Текст книги "Крестовые походы глазами арабов"

Автор книги: Амин Маалуф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 19 страниц)

Не ожидая уже более египтян, своих постоянных покровителей, защитники обратились к тогдашнему герою Балаку. Эмир в это время осаждал крепость Манбиж около Алеппо, в которой поднял восстание один из вассалов Балака. Когда он узнал, что его зовут жители Тира, он, как рассказывает Камаледдин, немедленно решил поручить дальнейшую осаду одному из ближайших помощников, а самому идти на выручку Тира. 6 мая 1124 года, прежде чем отправиться в путь, он совершил последнюю инспекцию.

Со шлемом на голове и со щитом в руке, – продолжает хронист Алеппо, – Балак приблизился к крепости Манбиж, чтобы выбрать место для установки мангонел. Когда он отдавал распоряжения, стрела, вылетевшая из-за крепостного вала, попала ему под левую ключицу. Он сам выдернул стрелу и, презрительно сплюнув, сказал: «Это смертельный удар для всех мусульман!» После этого он умер.

Он был прав. Как только известие о его смерти достигло Тира, жители утратили мужество и уже не могли думать ни о чём ином, кроме переговоров об условиях капитуляции. «7 июля 1124 года, – рассказывает Ибн аль-Каланиси, – они прошли между двумя рядами солдат, и франки их не тронули. Все военные и гражданские лица покинули город, в нём остались только немощные. Часть изгнанников направилась в Дамаск, остальные рассеялись по стране». Кровавой бойни удалось избежать, и тем не менее достойная восхищения оборона Тира окончилась позорно.

Не только жители Тира пострадали вследствие гибели Балака. В Алеппо власть досталась Тимурташу, сыну Ильгази, молодому человеку девятнадцати лет, «единственным занятием которого, – по словам Ибн аль-Асира, – были развлечения, и который решил покинуть Алеппо и вернуться в свой родной город Мардин, ибо он полагал, что в Сирии слишком много воюют с франками». Мало того, что он покинул свою столицу: этот неспособный Тимурташ поспешил отпустить короля Иерусалима за 20 тыс. динаров. Он надел на него почётные одежды: на голову – золотой убор, на ноги – расписные сапоги и вернул ему лошадь, которую отнял у короля пленивший его Балак. Вне сомнения, это было по-княжески, но совершенно безответственно, ибо через несколько недель после своего освобождения Бодуэн II прибыл к Алеппо с твёрдым намерением захватить город.

Защита города была полностью возложена на Ибн аль-Кашаба, в распоряжении которого было только несколько сотен вооружённых людей. Кади, видя вокруг города тысячи нападающих, направил депешу сыну Ильгази. Гонец, с угрозой для жизни, прошёл ночью через вражеские линии. Прибыв в Мардиш, он явился в диван эмира и настойчиво стал умолять его не бросать Алеппо. Но Тимурташ, столь же бесстыдный, как и трусливый, приказал бросить надоевшего посланника в тюрьму.

Тогда Ибн аль-Кашаб обратился к другому спасителю по имени аль-Борсоки, старому турецкому военачальнику, который был только что назначен наместником Мосула. Аль-Борсоки, известный своей справедливостью и религиозным рвением, а также политической смёткой и стремлением к власти, с готовностью принял приглашение кади и немедля отправился в путь. Его появление перед осаждённым городом в январе 1125 года застало франков врасплох; они бежали, бросив свои шатры. Ибн аль-Кашаб поспешил выйти навстречу аль-Борсоки, чтобы побудить его начать преследование франков, но эмир устал после долгого нахождения в седле и к тому же торопился посетить свои новые владения. Как и Ильгази за пять лет до этого, он не отважился развить своё преимущество и дал врагу время опомниться. Однако его вмешательство приобрело важное значение, после того как союз, заключённый между Алеппо и Мосулом в 1125 году, дал начало новому сильному государству, которое вскоре смогло дать успешный отпор заносчивости франков.

Ввиду своего упорства и удивительной прозорливости Ибн аль-Кашаб, как мы видели, не только спас свой город от оккупации, но и более других способствовал приходу великих руководителей джихада. Правда, сам кади не дождался их появления. Однажды летом 1125 года, когда кади вышел из большой мечети Алеппо после полдневной молитвы, к нему подбежал человек в одежде аскета и вонзил ему в грудь кинжал. Это была месть ассасинов. Ибн аль-Кашаб был самым ярым противником этой секты, он пролил реки крови её адептов и никогда не сожалел об этом. И он, конечно, хорошо знал, что рано или поздно заплатит за это своей жизнью. На протяжении трети века никому из врагов ассасинов не удалось ускользнуть от них.

Эта секта была основана в 1090 году высокообразованным человеком, не чуждым поэзии и питавшим большой интерес к последним достижениям науки. Гассан ас-Саббах родился в 1048 году в городе Райи, совсем близко от места, где через несколько десятков лет был заложен замок Тегеран. В самом ли деле был он, как гласит легенда, неразлучным другом молодости поэта Омара аль-Хайяма и также, как тот, увлекался математикой и астрономией? Это доподлинно неизвестно. Зато мы точно знаем обстоятельства, побудившие этого талантливого человека посвятить свою жизнь созданию его секты.

В то время, когда Гассан родился, учение шиитов, сторонником которого он стал, было господствующим в мусульманской Азии. Сирия принадлежала Фатимидам Египта, а другая шиитская династия правила в Персии и диктовала свои законы аббасидскому калифу в Багдаде. Но в молодые годы Гассана ситуация полностью изменилась. Весь регион захватили сельджуки, защитники ортодоксии суннитов. Ещё недавно превалировавший шиизм теперь оказался доктриной, которую едва терпели, а нередко и преследовали.

Гассан, воспитанный религиозными персами, восстал против унижения. В 1071 году он решил поселиться в Египте, последнем бастионе шиитов. Но то, что открылось ему на берегах Нила, не очень то его обрадовало. Старый фатимидский калиф аль-Мустансир оказался ещё большей марионеткой, чем его аббасидский соперник. Он даже не осмеливался выходить из своего дворца без разрешения армянского визиря Бадра аль-Джамали, отца и предшественника аль-Афдала. Гассан нашёл в Каире немало фундаменталистов, разделявших его опасения и желавших, как и он, реформировать шиитский калифат и отомстить сельджукам.

Вскоре оформилось и соответствующее движение, возглавляемое Низаром, старшим сыном калифа. Смелый и благочестивый, наследник Фатимидов не имел никакого желания предаваться дворцовым усладам и оставаться куклой в руках визиря. После смерти своего престарелого отца – а этого оставалось ждать недолго – он должен был вступить в права наследования и с помощью Гассана и его друзей обеспечить новый золотой век шиитов. Был разработан тщательный план, главным творцом которого являлся Гассан. Этот воинствующий перс должен был внедриться в самое сердце сельджукской империи и подготовить почву для завоеваний Низара, которые тот должен был начать сразу после прихода к власти.

Успехи Гассана превзошли все ожидания, но достигнуты они были средствами весьма далёкими от представлений добродетельного Низара. В 1090 году Гассан, в результате неожиданного нападения, овладел крепостью Аламут, «Орлиное гнездо», находившейся на склоне горного хребта, включающего Эльбрус, в практически недосягаемом районе около Каспийского моря. Располагая столь несокрушимым оплотом, Гассан стал создавать религиозно-политическую организацию, эффективность и дисциплина которой остаются непревзойдёнными в мировой истории.

Адепты делились по степени обученности, надёжности и смелости, но все они были послушниками великого мастера. Они проходили интенсивные курсы идеологической обработки и физической тренировки. Излюбленным средством устрашения врага для Гассана было убийство. Членов секты посылали в одиночку или реже небольшими группами, вдвоём или втроём, с задачей убить указанное лицо. Они, как правило, прикидывались торговцами или монахами-аскетами, приходили в город, где должно было совершиться преступление, знакомились с обстановкой, с привычками жертвы и потом, подготовив план, наносили удар. Но, если приготовления происходили в большом секрете, то осуществление убийства должно было непременно происходить публично, при как можно большем скоплении людей. Вот почему местом убийства обычно становилась мечеть, а предпочтительным временем – полдень в пятницу. Убийство не было для Гассана лишь средством избавиться от противника; прежде всего это был двойной урок: с одной стороны – кара, постигшая убитого, а с другой стороны – героический подвиг исполнителя, члена секты. Это деяние называлось «fedai», «самоубийство по приказу», ибо таких исполнителей почти всегда убивали на месте.

Полное безразличие, с которым члены секты позволяли себя убивать, внушало современникам мысль, что убийц предварительно опьянили гашишем. Их стали поэтому называть «гашишьюн» или «гашишин», это слово потом превратилось в «ассасин» и скоро стало привычным во многих языках. Хотя эта гипотеза правдоподобна, во всём, что касается секты ассасинов, трудно отличить легенду от реальности. В самом ли деле Гассан потчевал своих послушников наркотиками, чтобы создать у них временное ощущение нахождения в раю и таким образом вдохновить их на мученичество? Или он просто приучал их к определённым наркотиками, чтобы постоянно держать их в своей власти? Или давал им какой-то напиток, вызывающий эйфорию, чтобы они не пали духом в момент совершения убийства? Или он скорее полагался на их слепую веру? Каков бы ни был ответ, любая их этих гипотез отдаёт должное исключительному организационному таланту Гассана.

Его успехи были, между тем, ошеломляющими. Первое убийство, осуществлённое в 1092 году, через два года после основания секты, само по себе является эпопеей. Сельджуки были тогда в апогее своего могущества. А ведь основателем их империи, человеком, превратившим за тридцать лет в настоящее государство завоёванную турками область, вдохновителем возрождения власти суннитов и борьбы против шиитов, был старый визирь, само имя которого напоминало о его творении, Низам аль-Мульк, «Порядок царства». 14 октября 1092 года один из послушников Гассана пронзил его грудь кинжалом. «Когда Низам аль-Мульк был убит, – говорит Ибн аль-Асир, – государство распалось». Действительно, империя сельджуков больше никогда не обретала единства. Её дальнейшая история была отмечена не завоеваниями, а непрерывными войнами за престолонаследие. «Миссия завершена» – мог сказать Гассан своим египетским друзьям. Теперь был открыт путь для фатимидской реконкисты и для выхода на сцену Низара. Но в Каире мятеж не удался. Аль-Афдал, унаследовавший пост визиря от отца в 1094 году, беспощадно расправился со сторонниками Низара, а его самого замуровал живым. Гассан после этого оказался в непредвиденной ситуации. Он не отказался от наступательной реконструкции шиитского калифата, но понял, что для этого нужно время. Поэтому он изменил свою стратегию: продолжая в полном объёме свою подрывную работу против официального ислама и его религиозных и политических представителей, он приложил все усилия, чтобы найти место для создания своего фьефа. А какая ещё страна могла предоставить ему лучшие перспективы, нежели Сирия, раздробленная на множество крошечных противоборствующих государств? Достаточно было внедриться сюда со своей сектой, натравить один город на другой, заставить какого-нибудь эмира враждовать со своим братом и ждать дня, когда фатимидский калифат выйдет из состояния застоя.

Гассан отправил в Сирию персидского предсказателя, загадочного «врача-астролога», который обосновался в Алеппо и сумел войти в доверие к Рыдвану. Члены секты стали стекаться в город, проповедовать своё учение и создавать ячейки. А чтобы сохранить дружбу с сельджукским князем, они не брезговали оказанием ему мелких услуг, как то убийство некоторых его политических противников. После кончины в 1103 году «врача-астролога» секта незамедлительно делегировала к Рыдвану нового персидского советника, Абу-Тахера, золотых дел мастера. Очень скоро его влияние на князя стало ещё более значительным, чем у предшественника. Рыдван прислушивался ко всем его советам, и, по утверждению Камаледдина, ни один житель Алеппо не мог рассчитывать даже на небольшую благосклонность монарха или решение какой-либо административного вопроса без поддержки одного из многочисленных сектантов, находившихся в окружении князя.

Но ассасинов ненавидели уже из-за одного их могущества. Особенно Ибн аль-Кашаб всё время призывал положить конец их деятельности. Он ставил им в вину не только злоупотребление властью, но также, и прежде всего, ту симпатию, которую они проявляли в отношении к западным захватчикам. Как ни парадоксально, но это обвинение было обоснованным. К моменту появления франков ассасины, только ещё начинавшие укореняться в Сирии, получили прозвище «батини», что означает – «те, кто принадлежит не к той вере, какую они проповедуют публично». Это прозвище свидетельствовало, что члены секты были мусульманами только на словах. Шииты, к которым принадлежал и Ибн аль-Кашаб, не испытывали к ученикам Гассана никакой симпатии из-за их разрыва с фатимидским калифатом, который, несмотря на его ослабление, оставался постоянным защитником шиитов в арабском мире.

Презираемые и преследуемые всеми мусульманами, ассасины, как следствие, не были огорчены при виде христианской армии, наносившей поражение за поражением и сельджукам, и аль-Афдалу, убийце Низара. Нет никакого сомнения, что чрезмерно примирительное отношение Рыдвана к иноземцам было в значительной степени продиктовано советами «батини».

По мнению Ибн аль-Кашаба, сговор между ассасинами и франками был равносилен предательству. И действовал он соответственно. Во время резни, произошедшей после смерти Рыдвана в конце 1113 года, за «батини» гонялись и на улицах, и в домах. Некоторых линчевала толпа, других сбрасывали со стен. Тогда погибло около двухсот членов секты и среди них Абу-Тахер, мастер золотых дел. «Однако, – говорит Ибн аль-Каланиси, – многие сумели бежать и нашли приют у франков или рассеялись по стране».

Когда Ибн аль-Кашаб лишил ассасинов их главного бастиона в Сирии, они только начинали развёртывать свою удивительную деятельность. Извлекая уроки из своего провала, секта изменила тактику. Новый представитель Гассана в Сирии, персидский пропагандист по имени Бахрам, решил прекратить на время всякие показные акции и возобновить кропотливую и тихую организационно-инфильтрационную работу.

Бахрам, – рассказывает дамасский хронист, – жил очень незаметно и уединённо, так меняя обличие и одежду, что мог разъезжать по городами и укреплённым местам, не вызывая подозрений.

По прошествии нескольких лет он располагал достаточной сетью адептов, чтобы выйти из подполья. К слову сказать, он нашёл и отличного покровителя взамен Рыдвана.

Однажды, – повествует Ибн аль-Каланиси, – Бахрам прибыл в Дамаск, где атабег Тогтекин проявил осторожность и принял его хорошо, учитывая зловредность его и его банды. Он оказал ему знаки уважения и обеспечил ему неусыпную охрану. Второй человек в сирийской метрополии, визирь Тахир аль-Маздагани, договорился с Бахрамом и, хотя и не принадлежал к его секте, помогал ему расставлять свои злодейские сети повсюду.

Как следствие этого, вопреки кончине Гассана ас-Саббаха в его логове Аламут в 1124 году, деятельность ассасинов только усилилась. Убийство Ибн аль-Кашаба не было единичным актом. Через год ещё один из первых лидеров «сопротивления носящих тюрбан» пал под их ударами. Все хронисты уделяют этому убийству особое внимание, поскольку человек, возглавлявший в августе 1099 года первую гневную манифестацию против франкского вторжения, стал затем одним из наиболее высоких религиозных авторитетов в мусульманском мире. Из Ирака пришла весть, что кади всех кади Багдада, украшение ислама, Абу-Саад аль-Харави, подвергся нападению «батини» в большой мечети Намазана. Они убили его ударами кинжалов и тотчас скрылись, не оставив никаких следов и улик. Их никто не преследовал – столь велик был страх перед ними. Это преступление вызвало яростное возмущение в Дамаске, где аль-Харави жил долгие годы. Деятельность ассасинов вызывала растущую враждебность особенно в религиозной среде. Большинство верующих испытывало горестные чувства, но они боялись говорить об этом, ибо «батини» стали убивать тех, кто сопротивлялся им, и помогать тем, кто поддерживал их в их заблуждениях. Никто не осмеливался более обвинять их публично – ни эмир, ни визирь, ни султан!

Этот страх был неслучаен. 26 ноября 1126 года аль-Борсоки, всемогущий правитель Алеппо и Мосула, в свою очередь, испытал на себе ужасную месть ассасинов.

А ведь эмир держал ухо востро, – удивляется Ибн аль-Каланиси. – Он носил кольчугу, которую не могло рассечь лезвие сабли или пронзить острие кинжала, и был окружён вооружёнными до зубов солдатами. Но нельзя избежать судьбы, которая должна свершиться. Аль-Борсоки как обычно отправился в большую мечеть Мосула, чтобы совершить пятничную молитву. Злодеи уже были там, одетые как монахи-суфисты. Они молились в углу, не возбуждая подозрений. Неожиданно они подбежали к нему и нанесли несколько ударов не пробивших кольчугу. Когда «батини» увидели, что их удары не поразили эмира, один из них закричал: «Бейте выше, в голову!» Их удары достигли горла и искололи его. Аль-Борсоки умер мученической смертью; были умерщвлены и его убийцы.

Ещё никогда угрозы ассасинов не были столь серьёзны. Речь уже не шла об обыкновенной партизанской войне: это была настоящая проказа, разъедавшая арабский мир в тот момент, когда ему требовалась вся его энергия, чтобы противостоять франкской оккупации. Между тем цепь катастроф продолжалась. Через несколько месяцев после гибели аль-Борсоки был убит его сын, только что вступивший в права наследования. В Алеппо четыре эмира боролись за власть, и не было уже больше там аль-Кашаба, чтобы сохранить минимум сплочённости. Осенью 1127 года, когда город тонул в анархии, у его стен вновь появились франки. В Антиохии появился новый князь, молодой сын великого Боэмонда, белокурый гигант восемнадцати лет, только что прибывший из своей страны, чтобы принять фамильное наследство. Он обладал не только именем своего отца, но и его необузданным характером. Жители Алеппо поспешили заплатить ему дань, а наибольшие пессимисты уже видели, как в будущем он завоюет их город.

В Дамаске ситуация была не менее драматической. Атабег Тогтекин, дряхлеющий и больной, уже не осуществлял никакого контроля в отношении ассасинов. У них была своя милиция, администрация; в их руках был преданный им душой и телом визирь аль-Маздагани; они поддерживали тесный контакт с Иерусалимом. Бодуэн II со своей стороны не скрывал намерение увенчать свою карьеру захватом сирийской метрополии. Казалось, что только присутствие старого Тогтекина мешает ещё ассасинам отдать город франкам. Но эта отсрочка была короткой. В начале 1128 года атабег стал хиреть на глазах и больше уже не вставал. Около его постели вовсю плелись интриги. Он умер 12 февраля, назначив наследником своего сына Бури. Теперь жители Дамаска были убеждены, что падение их города является только вопросом времени.

Вспоминая столетием позже этот критический период арабской истории, Ибн аль-Асир будет иметь полное право написать следующее:

Со смертью Тогтекина ушёл последний человек, способный оказать отпор франкам. Те тогда могли, казалось, захватить всю Сирию. Но Бог, в своей бесконечной доброте, сжалился над мусульманами.

Часть третья
Ответный удар (1128–1146)

Когда я начал молиться, один франк ворвался ко мне, схватил меня, повернул лицом к востоку и крикнул: «Молись так!»

Усама Ибн Мункыз, хронист (1095–1188)

Глава шестая
Заговорщики Дамаска

Визирь аль-Маздагани явился днём как обычно в Дом Роз во дворце Цитадели в Дамаске. Там были все эмиры и военачальники, – рассказывает Ибн аль-Каланиси. – Собрание занималось многими делами. Потом правитель города, сын Тогтекина Бури, обменялся взглядами с присутствующими, и все встали, чтобы вернуться домой. По обычаю, визирь должен был выходить после других. Когда он встал, Бури дал знак одному из своих людей, и тот нанёс аль-Маздагани несколько ударов саблей по голове. Потом его обезглавили и отнесли эти две части его тела к Железным воротам, чтобы все могли видеть, как Аллах поступает с теми, кто плетёт коварные интриги.

За несколько минут о смерти покровителя ассасинов стало известно на рынках Дамаска, и после этого немедленно началась охота за людьми. На улицы выплеснулась огромная толпа, размахивавшая саблями и кинжалами. На улицах гонялись за «батини», за их родителями, их друзьями и за всеми, кто подозревался в симпатии к ним; их хватали в домах и безжалостно убивали. Их вожаков распинали на зубцах стен. В этой бойне принимали активное участие и многие члены семьи Ибн аль-Каланиси. Можно предположить, что сам хронист, который в сентябре 1129 года был чиновником высокого ранга в возрасте пятидесяти шести лет, не присоединялся к толпе. Но тон его высказываний многое говорит о его настроении в эти кровавые часы: «Утром тела «батини» убрали с площадей, и собаки с воем стали драться из-за их трупов».

Очевидно, что жители Дамаска были раздражены господством ассасинов в их городе, и более всех – сын Тогтекина, который отверг роль марионетки в руках секты и визиря аль-Маздагани. Согласно Ибн аль-Асиру, речь при этом отнюдь не шла об обычное борьбе за власть, а о спасении сирийской метрополии от неотвратимого несчастья: «Аль-Маздагани написал франкам и предложил им отдать Дамаск, если они согласятся уступить ему в обмен Тир. Договор был заключён. Был даже определён день – пятница». По плану войска Бодуэна II должны были нагрянуть под стены города, а отряды ассасинов – открыть им ворота, в то время как другие группы имели задание охранять выходы из большой мечети, чтобы помешать сановникам и военным выйти до того, как франки захватят город. За несколько часов до начала осуществления этого плана, узнавший о нём Бури, поспешил устранить визиря и тем самым дал населению сигнал нападения на ассасинов.

В самом ли деле существовал такой заговор? В этом можно усомниться, если принять во внимание, что Ибн аль-Каланиси, несмотря на его словесное ожесточение по отношению к «батини», нигде не обвиняет их в намерении отдать город франкам. Но и рассказ Ибн аль-Асира не столь уж неправдоподобен. Ассасины и их союзник аль-Маздагани ощущали в Дамаске угрозу, как из-за растущей враждебности населения, так и ввиду интриг Бури и его приближенных. К тому же они знали, что франки решили овладеть городом во что бы то ни стало. И вместо того, чтобы бороться одновременно с множеством врагов, секта, возможно, решила приберечь для себя оплот в Тире, откуда она могла бы посылать своих предсказателей и убийц в фатимидский Египет, который оставался главной целью учеников Гассана ас-Саббаха.

Последующие события, похоже, подтверждают наличие такого заговора. Немногие уцелевшие после побоища «батини» обосновались в Палестине, под защитой Бодуэна II, которому они отдали Баниас, сильную крепость у подножия горы Гермон, контролировавшую путь из Иерусалима в Дамаск. Более того, через несколько недель в окрестностях сирийской метрополии появилась мощная франкская армия. В ней было около 10 тысяч всадников и пехотинцев, прибывших не только из Палестины, но также из Антиохии, Эдессы и Триполи. Несколько сотен только что пришли из страны франков. Все они открыто заявляли о желании захватить Дамаск. Наиболее фанатичные их них принадлежали к военно-религиозному ордену тамплиеров, основанному в Палестине шестью годами ранее.

Не располагая достаточными силами для отпора захватчикам, Бури спешно позвал на помощь несколько кочевых турецких и арабских племён из своего региона, пообещав им щедрое вознаграждение. Сын Тогтекина знал, что он не может долго полагаться на своих наёмников, которые имели обыкновение быстро дезертировать и предаваться грабежу. Поэтому его первой заботой было как можно скорее начать сражение. В один из дней ноября разведчики сообщили ему, что несколько тысяч франков отправились запасаться продовольствием на богатой равнине Гута. Бури, не мешкая, послал всю свою армию преследовать франков. Застигнутые врасплох, чужеземцы были быстро окружены. Многие рыцари даже не успели сесть на коней.

Турки и арабы вернулись в Дамаск после полудня, радуясь победе и нагруженные добычей, – сообщает Ибн аль-Каланиси. – Население ликовало, сердца воодушевлялись, и армия решила атаковать франков в их лагере. На рассвете следующего дня всадники вылетели из города. Видя вздымающийся дым, они думали, что франки в лагере, но приблизившись, они обнаружили, что враги спешно ретировались, предав огню всё свой хозяйство, ввиду недостатка вьючных животных для его перевозки.

Несмотря на это поражение, Бодуэн II вновь собрал свои отряды для очередного нападения на Дамаск. И тут в начале сентября на регион обрушился проливной дождь. Местность, где расположились франки, превратилась в огромную лужу грязи, в которой люди и лошади застревали бесповоротно. Скрепя сердцем, король Иерусалима приказал отступить.

Бури, которого в момент его прихода к власти считали эмиром легкомысленным и боязливым, сумел спасти Дамаск от двух главных, угрожавших ему, опасностей: от франков и от ассасинов. Извлёкший урок из своего поражения, Бодуэн II окончательно отказался от новых попыток овладения столь желанным городом.

Но Бури не смог справиться со всеми врагами. Однажды в Дамаск явились два человека, одетые по-турецки, в плащах с капюшонами и в остроконечных шапках. По их словам, они подыскивали себе работу за постоянную плату, и сын Тогтекина включил их в свою личную гвардию. Однажды утром в мае 1131 года, когда эмир возвращался из хаммама во дворец, эти двое подбежали к нему и нанесли удары в живот. Перед казнью они сознались, что руководитель ассасинов прислал их из крепости Аламут, чтобы отомстить за их братьев, истреблённых сыном Тогтекина.

К постели жертвы ассасинов призвали многих врачей и, в первую очередь, как уточняет Ибн аль-Каланиси, «хирургов, сведущих в лечении ран». Медицинское попечение, имевшееся в Дамаске, было тогда одним из наилучших в мире. Дукак основал здесь больницу, «маристан», ещё одна была построена в 1154 году. Путешественник Ибн Джубаир, посетивший эти больницы несколько лет спустя, так описывал их работу:

Каждая больница имеет администраторов, составляющих списки, в которые заносятся имена больных, расходы, необходимые для ухода за ними и для их питания, и разные другие сведения. Врачи приходят каждое утро, осматривают больных и назначают лекарства и пищу, которые могут их излечить, отдельно для каждого человека. [24]24
  Госпиталь, основанный в Дамаске в 1054 году, продолжал функционировать вплоть до 1899 года. После этого он был преобразован в школу ( прим. авт.).


[Закрыть]

После визита хирургов Бури почувствовал себя лучше и настоял на том, чтобы садиться на лошадь и каждый день, как обычно, принимать своих друзей для беседы и застолья. Но эти излишества оказались для больного роковыми, его рана не зажила. Он умер в июне 1132 года после 13 месяцев жестоких страданий. Ассасины ещё раз отомстили за себя.

Бури оказался первым из творцов победного ответного удара по франкской агрессии, хотя его краткое правление и не было запоминающимся. К тому же оно совпало по времени с возвышением личности совсем иного масштаба – атабега Имадеддина Зенги [25]25
  Отец Зенги Ак Сонкор был правителем Алеппо до 1094 года. Будучи обвинён в предательстве Тутушем, отцом Рыдвана, он был обезглавлен. Юного Зенги тогда забрал Карбуга из Мосула, который воспитал его и дал возможность участвовать во всех своих битвах ( прим. авт.).


[Закрыть], нового правителя Алеппо и Мосула, человека, которого Ибн аль-Асир без колебаний называет «подарком мусульманам от божественного провидения».

На первый взгляд этот очень смуглый генерал с густой бородой почти не отличался от многочисленных турецких военных руководителей, предшествовавших ему в этой нескончаемой войне с франками. Часто напивавшийся до полусмерти, Зенги, как и другие, был готов применить любую жестокость и любое вероломство для достижения своей цели. Он к тому же часто сражался против мусульман с большим рвением, чем против франков. Когда он 18 июня 1128 года торжественно въехал в Алеппо, то, что о нём знали, внушало мало надежд. Самым славным его деянием стало подавление за год до того мятежа багдадского калифа против его сельджукских покровителей. Благодушный аль-Мустазхир умер в 1118 году, оставив свой трон сыну аль-Мустаршиду Билляху, молодому человеку двадцати пяти лет, с голубыми глазами, рыжими волосами и веснушчатым лицом, который вознамерился возродить славные традиции своих первых аббасидских предков. Момент оказался благоприятным, поскольку султан Мохаммед только что умер, и, как уже повелось, началась война за престолонаследие. Молодой калиф воспользовался этим, чтобы взять армию под свой непосредственный контроль, что было невиданным делом уже на протяжении двух столетий. Талантливый оратор, аль-Мустаршид сплотил вокруг себя население столицы.

Как ни парадоксально, но именно в тот момент, когда владыка правоверных порвал с долгой традицией праздности, султанат достался четырнадцатилетнему юноше, занятому исключительно охотой и удовольствиями гарема. Махмуд, сын Мохаммеда, даже пользовался благосклонностью аль-Мустаршида, который часто советовал ему вернуться в Персию. Всё это представляло собой откровенный бунт арабов против турок, этих так долго господствовавших воинствующих чужеземцев. Будучи не в состоянии справиться с этой фрондой, султан призвал на помощь Зенги, являвшегося тогда губернатором богатого портового города Бассора в глубине Персидского залива. Его вмешательство решило исход дела: разбитые под Багдадом, войска калифа сложили оружие, а сам глава правоверных заперся в своём дворце в ожидании лучших времён. Чтобы отблагодарить Зенги за его бесценную помощь, султан через несколько месяцев доверил ему управление Мосулом и Алеппо.

Конечно, от будущего героя ислама можно было бы ждать и более славных подвигов. Но Зенги не случайно вскоре приобрёл репутацию главного руководителя джихада против франков. До него турецкие генералы приходили в Сирию в сопровождении отрядов, которым не терпелось заняться грабежом и вернуться домой с жалованием и добычей. А результат их побед быстро сводился к нулю как следствие последующих поражений. Войска распускали, чтобы собрать их годом позже. При Зенги порядки изменились. На протяжении восемнадцати лет этот неутомимый воитель прошёл через Сирию и Ирак. Он спал на соломе, спасаясь от грязи, бил одних, договаривался с другими и строил интриги против всех. Он никогда не думал о том, чтобы мирно жить в одном из многочисленных дворцов своей обширной вотчины.

Его окружение состояло не из куртизанок и льстецов, а из искушённых политических советников, которых он умел выслушивать. Он располагал сетью осведомителей, которые постоянно держали его в курсе того, что затевалось в Багдаде, Исфагане, Дамаске, Антиохии, Иерусалиме и у него под боком, в Алеппо и Мосуле. В отличие от прочих армий, сражавшихся с франками, его войска не возглавлялись множеством самостоятельных эмиров, всегда готовых изменить или поссориться. Дисциплина была суровой, и малейшая провинность каралась беспощадно. По словам Камаледдина, «солдаты атабега как будто шли между двумя канатами», чтобы случайно не наступить на возделанную почву. «Однажды, – рассказывает, в свою очередь, Ибн аль-Асир, – один из эмиров Зенги, получив в качестве фьефа небольшой городок, обосновался в жилище еврейского торговца. Последний попросил аудиенции у атабега и поведал о своём горе. Зенги было достаточно бросить взгляд на эмира, чтобы тот немедленно покинул занятый дом».Правитель Алеппо был, впрочем, столь же требователен к себе, как и к другим. Прибывая в какой-нибудь город, он спал за пределами городских стен в своём шатре, отказываясь от любых дворцов, бывших в его распоряжении.