолжая семейную традицию. И теперь занимал скромную должность преподавателя рисования в той самой школе, где когда-то доводил учителей до белого каления.
Я любил преподавательскую деятельность, хотя окружающим часто казалось, что мой взбалмошный характер к ней не располагал. Мне нравилось передавать знания и наблюдать за успехами учеников. Кроме того, работа у меня была творческая, а творчество являлось смыслом моей жизни. Да и ребятам льстило то, что у них преподает рисование сын самого Самуэля Муна. В первой половине дня я преподавал, во второй – рисовал, и этот распорядок, казалось, ничто не может нарушить. Я был уверен в этом до того, как произошли последние события.
Мы с Анной прожили вместе почти год, и первое время были не просто влюблены – мы бредили друг другом, дошли до той стадии, когда происходящее вокруг кажется далеким и нереальным. Мы не ссорились из-за немытой посуды, разбросанных вещей или оставленной на столе чашки. А потом…. что-то сломалось. Нет, никто не заговаривал о чем-то более серьезном, не уговаривал зарегистрировать отношения или завести детей. Просто период влюбленности прошел, и мы оба оказались в холодной реальности. В той, где нужно вести совместный бюджет, жертвовать работой ради личных целей или жертвовать личными целями ради работы. Всевышний наградил нас обоих холерическим темпераментом, и Анна выходила из себя еще быстрее, чем я. Первое время мы находили особую прелесть в том, чтобы мириться в постели, но потом поняли, что это не выход.
Я был первым, кто предложил разойтись ненадолго и отдохнуть друг от друга. Вот тогда и началась вся эта чушь. Три месяца телефонных разговоров ни о чем, встречи в кафе, во время которых мы смотрели в разные стороны, двусмысленные заметки в Facebook, изменения в графе «статус» там же, бывшие и новые любовницы… и мысль о том, что это нам не поможет, которую я старательно отгонял от себя. До того момента, пока Анна не пришла неделю назад и не сказала, что нам нужно со всем этим разобраться. На что я ответил: «Думаю, нам следует это прекратить».
Я знаю, мне нужно было ругаться, кричать, бить тарелки, говорить, что я люблю ее, что она мне нужна и что я умру, если она уйдет. Потом мы занялись бы любовью – и таким образом продлили бы это еще на пару-тройку дней. Но к тому времени у меня внутри что-то перегорело, и я готов был сделать все, только бы это закончилось. Мне нужна была определенность. Пусть даже если эта определенность привяжет к моей шее мешок с песком и бросит меня на дно реки – к тому самому демону, изображением которого она когда-то восхищалась на выставке. Мне не хотелось искать правых и виноватых, потому что каждый из нас был одновременно и прав, и виноват. И еще меньше мне хотелось, чтобы она страдала.
(4)
Граф подошел к картине, обнюхал ее, пошевелив усами, и сел рядом.
 

– Нравится? – спросил я у него. – Повесим ее над камином?

 
Кот повернул голову на звук голоса, пару секунд смотрел на меня, словно пытаясь осмыслить мои слова, после чего его вниманием снова завладела картина.
 

– Не больно ты разговорчивый, – упрекнул я. – Хотя я тебя понимаю, лучше рассматривать картины в молчании. Самые искренние чувства – это чувства, которые не были высказаны вслух.

 
Большие настенные часы пробили двенадцать. Я подумал о том, что следует поужинать, а потом вспомнил, что должен позвонить отцу и сообщить, что у меня изменился телефонный номер. Будучи в отъезде, по вечерам он звонил не на сотовый, а на домашний. Я присел на подоконник, убрав книгу на полку, поставил перед собой пепельницу, закурил и набрал номер отца.
 

– Самуэль Мун, – ответили мне на другом конце провода.

– Привет, пап. У меня новый номер. Пожалуйста, запиши.

 
Отец зашуршал листами блокнота.
 

– А что случилось со старым? – спросил он.

– Не согласились переводить на другую квартиру. Сказали, что разная инфраструктура, разные компании… что-то вроде того. В общем, пришлось купить новую линию. Завтра позвоню и попрошу, чтобы на старом номере установили автоответчик – он будет переправлять звонки сюда.

– Лентяи и бюрократы, – буркнул отец. – Какая разница, где ты живешь и какая там инфраструктура? За телефонные линии платят одни и те же люди! Диктуй.

 
Я продиктовал новый номер, и отец записал его.
 

– Как прошел переезд? – спросил он.

– Утомительно. Уже разложил вещи и никак не могу привыкнуть к тому, что тут так тихо.

– Да, район у тебя теперь превосходный. Только на работу нужно будет вставать на час раньше, а?

 
Я красноречиво промолчал. Если на свете и было что-то, что я ненавидел всей душой, то этого удостаивались утренние подъемы.
 

– Как тебе новая квартира? – продолжил отец.

– Квартира прекрасна. Гостиная, спальня, кабинет, еще одна маленькая комната для хлама и приличных размеров балкон. Еще тут есть камин и старинный книжный шкаф. И сожитель.

–  Красивая женщина?– высказал отец предположение, которое было вполне в его духе.

– Огромный черный кот, которого зовут Граф. Остался от прежних хозяев. Как Англия?

– Холодно и мокро, уже хочу домой. Ты уже придумал себе костюм для Апрельской ночи?

 
Я потушил сигарету.
 

– По правде говоря, не уверен, что пойду на карнавал.

– Даже если и не хочешь, Анна тебя туда затащит. Она умеет тебя уговаривать, упрямая ты башка.

– Папа. – Я сделал паузу. – Мы с Анной расстались.

 
Отец чиркнул спичкой.
 

– В каком это смысле? – спросил он.

– В прямом. Мы больше не вместе.

– Вот это новости, Эдуард! И как давно?

– С неделю назад. Ты разве не читаешь газеты?

– Не думаю, что ты настолько известен, что твои романы будут обсуждать в здешних таблоидах. Ну и новости, Эдуард! Ты решил меня расстроить? А я только на днях думал о том, что надо у тебя поинтересоваться – вдруг вы готовите свадьбу, но держите это в секрете?

 
Я протянул сидевшему рядом со мной Графу руку, и он лизнул мою ладонь шершавым языком.
 

– Нет, пап.

– Что произошло?

–  Мы не сошлись характерами.

– Кто бы спорил! Анне нужно поставить памятник при жизни за то, что она протянула с тобой так долго. – Он помолчал. – Ну, а вообще…. как ты там? В порядке?

 
Я закурил в очередной раз, и Граф тут же с любопытством обнюхал пачку сигарет.
 

– Более-менее.

– Ладно. – Отец сделал очередную паузу. – Знаешь, в душе я всегда желал тебе такую же судьбу, как у меня, за исключением беспорядочных связей. Но, похоже, у Вселенной иногда отказывает слух. Посмотри: мне скоро шестьдесят, я был трижды женат, трижды развелся, у меня шестеро детей, слава и куча денег, а я все не угомонюсь.

– Отличные перспективы.

 
Граф столкнул на пол мою зажигалку, и я наклонился для того, чтобы ее поднять.
 

– Знаешь, Эд, о чем я подумал? – снова заговорил отец. – Тебе нужно было сделать ей ребенка.

 
Я поперхнулся сигаретным дымом и закашлялся.
 

–  Ребенка?!

– Все так кричали о том, что она дама строгих правил. Она бы точно вышла за тебя замуж.

– Не хочу вдаваться в подробности, но в наши дни появилось много женских средств контрацепции, и сделать ребенка не так просто, как раньше.

– Понимаю. И все же, согласись, отличная мысль.

– Чудовищная мысль даже для тебя, если ты хочешь знать мое мнение.

–  Прекраснаямысль, – уверенным тоном сказал отец. – А пока тебе только и остается, что обсуждать со своими друзьями в баре ее любимые позы и говорить о том, что она была плохой любовницей.

– Твой цинизм порой действует на нервы, – сообщил ему я.

– Не чаще, чем твое занудство. Ладно, Эдуард, тебе давно пора спать. Деньги нужны?

 
У этой шутки выросла многометровая борода, но она до сих пор смешила и меня, и отца.
 

– Сотня долларов не помешала бы.

– Надеюсь, ты потратишь ее на женщин. И сделай милость, не сиди дома, поедая себя изнутри. Я знаю, как ты любишь предаваться этому занятию. Лучше сходи куда-нибудь. И не увлекайтесь там с котом, ладно?

– Спокойной ночи.

 
Глава пятая
Лорена
(1)
 

– Тут направо, а на следующем повороте – налево, и мы на месте.

– Ах, так это «Северная змея»?

 
Я в последний раз оглядела макияж, спрятала зеркало в сумочку и посмотрела на Винсента. Он, следуя моим указаниям, повернул направо и медленно поехал по ярко освещенной улице. Быстро тут ездили разве что те водители, которым хотелось расстаться с правами, сбив одного пешехода, а то и парочку: пять минут назад мы пересекли невидимую, существующую только для жителей Треверберга границу и оказались в районе, который считался центром ночной жизни. Тут нельзя было и шагу ступить без того, чтобы наткнуться на какой-нибудь бар или ночной клуб. И, соответственно, тут постоянно шатались пьяные компании. Некоторые напивались до такой степени, что даже не помнили, как их зовут – и уж точно не замечали едущих по дороге машин. Мэр вел личный блог на официальном сайте города, и однажды там появилась запись о ночной жизни. Какой-то умник предложил поставить в этой части города специальные знаки для водителей, и изобразить на них людей, переползающих дорогу: «Осторожно, пьяные пешеходы». Мэр отнесся к предложению с известной долей юмора, но знаков тут, конечно, не поставили. Зато полиция всегда была настороже.
Мы с Винсентом ехали по направлению к центру района: там располагались самые дорогие и элитные клубы. По мере продвижения пьяных пешеходов на улицах становилось все меньше, и все чаще нам попадались элегантно одетые мужчины и женщины, а дешевые автомобили и мотоциклы сменились «ягуарами» и «порше». «Северная змея», клуб, принадлежавший Маре, был одним из самых крупных – и одним из самых закрытых заведений в городе. Для того чтобы попасть внутрь, пройдя двойной фейс-контроль, и окунуться в атмосферу, за которой многие приезжают в Треверберг, нужно было либо лично знать Мару, либо кого-то из ее знакомых. А также иметь в кармане приличную сумму денег и желание с этими деньгами расстаться. Но в клиентах у Мары недостатка не было, потому что все бизнесмены, зарабатывавшие деньги на любителях ночной жизни, заводили близкие знакомства, и, как следствие из этого, имели на девяносто процентов общую клиентуру.
 

– Да, так и есть, «Северная змея». Ты уже тут бывал?

– Нет. Но я о нем слышал. Мне нравится их слоган: «У нас вы можете найти все. Даже больше, чем все». Я редко смотрю телевизор, но когда включаю городской канал, то почему-то каждый раз вижу именно эту рекламу.

– Хозяева клубов часто рекламируют свои заведения, у нас это – отдельная рекламная отрасль. У той же Изольды Паттерсон, например, есть два или три специалиста по рекламе, они каждый раз выдумывают что-то новенькое. Ролики их клубов уже несколько раз занимали первые места на разных конкурсах.

 
Винсент притормозил, пропуская очередную группу пешеходов, после чего снова тронулся с места и повернул налево.
 

– Изольда Паттерсон? Ах да… она часто появляется в новостях. Красивая женщина. Когда-то про таких говорили « чувствуется порода». Давно, когда еще люди не начали забивать себе голову глупостями и видеть в любом комплименте сексуальное домогательство, а в любой двусмысленной шутке – сексизм. Но этот мальчик рядом с ней… как там его? Уильям Барт? Не понимаю, откуда он взялся. У вас, женщин, порой что-то щелкает в голове, и вы, поменяв кучу любовников, за каждого из которых вполне могли бы выйти замуж, выбираете заморыша.

– Скажу тебе по секрету: не ты один недоумеваешь. Многие не понимают, что их связывает.

– А почему Мара не снимается в рекламе своего заведения?

 
Я рассмеялась.
 

– Она уверена, что не киногенична. «Изольда Паттерсон – это икона, имя, бренд, а кто я?». Напрашивается на комплименты, она это любит. – Я указала на знак парковки. – Нам сюда. До того, как ты с ней познакомишься, я хочу тебя кое о чем предупредить. Во-первых, она… несколько развязно себя ведет. Игнорирует почти все правила этикета, говорит с незнакомыми гостями так, будто они – ее лучшие друзья, позволяет себе пошлые шутки и все такое. Во-вторых, она очень, очень, очень много разговаривает. И, в-третьих…

– … она постоянно говорит о сексе, – закончил за меня Винсент. – Верно. Ведь она вакханка. Раньше они вели себя еще хуже. Сейчас они хотя бы не знакомятся с людьми для того, чтобы потом съесть их в компании своих подружек.

 
Когда мы с Винсентом вышли из машины, к нам подошел молодой человек в черном. Единственным цветным пятном в его облике был ярко-зеленый шейный платок: знак распорядителей и обслуживающего персонала клуба.
 

– Доктор Дойл и мисс Мэдисон, я прав? – Он повернулся к Винсенту. – Особые клиенты ставят машины внутри, на подземной парковке. Но въезд найти трудно, особенно в темноте. Вы можете дать мне ключи, я верну их вам через несколько минут.

– Очень мило с вашей стороны, хотя в темноте я вижу неплохо.

 
Молодой человек кивнул, подбросив на ладони полученные ключи, после чего сел в машину и поехал по направлению к зданию, а потом свернул куда-то и исчез.
Вечер был в самом разгаре, и на первом этаже нельзя было и шагу ступить без того, чтобы не натолкнуться на кого-то из танцующих. В другом конце зала на сцене играла какая-то группа, а рядом с музыкантами на небольшом возвышении исполняли очередной номер девушки-стриптизерши. Как и в большинстве клубов, тут было жарко и душно, а в воздухе витали запахи алкоголя, духов и сигаретного дыма. Я взяла Винсента под руку и сделала пару неуверенных шагов вперед, ища глазами Мару.
 

– Тут шумно, – поморщился Винсент.

– Это основной зал, за перегородкой есть другой, там спокойно и тихо. Правда, не знаю, может, Мара забронировала нам место на втором этаже, там есть комнаты для небольших компаний.

 
Я огляделась в очередной раз, и услышала откуда-то со стороны:
 

– Вы только посмотрите, кто пришел! Я жду вас уже целых полчаса! Опять пробки на центральном шоссе? Там давно пора сделать развилку или хотя бы поставить нормальные светофоры! Это просто невозможно! Вчера я стояла там два часа! А для чего я выбралась в город, как ты думаешь? Купить платье! И два часа в пробке!

 
Мара подошла к нам в сопровождении двух рыжеволосых девушек, похожих одна на другую как две капли воды. На ней было длинное черное платье из тонкого материала, которое не только демонстрировало окружающим силуэт бедер, но и оставляло открытыми плечи и спину. Впрочем, грудь оно тоже почти не скрывало, и, как казалось, пушистое черное боа только подчеркивало тот факт, что платье выглядит вызывающе. Если, конечно, термин «вызывающе» был применим к Маре. Она сняла длинные, почти до локтя, бархатные перчатки, и отдала их одной из девушек.
 

– Лорена, ты великолепно выглядишь! – Она взяла меня за руки, приблизилась и поцеловала в обе щеки. – Твое платье шикарно! Наконец-то ты начала нормально одеваться! А то я уже подумала было, что ты решила стать монашкой?

 
После долгих раздумий я решила «выгулять» то самое красное платье. Правда, перед выходом все же накинула короткий жакет.
 

– Доктор Дойл, – тем временем продолжила Мара, повернувшись к моему спутнику. – Но, полагаю, можно просто «Кристиан»?