Текст книги "История толкования Ветхого Завета"

Автор книги: Амфилохий Митрополит (Радович)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

ЭКЗЕГЕЗА ВЕТХОГО ЗАВЕТА ПОСЛЕ ХАЛКИДОНСКОГО СОБОРА

Этот исторический период, закончившийся каппадокийцами, определил в основных чертах библейскую экзегезу на все будущие времена. Это особенно относится к Византийской Церкви.

Особую роль в этот постхалкидонский период и влияние на богословие и экзегезу имели Ареопагитские книги [113]113
  Подробнее см.: ПЭ III, 195–213; Handbook of Patristic Exegesis II, 928–930. – Ред.


[Закрыть], долгое время приписываемые св. Дионисию Ареопагиту. Характерным для экзегезы автора этих книг является учение, согласно которому Откровение вершится через ангелов и только через них. Это учение является составной частью представления о небесной иерархии, чье служение и деяния состоят в принятии и передаче, каждый по своему чину, даров истинного очищения, Божественного света и совершенного знания. Так, серафимы и херувимы, как самые совершенные и близкие Богу, передают свет нижним чинам; ниже их господства, силы и власти, затем начала, архангелы и ангелы. Ангелы ближе всех к миру. Истолковывая в соответствии с такой иерархией Ис. 6, 6, Ареопагит считает, что серафим, о котором здесь идет речь, мог быть только ангелом, который может общаться с людьми, или, возможно, серафимом, который через ангела сообщает волю Божию. Именно ангелы руководили ветхозаветными праведниками, через них был дан Моисею Закон и т. д. Поэтому автор этих книг считает уместным в конце [сочинения] О небесной иерархии дать подробное объяснение символических образов, которыми описываются или под которыми являются ангелы в Священном Писании. Это принятие иерархической передачи Откровения очень важно для понимания ареопагитского взгляда на отношения между Богом и человеком, открытого в Ветхом и Новом Заветах. Ареопагитское иерархическое понимание мира, разграничение материального и духовного миров, т. е. небесной и земной иерархии, терминология, символичность языка – все это во многом напоминает неоплатонизм. Но наряду со схожестью существуют и значительные различия между Ареопагитом и неоплатонизмом, которые подтверждают его православность, которая иногда ставилась под сомнение, хотя защищалась еще св. Максимом Исповедником. Прежде всего, Дионисий Ареопагит решительно отрицает возможность познания Бога по сущности. Бог абсолютно трансцендентен (???????????) тварным существам (??????? ??); и даже то, что доступно в Нем и благодаря чему можно вступить в общение через Откровение, может быть описано только апофатическим путем. Оставаясь недоступным, Бог, однако, открывается тварному существу через Божественные силы (????? ????????), которые, несмотря на свое неисчислимое множество и преумножение, остаются едиными. Так красота, бытие (???????, ????????), добро, присущие творению и его природе, являются реальным отражением и «образом» Бога, но не Его сущности, а Его силы и энергии. Эти силы и энергии не неоплатонические эманации Божества, но в каждой из них – весь Бог, с Которым, через них, тварные существа входят в общение в мере, данной им в зависимости от степени совершенства. Поэтому и Бог, Которого автор этих книг исповедует, – живой библейский Бог, а ни в коем случае не безличное «Единое» (?? ??) Плотина.

Из этого очевидно, что ареопагитское учение о Боге и об отношении Бога и мира является в своих основных положениях продолжением богословия каппадокийских отцов с большой дозой александрийского аллегоризма. Его экзегетический метод остается в рамках сильно выраженного типологического символизма: подчеркнутая иерархичность при передаче Откровения, в которой земная иерархия является зеркалом небесной (под земной иерархией подразумеваются епископы, пресвитеры, диаконы, монахи, верующие, а под ее сущностью – «Богоданные слова», предания, тайны), – это основная характеристика его символизма и метода [114]114
  См.: Флоровский. Византийские отцы V–VIII веков. [Гл. IV, 3, 3.] С. 112—1[1]3.


[Закрыть].

В этот период следует особенно отметить прп. Максима Исповедника († 662/3) [115]115
  ИАБ IV, 1533–1721; CPG IIIа. Р. 40–44; Handbook of Patristic Exegesis II, 942–971. – Ред.


[Закрыть], который с полным правом называется отцом византийского богословия. Все его мировоззрение христологически обосновано. По учению св. Максима, движение или действие являются основными свойствами любой природы. Каждое существо имеет свой смысл и план (цель), свой логос, т. е. логосно по своей природе. Этот логос тварных существ является по сути иконой, образом вечного Логоса Божиего, через Которого «все начало быть» [Ин. 1, 3]. Логос твари (????? ??? ?????), ее логосность не что–то статичное, данное раз и навсегда, он – вечная цель и задание, которое необходимо осуществить. Отсюда для Максима Исповедника все существа – это некие таинственные откровения и «воплощения» Бога Логоса, Который еще очевиднее открывается через слово (= логос), символы, события, боговдохновенных личностей, ангелов ветхозаветного Богоявления и Откровения. Он Тот, Кто через ангела открылся Моисею и другим пророкам; «задняя» (?? ???????) [116]116
  Точнее, ?? ????? (Исх. 33, 23). – Ред.


[Закрыть] Бога, увиденные Моисеем на Синае, – по сути, будущее Тело (????) воплощенного Логоса. Все толкование св. Максима остается в этих рамках и имеет типологическо–символический характер. Он не писал обширных толкований, только самые краткие замечания и комментарии на отдельные тексты Ветхого Завета. Это, прежде всего, глубокие размышления над самыми трудными местами текстов («апориями»), а не толкования в обычном смысле слова. Сюда относятся: Вопросоответы Фалассию; вопросы и ответы, адресованные Феопневсту Схоластику [117]117
  Очевидная ошибка или описка, надо: Феопемпту Схоластику (ИАБ IV, 1589). – Ред.


[Закрыть]; толкование 59–го псалма. Аллегорический и анагогический метод, которыми охотно пользовался Максим Исповедник, не очень нравился св. Фотию, который по своему характеру был менее умозрительным. Св. Фотий так высказался по поводу толкований Максима Исповедника: «Решения вопросов он придумывает далекие от прямого смысла и известной истории, и даже от самих вопросов» [118]118
  Флоровский. Византийские отцы V–VIII веков. [Гл. VII, 1, 5.] С. 198. [Ср. «Библиотека», кодекс 192, с. 156 b–157 a Bekker]


[Закрыть].

Этот мистическо–аллегорический и анагогический (анагогический = через один образ, реальность, искать тайну другой, высшей реальности и «превозносить» ее, т. е. одна реальность возводит к другой и «образует» ее тайну) метод св. Максим широко использует и при толковании Святых Таин и вообще священнодействий, следуя в этом Ареопагитским книгам (которые и истолковывает [119]119
  Подавляющее количество схолий к «Ареопагитскому корпусу» принадлежит Иоанну Скифопольскому, Максиму же Исповеднику – вопреки распространенному мнению – весьма незначительная часть. Сводная таблица по авторству схолий: Rorem, Lamoreaux. John of Scythopolis. P. 264–277 (пометка syr. означает наличие схолии в сирийском переводе Фоки бар Сергия, что, в свою очередь, указывает на авторство Иоанна Скифопольского). – Ред.


[Закрыть]). Итак, тот же метод символического тайнозрения, которым Максим пользуется при толковании Священного Писания, он применяет и здесь при изложении своего учения о Церкви, человеке, космосе и его отношению к Богу и т. д. Он написал и сочинение под названием Мистагогия (??????????), т. е. тайноводство, посвящение и введение в тайну путем этого символического тайновидения.

В это время появляются экзегетические сборники [120]120
  CPG IV (также CPGS), катены на Ветхий Завет см. под номерами С 1–105 (Р. 185–228). – Ред.


[Закрыть]. Такие сборники возникли параллельно с работой по толкованию Священного Писания, и чаще всего из примечаний к библейскому тексту (такие замечания и комментарии обычно называют схолиями). Для этих сборников, которые именуют также катенами [121]121
  Т. е., в переводе с латинского, «цепи», «цепочки» (толкований). Перечень дошедших катен и их изданий см. в CPG IV. О них: Handbook of Patristic Exegesis II, 978–987. – Ред.


[Закрыть], характерна беспристрастность, в них сохранились очень древние толкования, которые иначе были бы утеряны (отрывки из толкований Оригена, Дидима Слепца, Диодора Тарсийского, Ипполита Римского, Папия Иерапольского). Составлением экзегетического сборника впервые, насколько нам известно, занялся Прокопий из Газы (ок. 465–528) [122]122
  Обе даты жизни – приблизительные. CPGS 7430–7434 (катены). – Изд.


[Закрыть], от которого сохранилось и толкование Восьмикнижия. Он истолковывал и Книги пророка Исаии, сохранились его схолии на Книги Царств и Паралипоменон [123]123
  Точнее, сохранились все катены Прокопия на Восьмикнижие, за исключением Руфи. Автором не упомянуты изданные в 1978 г. фрагменты катен на Екклезиаста. – Ред.


[Закрыть], ему приписывается и экзегеза Песни Песней и Притчей Соломоновых. После него были и другие авторы, которые писали катены (схолии), как, например, александрийский диакон Олимпиодор [124]124
  CPGS 7453–7464. – Ред.


[Закрыть], св. Григорий Агригентский [125]125
  ПЭ XII, 474–478; Handbook of Patristic Exegesis II, 1369. – Ред.


[Закрыть], Анастасий Никейский (VII в.) [126]126
  Как видно из книги Г. Флоровского, речь идет о комментариях на псалмы, дошедших под именем Анастасия Никейского. Подлинный их автор – Диодор Тарсийский (CPGS 3818), хотя М. Жюжи приписывал толкование Анастасию I (Beck. Kirche und theologische Literatim S. 381, Anm. 1). – Ред.


[Закрыть]. Все эти сборники все еще недостаточно хорошо изучены [127]127
  Флоровский. Византийские отцы V–VIII веков. [Гл. V, 3, 2.] С. 133[—134]. См. также: Крумбахер. История Византийской литературы (греческий перевод). [??????????. ???????. Т. 1.] С. 143 и далее [§ 46].


[Закрыть].

Огромное значение в развитии экзегезы Ветхого Завета имеют также творения св. Иоанна Дамаскина (VIII в.) [128]128
  CPGS 8040–8127; Handbook of Patristic Exegesis II, 974–977. – Ред.


[Закрыть]. У него нет отдельных экзегетических сочинений, хотя все его богословие – это, в сущности, и есть экзегеза. В своих трудах он, так сказать, сжимает, дает в сжатой форме самые лучшие богословские предания и достижения прошлых веков, а иногда и развивает их. Это имеет особенно большое значение в его защите и богословском обосновании иконопочитания. Отстаивая почитание икон, св. Дамаскин дает толкования ветхозаветных «образов», зримых прообразов и «икон», через которые можно созерцать невидимые сущности. Таким «образом», картиной, являлась ветхозаветная скиния («изображение всего творения»), так же как и бывшие в ней ковчег завета и херувимы. И вообще, Бог, по толкованию св. Иоанна, является в Ветхом Завете в «образах». Авраам, Моисей, Исаия и все пророки удостаивались видения «образов» Божиих, а не самой сущности и существа Божиего. Неопалимая Купина, которую Моисей видел на Синае, была «образом», прообразом Богоматери. Этот и такой тип образа символичен. И в самом творении, природе, существует некий таинственный природный образ, указывающий нам на Божественное Откровение (например, троичный характер некоторых природных явлений или существ, указывающих на Святую Троицу). Возможность слова о Боге, т. е. возможность богословия и созерцания неизъяснимых тайн Божиих, основывается именно на том свойстве видимых знаков, прообразов и изображений, что они собой изображают то, что невидимо, хотя само изображение навсегда остается недостаточным и ограниченным.

Очевидно, что мысль св. Дамаскина в целом «образна», иконоподобна (как и мысль св. Максима Исповедника, который предшествовал ему и во многом на него повлиял). Она основывается на истине, что Бог сначала родил Свой «живой и природный Образ, Икону Своей вечности, единосущного и единородного Сына Своего и вечного Логоса» [129]129
  Очевидно, комбинация цитат из разных творений прп. Иоанна Дамаскина. – Ред.


[Закрыть], Слово, а потом сотворил человека «по образу» Своему, т. е. именно «по образу» того Логоса, через Которого и Которым все сотворено. Бог и в Ветхом Завете явлен как человек, особенно вспоминаются видения пророка Даниила, но это еще не было воплощением Самого Бога, только изображения и прообразы Того, Кто должен явить Себя, когда наступит «полнота времени» [Гал. 4, 4]. Таким образом, это были типосы, образы, и иконы Христа. Наряду с этим видом образа существует и еще один вид – это предвечный Совет Божий (? ?????????? ????? ??? ????) о мире, т. е. все «образы» и образцы, примеры (????????????) того, что создано и что будет создано, которые предвечно существуют у Бога (об этом говорит и апостол Павел в своих Посланиях, особенно в Послании к Евреям). Человек же – третий вид «образа», «по подражанию».

Св. Дамаскин также говорит о пророческих образах, прообразах и изображениях того, что произойдет в будущем; он говорит и о тварных аналогиях (на основе тварной и зримой реальности воспринимается незримое), о знаках памяти и образах воспоминаний (праздник Пасхи как воспоминание о чудесном спасении еврейского народа от египетского рабства). «И Закон, и все, сообразное с Законом, – говорит святитель, – было некоторым оттенением будущего образа (иконы. – А. Р.), т. е. имеющего у нас место служения (= новозаветного образа жизни. – A. Р.), а имеющее у нас место служение – образ (икона. – А. Р.) будущих благ» [130]130
  Слово II, 23 против порицающих святые иконы. Цит. рус. пер. (с комментариями митр. Амфилохия Радовича, отмеченными его инициалами): Иоанн Дамаскин. Три слова. С. 61. – Ред.


[Закрыть]. Так св. Дамаскин вопрос иконопочитания органически связывает с тайной явления Божиего и Откровения: Бог через «образ», икону, открывает Свой вечный и сокровенный Образ. В Ветхом Завете эти образы имеют символический характер, а воплощением Логоса Божиего в Новом Завете символы и прообразы заменяет реальность Божиего присутствия. На этом Божием воплощении и основывается возможность иконописи (??????????) [131]131
  Греческое слово образовано автором, в святоотеческих творениях оно не встречается, а похожее существительное ?????????? применяется только к Ветхому Завету. – Ред.


[Закрыть], т. е. изображения Богочеловека и Его святителей. «Я созерцаю образ Божий, – говорит Дамаскин, – как увидел Иаков, хотя и иным образом. Ибо тот <невещественными> глазами <ума> видел невещественный (прообраз. – А. Р), < предоткрывающий > будуще<е>, я же (смотрю и созерцаю. – А. Р.) то, что <воспламеняет> воспоминание о Явившемся во плоти» [132]132
  Слово I, 22 против порицающих святые иконы. Цит. рус. пер. (с одним изменением согласно более точному переводу Радовича и с восстановлением лакун сербского перевода в угловых скобках; комментарии митр. Амфилохия Радовича отмечены его инициалами): Иоанн Дамаскин. Три слова. С. 19 (сверка с оригиналом произведена по изданию Б. Коттера, с. 111, строки 5–9). – Ред.


[Закрыть].

Говоря вкратце, для св. Дамаскина ветхозаветные Богоявления, изображения, события были тенью и подготовкой к явлению и откровению Бога во плоти (????), т. е. воплощения Бога Логоса. Как таковой, Ветхий Завет был воспитателем. Теперь воспитание закончилось и наступило, через Христа и во Христе, царство благодати, в котором ветхозаветный Закон теряет свою прежнюю силу, хотя это не означает, что от него можно отказаться [133]133
  См.: Флоровский. Византийские отцы V–VIII веков. [Гл. VIII, 3, 2.] С. 250–252.


[Закрыть].

Очевидно, что это толкование св. Дамаскина находится в рамках идей предыдущих великих отцов Церкви. То, что действительно для него, действительно и для других экзегетов его времени и позже, до конца византийского периода. Сохранению верности древним святым отцам во многом способствовал и 19–й канон Шестого Вселенского Собора, где сказано: «Предстоятели церквей должны по вся дни, наипаче же во дни воскресные, поучати весь клир и народ словесам благочестия, избирая из Божественного Писания разумения и рассуждения истины и не преступая положенных уже пределов и предания богоносных отец: и аще будет исследуемо слово Писания, то не инако да изъясняют оное, разве как изложили светила и учители Церкви в своих писаниях, и сими более да удовлетворяются, нежели составлением собственных слов, дабы, при недостатке умения в сем, не уклонитися от подобающего» [134]134
  Цит. рус. пер.: Никодим. Правила Православной Церкви. Т. 1. С. 490. – Ред.


[Закрыть]. Этот канон остается и до нашего времени золотой оправой православного отношения к Ветхому и Новому Завету.

Из этого периода хочется упомянуть еще и св. Фотия, патриарха Константинопольского († 896) [135]135
  Beck. Kirche und theologische Literatur. S. 520–528; Moravcsik. Byzantinoturcica. S. 475–477; Бибиков. Byzantinorossica. C. 410–417. Приблизительные даты жизни – 810–898. Новый обзор жизни и сочинений Фотия должен войти в ТВ I. Специально о принципах экзегезы (ветхо– и новозаветной) Фотия см.: ????????????. ??????? ???????? (с предваряющим обзором экзегетических сочинений; библиография на с. 459). – Ред.


[Закрыть], который был одним из выдающихся эрудитов и христианских мыслителей первого тысячелетия истории Церкви. Св. Фотий занимался толкованием в обширном богословском труде, названном Амфилохии [136]136
  На русский переведены лишь отдельные трактаты: Св. патриарх Фотий. Избранные трактаты из «Амфилохий» / Пер., сост., статья: Д. Е. Афиногенов. М., 2002. – Ред.


[Закрыть]. Этот труд широко использовали и более поздние византийские экзегеты: Икумений [137]137
  CPGS 7470–7475; Handbook of Patristic Exegesis. Vol. 2. P. 937. Икумений (автор «Комментария на Апокалипсис») жил не в середине X в., как считали ранее (в частности, К. Крумбахер, сопроводивший упоминание об Икумении как после– фотиевом писателе эпитетом «загадочный»; статья в словаре Брокгауза—Ефрона; Ке rn . Les traductions Russes. P. 44), а в VI в., задолго до Фотия. Он впервые составил на греческом языке комментарий на Откровение, но поскольку Икумений был монофизитом, Андрей Кесарийский, обильно цитировавший упомянутое сочинение, не упоминал автора по имени. Переведенные на русский язык «Пастырские послания апостола Павла к Тимофею и Титу» (Киев, 1888) принадлежат Псевдо—Икумению. – Ред.


[Закрыть], [Евфимий] Зигабен [138]138
  Beck . Kirche und theologische Literatur. S. 614–616. См. также ниже, с. 110, примеч. 3. – Ред.


[Закрыть], [свт. Григорий] Палама [139]139
  См. ниже, с. 62. – Ред.


[Закрыть], Никита Серский [140]140
  Beck. Kirche und theologische Literatur. S. 651–653. – Ред.


[Закрыть], Михаил Глика [141]141
  Beck. Kirche und theologische Literatur. S. 654–655; Бибиков. Byzantinorossica. C. 341–343. См. ниже, c. 59. – Ред.


[Закрыть] и др. Наряду с обработкой догматических, философских и филологических вопросов автор объясняет и трудные для понимания места Священного Писания, используя при этом литературный (буквально–исторический) и типологический методы. При этом он широко пользуется более ранними толкованиями и демонстрирует исключительную образованность [142]142
  См.: Христу П. Церковная ученость. Фессалоники, 1964. С. 377. [???????. ’????????????? ?????????????. ?. 1. ?. 335.]


[Закрыть].

Вероятно, под влиянием св. Фотия экзегезой занимались и Арефа Кесарийский [143]143
  Moravcsik. Byzantinoturcica. S. 226–227; Бибиков. Byzantinorossica. С. 199–200; ПЭ III, 216–217. См. также ниже, с. 58. – Ред.


[Закрыть] (истолковывал Откровение Иоанна Богослова, подразумевая под Вавилоном Константинополь), Икумений [144]144
  См. сноску 2. – Ред.


[Закрыть], Василий Новый Патрский [145]145
  ПЭ VII, 64. – Ред.


[Закрыть] и Лев Патрикий [146]146
  Крумбахер. История византийской литературы (греч. перевод). С. 144. [??????????. ‘???????. ?. 144. О Льве Патрикии (Магистре, Хиросфакте) см.: Beck. Kirche und theologische Literatur. S. 594–595.]


[Закрыть].

Как мы уже сказали, толкователи этого периода и в своем герменевтическом методе, и в своей гносеологии следовали великим отцам IV и V веков. Опираясь на их учение, за исходную точку экзегеты принимали преимущественно их духовный опыт, что значит – духовный опыт святых. Эта верность отеческому преданию в богословии и экзегетической методологии, преданию, вечно переживаемому и живому, развивалась на Востоке и укрепляла отношение к Откровению, отличающееся от того, которое на протяжении веков развивалось на христианском Западе. В Византии понятие богословия было и осталось неотделимым от понятия феории (??????), т. е. духовного видения, созерцания, реального боговидения. Откровение, понимаемое таким образом, не нечто статичное, раз и навсегда данное, давнее взаимодействие между Богом и человеком, зафиксированное словом: это верность и присутствие Божие во всяком времени, которое порождает людей, восприимчивых к этому присутствию и открытых для его раскрытия и дарования. Толкование как объяснение и описание этого присутствия Божия и Откровения не является и не может быть рационалистической дедукцией из явленных «предпосылок», т. е. на основании слов Священного Писания и церковного «учительства», как это понимало позднеримское христианство. Истинное толкование и богословие, т. е. описание пережитого или веры в пережитое, подтверждено и сохранено Священным Писанием и живым Преданием [147]147
  См.: Meyendorff. Initiation a la theologie Byzantine. P. 16, 17. [Рус. пер.: Мейендорф. Византийское богословие. С. 18.]


[Закрыть].

Этой подчеркнутой жаждой Богообщения и поиском, в первую очередь, сути Откровения, которые так присущи византийцам, можно объяснить их незаинтересованность и в критике текста (как это понимали Ориген и Иероним), и во всем внешнем. Для человека, воспитанного в такой экзегетической традиции, Откровение непосредственно доступно человеческому опыту как переживание присутствия Божиего в Церкви, а толкование – поиск в словах, символах, событиях того живого присутствия Божиего как просвещения и личного спасения. Значит, экзегеза здесь имеет, прежде всего, сотериологический характер. Истинный толкователь тот, кто видит и переживает содержание Священного Писания. Это переживание и, через него, нахождение глубинного смысла знаков, посредством которых Бог открывает Себя, требует не только интеллекта, но и «очей духа», т. е. подвига всего человека. Это значит, что для византийского толкователя Библия не литературный памятник прошлого, как всякий другой памятник. Она является живым словом, присутствующим во всех временах, как призыв Божий, как свидетель вечного присутствия Божиего в каждом историческом «сейчас и здесь». Именно в этом отношении к записанному Откровению и его содержанию произойдет со временем размежевание между православной герменевтикой и герменевтикой позднеримского средневекового и современного христианства, порабощенного интеллектуализмом и рационализмом.

Послехалкидонский период на латинском Западе

После Августина в качестве богослова и экзегета особое значение на Западе приобрел [св.] папа Григорий Великий [148]148
  ПЭ XII, 612–635; Handbook of Patristic Exegesis II, 1336–1368. – Ред.


[Закрыть]. Он оставался близок восточной экзегетической традиции, что очевидно из его сочинения Диалоги [149]149
  Имеется русский перевод, издан также и древнеславянский текст. – Ред.


[Закрыть]. В своей работе Моралии [150]150
  На русский не переведены. Предполагается публикация перевода отдельных книг, осуществленного в Московской духовной академии. – Ред.


[Закрыть] под видом толкования Книги Иова он излагает свое богословское учение, передавая будущим поколениям упрощенный августинизм. Св. Григорий был, в сущности, одним из последних великих отцов на Западе, так как после него долгое время появлялись только компиляторы, подражающие прежним экзегетам. Как экзегет таковым был и Беда Достопочтенный (VII век) [151]151
  ПЭ IV, 427–432. Даты жизни: 672/673–735 гг. – Ред.


[Закрыть]. Нашествие арабов во многом определило прекращение контактов с Востоком. Когда произошло известное обновление богословия во Франкском государстве (??????), это уже была новая школа, часто отрицательно настроенная по отношению к Востоку. Ее традиции будут иметь далеко идущие последствия (??????????, ????????) в разрыве отношений между Востоком и Западом.

Выдающимся мыслителем на Западе в IX веке был Иоанн Скотт Эриугена [152]152
  Основным исследованием на русском языке остается книга: Бриллиантов А. И. Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эриугены. 2М., 1998 (1СПб., 1898). См. также: Жильсон. Философия в средние века. С. 152–168. Часть сочинений Эриугены в сопровождении исследований переведена В. В. Петровым в разных сборниках (в частности: Философия природы. С. 417-529; Космос и душа. С. 633–756; Петров В. В. Учение о первоначальных причинах и библейская экзегеза в Перифюсеон II, 545 В–562 В Иоанна Скота // Историко-философский ежегодник, 2004. М., 2005. С. 33–39 (предисл.), 40–67 (пер.); Он же. Иоанн Скотт о «творении из ничего» и вечности творения в Слове Божием // Историко-философский ежегодник, 2006. М., 2006. С. 58–76), отдельной книгой вышла: Иоанн Скотт Эриугена. Гомилия на пролог Евангелия от Иоанна / Вступ. ст., пер. с лат. и примеч. В. В. Петрова. М., 1995. – Ред.


[Закрыть], который пытался объединить теологию с диалектикой, оставив это в наследство средневековой схоластике. Он переводил Ареопагита и находился под влиянием его апофатического богословия, но также и неоплатонизма, который увел его в один из видов агностицизма, а его последователей – в пантеизм. Диалектика – это философский метод вероятности, который в осознании истины опирается преимущественно (или полностью) на природу и разум и этим принижает значение и необходимость Откровения. По Эриугене, мир – это «выраженный Бог», Deus explicitus; все отдельные сущности этого мира – «богоявления», в соответствии с платоновским пантеизмом. Отдельное множество существует в общем как способ его открытия и явления. Природа, по его мнению, это созидательное единство Бога и одновременно сотворенное множество – мир. Он возвращается к платоновским идеям и иерархии, которая изливается, эманирует из Бога. Отдельные предметы – самые слабые силы Бытия; оно через них «исходит из себя» (egressus) и должно вернуться в себя (regressus). Все «богоявления» должны, в конце концов, вернуться в неразличимое единство Божественного Высшего существа. Бог – «наисовершеннейшее существо» и «наиреальнейшее» (ens perfectissimum, realissimum), остальные существа менее реальны, но они тварны (res). Из такого платоновского реализма появилось онтологическое доказательство Ансельма Кентерберийского, поскольку вещи, понимаемые как «богоявления», создают у нас идею о наиреальнейшем Существе [153]153
  Об Эриугене см.: Windelband. Lehrbuch der Philosophie. С. 244–246. [III. Teil. 1. Kap. § 23, 1–2.]


[Закрыть].

Подобное применение диалектического метода, имеющее глубокие корни в учении Августина о «чистой природе», разуме и благодати, станет позднее одним из основных свойств западной схоластики. Естественно, что это отразилось и на экзегезе, и на отношении к ветхозаветным сверхъестественным «богоявлениям», и на отношении к Откровению вообще. Здесь были заложены основы суверенности естественного Откровения в отношении к сверхъестественному, как и восприятия сверхъестественного библейского Откровения как его дополнения. Неизбежным результатом этого стало вовлечение значительной доли натурализма в экзегезу с потерей восприятия библейского Откровения как вечно присутствующей живой реальности. Здесь уже ясно выражена тенденция, которая позже нашла реальное выражение, рассматривать Откровение через природу, а не обратно, как раньше воспринималось библейское Откровение в святоотеческом предании – природа в свете Откровения.

Значительную роль в развитии западной теологии вообще и экзегезы особенно сыграл Ансельм Кентерберийский († 1109) [154]154
  ПЭ II, 480–482; Жильсон. Философия в средние века. С. 182–190. Родился в 1033 г. – Ред.


[Закрыть]. Ансельм максимально использует диалектический метод. Он стремится оправдать перед разумом истины веры. Священное Писание дает аксиомы, на основе которых разум, путем дедуктивного метода, доказывает необходимость существования Бога и необходимость искупления Христа. Бог, по его мнению, – рациональная необходимость, также как и воплощение и искупление. Он считает, что само существование в разуме идеи наисовершеннейшего существа свидетельствует о его реальном существовании. Так как, если бы эта идея существовала просто как содержание разума, психологически, а не реально, тогда можно было бы представить себе еще более совершенное существо, которое обладало бы и метафизической (??????????) реальностью, не только психической. Точно так же в своей самой известной работе Cur Deus homo? он пытается доказать тем же дедуктивным методом, абстрагируясь даже от самого факта воплощения, его рациональную необходимость, как и всего домостроительства Божиего спасения, перенося, таким образом, логику онтологического доказательства и на тайну искупления. Этим Ансельм основал западную средневековую схоластику и ее методику, оставив ее в наследие западной теологической мысли до новейших времен. После него западная теология усваивает этот метод, модифицировав его, но оставаясь полностью верной интуиции и основным положениям учения Ансельма. Попытка привести в согласие все тайны веры с человеческим разумом, свойственная Ансельму и его последователям, дважды отразилась на экзегезе: с одной стороны, Ансельм придал логическую ясность богословским идеям, основанным на библейском тексте, но, с другой стороны, он чрезмерно рационализировал (что значит – сделал антропоморфной) недоступную разуму человеческому тайну явленного Бога и сузил ширину и неизмеримую глубину [ср. Еф. 3, 18] Божиего домостроительства спасения. Таким образом, «рациональность» Божиего домостроительства, т. е. ее согласованность с человеческой логикой (во всей ее ограниченной данности), привела Ансельма к тому, что высочайшую тайну любви Божией, т. е. тайну воплощения и спасения, он изложил в чисто юридической форме. Ансельм как бы возвращается в своем понимании отношений Бога и человека, тайны искупления, жертвы и т. д. к ветхозаветному юридическому пониманию, подвергая и домостроительство спасения опасности превратиться в теологию расчетливости. Одним словом, своим экзегетическим рационализмом он чрезмерно сузил и принизил тайну как ветхозаветного, так и новозаветного Откровения. Его попытка «рационального» и «нужного» обоснования факта позитивной веры и Откровения из предпосылки частично «по человеку» – следовательно, независимо от самого факта Откровения – выглядит слишком смелой даже для некоторых современных западных теологов. Понимание, иногда встречающееся у Ансельма, согласно которому вера и Откровение, не укрепленные и не оправданные разумом, то же самое, что и «рисование по воде или облакам» [155]155
  Ср. Cur Deus Homo ?, 4 и 12 (PL 158, 365 AB и 406 С = SC 91, 222 и 372). Сравнение необоснованной веры с рисованием по воде, воздуху или облакам приводится, во-первых, от лица собеседника Ансельма и, во-вторых, как возражение неверных, поэтому столь решительное приписывание этого выражения самому Ансельму требовало бы, по меньшей мере, соответствующих оговорок. – Ред.


[Закрыть], ясно показывает основное настроение ансельмовского реализма и экзегетического рационализма [156]156
  Более подробно об Ансельме Кентерберийском см.: Roques. Introduction. Р. 9–45. О его экзегетическом и богословском методе см. с. 75 и далее.


[Закрыть].

В отличие от представления Ансельма о разуме, основанного на платоновском реализме, представления, по которому разум – посредник между верой и Истиной, средство, которое служит для объяснения и оправдания всех истин Откровения, одновременно на Западе появляется еще одно философское направление, больше ориентированное на Аристотеля и получившее название номинализм. По мнению номиналистов, чьим основоположником считается Росцелин [157]157
  Шишков. Средневековая интеллектуальная культура. С. 102–106. – Ред.


[Закрыть], универсальные понятия существуют лишь как имена (nomen, vox), которые собирают в себе свойства только реально существующих отдельных вещей. Росцелин утверждением, что сознание определяется исключительно чувственными вещами, вводит сенсуализм как теорию познания. Западная Церковь осудила его ошибочное учение, основанное на сенсуалистской гносеологии, но, тем не менее, оно осталось в той или иной форме как наследие одного из очень сильных направлений в развитии западной мысли, которое со временем все более крепло. Даже Абеляр (1079–1142) [158]158
  ПЭ ?, 41–42; Шишков. Средневековая интеллектуальная культура. С. 107–120; Жильсон. Философия в средние века. С. 211–224. – Ред.


[Закрыть] в поисках середины между реализмом и номинализмом продвинулся намного дальше в использовании диалектического метода, чем Ансельм Кентерберийский. Для него мышление как функция разума – не только подтверждение и объяснение истины, но и норма самой истины. Задача разума и диалектики – не только объяснение содержания Откровения и веры, но и критическое отношение к ним. Поэтому не без причины он считается основоположником «свободной науки» на Западе; в то же время можно сказать, что он один из первых открытых сторонников библейского критицизма и рационалистической экзегезы [159]159
  См.: Windelband. Lehrbuch der Philosophic. S. 252. [III. Teii. 1. Кар. § 23, 7.]


[Закрыть].

Здесь необходимо заметить, что зачатки этих духовных перемен на Западе и введение других принципов, открыто или скрытно, в экзегезу не могли быстро вытеснить принципы и дух древней патриотической экзегезы. Лучшим доказательством этому служит известный Бернард Клервоский (1090– 1153) [160]160
  ПЭ IV, 670–676. – Ред.


[Закрыть]. Бернард, который был одним из самых влиятельных людей своего времени, открыто восстал против Абеляра и его учения. В своих сочинениях он весьма талантливо пытается сочетать аллегорическое толкование с утонченным психологическим анализом. И вообще его учение и принятие духовной жизни находится под огромным влиянием восточных отцов. Он учит обожению человека подобно [свт.] Григорию Нисскому, [Пс. – Дионисию] Ареопагиту и преподобному Максиму Исповеднику. Объясняя сотворение человека «по образу и подобию», он считает, что «по образу» человек преимущественно свободен от необходимости (libertas a necessitate), которая принадлежит Богу и через Него разумным существам, сотворенным по Его «образу». Это дар, которые разумные существа не могут потерять. В отличие от многих поздних латинских теологов, Бернард интересуется Священным Писанием всегда в контексте духовной жизни: его подход к Откровению не спекулятивно–рациональный, а духовно–этический и аллегорически–мистический. Это особенно хорошо видно в его самом значительном труде Проповеди на Песнь Песней (Sermones in Cantica Canticorum) [161]161
  На русский переведены только отдельные проповеди. – Ред.


[Закрыть]. Он изложил свое толкование этого значительного ветхозаветного сочинения в виде 86 проповедей, произнесенных перед монахами Клервоского монастыря. В этом своем толковании он органически связывает три книги Соломона: Книгу Екклесиаста, Притчи Соломоновы и Песнь Песней – и считает, что цель первой из них – освобождение от суетной любви к миру, второй – освобождение от самовлюбленности, от ложной любви к себе самому, а Песнь Песней – их полнота и плод; она увлекает человека в глубины богосозерцания и богопознания. К ее тайне смеют приближаться только те души, которые прошли путь духовного совершенствования, указанный Книгой Екклесиаста и Притчами Соломоновыми: она может быть доверена только целомудренным (??????????) и непорочным душам и ушам. Преступна дерзость, считает Бернард, когда душа, порабощенная страстями, пытается приблизиться к тайнам, сокрытым в Песне Песней, пока не подчинит полностью свое тело духу через усмирение страстей и презрение к славе этого света. А какова же тайна Песни Песней? – Она воспевает чудесную любовь между Христом и Церковью, сладость благодати их святой любви и святотаинственного брака, как и устремление каждой души к соединению с Богом в Его мистическом ложе, в чертоге духовном и благодатном [162]162
  Сочинения Бернарда Клервоского см. в PL 182 и 183, [а также 184 и 185].


[Закрыть].

Мы не ошибемся, если скажем, что в случае Бернарда Клервоского можно говорить об одном из последних экзегетов на латинском Западе, который по духу и по экзегетическим методам все еще полностью принадлежит экзегетическим преданиям первого тысячелетия христианской истории. После него Запад все яснее сворачивает на свой новый путь как в области теологии и экзегезы, так и в области духовной жизни и церковного устройства вообще.