Текст книги "Убийство по Фрейду"
Автор книги: Аманда Кросс
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Глава 2
Никто не смог бы вразумительно объяснить, почему психиатры Нью-Йорка когда-то избрали для проживания самый престижный, но, увы, самый труднодоступный район города. До Бродвея, например, можно доехать на метро, в то время как к Пятой, Мэдисон и Парк-авеню и прилегающим к ним поперечным улицам приходится добираться только на такси, автобусом или пешком. Но ни одному из психиатров и в голову не приходит переехать на запад, кроме нескольких смельчаков, обосновавшихся на Сентрал-Парк-Вест. Очевидно, их аристократические претензии вполне удовлетворяются возможностью взирать на Пятую авеню через парк.
Или эта страстная любовь к восточной стороне проистекала из простейшего силлогизма: Ист-Сайд = стильно, психиатрия = стильно, следовательно, Ист-Сайд = психиатрия. Или потому, что понятия «Ист-Сайд» и «успех» в представлении людей неразделимы. Словом, каковы бы ни были исходные мотивы, но приемные психиатров находились на шестидесятых, семидесятых и отчасти в первой пятерке восьмидесятых улиц между авеню, и пациентам ничего не оставалось, как находить их там. В определенных кругах этот район так и назывался: психиатрические ряды.
Бауэры занимали большую квартиру на первом этаже в доме на одной из шестидесятых улиц, рядом с Пятой авеню. Само здание стояло на Пятой авеню, но адрес приемной доктора Эмануэля Бауэра был Ист, 3. По какой-то почти мистической причине считалось, что это придавало имени доктора оттенок элегантности, как будто, проживая на Пятой авеню, можно казаться еще более аристократичным, если на просьбу назвать свой адрес коротко и веско бросаешь: Ист, 3! Сколько Бауэры платили за квартиру, Кейт даже боялась себе представить. Конечно, деньги у Никола были, к тому же, поскольку кабинет Эмануэля находился здесь же, плата за нее взималась по уменьшенной ставке.
Сама Кейт жила в просторной четырехкомнатной квартире, окнами выходящей на Гудзон, но не потому что, как говорили некоторые ее друзья, была «снобом наизнанку», просто она не смогла снять на Ист-Сайд квартиру старого типа, а что касается этих новых жилищ, Кейт скорее разбила бы себе палатку в Центральном парке, чем согласилась бы на кухню без окна, тонкие стены, сквозь которые волей-неволей слышишь телевизор соседей, радиоточку в лифте и аквариум с золотыми рыбками в вестибюле. Слава Богу, уж в ее-то квартире потолки были высокими, а стены – толстыми, и за всем этим уютом вопросы престижности района теряли для нее всякий смысл.
Пока такси мчало Кейт к Бауэрам, то вырываясь на простор из плотного потока машин, то нехотя подчиняясь его изматывающе медленному течению, она размышляла о расположении квартиры своих друзей. Собственно, если вдуматься, она была словно предназначена для вторжения любого, кто пожелает.
Со стороны Парк-авеню в высокое здание вел парадный вход с большим вестибюлем и двумя просторными лифтами. Кейт знала об этом, потому что однажды ей пришлось пройти через этот подъезд с Бауэрами, чтобы подняться к каким-то знакомым, пригласившим их на вечеринку.
Но чтобы попасть к Бауэрам, нужно было воспользоваться боковым входом. Он вел в небольшой коридор, куда выходили всего две двери, расположенные друг против друга. Через одну вы попадали к Бауэрам, за второй находился кабинет другого доктора, чья специальность не была связана с психиатрией.
Дальше коридор расширялся и переходил в маленький вестибюль со скамейкой, лифтом и дверью, ведущей в гараж. В то время как в парадном холле постоянно сновали люди, этот, маленький, мог похвастаться только лифтером, который, соответственно своей должности, чаще всего пребывал в лифте, поднимаясь или спускаясь с верхних этажей. Значит, большую часть времени вестибюль пустовал. Ни квартира Бауэров, ни кабинет второго врача в течение дня не запирались.
Пациенты Эмануэля просто входили и ожидали в маленькой приемной, пока Эмануэль пригласит их в своей кабинет. Теоретически, если лифт был наверху, кто-то мог войти незамеченным в любую минуту.
Разумеется, и этим входом с улицы пользовалось достаточное количество народу. Кроме другого врача, его больных и медсестры, которая, кажется, только и делает, что приходит и уходит, были еще сам Эмануэль и его пациенты: один на приеме у доктора, а другой в приемной. Затем Никола, домработница, сыновья Бауэров, Саймон и Джошуа, друзья Никола, приятели мальчиков и, конечно, кто-то из жильцов верхних этажей, кто мог войти с улицы и ждать лифта в вестибюле. Кейт становилось все очевиднее, вероятно и полиции тоже, что тот, кто совершил убийство, хорошо знал расположение квартиры и привычки Бауэров. От одной этой мысли на душе у нее стало тревожно и неуютно, но она решила, что сейчас не время предаваться унынию.
Ей хотелось надеяться, что кто-нибудь заметил убийцу, хотя надежда эта была шаткой. Ведь убийца, будь то мужчина или женщина, мог выглядеть просто как жилец этого дома, или гость, или пациент, а поэтому оказаться совершенно незапоминающимся, как бы невидимым.
Кейт вошла к Бауэрам, не встретившись ни с кем, кроме полисмена в подъезде. И присутствие полицейского, и поразительная простота проникновения в квартиру еще больше ее расстроили. Она нашла Никола распростертой на кровати в ее спальне на жилой половине. Никола постоянно находилась в жилых комнатах. Гостиная Бауэров, которая просматривалась из прихожей, ведущей в приемную, не использовалась в течение всего дня и ранних часов вечера, то есть в рабочее время Эмануэля. Всем друзьям Никола было известно, какие меры предосторожности принимались, чтобы пациенты не увидели домашних Эмануэля. А мальчики стали настоящими специалистами по части незаметной беготни между спальнями и кухней.
– Эмануэль работает? – спросила Кейт.
– Да, ему позволили вести прием, хотя, конечно, вся эта история попадет в газеты. И придут ли после этого пациенты, и что они подумают, если придут, я и представить себе не могу. Понимаешь, если бы у них возникло желание поговорить с Эмануэлем о случившемся, это могло бы всколыхнуть в их памяти поразительный материал. Но находиться во время психоанализа в кабинете у психоаналитика, где произошло убийство, притом что сам доктор – главный подозреваемый, – не самое лучшее для трансфера [8]8
Трансфер – термин психоанализа, означающий перенесение на психотерапевта эмоционального отношения к значимым для пациента людям.
[Закрыть], по крайней мере, для положительного. Пациенту может прийти в голову, что на него нападут, когда он лежит на кушетке, просто уверена, что эта мысль возникнет у большинства из них. Ох, лучше бы здесь никого не убивали!
Ничто, буквально ничто не в состоянии остановить бурный поток словоизвержения говорливой Никола, заметила про себя Кейт, сознавая при этом благотворное влияние этого дара своей подруги на себя.
Единственное, что наводило на нее невыносимую скуку, – это разглагольствования Никола о сыновьях, но со временем Кейт научилась ловко избегать этой темы. В остальном она с удовольствием воспринимала оживленную, как бы журчащую речь Никола, исполненную радостного жизнелюбия без малейшего налета эгоистичности, воздавая при этом должное счастливой способности женщины не только говорить, но и внимательно и заинтересованно слушать собеседника.
Кейт часто думала, что Эмануэль женился на Ники в основном из-за ее склонности многословно и с жаром рассуждать на любую, пусть самую незначительную, тему. Искрящиеся волны ее беспечной болтовни омывали его, подхватывали и держали на поверхности, не давая ему окончательно погрузиться в глубины единственно занимавших его абстрактных идей. И как ни странно, противоположность их натур устраивала обоих. Как большинство мужчин – последователей теории Фрейда, и если уж на то пошло, подобно самому Фрейду, Эмануэль желал и искал общества умных женщин, но приходил в ужас от мысли связать с одной из них свою судьбу.
– И еще, пойми, – продолжала Никола, – ведь пациенты ничего не должны знать о личной жизни своего психоаналитика. Но даже если полиция сделает все от нее зависящее, как они обещали, газеты наверняка растрезвонят, что у Эмануэля есть жена и двое детей, не говоря уже о том, что его подозревают в убийстве пациентки в собственном кабинете! Я не представляю, как мы из всего этого выкарабкаемся, даже если Эмануэля не отправят в тюрьму, хотя, конечно, там им весьма пригодился бы блестящий психоаналитик. Но если бы его интересовало подсознание преступников, он с самого начала занялся бы именно этим. Кстати, возможно, тогда он смог бы вычислить, кто совершил убийство. Я все время твержу ему, что это сделал один из его пациентов, а он только отвечает: «Не будем об этом, Никола!» И мне совсем не с кем поговорить, кроме, пожалуй, мамы, которая притворяется такой деловитой и бесстрастной, хотя сама просто потрясена. Правда, Эмануэль сказал, что я могу побеседовать с тобой, ты ведь умеешь держать язык за зубами и будешь хорошей отдушиной. Я имею в виду, для меня.
– Пожалуй, я принесу тебе шерри, – сказала Кейт.
– Ой, только не будь такой рассудительной, не то я зареву. Пандора ведет себя с мальчиками очень спокойно, я, конечно, тоже стараюсь. Но мне просто необходимо, чтобы кто-то посидел рядом со мной и посочувствовал.
– Я не рассудительна, я просто эгоистична. Мне самой хочется выпить. Где мне взять шерри? В кухне? Хорошо, побудь здесь, я сама схожу, а ты пока припомни все, чтобы рассказать мне с самого начала…
– И продолжать, пока не доберусь до конца, и тогда остановиться. Я знаю. Нам нужен «Ред кинг», согласна? Что-нибудь в этом роде.
Пока Кейт сходила на кухню и возвратилась назад, предварительно осторожно заглянув в гостиную и убедившись, что путь свободен (хороша бы она была, с бокалами в руках, если б ее увидел пациент!), она обдумывала, что должна вытянуть из Ники в первую очередь, чтобы добраться до сути дела. Она решила позвонить в районную прокуратуру Риду и при помощи шантажа (если до этого дойдет) выудить у него все, что удалось выяснить полиции. А тем временем и самой собрать как можно больше фактов. Go своей странной способностью видеть себя со стороны, Кейт с интересом отметила, что первоначальный шок уже прошел, она признала убийство свершившимся фактом и теперь достигла того состояния, когда уже стало возможным действовать осмысленно и последовательно.
– Ну, – начала Ники, машинально отпив глоток шерри, – этот день начался как любой другой.
Так всегда и бывает, подумала Кейт, но мы замечаем это, только если день заканчивается не как обычно.
– Эмануэль встал одновременно с мальчиками. Фактически это единственное время, когда он общается с ними, кроме разве что пары минут в течение дня. И они вместе позавтракали в кухне. Поскольку в восемь к нему должен был прийти пациент, он за десять минут до этого отправил детей в их комнату, где они тихо играли, насколько они вообще способны что-то делать тихо. А я продолжала спать или, скорее, дремать до девяти…
– Ты хочешь сказать, что в восемь утра у Эмануэля уже был пациент?
– Конечно, ведь это самое популярное время. Люди, которые работают, могут приходить на прием или до работы, или во время перерыва на ленч, или вечером. Вот почему рабочий день у Эмануэля, думаю, как и у других психиатров, такой длинный. Например, на сегодняшнее утро у него было назначено пять пациентов, но это очень тяжело и неудобно. Он хочет, то есть хотел, передвинуть одного с десяти часов на более позднее время, если, конечно, тот смог бы прийти днем. Но теперь сеанса в одиннадцать может не быть и всех остальных – тоже.
– В тот день в одиннадцать должна была прийти Дженет Гаррисон?
– Кейт, как ты думаешь, у нее было что-то в прошлом? Просто должно быть что-то, раз кто-то выследил ее и убил в кабинете Эмануэля! Я думаю, что во время психоанализа она упомянула о своем прошлом, но тогда какого черта Эмануэль не заявил в полицию… Но, разумеется, он не стал бы этого делать, ведь это почти то же самое, что нарушить тайну исповеди. И в результате девушка убита, а Эмануэль в опасности.
– Ники, дорогая, вовсе не обязательно, что у нее было что-то в прошлом. Некоторые хотят избежать настоящего или даже будущего. Но я надеюсь, что кто бы это ни сделал, он хотел убить именно Дженет. Я имею в виду, что если полиции придется искать убийцу-маньяка, который никогда не знал ее и, случайно попав в кабинет, потерял голову при виде девушки, лежащей на кушетке… Да нет, это совершенно нелепая мысль! Давай лучше вернемся к вчерашнему дню. У Эмануэля были назначены сеансы на восемь, девять, десять, одиннадцать и двенадцать часов, верно?
– Да, и он думал, что все пациенты придут. Как оказалось, те, кому было назначено на одиннадцать и двенадцать, не явились, или это Эмануэль подумал, что они отказались от посещения, но они все же пришли, вот так и случилось, что я обнаружила тело, потому что двенадцатичасовой пациент…
– Ники, пожалуйста, давай по порядку. Важно не упустить ничего, каким бы обыденным и незначительным это ни казалось. Кстати, сколько всего пациентов у Эмануэля? Я имею в виду, сколько их было на вчерашнее утро?
– Точно не знаю, Эмануэль никогда не говорит о работе. Обычно он принимал не больше восьми пациентов в день, но ведь не все могут позволить себе приходить каждый день, так что я думаю, что всего их было десять или двенадцать. Но лучше спросить Эмануэля.
– Хорошо, давай вернемся к девяти часам вчерашнего утра, когда ты очнулась от своего чуткого сна.
– Честно говоря, было уже четверть десятого. Потом мы с мальчиками пробрались на кухню и поели, для меня это был первый завтрак, у них второй. Мы просто бездельничали, и я, как обычно, лениво составляла список продуктов, которые нужно купить, и разных других мелких хозяйственных дел. Иногда в это время я звоню мяснику, иногда маме, ну и так далее в том же роде. Ты знаешь, как обычно проходит утро.
– В котором часу приходит Пандора?
– О, Пандора тогда уже пришла. Извини, я опять сбиваюсь. Пандора появляется в девять и обычно уже ждет нас с мальчиками в кухне. После того как они перепробуют все из моего завтрака, она убирает посуду, затем одевает ребят, и они уходят гулять, если, конечно, нет дождя. У них там, в парке, что-то вроде колонии. Понятия не имею, какого возраста, пола и национальности остальные дети, но мальчики, кажется, любят с ними играть, а на Пандору с ее серьезностью можно положиться, особенно сейчас, когда она…
– Значит, было около десяти утра, и дети только что ушли с Пандорой.
– Как правило, они уходят чуть позже десяти. Затем я начинаю одеваться и все такое, потому что мне нужно выйти по крайней мере без двадцати одиннадцать, чтобы успеть на прием к своему психоаналитику, хотя обычно я выхожу пораньше, чтобы по дороге успеть куда-нибудь заскочить.
Ники тоже посещала психоаналитика, хотя Кейт никогда не могла до конца разобраться зачем. В какой-то мере, видимо, желая понимать лучше своего мужа, но, возможно, из-за настоятельной потребности разрешить какие-то свои проблемы, главной из которых были, как Ники их называла, «приступы тревоги». Кейт не знала, какие именно страхи одолевают ее подругу, но догадывалась, что они были пугающими и что главная характерная черта их заключалась в том, что, собственно, тревожиться Никола было просто не о чем. Во всяком случае, ни о чем конкретном. Ники, в частности, объясняла, что человека может охватить «приступ тревоги» в лифте, когда ему вдруг становится очень страшно при мысли, что лифт может оборваться и полететь вниз.
И даже если вы абсолютно точно докажете ему, что лифт не может упасть, а он, казалось бы, отлично вас поймет, это ни в коем случае не предотвратит очередной «приступ» в следующую поездку. И это вовсе не означало, рассуждала Кейт, что жертва «приступа тревоги» когда-то оказалась в падающем лифте или знала кого-то, кто испытал это. «Приступы» у Ники не были связаны с лифтом, о чем стоило пожалеть, поскольку они жили на первом этаже, но, кажется, имели какое-то отношение к общественному транспорту.
Не в первый раз Кейт подумала, что, хотя она глубоко уважает Фрейда и восхищается его гением, современный клинический психоанализ с его беспорядочными и бессмысленными поисками и извращенной до полного сумбура доктриной оставляет ее по меньшей мере равнодушной. Помимо прочего, проблема состояла в том, что, случись вдруг Фрейду сейчас вернуться, он все равно оказался бы лучшим психиатром в мире. Эйнштейн при жизни не смог в полной мере осмыслить и оценить то, чего он достиг в свое время в физике, и так, по мнению Кейт, и должно было быть. Психиатрия, которая, собственно, началась как наука с Фрейда, кажется, тогда же и закончила свое развитие, хотя, возможно, об этом еще рано судить.
– Если говорить точно, вчера я вышла из дому в половине одиннадцатого, – сказала Ники.
– А тем временем Эмануэль принимал у себя пациентов.
– Да. Между приемами в девять и в десять он заглянул в жилую половину квартиры, чтобы поздороваться и пройти в ванную. В это время все еще было в порядке. Я не видела его до тех пор, пока…
– Постой, Ники. Давай поточнее. Значит, в половине одиннадцатого Эмануэль был в кабинете с пациентом. Случайно, не с тем, сеанс которого он хотел перенести на более позднее время? И знал ли этот человек девушку? Пандора гуляла с детьми, а ты ушла за покупками, чтобы к одиннадцати успеть на прием к своему доктору. Когда ты уходила, в квартире никого не оставалось, кроме Эмануэля с пациентом?
– Никого. Звучит несколько драматично, но это действительно так. Кажется, полиция тоже этим очень заинтересовалась.
– Значит, любой, кто следил за вашим домом, знал, что у вас обычно каждый день происходит и произойдет, если только никто не заболеет или не идет дождь?
– Да, но кому нужно следить за домом? Кейт, разве ты не понимаешь, что в это все и упирается?
– Ники, пожалуйста, не будем отвлекаться. Давай придерживаться хронологии по минутам. Итак, в одиннадцать приходила эта девушка, Дженет Гаррисон, а предыдущий пациент соответственно уходил. Ты должна была находиться у своего психоаналитика, Пандора с детьми в парке, и это продолжалось в течение часа?
– Только в течение пятидесяти минут. Один сеанс – это пятьдесят минут. Пациенты уходят за десять минут до начала следующего сеанса. Ясно теперь, что думает полиция. И их можно понять. Даже если точно знаешь, что Эмануэль никогда бы не зарезал девушку в своем собственном кабинете, сама мысль об этом – чистое безумие. Он находился в кабинете, то есть они думают, что находился, хотя, конечно, его там не было… Так вот, они думают, что он находился наедине с девушкой в звуконепроницаемом помещении и рядом – никого. А он заявляет, что это кто-то другой вошел и зарезал девушку и что его вообще там не было. С точки зрения полиции это звучит по меньшей мере подозрительно. Разумеется, Эмануэль совершенно определенно сказал им, что…
– Кстати, а почему кабинет звуконепроницаемый?
– Естественно, для спокойствия пациентов. Если сидящий в приемной человек услышит какие-нибудь звуки, доносящиеся из кабинета, он решит, что и его могут услышать, а это способно создать у него ужасный психологический барьер. Поэтому Эмануэль счел, что лучше сделать кабинет звуконепроницаемым. Я думаю, так поступает большинство психиатров. Он присаживался в разных уголках приемной, а я лежала на кушетке и снова и снова орала: «Я люблю маму и ненавижу отца!» – хотя пациенты, конечно, не кричат, но мы хотели удостовериться, и Эмануэль ни слова из того, что я кричала, не слышал.
– Давай перейдем к делу, Ники, и поговорим о двенадцати часах, когда ты обнаружила мертвое тело. Почему именно ты? Ты часто заходишь в кабинет Эмануэля?
– В течение дня – никогда. Вечером я захожу туда смахнуть пыль и вытряхнуть пепельницы, поскольку Пандора уходит от нас раньше, чем заканчивается прием. Иногда летом во время жары, перед тем как уйти спать, мы сидим там, потому что в доме это единственная комната с кондиционером. Но днем никто из нас и близко не подходит к кабинету. Мы даже стараемся пореже проходить через гостиную, когда в приемной сидят пациенты. Хотя Эмануэль приучил их закрывать за собой дверь в прихожую, так что практически они не могут нас увидеть, если только в этот момент не входят или не уходят. Я знаю, многие психиатры не одобряют, когда психоаналитик ведет прием у себя в доме. Но они не представляют себе, как мало пациенты могут увидеть из того, что происходит в квартире. Хотя, возможно, пациенты Эмануэля догадываются, что он женат, но за все эти годы только один из них столкнулся со мной, и то он вполне мог подумать, что я просто пришла на прием. Думаю, никто из них даже не подозревает о присутствии детей.
– А если тебе понадобится поговорить с Эмануэлем в течение дня?
– Я могу дождаться, когда он вернется на нашу половину во время перерыва, как он частенько поступает, а если дело срочное, позвоню ему: ведь у него в кабинете есть отдельный телефон.
– Но вчера в двенадцать ты вошла к нему?
– Нет, не в двенадцать. Обычно меня не бывает дома до половины первого, хотя вчера я вернулась немного раньше. Иногда я иду с кем-нибудь на ленч или мне хочется прогуляться и тогда не прихожу домой до часу. Но вчера, слава Богу, – надеюсь, что слава Богу, – я вернулась рано. Когда я вошла в дом, двенадцатичасовой пациент…
– Ты его узнала?
– Нет, конечно же нет! Я никогда раньше его не видела. Я хочу сказать, мужчина, которому, как я узнала позже, было назначено на двенадцать, выглянул в прихожую и спросил, принимает ли врач. Уже двадцать пять минут первого, а доктор все еще не вызвал его. Ну, ты понимаешь, Кейт, мне это показалось чрезвычайно странным. Эмануэль никогда не подводил своих пациентов. Я знала, что в одиннадцать у него был сеанс с Дженет Гаррисон, а в течение десяти минут между сеансами он никогда никуда не уходит. Я подумала, не случилось ли с ним чего. Вдруг он сидит у себя в кабинете и по какой-то причине не может принять следующего человека. Я набрала из кухни его номер, и после трех звонков ответил коммутатор, поэтому я поняла, что Эмануэля там нет или он не может взять трубку, и ужасно встревожилась. Тем временем я уговорила того мужчину вернуться в приемную. Я сразу подумала о сердечном приступе или что он никак не выпроводит предыдущего пациента. В таких случаях в голову приходят самые странные мысли. Пандора с детьми, ели на кухне. А я взяла и постучала в дверь кабинета. Я понимала, что пациент в приемной это слышит, хотя видеть меня он не мог, но мне нужно было хоть что-то предпринять. Естественно, на мой стук никто не ответил, и тогда я заглянула внутрь. Она лежала на кушетке прямо у двери, я не могла ее не увидеть. Сначала я подумала, что она спит, но потом заметила нож, торчащий у нее в груди. Эмануэля в комнате не было. У меня хватило соображения закрыть дверь и сказать пациенту, что ему лучше уйти. Он оказался ужасно любопытным и, словно зритель в театре, не торопился покинуть место действия, где, как он чувствовал, происходила какая-то драма. Но я попросту выставила его вон. Знаешь, я была поразительно спокойной. Говорят, так случается с людьми после сильного потрясения.
– И ты послала за полицией?
– Нет, я и не подумала о полиции, во всяком случае, в тот момент я не вспомнила о ней.
– Тогда что же ты сделала?
– Я побежала в кабинет напротив и позвала доктора. Он был очень любезен и пришел сразу, хотя у него в приемной сидело несколько больных. Его зовут Барристер, Майкл Барристер. И он сказал, что девушка мертва.
