355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Амин Маалуф » Крестовые походы глазами арабов » Текст книги (страница 1)
Крестовые походы глазами арабов
  • Текст добавлен: 17 октября 2016, 00:18

Текст книги "Крестовые походы глазами арабов"


Автор книги: Амин Маалуф



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 19 страниц)

Амин Маалуф
«Крестовые походы глазами арабов»

Предисловие автора

Основная идея этой книги проста: рассказать историю крестовых походов как они виделись, переживались и записывались «на другой стороне» – другими словами, в арабском лагере. Содержание книги основано почти исключительно на свидетельствах тогдашних арабских историков и хронистов. Они говорили не о крестовых походах, а о франкских войнах или о «франкских вторжениях». Слово, обозначающее франков, писалось по-разному в зависимости от области, автора и периода времени. В многочисленных хрониках мы находим слова «фарандж», «фаранджад», «ифрандж», «ифранджад» и другие вариации [1]1
  В современном арабском языке الافرنج (al-Ifranğ) – европейцы, قرنجة (firanğa) – страна франков, Европа ( прим. перев.)


[Закрыть]
. Для простоты я выбрал самую короткую форму, «фарандж» – слово, которое используется в разговорном арабском языке и поныне для обозначения западных людей и, в частности, французов.

Я старался не отягощать мой рассказ многочисленными биографическими, историческими или другими заметками, необходимыми в подобной работе. Поэтому я сгруппировал их всех в конце книги, где они расположены по главам. Тот, кто хочет узнать побольше, может читать их с пользой, но они ни в коей мере не являются необходимыми для понимания повествования, которое мыслится доступным для всех. Вместо того, чтобы предложить ещё одну историческую книгу, я постарался написать, с пренебрегаемой до сих пор точки зрения, то, что можно было бы назвать «жизненной историей» крестовых походов, историей тех двух столетий потрясений, которые в равной степени воздействовали на западный и арабский мир и которые и сейчас влияют на отношения между ними.

Пролог

Багдад, август 1099 г.

Без тюрбана и с головой побритой в знак скорби почтенный кади [2]2
  قاد (qāda) – вести, предводительствовать ( прим. перев.).


[Закрыть]
Абу Саад аль-Харави ворвался с громкими криками в просторный диван [3]3
  ديوان (dīwān) – канцелярия правительства; государственный совет ( прим. перев.).


[Закрыть]
калифа аль-Мустазхира Билляха; за ним по пятам следовала толпа спутников, молодых и старых. Шумно вторя каждому его слову, они, как и он, являли устрашающее зрелище длинных бород и обритых голов. Кое-кто из придворных пытался утихомирить его, но аль-Харави отшвырнул их в сторону с грубым призрением, решительно прошёл в центр зала и потом с высоким красноречием искушённого проповедника, вещающего со своей кафедры, продолжил своё наставление всем присутствующим, невзирая на ранги.

«Как можете вы покоиться в тени самодовольной уверенности, – начал он, – живя так же фривольно, как садовые цветы, тогда как ваши братья в Сирии не имеют других мест для пребывания, нежели верблюжьи сёдла и желудки стервятников. Льётся кровь! Прекрасные юные девы опозорены и должны теперь закрывать руками свои сладкие лица! Неужели доблестные арабы смирятся с оскорблением, и мужественные персы примут бесчестье?».

«Это была речь, вызвавшая слёзы из многих глаз и тронувшая сердца людей» – будут позднее писать арабские хронисты. Вся аудитория разразилась воплями и причитаниями, но аль-Харави пришёл не для того, чтобы возбуждать плач. «Самое последнее оружие мужчины, – воскликнул он, – лить слёзы, когда мечи ворошат угли войны».

Он проделал своё трудное путешествие из Дамаска в Багдад в течение трёх долгих летних недель под беспощадным солнцем сирийской пустыни совсем не для того, чтобы взывать к жалости, а для того, чтобы предупредить высшее исламское руководство о беде, которая обрушилась на правоверных и просить их без промедления вмешаться, чтобы остановить массовую гибель людей. «Никогда ещё мусульмане не были так унижены, – повторял аль-Харави, – никогда ещё их земли не были так жестоко опустошены». Все люди, пришедшие с ним, бежали из городов, разграбленных захватчиками. Среди них было несколько человек, переживших захват Иерусалима. Он привёл их с собой, чтобы они могли рассказать своими собственными словами трагедию, случившуюся с ними всего лишь месяцем раньше.

Франки захватили святой город в пятницу, на двадцать второй день месяца Шабана [4]4
  شعبان (ša‘bān) – восьмой месяц мусульманского календаря ( прим. перев.).


[Закрыть]
в 492 году Хиджры или 15 июля 1099 года после сорокадневной осады. Беглецы ещё трепетали, когда говорили о падении города: они всматривались в пространство как будто могли ещё видеть этих светловолосых и тяжеловооружённых воинов, наводнивших улицы с мечами в руках, убивающих мужчин, женщин и детей, грабящих дома и мечети.

Через два дня, когда убийства прекратились, внутри городских стен не осталось ни одного живого мусульманина. Некоторые воспользовались хаосом, чтобы ускользнуть через ворота, разрушенные атакующими. Тысячи других лежали в лужах крови на порогах своих домов или около мечетей. Среди них было много имамов [5]5
  أمام (imām) – духовное лицо, которое руководит богослужением в мечети; главный мулла ( прим. перев.).


[Закрыть]
, учёных и суфистских монахов-аскетов, которые покинули свои родные страны, чтобы жить в этих святых местах в набожном уединении. Последние из выживших были вынуждены исполнить самую трудную работу: перенести тела своих собственных родственников, уложить их на свободных участках и затем предать огню перед тем, как их самих убьют или продадут в рабство.

Судьба евреев Иерусалима была не менее ужасной. В первые часы битвы некоторые участвовали в защите своего квартала, расположенного на северной окраине города. Но когда часть городской стены, возвышавшейся над их домами, рухнула, и светловолосые рыцари начали врываться на улицы, евреи впали в ужас. Повторяя древний обряд, вся община собралась для молитвы в главной синагоге. Франки забаррикадировали все выходы и накидали кучи дерева, какое только могли найти вокруг здания. Затем храм превратился в пылающий факел. Те, кто сумел выскользнуть, были убиты в соседних переулках. Остальные сгорели заживо.

Через несколько дней после трагедии первые беглецы из Палестины прибыли в Дамаск. Они несли с собой с необычайной заботой Коран Османа, являвшийся одной из древнейших сохранившихся копий этой священной книги. Вскоре после этого сирийской столицы достигли и уцелевшие жители Иерусалима. Когда они увидели далёкий очертания трёх минаретов мечети Уммайядов, вздымавшихся на её квадратном дворе, они развернули свои молитвенные коврики и склонились, чтобы поблагодарить Всемогущего за то, что он продолжил их жизни, которые они уже считали потерянными. Абу Саад аль-Харави, великий кади Дамаска, с радушием встретил беглецов. Этот чиновник, афганского происхождения, был наиболее уважаемой личностью в городе. Он помог палестинцам и советом и утешением. Он сказал им, что мусульманин не должен стыдиться того, что он вынужден бежать из дома. Разве не был сам пророк Мухаммед первым из исламских беглецов, ведь он покинул Мекку, его родной город, население которого было к нему враждебно, чтобы искать прибежища в Медине, где новая религия была принята теплее? И разве не с этого места своего изгнания начал он священную войну, джихад, чтобы освободить свою страну от идолопоклонства? Таким образом беглецы должны считать себя моджахедами, солдатами священной войны, столь высоко уважаемыми в исламе, что Хиджра, «эмиграция» пророка, была избрана точкой отсчёта в мусульманском календаре.

И в самом деле, для многих верующих жизнь на чужбине является обязанностью во время оккупации. Великий путешественник Ибн Джубаир, испанский араб, посетивший Палестину примерно через столетие после начала франкского вторжения, был потрясён тем, что некоторые мусульмане, «рабы своей любви к родине», пожелали жить на оккупированной территории.

«Нет оправдания перед Богом, – говорил он, – для мусульманина, остающегося в граде неверных, разве что он через него лишь проезжает. В стране ислама он находит прибежище от неудобств и зла, которым он подвержен в христианских странах, когда, например, он слышит оскорбительные слова о пророке, особенно от пьяных, или не имеет возможности самому очиститься или же бывает вынужден жить среди свиней и иметь дело с другими неподобающими вещами. Опасайтесь! Опасайтесь вступать в их страны! Вы должны искать прощения и пощады от Бога за такую ошибку. Один из ужасов, с которыми имеют дело обитатели христианских стран, это зрелище мусульманских узников, бредущих в оковах, обречённых на тяжёлый труд и рабское обхождение. Сердце разрывается при их виде, но жалость им не поможет».

Хотя и излишне нравоучительные, слова Ибн Джубаира тем не менее точно отражают положение тысяч беглецов из Палестины и Северной Сирии, собравшихся в Дамаске в том июле 1099 года. Хотя они тяжело переживали то, что были вынуждены покинуть свои дома, они были полны решимости не возвращаться, пока оккупанты не уйдут навсегда, и они были намерены пробудить совесть своих братьев во всех странах ислама.

Зачем же ещё они последовали в Багдад за аль-Харави? Разве не к калифу, преемнику пророка, должны обращаться мусульмане в час своей нужды? И разве не к главе правоверных должны они обращать свои жалобы и рассказы от своих бедах?

Однако в Багдаде разочарование беглецов было столь же большим, как и их надежды. Калиф аль-Мустазхир Биллях начал с выражения своей глубокой симпатии и сострадания. Затем он велел семи высоким сановникам провести расследование этих печальных событий. Наверное не стоит добавлять, что больше об этом комитете мудрых мужей ничего не было слышно.

Разорение Иерусалима, отправная точка в тысячелетней вражде между исламом и Западом, не вызвало немедленной реакции. Потребовалось примерно полстолетия прежде чем арабский Восток мобилизовался против захватчиков, и до того как призыв к джихаду, произнесённый кади Дамаска в диване калифа, стал отмечаться в память о первом торжественном акте сопротивления.

В начале вторжения немногие арабы были столь же дальновидны, как аль-Харави в оценке масштабов угрозы с Запада. Некоторые очень быстро приспособились к новой ситуации. Большинство, возмущённое, но смирившееся, думало только о том, чтобы выжить. Некоторые повели себя более или менее разумно, стараясь понять эти события, по своей неожиданности напоминающие сюжет романа. Среди последних нам кажется наиболее привлекательной личность хрониста из Дамаска Ибн аль-Каланиси, молодого учёного, происходившего из благородной семьи. Он был свидетелем этой истории с самого начала, и ему было 23 года, когда франки в 1096 году прибыли на Восток. Он тщательно и регулярно записывал все события, о которых узнавал. Его хроника достоверно и очень детально рассказывает о продвижении захватчиков, как оно виделось из его родного города.

Для него всё началось в те беспокойные дни, когда первые слухи достигли Дамаска.

Часть первая
Вторжение (1096–1100)

Посмотрите на франков! С каким упорством сражаются они за свою религию, тогда как мы, мусульмане, не выказываем никакого рвения в священной войне.

Саладин

Глава первая
Приход франков

В том году начали просачиваться новости о появлении франкских отрядов, приходящих в неисчислимом количестве от Мраморного моря. Людей охватил страх. Эта информация дошла до султана Кылыч-Арслана, территория которого была ближе всех к этим франкам.

Султану Кылыч-Арслану, о котором здесь упоминает Ибн аль-Каланиси, не было ещё и 17 лет, когда пришли захватчики. Первый мусульманский лидер, информированный об их приближении, этот молодой турецкий султан со слегка раскосыми глазами был также первым, кто нанёс им поражение, но и первым, кто был разбит этими ужасными рыцарями.

В июле 1096 года Кылыч-Арслан узнал, что огромное скопление франков находится на пути к Константинополю. Он немедленно заподозрил самое худшее. Конечно, он не имел представления о действительной цели этих людей, но, по его мнению, от их прибытия на Восток не могло произойти ничего хорошего.

Султанат под его властью занимал большую часть Малой Азии, территорию, которую турки незадолго до того отняли у греков. Отец Кылыч-Арслана, Сулиман, был первым турком, твёрдо занявшим земли, которые несколько столетий спустя стали именоваться Турцией. В Никее, столице этого молодого мусульманского государства, византийские церкви были пока что более многочисленны, чем мусульманские мечети. Хотя гарнизон города состоял из турецкой кавалерии, большинство населения было греческим, и Кылыч-Арслан имел мало иллюзий относительно истинных чувств своих подданных: по их убеждению, он был ни кем иным, как вожаком варваров. Единственный правитель, которого они признавали – человек, чьё имя, произносимое шёпотом, они вставляли во все свои молитвы, – был басилевс Алексий Комнин, «император римлян». В самом деле Алексий был императором греков, провозгласивших себя наследниками Римской империи. И арабы признавали их таковыми, поскольку в XI веке, а также и в XII веке, они называли греков словом «Рум», или «римляне». Область, отвоёванная у греческой империи отцом Кылыч-Арслана, даже называлась Румским султанатом.

Алексий был наиболее значимой фигурой Востока в это время. Кылыч-Арслан был искренне очарован этим крепким пятидесятилетним человеком, всегда облачённым в золотые и богатые голубые одежды, с его тщательно ухоженной бородой, элегантными манерами и злыми глазами. Алексий правил в Константинополе, в сказочной Византии, расположенной менее чем в трёх днях пути от Никеи. Эта близость пробуждала противоречивые чувства в голове султана. Подобно всем воинам-кочевникам он мечтал о завоевании и грабеже и находил удовольствие в том, что легендарные сокровища Византии были у него под рукой. Но в то же время он чувствовал и страх: он знал, что Алексий никогда не оставлял намерение вернуть Никею, не только потому, что город всегда был греческим, но также – что ещё более важно – потому, что присутствие турецких воинов столь близко от Константинополя представляло постоянную угрозу для безопасности империи.

Хотя византийская армия, истерзанная годами внутреннего кризиса, была неспособна предпринять реконкисту собственными силами, ни для кого не было секретом, что Алексей всегда искал помощи зарубежных союзников. Византия никогда не отказывалась прибегать к услугам западных рыцарей. Многие франки, начиная от тяжело вооружённых наёмников и кончая пилигримами, направлявшимися в Палестину, посещали Восток, и к 1096 г. они отнюдь не были неизвестными мусульманам. Всего двадцать лет тому назад – Кылыч-Арслан тогда ещё не родился, но пожилые эмиры из его армии рассказывали, что один из этих светловолосых авантюристов, человек по имени Руссель де Бейёль, сумел основать самостоятельное государство в Малой Азии и даже пошёл походом на Константинополь. Устрашённые византийцы не нашли ничего лучшего, как обратиться к отцу Кылыч-Арслана, который едва поверил своим ушам, когда специальный посланник басилевса стал просить его двинуться на помощь. Турецкая кавалерия нахлынула на Константинополь и сумела разбить Русселя. Сулеман получил приличную компенсацию в виде золота, коней и земли.

С тех пор византийцы постоянно опасались франков, но имперские армии, испытывавшие недостаток в опытных солдатах, вынуждены были рекрутировать наёмников, и не только франков: немало турецких воинов также сражалось под знамёнами христианской империи. Как раз от своих земляков, зачисленных в византийскую армию, и узнал Кылыч-Арслан в июле 1096 года, что тысячи франков приближаются к Константинополю. Он был озадачен картиной, нарисованной его информантами. Эти западные люди были мало похожи на наёмников, к которым привыкли турки. Хотя в их число входило несколько сотен рыцарей и большое количество пехотинцев, присутствовали также тысячи женщин, детей и стариков в лохмотьях. Они напоминали собой какое-то несчастное племя, изгнанное из своей страны завоевателями. Сообщалось также, что все они носят полосы материи в форме креста, пришитые на их одежды сзади.

Молодой султан, которому конечно было трудно оценить опасность, просил своих агентов быть особенно бдительными и информировать его о деяниях этих новых пришельцев. В качестве меры предосторожности он проинспектировал укрепления своей столицы. Стены Никеи, более чем фарсах (шесть тысяч метров) в длину, были увенчаны 240 башнями. К юго-западу от города отличную естественную защиту представляли спокойные воды Асканского озера.

Тем не менее, в начале августа серьёзность угрозы стала очевидной. Сопровождаемые византийскими кораблями, франки пересекли Боспор и, несмотря на палящее летнее солнце, стали двигаться вдоль побережья. Отовсюду, где они проходили, сообщалось об их намерениях истребить мусульман, хотя было видно, что по пути они грабили немало греческих церквей. Говорилось, что их вожаком был отшельник по имени Пётр. Осведомители оценивали их общую численность в несколько десятков тысяч, но никто не мог взять не себя смелость предположить, куда они направляются. Было похоже, что басилевс Алексий решил поселить их в Шиветоте, лагере, который ранее был устроен для наёмников на расстоянии менее одного дня пути от Никеи.

Султанский дворец был переполнен волнительным ожиданием. Турецкая кавалерия была готова сесть в сёдла в любой момент. Постоянно приходили осведомители и шпионы, сообщавшие о малейших передвижениях франков. Было известно, что каждое утро орды в несколько тысяч человек покидали лагерь, чтобы пополнить запасы в окрестностях. Разграблялись и сжигались крестьянские селения, потом толпа возвращалась в Шиветот и между разными кланами начиналась свара из-за добычи очередного рейда. Ничего необычного для солдат султана в этом не было, и их военачальник не видел особых причин для озабоченности. Вся эта рутина продолжалась целый месяц.

Но однажды в середине сентября поведение франков внезапно изменилось. Очевидно, поскольку они ничего не могли больше выжать из ближайших окрестностей, они, как сообщалось, выступили в направлении Никеи. Они прошли через несколько деревень, которые все были христианскими, и реквизировали только что собранный урожай, беспощадно убивая тех крестьян, что пробовали сопротивляться. Говорили даже, что они заживо сжигали детей.

Кылыч-Арслан был застигнут врасплох. К тому времени, как известия об этих событиях достигли его, нападавшие были уже на стенах столицы, и перед закатом солнца жители могли увидеть дым первых пожаров. Султан быстро послал кавалерийский патруль встретить франков. Безнадёжно уступавшие в численности, турки были изрублены на куски. Несколько уцелевших окровавленных воинов приковыляли в Никею. Чувствуя, что его престиж подвергается угрозе, Кылыч-Арслан хотел немедленно начать битву, но эмиры из армии разубедили его. Надвигалась ночь, и франки уже поспешно возвращались в свой лагерь. Месть отодвигалась.

Но ненадолго. Очевидно, ободрённые своим успехом, западные пришельцы решили повторить попытку через две недели. На этот раз сын Сулемана был оповещён вовремя и следил за их продвижением шаг за шагом. Отряд франков, включавший несколько рыцарей, но состоявший главным образом из тысяч оборванных грабителей, явно направлялся к Никее. Но затем, обогнув город, они повернули к востоку и неожиданной атакой захватили крепость Ксеригордон.

Молодой султан решил действовать. Во главе своих людей он помчался к небольшой крепости, где пьяные франки, праздновавшие свою победу, никоим образом не догадывались, что их судьба уже решена, поскольку Ксеригордон был ловушкой. Как хорошо знали воины Кылыч-Арслана (а неопытные чужаки ещё только должны были обнаружить), источники воды находились вне крепости и довольно далеко от стен. Турки быстро закрыли доступ к воде. Теперь им только оставалось занять позиции вокруг крепости, сидеть и ждать. Жажда должна была завершить сражение вместо них.

Для осаждённых франков начались ужасные муки. Они вынуждены были пить кровь своих лошадей и ослов и свою собственную мочу. Они с отчаянием глядели на небо, в надежде, что хоть несколько капель дождя упадут оттуда в эти первые дни октября. Но напрасно. К концу недели главарь экспедиции, рыцарь по имени Рейналд, согласился на капитуляцию в обмен на жизнь. Кылыч-Арслан, потребовавший, чтобы франки публично отказались от своей веры, был несколько ошеломлён, когда Рейналд изъявил готовность не только обратиться в ислам, но и сражаться на стороне турок против своих земляков. Несколько его друзей, уступившие тем же требованиям, были отправлены в рабство в разные города Сирии или Центральной Азии. Остальные были преданы мечу.

Молодой султан был горд своим подвигом, но сохранял холодную голову. Предоставив своим людям отдых для традиционного раздела добычи, он призвал их в строй на следующий день. Франки, как полагали, потеряли около шести тысяч людей, но в шесть раз большее число их ещё оставалось, и было самое время расправиться с ними. Кылыч-Арслан решил прибегнуть к хитрости. Он послал двух греческих шпионов в лагерь Шиветота с сообщением, что люди Рейналда якобы находятся в отличной позиции и что им даже удалось захватить саму Никею, богатствами которой они не собирались делиться со своими единоверцами. Тем временем турецкая армия готовила гигантскую засаду.

Как и ожидалось, тщательно распространяемые слухи, разбудили смятение в лагере Шиветота. Собралась толпа, выкрикивавшая оскорбления в адрес Рейналда и его людей; было решено незамедлительно двигаться, чтобы принять участие в грабеже Никеи. Но неожиданно неизвестно откуда прибыл беглец из Кселигордонской экспедиции, открывший правду о судьбе своих товарищей. Шпионы Кылыч-Арслана уже думали, что их миссия провалилась, поскольку наиболее мудрые среди франков призвали к осторожности. Но как только первый момент замешательства прошёл, возбуждение разгорелось вновь. Толпа суетилась и кричала. Они были готовы немедленно выступить и даже больше не грабить, но «отмстить за мучеников». Колебавшиеся были изгнаны, как трусы. В яростных спорах прошёл день, и время выступления было назначено на следующее утро. В конечном счёте, шпионы султана, хитрость которых была открыта, но цель достигнута, восторжествовали. Они послали весть своему хозяину, и тот начал готовиться к сражению.

На рассвете 21 октября 1096 года пришельцы покинули свой лагерь. Кылыч-Арслан, который провёл ночь среди холмов около Шиветота, был неподалёку. Его люди располагались в строю, хорошо скрытые. Со своего наблюдательного пункта он мог видеть всю колонну франков, вздымавших большие клубы пыли. Несколько сотен рыцарей, большинство без брони, шли во главе процессии, сопровождаемые беспорядочной толпой пеших солдат. Они шли менее часа, когда султан услышал их приближающиеся возгласы. Солнце, поднимавшееся за его спиной, светило прямо в глаза франкам. Затаив дыхание, он дал эмирам сигнал готовности. Наступил роковой момент. Едва заметный жест, несколько команд, отданных шёпотом тут и там, и турецкие лучники медленно натянули свои луки: несколько тысяч стрел внезапно вылетели с одновременным продолжительным свистом. Большинство рыцарей пали в первые несколько минут. Затем, в свою очередь были истреблены пехотинцы.

К тому моменту, когда начался рукопашный бой, франки были уже разбиты. Те, что были сзади, побежали к своему лагерю, где народ, не принявший участия в походе, едва проснулся. Престарелый священник совершал утреннюю мессу, женщины готовили пищу. Появление бегущих, по пятам преследуемых турками, повергло в ужас весь лагерь. Франки разбежались кто куда. Пытавшиеся достичь соседних лесов были скоро захвачены в плен. Остальные, совершив ловкий манёвр, засели в заброшенной крепости, имевшей дополнительное преимущество ввиду расположения около воды. Не желая подвергать себя напрасному риску, султан отказался от осады. Две из трёх тысяч человек таким образом спаслись. Также избежал гибели Пётр Пустынник, находившийся несколько дней в Константинополе. Но его товарищам не так повезло. Женщины помоложе были пленены султанскими всадниками и распределены между эмирами или проданы на невольничьих базарах. Той же участи подверглись некоторые мальчики. Остальные франки, примерно двадцать тысяч, были истреблены. Кылыч-Арслан торжествовал. Он уничтожил франкскую армию, невзирая на её грозную репутацию, причём его собственные отряды понесли лишь незначительные потери. Глядя на огромную добычу, громоздившуюся у его ног, он наслаждался самым блестящим триумфом своей жизни.

Но в истории победу редко ценят те, кто её добывает. Опьянённый своим успехом, Кылыч-Арслан начисто проигнорировал пришедшую следующей зимой информацию о прибытии в Константинополь свежих отрядов франков. Как он полагал – и в этом ему не возражали мудрейшие из его эмиров – не было никакого основания для беспокойства. Если новые наёмники Алексия отважатся пересечь Босфор, они будут порезаны на куски, как и те, что пришли раньше. Султан чувствовал, что настало время вернуться к главному занятию – к беспощадной войне, которую он вёл против других турецких князей, его соседей. Именно тут и нигде больше решалась его судьба и участь его царства. Столкновение с Румом и с его иностранными франкскими союзниками никогда не становились во время этой войны чем-то большим, чем антракты во время представления.

Кто-кто, а уж молодой султан в этой войне разбирался. Разве не во время одной из этих непрерывных схваток между вожаками сложил свою голову в 1086 году его отец Сулейман? Кылыч-Арслану тогда было едва семь лет, и ему предстояло наследовать отцу под опекой нескольких верных эмиров. В это время он не допускался к власти и был увезён в Персию под тем предлогом, что его жизнь была в опасности. Там к нему выказывали подобострастное уважение, к его услугам была небольшая армия преданных рабов, но за ним зорко следили и строжайшим образом запрещали посещать своё царство. Его домохозяева, точнее, его тюремщики, были члены его собственного клана, Сельджуки. Ведь если и было какое-то имя известно всем в одиннадцатом веке, от границ Китая до далёкой земли франков, то это было их имя. За несколько лет с момента их прибытия на Ближний Восток из центральной Азии, турки-сельджуки с их тысячами кочевых всадников, щеголявших причёсками с уложенными в длинные косы волосами, установили контроль над всем регионом от Афганистана, до Средиземного моря. С 1055 года калиф Багдада, преемник Пророка и наследник славной империи Аббасидов стал в их руках всего лишь послушной куклой. От Исфагана до Дамаска, от Никеи до Иерусалима только их эмиры устанавливали закон. Рум, сокрушённый сельджуками в 1071 году, уже больше не поднялся. Самая большая из его провинций, Малая Азия, была захвачена, и сама его столица не была уже в безопасности. Его императоры, включая самого Алексия, направляли одну за другой делегации в Рим, к папе, главнокомандующему Запада, умоляя его объявить священную войну против возрождающегося ислама.

Кылыч-Арслан весьма гордился принадлежностью к столь славному семейству, но он не испытывал иллюзий относительно кажущегося единства Турецкой империи. Не было и намёка на солидарность сельджукских родичей: чтобы выжить, нужно было убивать. Отец Кылыч-Арслана завоевал Малую Азию, обширную область Анатолии, без всякой помощи своих братьев, и когда он попробовал двинуться дальше в Сирию, его убил один из родственников. Пока Кылыч-Арслана удерживали в Исфагане, отцовское царство расчленялось. В 1092 году, когда юный вождь был выпущен вследствие свары между его тюремщиками, его власть едва распространялась за пределы крепостных стен Никеи. Ему было только 13 лет.

Советы, которые он последовательно получал от эмиров своей армии, позволили ему вернуть часть отцовского наследства при помощи войны, убийств и хитрости. Теперь он мог похвастаться тем, что провёл в седле больше времени, чем во дворце. Тем не менее, когда появились франки, игра ещё была далека от завершения. Его соперники в Малой Азии были ещё сильны, хотя, к счастью для Кылыч-Арслана, его сельджукские кузены в Сирии и Персии были поглощены собственными братоубийственными раздорами.

На востоке, между разбросанных плоскогорий Анатолийской возвышенности, правила в эти смутные времена уникальная личность по имени Данишменд Мудрый. В отличие от прочих турецких эмиров, почти поголовно неграмотных, этот авантюрист неизвестного происхождения был сведущ в большинстве отраслей знания. Ему вскоре предстояло превратиться в героя знаменитого эпоса под соответствующим названием «Подвиги царя Данишменда», где повествовалось о завоевании Мелетии, армянского города к юго-востоку от Анкары. Авторы этого сочинения считали падение города поворотным пунктом в исламизации того, что впоследствии стало Турцией. В первые месяцы 1097 года сражение у стен Мелетии уже разворачивалось, когда Кылыч-Арслан узнал о новой франкской экспедиции, прибывшей в Константинополь. Данишменд уже начал осаду Мелетии, и молодой султан испытывал раздражение при мысли, что его соперник, воспользовавшийся смертью его отца Сулеймана, чтобы оккупировать северо-восточную Анатолию, был близок к тому, чтобы записать на свой счёт столь престижную победу. Полный решимости воспрепятствовать этому, Кылыч-Арслан направился в Мелетию во главе своей кавалерии и разбил лагерь достаточно близко от Данишменда, дабы урезонить его пыл. Напряжение росло, и происходили всё более кровопролитные стычки.

К апрелю 1097 года Кылыч-Арслан был готов к решающей схватке, которая теперь казалась неизбежной. Большая часть его армии собралась перед стенами Мелетии, когда к шатру султана прибыл измождённый всадник. Он, с трудом переводя дух, сообщил известия: франки вернулись; они вновь переплыли Босфор, ещё в большем числе, чем в прошлом году. Кылыч-Арслан оставался спокоен. Не было причин так уж волноваться. Он уже показал франкам, что знает, как с ними справиться. В конце концов, только чтобы успокоить жителей Никеи – главным образом, свою жену, молодую султаншу, которая собиралась родить, – он послал несколько кавалерийских отрядов для усиления столичного гарнизона. Сам он собирался вернуться, как только покончит с Данишмендом.

Кылыч-Арслан вновь бросился всеми силами в Мелетийские баталии, когда в начале мая появился новый гонец, дрожавший от страха и усталости. Его слова возбудили смятение в лагере султана. Франки были у ворот Никеи и начали осаду. В этот раз, в отличие от прошлого лета, это не были несколько банд оборванных грабителей, а уже настоящие армии из нескольких тысяч тяжеловооружённых рыцарей. И на этот раз их сопровождали солдаты басилевса. Кылыч-Арслан пытался успокоить своих людей, но его мучила тревога. Не следует ли его оставить Мелетию сопернику и вернуться в Никею? Был ли он уверен, что сможет спасти свою столицу? Не проиграет ли он на обоих фронтах? После долгих совещаний с самыми доверенными эмирами, стало вырисовываться решение, своего рода компромисс: он встретится в Данишмендом, который был всё-таки достойным человеком, сообщит ему о попытке завоевания, предпринятой Румом и его наёмниками, что представляло угрозу для всех мусульман Малой Азии, и предложит окончание враждебных действий. Ещё до того, как Данишменд дал ответ, султан отправил часть своей армии к столице.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю