Текст книги "Куяшский Вамперлен (СИ)"

Автор книги: Анастасия Акайсева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Кто это там выступает? – тихонько поинтересовалась я у стоящей рядом со мной женщины. – Местный вундеркинд?

Дама посмотрела на меня как на душевнобольную и отодвинулась в сторону, не удосужившись ответить. Сзади захихикали. Я обернулась и увидела двух парнишек лет тринадцати. Мы нередко сталкивались с ними на улице, не разговаривали, правда, но в лицо я их знала.

– Ты серьёзно? – насмешливо спросил тот, что пониже и пополнее.

– Она же здесь новенькая, – заступился за меня второй.

– Но она же пришла на её день рождения, – возразил первый.

– Я пришла на день рождения старосты, – на этот раз сама заступилась за себя я.

– Ну, так и! – хором заключили мальчики, указывая в сторону девочки на помосте.

– И что? – не сообразила я.

– Ну, так это и есть староста.

Я пристально посмотрела в лицо сначала одному, потом второму подростку, ища признаки улыбки, но не было похоже, что они дурачатся. Скорее всего, у мальчиков случилось временное помешательство на фоне имевшего место днём солнцепёка. Махнув рукой на полоумных парнишек, я решила по окончании праздника выяснить всё у тёти.

В этот момент девочка на сцене закончила свою длинную, нудную речь, в зале вспыхнул свет и со всех сторон раздались аплодисменты и крики: "Молодца, староста!", "С днём рожденья, староста!".

Решившись на переезд в Крутой Куяш, я пообещала себе отбросить природную рациональность и перестать чему-либо удивляться. Я смирилась с существованием чудовищ, волшебных растений и природных аномалий, вызывающих снег посреди лета, но новое потрясение буквально выбило почву у меня из-под ног: во главе Крутого Куяша стояла маленькая девочка с огромными белыми бантами…

Пить я не умела никогда. Обычно, я впадала в беспамятство уже после первой рюмки и о событиях остатка вечера узнавала только на следующий день со слов остальных участников хмельных посиделок. Но сегодня всё было иначе: я пила и пила, потеряв счёт бокалам с разноцветными веселящими жидкостями, но забвение, необходимое мне в тот момент, как гроза в затяжную засуху, никак не наступало. Сначала я пьянствовала одна, потом ко мне подсела улыбчивая староста.

– Привет. Ты же Анечка, наша новенькая? – звонким, соловьиным голоском прощебетала она.

– Так точно, товарищ староста! – шутливо отдала честь я. – А вы…

– Меня зовут Бадигульжамал Улзыжаргалова, – кокетливо представилась девочка.

– …

– Можешь звать меня Бадя, и на "ты", – развеселилась староста, видя моё замешательство.

– Отлично, Бадя, за знакомство? – без тени угрызения совести за то, что спаиваю ребёнка, предложила я.

– За знакомство! – просияла Бадя, и мы чокнулись бокалами.

Вслед за старостой желание выпить со мной (хотя, скорее уж с составлявшей мне компанию Бадей) изъявило ещё несколько человек. В процессе обмывания новых знакомств я задремала, а когда пришла в чувство, ни Бади, ни остальных за столиком уже не оказалось. Впрочем, спиваться в одиночестве мне не пришлось: спустя пару рюмок подсел Вадька. Так как я уже была не в состоянии поддерживать беседу, пили мы молча, правда недолго.

– А это ты хорошо придумала нарядиться пандой, – попытался сделать комплимент паренёк, прежде чем навсегда скрыться в недрах стола.

Посмотревшись в поднос (кажется, я попутно уронила с него остатки бутербродов) и, убедившись, что в прошлый раз до умывальника всё-таки не добралась, я подумала, что надо бы исправить эту досадную оплошность и решительно встала. И как я раньше не замечала, что в зале творится нечто невообразимое: стены ходили ходуном, пол кренился во все стороны, так и норовя поменяться местами с потолком, будто мы находились на лёгком судёнышке, попавшем в шторм. Остальные же люди этого почему-то не замечали, беспечно продолжая веселиться. Я, пробудив бдительность этих убогих отчаянным кличем "Полундра!!!", упёрлась руками в пол и продолжила свой путь на четвереньках. Кое-как добравшись до двери и вывалившись в тускло освещённый коридор, я перевела дыхание, и, держась за стену, потому что в коридоре тоже бушевал шторм, поплелась вперёд. Лестница материализовалась неожиданно, уж не знаю, откуда она вынырнула, но раз появилась, грех было не воспользоваться. Карабкаться пришлось долго: время шло, а лестница всё не кончалась и не кончалась, порой казалось, что я барахтаюсь на месте (а, может, и не казалось), и это восхождение, точнее восползание, продлится вечно. Когда, наконец, вместо очередной ступеньки руки нащупали пустоту, торжествующая радость моя не знала границ. Я выползла из чрева землянки с ликованием осуждённого на пожизненное заключение узника, совершившего побег из промозглого подземелья.

Свежий ночной воздух прохладой пахнул в лицо, проветривая захмелевшую голову. Низкая полная луна, как единый большой фонарь повисшая над крышами домов, заволокла село призрачной, молочно-белой сетью своего сияния. Я поёжилась – этот холодный, тревожный свет вызывал во мне беспокойство. Но всё лучше так, чем продираться в кромешной тьме: гулянье было в самом разгаре, посему на светящиеся окна домов в качестве ориентиров рассчитывать не приходилось. Я медленно брела по пустынной улице, снова и снова проигрывая в голове нашу встречу с Жозефом, представляла его взгляд, его улыбку, его голос. Казалось бы, эти воспоминания должны были сделать меня счастливой, но смутное чувство тревоги, возникшее при взгляде на луну, становилось всё сильнее. Когда из-за поворота показался забор тётиного дома с распахнутой настежь калиткой (разве мы её не затворяли?), под ложечкой так жалобно засосало, что я с трудом удержалась от того, чтобы не дать дёру.

Прежде, чем я успела поддаться необъяснимой панике, в глубине души блеснула вспышка негодования: "И чего это я должна бежать от собственного дома? Мне что, мало на сегодня приключений? Мне и так слава буйной алкоголички обеспечена, к чему ещё создавать себе репутацию параноика?" Подхваченная этим порывом, я шмыгнула в калитку и, быстро преодолев сад, взбежала на крыльцо. Оставалось только отпереть дверь и нырнуть под защиту толстых кирпичных стен, но уловленное краем глаза движение в дальней части сада привлекло моё внимание. Мне следовало бы насторожиться, но всё ещё не протрезвевшая голова и раздражение из-за только что пережитого приступа малодушия взывали к подвигам. Вооружившись забытой тётей на грядке с морковкой тяпкой, я осторожно, на цыпочках, прокралась поближе к источнику шума и притаилась за пышным кустом смородины.

Из окна и приоткрытой двери сарая нашей Бурёнки лучился дрожащий тусклый свет, а по рыхлой земле, в противоположную от коровника сторону, шумно пыхтя и тяжело переваливаясь с боку на бок, тащилась тучная, косолапая тень. Я всегда представляла Куяшское чудовище громадным мифическим монстром, слепленным из частей различных животных, от одного взгляда на коего кровь стынет в жилах. Пятящаяся же по саду задом наперёд сопящая неуклюжая тень не вызывала ничего кроме жалости и желания добить её, чтоб не мучилась. В виду того, что девушкой я была на редкость сердобольной, а тяпка – достаточно острой, чтобы гуманно упокоить чудище с первого удара, жить юродивому оставалось недолго – ровно столько, сколько ему потребуется, чтобы приблизиться ко мне на расстояние вытянутой тяпки. С гнусным ликованием маньяка, приметившего на пустынной дороге припозднившуюся красотку, я занесла тяпку над головой; дыхание стало мелким и прерывистым, зрачки расширились до предела, вырывая из ночи каждую былинку скудного света, обострившийся слух был напряжён до звона в ушах. Чудовище неумолимо ковыляло навстречу своей погибели…

– Ты уже закончил со следами? – Резкий, громкий шёпот вклинился в оркестр звуков ночи, нарушая гармонию разыгрываемой ими симфонии смерти. Луч света располосовал объятый сумраком воздух и выхватил из него силуэт чудовища. Я вздрогнула и глубже нырнула под спасительную сень веток, дабы появившаяся на пороге сарая тёмная фигура в шахтёрской каске со встроенным фонарём ненароком не скинула завесу тьмы и с меня. Я не могла разглядеть ни лица, не чётких очертаний человека, сорвавшего мой коварный, но благородный план, зато "чудовище" предстало передо мной во всей красе. Я сразу узнала этого плотного коренастого мужчину в бутафорских когтистых звериных лапах на руках и ногах: его громадный портрет в позолоченной раме уродовал стену над парадной лестницей библиотеки. Жидкие, сальные волосы, водянистые зелёные глаза с тяжёлыми, будто опухшими веками, кустистые, приподнятые по краям брови, создающие вечную маску удивления на лице, крупный курносый нос, тонкая линия губ, скрытая густым треугольником усов, – я всегда с отвращением смотрела на его портрет, полагая, что всему виной недостаток таланта у художника. Однако теперь, наблюдая Николя Версаля вживую, я поняла, что художник, напротив, был чрезмерно одарённым, раз сумел настолько облагородить его не слишком приятное лицо, удержавшись, тем не менее, от привнесения в портрет изрядной доли художественного вымысла. По неприглядности Николя картинный и в подмётки не годился Николя настоящему. На портрете он, по крайней мере, обладал не очень здоровым, но приятным жёлтоватым оттенком лица и не страдал никакими кожными заболеваниями. Я не знала, от какой болезни кожа становится настолько омерзительно серой и прозрачной, но решила обязательно выяснить и сделать от неё прививку.

– Нет ещё, – с лёгким акцентом проговорил Николя. – У тебя как дела?

– Кровь собрал, осталось сымитировать следы укуса, – известил его сообщник.

– Замечательно, а то благодаря тебе, я уже весь просвечиваюсь, – Николя сбросил "звериные лапы" и направился к сараю.

– Что поделать, мне понадобилось больше крови, чтоб показаться на приёме.

Оба мужчины скрылись в сарае, и окончания их разговора я не услышала. Все мои чувства кричали, что творится что-то недоброе, и сейчас самое время убежать, но я не позволила себя прислушаться к ним. Потому что я узнала голос второго злоумышленника. Им оказался ни кто иной, как Жозеф Версаль. Наплевав на глас разума, я бесшумно подкралась к сараю и жадно прильнула к щели в стене.

В неровном, мерцающем свете подвешенной под потолком каски различались оба правонарушителя и грустный, болезненно отощалый зад нашей Бурёнки. Жозеф стоял чуть поодаль, так, что я могла видеть его лицо. Мертвенно-бледное и осунувшееся, оно разительно контрастировало с обычным картинным великолепием Куяшского Аполлона. Николя стоял ко мне спиной, поэтому его лица я не видела. Впрочем, меня ни капли не расстраивал сей факт: от одного воспоминания о его обтянутом прозрачной кожей черепе передёргивало. Правая рука Николя была занесена к голове. Похоже, он что-то жадно пил.

– Отец, давай поужинаем дома, – взволнованно обратился к Николя Жозеф. – Хозяева могут вернуться в любой момент.

– Гулянье в самом разгаре – раньше полуночи никто не вернётся. Прекращай ныть и выжми из этой треклятой коровы побольше крови. Если меня увидят в теперешнем состоянии – проблем не оберёшься.

– Если я выкачаю ещё хоть чуть-чуть, животина отбросит копыта в ящик.

– Ну и что ж, спишут на кровожадность чудовища и заведут новую.

– Но я не хочу становиться убийцей!

– Сопляк! Дай сюда, я сам.

– Не дам, ты и так всё стадо вырезал, которое я на разведение купил.

– Ну и что?

– Это бесчеловечно!

– Бесчеловечно? Жожо, не смеши меня! Мы не люди – мы вамперлены!

– Но мы приехали сюда, чтобы снова стать людьми! Осталось только озёрного духа найти, так ведь?

– Найди, а потом поговорим.

– Да я только этим и занимаюсь. Уже всех по несколько раз проверил… Слушай, отец, а, может, ошибся ты?

– Нет. Куяш – озеро-прародитель. Без сомнений.

– То же самое ты говорил и про Лох-Несс.

– Меня ввели в заблуждение легенды о Лох-Несском чудовище. Но зато они же подали идею с чудовищем Куяшским.

– Отец!

– Послушай, Жожо, ты мне как сын, но иногда я начинаю уставать от твоих дурацких потуг казаться человеком. Мы – не люди, смирись. Люди – наш корм.

– Неправда! – губы красавца судорожно подрагивали. Казалось, он вот-вот расплачется.

Я в оцепенении стояла у стены, наблюдая это напоминающее дешёвый голливудский ужастик действо. Резкие, порывистые спазмы хлестали мои онемевшие мышцы, но я не смела пошевелиться, чтобы расслабить их. Боль была необходима мне, дабы убедиться, что я не сплю, сохранить то хрупкое, зыбкое состояние, не позволявшее выпасть из реальности.

– Анна Кротопупс. – Мы с Жозефом одновременно вздрогнули от звуков моего имени и посмотрели на Николя.

– Из этой безмозглой мартышки выйдет отличный десерт. – Николя медленно смаковал каждое слово, будто поливая его со всех сторон ядом. – Сначала отрежу её длинный нос, чтобы раз и навсегда отучить от привычки совать его, куда не надо, затем воткну в отверстие соломинку и буду неспешно, растягивая удовольствие, посасывать её кровь…

– Прекрати! – Лицо Жозефа исказила гримаса боли, словно его внезапно рубанули по спине топором. – Это не смешно!

– О, нет, я не шучу, – в голосе Николя звучали насмешливо-торжествующие нотки, – У меня есть причина для её убийства, с которой не сможешь поспорить даже ты: из-за неё мы находимся под угрозой разоблачения.

– Чушь кошачья! Анечка весьма недалёкая девушка, она ни за что не догадается!

– А ей и не нужно догадываться, она сейчас стоит снаружи и подслушивает наш разговор.

Я судорожно встрепенулась всем телом, точно ошпаренная, и отшатнулась от стены. Шокированный, ослеплённый белой вспышкой потрясения разум ещё бездействовал, а ноги уже несли меня прочь. "Бежать!" – звенела каждая клеточка тела, вытесняя яркий колючий туман из головы. "Бежать!" – я развернулась в пружинящем прыжке в сторону калитки и… Николя с играющей на губах притворной приторно-ласковой улыбкой стоял прямо позади меня, раскинув руки, будто для объятий. Гипнотизирующий взгляд водянистых, бесцветных глаз ужалил меня, превращая в неподвижную, безвольную игрушку.

Я с ужасом смотрела в его глаза, осознавая, что мне больше некуда бежать. Неслаженная какофония ночных звуков опять слилась в зловещую симфонию смерти, на этот раз моей.

Глава 3

В книгах и фильмах, когда жизнь героя висит на волоске, в последний момент непременно появляется кто-то или что-то, чудесным образом его спасающее. Я всегда была реалисткой, и подобные волшебные избавления ничего, кроме презрительной усмешки у меня не вызывали…

Тяпка прочертила воздух грациозно и почти незаметно, словно взметнул из травы изящную палочку доселе дремавший дирижер. Симфония смерти взяла финальный аккорд и смолкла, колючими осколками рассыпавшись вокруг несостоявшейся жертвы. Сперва мне показалось, что возникшая из ниоткуда черная полоса, разделившая уродливое лицо Николя ровно посередине, порождение моего обезумевшего от ужаса воображения, однако сдавленный крик боли свидетельствовал об обратном. Взгляд Николя больше не сковывал меня, и, подбрасывая колени чуть ли не до подбородка, я галопом поскакала к калитке. Едва деревянная дверца осталась позади, в уши ударил резкий, тошнотворный визг, будто бы рядом резали десяток поросят. До меня не сразу дошло, что это кричу я.

Всё вокруг слилось в одну длинную размытую полосу, и я больше не понимала куда бегу. Что-то мягкое мелькнуло под ногой, взвизгнуло и с возмущенным лаем понеслось со мной наперегонки. Правда очень скоро лай превратился в отдаленное разочарованное тявканье, и я вновь осталась одна. Сложно сказать, обрадовалась я или огорчилась, скорее второе, потому что общество злой, но честной в своих чувствах собаки было всё-таки приятней компании двуличного Николя. Впрочем, очень скоро мне стало не до мыслей подобного рода: из-за густой травы, в которую я, сама того не заметив, влетела, пришлось сбавить скорость, и, вновь обретя способность различать очертания предметов, я узрела впереди забор. Возможно, если бы я догадалась затормозить, встречи с этим архитектурным сооружением удалось бы избежать, но в тот момент я была абсолютно уверена, что это не я несусь на забор, а забор вразвалочку скачет на неподвижную меня. Я встретила его бесстрашно и открыто, с широко распахнутыми объятьями. Мы жадно слились воедино, как влюблённые в порыве страсти, я издала прерывистый хрип, он – скрипящий стон, а потом мы вместе повалились на мягкую траву, я нежно обняла его за оттопыренную доску и затихла, как мне показалось, уже навсегда.

В детстве я была послушным и воспитанным ребенком, никогда не грубила старшим и мужественно терпела холодное отношение сверстников. В нашем классе учился Эдик, хиленький мальчик в очках, которого остальные почему-то жутко невзлюбили. Иногда на большой перемене, когда я выходила во двор, чтобы под сенью тенистого школьного сада насладиться очередной главой Достоевского или Гончарова, я видела как он, заплаканный и побитый, выползает из-за сарая с садовым инвентарём. Мы никогда не разговаривали, притворяясь, что не замечаем друг друга: он стыдился представать перед девушкой таким жалким и неспособным постоять за себя, а я понимала это и старалась не ранить ещё больше его и без того покалеченную гордость. Я сочувствовала ему и в то же время жутко завидовала: он вызывал в одноклассниках бурю эмоций, пусть и негативных, его существование никого не оставляло равнодушным. Я же до самого выпускного так и осталась зубрилой со смешной фамилией, которая отдувалась за всех у доски, и с которой не хотел сидеть никто, кроме собственного портфеля.

В институте судьба сыграла со мной злую шутку: я попала в одну группу с Эдиком, который к тому времени подрос, излечился от детских комплексов и из гадкого утенка превратился в мужчину моей мечты. Страдала ли хоть одна девушка от неразделенной любви так, как страдала тогда я? Мое сердце плакало и изнывало от отвращения к собственной недальновидности. Ведь он был рядом столькие годы, что мне стоило протянуть ему руку сквозь тонкую занавесь неловкости, разделявшую нас? Теперь же прозрачная ткань превратилась в глухую, непробиваемую стену. Он словно специально избегал меня, напоминавшую ему о позорной странице, которую он хотел вырвать из книги своей жизни и забыть навсегда. А ведь я тогда могла всё изменить, превратить его болезненные воспоминания в сладкую грусть о нескладном отрочестве, подарить ему первого друга и первую любовь. Я упустила момент. Зачарованная бликами солнца, игравшими в листьях деревьев школьного сада, я подставляла им раскрытые ладони и не заметила, как моё счастье ускользнуло сквозь пальцы.

Когда стало известно, что Эдик встречается с первой красавицей на потоке, я пролежала все выходные, заливая слезами подушку. Тогда же я приняла роковое решение, изменившее всю мою жизнь: перевестись на заочное отделение и махнуть к двоюродной тёте в Крутой Куяш. Знала бы я, что это будет стоить мне жизни…

Сквозь водоворот нахлынувших воспоминаний я почувствовала, как тело вздрагивает от судорожного всхлипа. Странно, я ощущала свое тело, несмотря на то, что умерла. А впрочем, почему странно? Ведь всё, что нам известно о жизни после смерти, написано живыми, понятия не имеющими о настоящем положении вещей. Я повела плечом и застонала от волны ноющей боли, прокатившейся от затылка до кончиков пальцев. Значит рассказы о том, что со смертью уходит боль, тоже ложь. Чья-то мягкая рука заботливо погладила меня по лбу, убирая упавшие на лицо волосы. Я всегда была послушным и воспитанным ребенком, никогда не грубила старшим и мужественно терпела холодное отношение сверстников: сомнений быть не могло – после смерти я попала в рай.

– Боженька, это ты? – расплывшись в блаженной улыбке, промурлыкала я.

Боженька тяжело вздохнул и еще раз провел ладонью по моему лбу. Прикосновение было ласковым и приятным, впрочем, странно было бы ждать от Вседержителя чего-то меньшего. А вот как выглядит Творец мира сего представить не получалось: судя по гладкости и бархатистости его рук, уж явно не как почтенный старец с белоснежной бородой, которым я его всегда представляла. Любопытство победило желание и дальше пребывать в состоянии вечного покоя, и я осторожно, щурясь от заливающего лицо света, приоткрыла глаза.

– Боженька, ты так похож на Жозефа, – простонала я, вглядываясь в прекрасное лицо склонившегося надо мной мужчины.

– Хорошо же ты башкой приложилась, – нахмурился "Боженька".

В голове будто щелкнул невидимый переключатель, отвечающий за работу моей логики: я дышу, я могу чувствовать боль, я лежу на коленях мужчины, которого знаю, и я вижу над собой незнакомый, но такой материальный потолок.

– Так я не умерла?

– Нет, но ты очень старалась, – утешил меня Жозеф.

– Где мы?

– В пустующем доме рядом с церковью.

– Преподобная Мика! – Я в панике вскочила, но тут же, скрученная тисками боли, опустилась обратно на пол.

– Осторожней, – Жозеф помог мне сесть и протянул бутылку с неприятного болотно-зелёного цвета жидкостью.

– Настой куяшских трав, – ответил он на мой немой вопрос. – Лучше всякого лекарства помогает.

Я послушно взяла бутыль и, зажмурившись, сделала пару глотков. На вкус пойло оказалось гораздо приятней, чем на вид.

– А насчёт преподобной Мики не волнуйся, – успокоил меня Жозеф. – Она со вчерашней ночи гоняется за Николя. Сейчас это самое безопасное место: ни она, ни отец не додумаются искать нас тут.

– Что случилось после того, как я убежала? – осторожно спросила я, надеясь, что мои собственные воспоминания ни что иное, как галлюцинация, возникшая на почве злоупотребления алкоголем, и сейчас Жозеф со смехом расскажет, как я, возвращаясь с приема, по пьяни налетела на забор.

Лицо красавца, однако, вопреки ожиданиям помрачнело.

– Отец было погнался за тобой, но на твои вопли примчалась преподобная Мика. Эта полоумная ведет на нас охоту с тех пор, как вызнала где-то, что мы церковных благовоний не выносим. Раньше-то мы всегда ей усы утирали, а вчера ты отца так разозлила, что он напрочь бдительности лишился и сам сиганул под ее кадило. Конечно, такая маленькая доза фимиама его не убьет, но вот побегать от этой психопатки, пока силы не восстановятся, придется.

– Значит, прошлая ночь всё-таки не сон, – расставшись с надеждами на нереальность собственных воспоминаний, простонала я.

– Ежа мне под босу ногу, надо было сказать, что тебе все приснилось! – схватился за голову Жозеф.

– Надо было, – угрюмо согласилась я. – Может, попробуешь?

– Не получится, я уже вслух сказал, что надо было сказать, что тебе все приснилось. – Красавец спрятал лицо в ладонях и сокрушённо вздохнул. – Вот ведь подстава, кота мне в штаны…

– Может, не надо кота в штаны? – Как ни странно, даже в такой ситуации я сохранила способность шутить.

– Да это выражение такое просто. Все ковбои на Диком Западе раньше так говорили.

– На Диком Западе?

– Да. Я там вырос.

– Так ты отважный ковбой с Дикого Запада, прилетевший в Крутой Куяш на машине времени?

– Я не ковбой, я вамперлен.

– Ещё лучше. А вообще замечательно стало бы, если бы ты признался, что вы с отцом – психи. Бежали из клиники втроем: ты, пресвятой Николя и преподобная Мика.

– Что?! – Судя по гримасе, исказившей лицо красавца, моя безобидная подколка оскорбила его до глубины души. – Сама ты психованная! Видела же, что с нашей кожей творится, если кровь долго не пьём. И чуть не обделалась со страху, когда Николя на тебя посмотрел – а он ведь даже силу свою почти не использовал. Ну ладно, сейчас я тебе покажу, какой я псих…

Жозеф зло выдохнул сквозь зубы и пристально посмотрел мне в глаза. В комнате как будто потемнело. Едва различимые ранее дымчатые тени зашевелились и потянули ко мне свои уродливые серые щупальца. Меня, как и накануне, начали затягивать зыбучие пески ужаса, при свете дня всего пару минут назад казавшиеся такими далекими и нереальными.

– Я верю, верю, что ты вамперлен! Пожалуйста, прекрати!

Наваждение отступило.

– То-то же, – назидательно сказал Жозеф.

– И какой был смысл разоблачать себя, если я отчаянно желала остаться в неведении и даже сама предложила разумное объяснение? – апатично промямлила я, пытаясь смириться с мыслью, что моя жизнь уже никогда не станет такой, как прежде.

– Удава мне на шею! – искренне огорчился Жозеф. Вся его фигура казалась такой потерянной и жалкой, что мне стало смешно. Я должна была быть ошеломлена, озадачена, напугана, но вместо этого залилась неукротимым, задористым смехом. Жозефу следовало удивиться, разозлиться, обидеться, но он просто засмеялся вместе со мной.

Я умолкла первой, поскольку ко всем остальным напастям добавился заболевший от хохота живот. Впрочем, настойка уже начала действовать, так что чувствовала я себя куда лучше, чем по пробуждении. Жозеф еще некоторое время похрюкивал, но, заметив, что компанию ему больше никто не составляет, тоже успокоился.

– Ты уж не обижайся, что всё так получилось, – после минутного молчания, снова нарушил тишину красавец. – И о том, где спрятаться, не волнуйся: я тебе дам ключи от своей городской квартиры.

– Зачем мне прятаться?

– Лучше тебе не попадаться отцу на глаза, пока он не отойдёт. Отец в ярости плохо себя контролирует и может глупостей понаделать: он хороший человек, только импульсивный слишком.

– Может, мне тогда насовсем уехать, раз такие дела?

– Да нет, отец отойдёт, – заверил меня Жозеф. – Я ещё и свою долю внесу: скажу, что ты пьяная была и не помнишь ни шиша.

– Угу, ни шиша не помню, а в город сбежала? Он сразу догадается.

– Ёжкин конь, и то верно. Что ж тогда делать… О, точно! Честно признаюсь, что сам тебя отослал: боялся, как бы отец глупостей сгоряча не понаделал.

– А я якобы такая тупая, что поехала непонятно куда непонятно зачем по первому твоему слову? – с сарказмом спросила я.

– Ага, – радостно ляпнул Жозеф. – Отец в курсе, что ты в меня влюблена и что не слишком умная, так что всё в порядке.

Слова Куяшского Аполлона вызвали во мне целый калейдоскоп эмоций: злость (это кто это здесь не слишком умный?), удивление (так он знал о моих чувствах?), смущение (так он знал о моих чувствах…) и обиду (как он мог с таким пренебрежением сказать о моих чувствах?).

– Но ты всё равно классная девчонка, – подумав, добавил красавец.

Теперь смущение затмило остальные эмоции и победно обосновалось на моём лице, приблизив его по тону к китайскому флагу.

– И когда ты хочешь, чтобы я уехала? – запинаясь, спросила я.

Жозеф задумался.

– Чувствуешь себя лучше?

Я осторожно встала и с удивлением осознала, что тело почти не болит. Настойка и впрямь оказалась чудодейственной: ссадины выглядели так, словно им было уже несколько дней, а синяки пожелтели и ощущались только при сильном надавливании.

– Так как чувствуешь себя-то? – отвлёк меня от самообследования Куяшский Аполлон.

– Хорошо, – неуверенно, всё ещё ожидая какого-нибудь подвоха ответила я.

– Тогда постараемся успеть на утренний поезд: он как раз через час. Собраться успеешь?

Я обречённо кивнула: можно подумать, у меня был выбор.

В дальнейшем события развивались сумбурно и слишком стремительно для моего изнурённого организма: Жозеф привёл меня к дому какими-то кустами, я объяснила тёте, что уезжаю в город навестить родителей, покидала в чемодан первое, что подвернулось под руку: зубную щётку, плед и молоток, а остаток отведённого мне на сборы времени потратила на то, чтобы привести, наконец, в порядок лицо (вернее, располагавшийся теперь на его месте размалёванный косметикой синяк), а заодно и тело.

На вокзал мы успели ровнёхонько к приходу поезда.

– Вот держи, – перекрикивая грохот прибывающего состава, Жозеф сунул мне в руки увесистый свёрток, перевязанный разорванным старым носком. – Здесь ключи и деньги на еду.

Времени отнекиваться и изображать оскорблённую гордость не оставалось: поезд с протяжным свистом остановился у края платформы и распахнул двери, приглашая меня нырнуть в своё железное чрево.

– Спасибо, – поблагодарила я Жозефа одновременно и за деньги, и за то, что помог занести чемодан внутрь.

– Ну, ты это, береги себя, – напутствовал меня красавец.

– Ты тоже, – борясь с внезапно подступившим к горлу комком, выдавила я.

Куяшский Аполлон кивнул и улыбнулся той обезоруживающей улыбкой, от которой несколько недель назад моё сердце впервые пропустило удар, а разум отказался думать о чём-либо, кроме него. Я почувствовала, что сейчас расплачусь, и, не говоря больше ни слова, отступила в тень тамбура. Жозеф остался на перроне, а через пару минут поплывший за окном пейзаж унёс от меня его силуэт.