Текст книги "Но я люблю его (ЛП)"

Автор книги: Аманда Грейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц)

АМАНДА ГРЕЙС
Но я люблю его

Посвящается Син Балог и Саре Маас,

которые являются не просто моими приятельницами по писательству,

но и самыми настоящими подругами, во всех смыслах этого слова.

30 августа

Один год

Я лежу на полу среди сотни обломков. Треснутых дисков, разбитой деревянной шкатулки для украшений, разорванных книг и наших с Коннором фотографий. Думаю, мои внутренности выглядят так же, как эти вещи – будто их пропустили через мясорубку. Они раздроблены и неузнаваемы.

Моя губа разбита, и каждый раз, когда я ее вытираю, на рукаве остается кровь. Грудная клетка превратилась в опустошенный сосуд, словно Коннор вынул мое сердце и забрал с собой, когда ушел, хлопнув дверью так сильно, что со стены упала картина.

Все, что я чувствую, – это боль. Одну большую волну боли, которая снова и снова неустанно обрушивается на меня. Осторожно откинувшись на локти, я ложусь на пол и смотрю на потолок, окутанный тенями.

Смеркается. Как долго я здесь лежу? Тьма добирается до каждого уголка в комнате и заполняет все вокруг. Когда-то этот кокон темноты укрывал и защищал нас от всего, что находится по ту сторону двери. Мы вместе прятались во тьме, надеясь, что мир угомонится, даровав нам успокоение.

Но теперь меня ничто не может защитить. Особенно тьма.

И вступиться за меня тоже некому. Я сама всех оттолкнула. У меня ничего не осталось. Я отдала ему все, а он оставил меня ни с чем.

Похоже, у меня сломано запястье. Каждый раз, когда шевелю рукой, ее пронзает острая боль – аж перехватывает дыхание.

Сегодня было хуже, чем когда-либо. Сегодня Коннор не ограничился одной пощечиной. Его ярость выплескивалась, бурлила и лишь набирала обороты, уничтожая все на своем пути.

Не знаю, ушел ли он, чтобы продолжать крушить все дальше, или потому что только это могло его остановить.

Не понимаю, как за год все так изменилось, как я потеряла себя?

23 августа

11 месяцев, 24 дня

Несмотря на все рассказы Коннора о своем отце, я никогда не видела в том монстра. Мы много раз с ним встречались, но он казался обычным человеком, слишком нормальным, чтобы делать все то, о чем мне рассказывал Коннор. Монстр был мифическим существом, злодеем в переиначенной сказке.

Теперь, наблюдая, как танцующие языки пламя лижут эту красивую белую решетку, я осознаю, что никогда до конца не понимала Коннора. Никогда по-настоящему в это не верила.

Зато верю сейчас. Это реально. Все истории из жизни Коннора воплотились наяву.

Его отец слетел с катушек. Мать рыдает, свернувшись калачиком на газоне. Хорошо, что они живут в сельской местности и рядом нет соседей. Иначе, наверное, нас бы всех арестовали.

– Я заплатил за это, значит, могу и уничтожить! – Он отдирает еще один кусок решетки от веранды. Она трещит и ломается, щепки летят на клумбы. Горшок с розами Нэнси тоже падает и разбивается вдребезги о цементную дорожку. Это просто еще одна вещь, которую он отберет у нее без извинений.

Разломанная решетка отправляется в топку к остальным. Пламя растет, устремляясь ввысь и пожирая все, чего коснется.

Мы с Коннором прячемся в тени большого дуба в углу двора. Джек знает, что мы здесь, но ему не до нас, ярость поглотила его целиком. Мне хочется взять Нэнси и затащить к нам в тень, но она находится слишком близко к Джеку. Умоляет его остановиться. Не знаю, как она может это делать, лично меня он пугает.

Сегодня он кажется больше: выше, тучнее, сильнее. Есть что-то нечеловеческое в его облике.

Должно быть, он пьян, хоть и твердо стоит на ногах. Трезвый человек не стал бы сжигать собственную веранду. Ту, которую собственноручно построил месяц назад. Нэнси красила ее все выходные, потом они сидели на ней в шезлонгах и любовались своей работой.

А сейчас она в руинах.

– Энн, тебе не обязательно быть здесь, – говорит Коннор, прислоняясь к дереву и притягивая меня к себе. Я не отвечаю. Лишь прячу лицо на его груди, когда он меня обнимает. Его отец с треском отдирает очередной кусок решетки от веранды, которая наполовину уже уничтожена.

– Зачем он это делает? – спрашиваю я.

– Зачем он вообще что-либо делает? – отвечает Коннор. Его голос глухой и безжизненный. Для Коннора это неизбежная часть жизни, ее просто нужно выдержать, чтобы вернуться к хорошему.

По плану, это должен был быть ужин в честь дня рождения Нэнси. Коннор не хотел приходить. Он не любит видеться с отцом. Собственно, поэтому и переехал в отдельную квартиру. Чем дальше от отца, тем лучше.

Но для мамы он готов на все. У нее ничего не осталось. Она превратилась в тень. В те редкие разы, когда мы встречаемся, я стараюсь не смотреть ей в глаза, потому что в них пустота. Ей еще нет и пятидесяти, но ее волосы седы, а на лице залегли глубокие морщины. Она всегда носит в себе печаль, да такую безысходную, что мне тяжело находиться с женщиной в одном помещении. Нэнси загнана собственной жизнью, и мне интересно, что ее ждет, если она ничего не изменит?

Я боюсь, что если посмотрю ей в глаза, то увижу там себя. Увижу свое будущее. Боюсь, что нас скрепит дух товарищества на почве недостатков Коннора и его отца. И если она увидит себя во мне, то все безнадежно. Если она посмотрит на меня, похлопает по спине и поймет мои чувства, я буду знать, что у нас с Коннором гнилые отношения.

Я просто буду это знать.

Но Коннор не станет таким. Он понимает, что поступает неправильно, и обратиться за помощью. Он обещал. Мы долго это обсуждали. Он даже принес мне информацию о кураторах в нашем районе. Мы пройдем через это вместе и разорвем порочный круг, и все благодаря мне и моей вере в него. Раньше он не решался на это. У него не было такой поддержки, которую даю ему я. И это меняет его, заставляет верить в себя.

Я не поступлю, как остальные. Не брошу его, когда что-то пойдет не так. Теперь мы оба взрослые: мне восемнадцать, ему девятнадцать. Если будем работать вместе, то покорим весь мир. И больше нам никто не понадобится.

Я отстраняюсь от Коннора и снова смотрю на двор. Темнеет, а пламя все разрастается. Моя маленькая «мазда» припаркована всего в паре метров от него. Трава на газоне жухлая, и огонь может перекинуться на нее. Он может сжечь все.

– Думаешь, с моей машиной все в порядке?

– Наверное.

Его щека у моего виска кажется ледяной. В объятиях Коннора я чувствую себя в безопасности, несмотря на то что в нескольких шагах от нас его отец сжигает дом по кусочкам. Интересно, как далеко он зайдет. Сожжет ли весь дом? Обратит ли все в пепел?

Я знаю, что Коннор больше его не боится. Он сказал, что с тех пор, как три года назад впервые постоял за себя, отец к нему не лезет. Тогда была их последняя стычка. Сейчас Коннор на голову выше отца, у него мускулистые руки и широкие плечи.

И все же в момент срыва его отец кажется таким огромным.

– Может, уйдем?

– Ты иди, если хочешь. Но я ее не брошу.

Я знала, что он так скажет.

– Ему наскучит веранда, и он переключится на нее. Его остановит только мое присутствие.

Киваю.

– Может, она уйдет с нами.

– Она не уйдет.

И это я тоже знала. Она больше заботится о своем муже, чем о себе.

Понятия не имею, что его так вывело. Когда мы приехали, огонь уже бушевал. Вокруг царил хаос, и причину искать было поздно.

Вероятно, он и сам ее не помнит. Такая ярость не подчиняется разуму.

Не могу избавиться от страха, который испытываю перед Джеком. Это неправильно. Не думаю, что его голова вообще работает, он просто заведен слепой яростью. Опасной, пугающей, бессмысленной яростью, от которой мне беспокойно и страшно. Ноги покрылись мурашками, и хочется убежать отсюда подальше. Я разрываюсь между желанием спасти себя и остаться с Коннором.

– Думаю, нам лучше уйти, – шепчу я. Как бы сильно я ни прижималась к Коннору, этого недостаточно. Мне не скрыться.

– Ты иди. Не стоит здесь оставаться. Тебе не нужно видеть его таким. Я справлюсь сам, – отвечает он.

Я киваю. Знаю, что должна остаться ради Коннора, но мне не терпится отсюда убраться, оставить эту сцену позади. Уверена, сегодня это будет преследовать меня во сне: истерические всхлипы Нэнси, безумный блеск в глазах Джека, суровое, хмурое выражение лица Коннора. Увиденное его не удивило.

И это хуже всего. Осознание того, что это для него нормально. Что это всего лишь очередной день в его отстойной жизни. Коннор обвинял Джека не голословно. И меня от этого тошнит. Мне нужно отсюда выбраться. Нужно прилечь.

Я отворачиваюсь от Коннора и иду к своей машине. Джек отдирает очередной кусок решетки от веранды и бросает его в огонь. Дерево трещит, и я, отпрыгнув от шквала искр, спотыкаюсь о камень.

Это выводит Джека, и он в три шага оказывается передо мной, его лицо пылает от гнева. Я резко отступаю и с грохотом врезаюсь в машину.

Коннор молниеносно встает между нами и отталкивает от меня отца.

– Не трогай ее, – произносит он низким, угрожающим голосом, от которого у меня кровь стынет в жилах. – Никогда к ней не прикасайся.

Их лица разделяет всего сантиметр. Время словно останавливается, все замирает. У меня перехватывает дыхание, и я стою в ожидании, когда взлетят кулаки и прольется кровь.

Но Джек просто переводит взгляд с Коннора на меня, после чего возвращается к веранде и с новой силой отрывает очередной кусок.

Все кончено, и я ухожу. Коннор чмокает меня в губы, и пока не передумала, я газую с подъездной дорожки – аж гравий разлетается под колесами.

В комнате Коннора почти темно. Включен лишь крошечный ночник, который светит сквозь стеклянное сердце.

Я смотрю на него со своего места в кровати, пока взгляд не размывается и все голубые, зеленые и янтарные цвета не сливаются в единую мозаику.

Иногда ночью я просыпаюсь и часами смотрю на сердце, размышляя о том, что оно значит для нас с Коннором. Вспоминая, как долго над ним трудилась, как подбирала каждое стеклышко с пляжа и склеивала все вместе в одну большую скульптуру.

Интересно, смотрит ли он на нее тем же взглядом? Понимает ли, что она означает? Осознает ли, что у него всегда будет часть меня. Каждый кусочек стекла – это частичка меня, которую я отдала ему.

Жаль только, что я не сохранила ни одной для себя.

Я лежу так несколько часов в ожидании. Знаю, что он вернется, когда Нэнси будет в безопасности, а его отец уйдет, и не раньше.

Коннор забирается ко мне в кровать в четыре утра, а я еще не сомкнула глаз, хотя они так болят, будто полны песка, веки отяжелели.

На мне его старая футболка и боксеры, Коннор сразу обнимает меня за талию, и я натягиваю одеяло повыше, спрятав наши лица и оставив только макушки.

– Ненавижу такие дни, – едва слышно шепчет он. В такие моменты мне кажется, Коннор все еще боится, что отец услышит его слова. Он забывает, что мы в его новой квартире и что его отец находится далеко отсюда.

– Знаю, – лишь отвечаю я, потому что других слов у меня нет.

– Хотел бы я, чтобы она его бросила.

– Я тоже. – И я правда хочу. Больше всего на свете. Тогда наша жизнь наладится. Все эти проблемы исчезнут, как только она уйдет от него и заживет в спокойствии. Весь стресс в жизни Коннора испарится, и тогда он будет по-настоящему счастлив.

Тишина наполняет комнату, пока не становится тяжелой. Она давит на нас. Она душит меня.

– Мне жаль. – Слова бесполезны, но мне все равно нужно их произнести.

– Он уже давно так не срывался.

Киваю.

– Я никогда не позволю ему тебя обидеть.

Я это знаю. Так же как и то, что напрямую Джек не причинит мне вреда. Он просто сделает это руками Коннора.

– Однажды он приставил пистолет к моей голове, – продолжает Коннор.

Я слышала эту историю. Много раз. Но знаю, что он расскажет ее снова – это его способ пережить ситуацию. Коннор будет говорить, пока не закончатся слова, а я буду слушать, пока он не заснет. И тогда наступит моя очередь бояться, метаться и вертеться всю ночь в попытках забыть истории и образы, забыть, как его голос срывается во время пересказа самых тяжелых моментов.

Но хуже всего то, что в этих историях я буду представлять маленького мальчика, беспомощного маленького мальчика, который все еще живет внутри Коннора.

– Я сидел в пикапе. Он зашел в круглосуточный магазин. За мороженым, так он сказал. Обещал купить мне шоколадное тако, мое любимое.

Самые страшные истории Коннор рассказывает в темноте, когда не видно его лица. Я чувствую, как он дышит мне в шею и как крепко обнимает за талию, будто я – его якорь. Но не вижу его лица.

Да и не хочу.

– Я передумал. Захотел сэндвич с мороженым. Гребаный сэндвич с мороженым.

В его голосе звучит упрек. Но не в адрес Джека. А в его собственный. Будто это его вина, будто его отец был бы другим, если бы Коннор все не испортил.

– Мне было восемь. В общем, я вылез из пикапа и пошел в магазин. Мой отец стоял там, направив пистолет на продавца. Он оглянулся на звон колокольчика на двери, и парень, воспользовавшись моментом, нанес удар битой, но промахнулся. Так я стал заложником. Отец приставил пистолет к моей голове и велел продавцу отдать деньги, иначе он меня пристрелит.

На этом моменте Коннор всегда останавливается, а его голос срывается.

Сегодня история воспринимается иначе. Сегодня я в нее верю. Раньше все его рассказы казались сказками. Утрированием. Нет, я не думала, что Коннор врет, просто уже видела Джека. Он был обычным парнем. Такой человек не мог быть тем монстром из историй. Такой человек не мог причинить столько боли.

Но сегодня я увидела его – выпущенного на свободу монстра, который все время прятался внутри, и эти сказки стали реальностью. Теперь я знаю, что Джек правда способен на то, о чем рассказывает Коннор. И сегодня в моей голове эта история оживает, выражение лица Джека прорисовывается до мельчайших деталей.

– Но парень успел включить сигнализацию. И копы окружили магазин, пока отец стоял там, тыча пистолетом мне в голову. Тот не был заряжен, но я этого не знал.

Коннор немного сдвигается. Кровать скрипит. Он знает, что не обязан рассказывать, что мне известен конец, но все равно продолжает.

– У полиции ушел час, чтобы заставить его опустить пистолет. Долбаный час. Мне было восемь, – повторяет он. – Кем нужно быть, чтобы приставить пистолет к голове собственного ребенка? Ему дали всего два года, потому что он не вставил пули. Плюс условно-досрочное. За хорошее поведение он вышел еще до того, как мне исполнилось десять.

Я никогда не знала, что на это ответить, поэтому всегда молчала. Для такого невозможно подобрать слова.

– Иногда мне хочется, чтобы он зарядил его и нажал на курок, – признается Коннор.

Я замираю. Не хочу, чтобы разговор завернул в это русло. Я могу справиться с его гневом. Сгладить горькие воспоминания, помочь все забыть. С этим я разберусь, уйму его злость.

С печалью сложнее. Он тонет в ней, и мне его не достать.

– Нет. Я люблю тебя. Даже не думай об этом.

И с этими словами меня покидают силы на борьбу. Раньше я старалась на пределе возможного. Яростно сражалась с ним. Сражалась со всем, чтобы остановить те войны, которые он вел с самим собой. Вытирала ему слезы и разговаривала с ним часами – до рези в глазах, до срыва голоса, пока уже не вырубалась от истощения.

Но мой запал угас. Я постепенно его растеряла.

Между нами затягивается молчание. Я жду, какую сторону он примет.

– Я тоже тебя люблю, – отвечает Коннор и целует меня в шею.

Я вздыхаю с облегчением. Сегодня мы победили.

Поворачиваюсь к Коннору и приникаю к его губам. Накрыв своим телом, он целует меня в щеки, губы, подбородок, шею, и через считаные секунды мы растворяемся друг в друге.

Это единственное, что у нас осталось. Эти драгоценные секунды, когда страсть заслоняет все остальное и есть только мы. Все остальное – это война, которую никто из нас не победит.

Но я уже подняла белый флаг.

Я уже сдалась.

15 августа

11 месяцев, 16 дней

Я совершила ошибку. Огромную, чудовищную ошибку.

Я забыла, что у Коннора сломалась машина и он должен был встретить меня после работы. Я вернулась в «Сабвэй» всего две недели назад, и это уже осложнило наши отношения с Коннором.

А теперь он еще увидел, как я смеюсь и толкаю Марка, нового сотрудника.

Я знаю, о чем он думает и в каком направлении движутся его мысли. В нем кипит гнев. Страх потерять меня затмевает все остальные чувства, даже здравый смысл. В глубине души он мне доверяет, но его свирепая неуверенность всегда берет верх.

От величия этого страха Коннор не понимает, что я никогда его не брошу.

И сейчас он увидел, как Марк приобнял меня одной рукой, сбоку и по-дружески, но все же приобнял. Коннор не поверит, когда я скажу, что это ничего не значит. Он просто проиграет в голове это объятие миллион раз и так извратит историю, что она станет далека от реальности.

Я так долго была осторожна. Но рано или поздно это должно было случиться. Я должна была оступиться и совершить нечто подобное. И чего я удивляюсь, почему у меня нет друзей? Что со мной никто не общается? Я сама виновата. Боюсь последствий. Если я скажу что-то не так и не тому человеку и в наши отношения каким-то образом вмешаются, то вот, во что это выльется.

Даже Эбби это знает. Поэтому и держится от меня подальше. Поэтому и так грустно улыбается при встрече.

Поэтому и перестала бороться за нашу дружбу. Она последняя отступила. Последняя отдала меня Коннору.

Ненавижу это. Ненавижу это ожидание, пока мы идем к моей машине. Марк понятия не имеет, что сейчас произойдет, но я слишком хорошо это знаю.

И боюсь. Ненавижу этот страх перед ним. Ненавижу значение этой тишины и что ничего не могу поделать, лишь ждать, когда она взорвется.

У меня начинается клаустрофобия, хотя я еще даже не села в машину. Мне хочется убежать. Подальше от него, подальше от всего. Я могу пробежать пять или десять миль, прежде чем выбьюсь из сил. К тому времени я уже буду на полпути в Абердин. Наш прибрежный городок Уэстпорт, штат Вашингтон, ничтожно мал, я убегу из него за десять минут.

Только это ничего не решит. Возможно, в этот раз Коннор со мной поговорит. С тех пор как он съехал от отца, ему стало лучше. Он приходил в себя. Привыкал. Может, теперь он поймет, что Марк просто случайный парень, который ничего не значит, и мы назовем это точкой отсчета на пути к исправлению.

Я знаю, что если буду настойчивой, то все наладится. Коннора просто нужно немного направить. Показать любовь и понимание. Он так сильно хочет измениться.

Но, конечно же, мои надежды не оправдываются. Едва закрыв дверь, Коннор хватает меня за запястье и слишком сильно его сжимает. С ним всегда так, слишком много, слишком напряженно, слишком все.

– Забудь о магазине. Вези меня домой. Живо.

И по какой-то причине всю поездку, преисполненную мертвой тишиной, я надеюсь, что моя машина тоже сломается и мне придется из нее выйти, так и не доехав до дома.

Но мы доезжаем. Я заворачиваю к его четырехквартирному дому и очень осторожно паркуюсь, идеально вписываясь между белыми линиями. Смотрю на три других двери в надежде, что сейчас там никого нет. Это небольшое здание: две квартиры внизу, две наверху. Коннор живет в верхней слева, с большим кривым номером «три» на двери.

Я поднимаюсь за ним по старой деревянной лестнице, сердце выпрыгивает из груди. Я едва ощущаю под рукой узкие перила, которые ведут меня к двери с облупившейся красной краской.

Только мы переступаем порог, как Коннор со всей дури меня толкает, и я растягиваюсь на полу. Ударяюсь локтем, и рука на мгновение словно немеет. Слышу, как за спиной хлопает дверь – картины на стене дребезжат от силы удара.

Я не встаю – пытаюсь выровнять дыхание и подавить желание свернуться калачиком. Его настрой можно изменить правильными словами. Если буду мыслить трезво, то сумею вернуть своего Коннора.

Если все сделаю правильно, он вернется.

– Ну ты и шлюха, – злобно цедит он. – Ты и перед ним ноги раздвинула?

Я впадаю в шок. Коннор и раньше был жесток, но это… это исходит из глубин его тьмы.

– Нет, боже, нет. Я люблю тебя. Только тебя.

Я редко плачу, когда он становится таким. Уже привыкла, и слезы больше не приходят, как когда-то. Я просто принимаю это и пережидаю. Когда все заканчивается, я обнимаю Коннора, пока он не перестает ненавидеть себя за содеянное, а потом мы оба делаем вид, будто ничего не было.

Но сегодня мои глаза полны слез. Его слова ранят сильнее, чем кулак.

– Ты – тупая идиотка, знаешь это? С чего ты решила, что он захочет тебя снова после того, как использовал? Я единственный, кто всегда будет рядом. Кто терпит тебя. А ему на тебя плевать.

Все это ложь. Коннор не просто «терпит меня». Он во мне нуждается. Так же как я в нем. Но от звучания этих слов внутри меня все сжимается. Согнувшись, я утыкаюсь лицом в колени и обнимаю ноги руками в желании исчезнуть. Наверное, я могла бы утонуть в собственных слезах.

Коннор больно дергает меня за руку, поднимает с пола и прижимает к стене, отрезая пути к отступлению.

Он всегда так делает – своего рода загоняет меня в ловушку. Ведь так я никуда не денусь, пока его гнев не утихнет. Так он сможет исправить содеянное, вместо того чтобы дать мне уйти с гадким чувством, бурлящим в животе.

Да я и не смогу оставить его в такой момент. После этого всегда следуют его слезы и мольбы о прощении. Но с каждым днем все становится хуже и сложнее. Становится труднее запоминать извинения перед новыми ударами.

Ведь они происходят все чаще. Следы любви исчезают, гнев растет и все идет не так, как я представляла.

Почему? Почему он позволяет гневу вот так изливаться?

Как он может, видя меня дрожащей и плачущей, продолжать орать? Как может смотреть мне в глаза и быть таким жестоким?

Я бы никогда с ним так не поступила. Никогда.

– Ты даже не представляешь, насколько ты тупая.

И тут он отклоняется назад, сжимает кулак и наносит удар.

В стену.

Она ломается, и куски гипсокартона сыплются мне на плечи.

Вот и все.

Первый удар, первый хороший, сильный удар обычно приводит его в чувства. Я даже вижу это по его лицу, эту резкую смену эмоций «до» и «после».

Я всегда знаю, когда тьма отступает. Мне кажется, это боль – такая саднящая и реальная – выдергивает его из плена ярости. Сегодня мне повезло. Сегодня он ударил стену, а не меня.

Коннор дважды моргает и осознает, что я дрожу перед ним.

– Ох. Я… – Он отходит от меня. Всегда наступает этот момент. Момент, когда он, кажется, видит себя со стороны, отматывает все назад и переживает заново. А затем Коннор поворачивается ко мне, и за долю секунды до того, как он полностью придет в себя, я вижу на его лице тот же шок и страх, какие наверняка отражены на моем. Я вижу, что он не понимает, что натворил. Что он себя не контролировал.

Но так не должно быть. Он не должен уступать ярости и позволять ей собой управлять. Я не знаю, почему в нем живут два человека.

Не знаю, почему ему достались две разные личности, а мне лишь одна – та, которая принимает на себя его гнев и которая собирает все по кусочкам после.

Я. Только я. Не хочу, чтобы это продолжалось. У меня больше не осталось сил. Я едва держусь.

И едва удерживаю на плаву его.

Это просто несправедливо.

Коннор делает шаг ко мне, чтобы обнять, но я вся напрягаюсь, и ему приходится насильно притянуть меня к себе.

И я всхлипываю от облегчения – все закончилось. Вспышка гнева прошла. Сегодня Коннор меня не тронул. Это хороший знак. Возможно, он больше никогда мне не навредит. Если он увидел меня с другим и разозлился, но все же не тронул, это что-то да значит. И я позволяю себе надеяться, что мы совершили шаг вперед, в противном случае меня надолго не хватит.

Коннор обнимает меня, и я захлебываюсь в слезах. Надо же, а мне казалось, я с ними покончила. Я думала, что смогу закалиться. Но эти американские горки меня доконали. Я устала от этих перепадов настроения.

Мы опускаемся на пол – сил нет стоять, Коннор усаживает меня к себе на колени и укачивает, пока я рыдаю в голос – до нехватки дыхания, до икоты.

– Прости, Энн. Мне так жаль.

Я шмыгаю носом, изо рта вырываются хрипы.

– Мне не нужны твои извинения. Просто перестань так себя вести. Я хочу, чтобы все было так, как когда мы встретились.

– Я знаю. Так и будет, обещаю. Я буду относиться к тебе, как прежде. Клянусь.

Киваю, мне хочется в это верить.

Но даже когда слезы высыхают и я засыпаю в его объятиях, на душе остается еще один шрам. Его никто не увидит. О нем никто не узнает. Но он будет там. В конце концов все шрамы останутся шрамами, и вот чем я стану – одним большим шрамом от любви, в которой что-то пошло не так.

30 июля

11 месяцев

Меня охватывает странная нервозность. Сегодня я планирую подарить Коннору свою скульптуру. Надеюсь, увидев ее, он поймет, как сильно я его люблю. Прочувствует это до глубины души, как я.

Только он задерживается. Я расхаживаю у окна в ожидании, когда свет фар окрасит стену. Вот наконец настает этот момент, и мое сердце пускается вскачь.

С мягкой улыбкой на губах подбегаю к двери и слышу, как Коннор поднимается по лестнице, стуча ботинками со стальными носами по ступеням. И с каждым его шагом мои нервы натягиваются все сильнее, пока в итоге не отдаются вибрацией в руках и ногах.

– Привет, милый! – восклицаю я и тянусь к нему за поцелуем.

– Привет, – грубовато произносит он, лишь едва касаясь моих губ, а затем проходит мимо, словно меня тут и нет.

– Я тебе кое-что приготовила.

– Я не голоден. – Он плетется по коридору и скрывается в ванной, не дав мне ответить. Даже входную дверь не закрыл.

С секунду я смотрю ему вслед, а затем иду за ним.

– Это не еда, а…

– Меня уволили, Энн. Я не в настроении для болтовни, ясно?

Сложно не отступить от звука его голоса. Есть в нем опасные нотки, которые кричат мне убраться подальше. Как можно дальше. Будь я умнее, ушла бы. Прямо сейчас, пока гнев не начал расти, кипеть, томиться и взрываться.

Увольнение было неизбежно, конечно же. Коннор часто так выматывался, что было уже не до работы. Сказались ночи, когда он не спал допоздна, помогая маме. Ночи, когда он ворочался в кровати, замученный прошлым и безразличный к будущему.

Он пропускал. Опаздывал. И все же я почему-то не ожидала такого исхода.

Что теперь? Спрятать сердце? Приберечь его до лучшего дня? Оно стоит на обеденном столе во всем своем сияющем великолепии под светом люстры. И мне даже при желании его не спрятать. Хотя можно набросить на него простыню. Надеюсь, так Коннор его не заметит.

Мне хочется, чтобы он улыбнулся, когда я вручу ему это прекрасное произведение искусства. Хочется увидеть, как оно повлияет на Коннора, когда он поймет, как сильно я его люблю.

Но ничего не получится, пока он в таком настроении. Все эти долгие часы работы пропадут даром. Так нельзя. Мой труд должен быть оценен. Мне нужно увидеть отдачу, иначе меня поглотит разочарование.

Киваю себе и направляюсь к шкафу в коридоре. У нас должна найтись парочка лишних простыней. Да и сам шкаф сгодится. Можно освободить место на полке и спрятать там сердце. Оно не крупнее баскетбольного мяча, хоть и более хрупкое и странноватой формы.

Отодвигаю полотенца и коробки, рьяно расчищая место – нужно успеть до того, как Коннор выйдет из ванной. Он не в настроении для подарка и может неправильно его понять. Нужно сберечь скульптуру до лучшего момента. Лучшей возможности. Лучшей…

– Что это? – Раздается голос Коннора. И отнюдь не из ванной. А из столовой. Мое сердце пропускает удар. Слишком поздно прятать скульптуру.

Я иду к Коннору, молясь, чтобы он был счастлив и чтобы все эти месяцы труда окупились. Поворачиваю за угол, вижу его лицо, и меня отпускает напряжение.

Черты его лица смягчились, а в глазах отражается небывалая благодарность – они светятся ею. Коннор подходит и, обняв, кладет подбородок мне на голову.

– Спасибо. Я сегодня в этом нуждался. Очень сильно.

Я киваю и прижимаюсь щекой к его груди. Слышу биение его сердца, спокойное и ровное. Оно действует умиротворяюще, и постепенно мы оба расслабляемся.

– Я люблю тебя, – произносит Коннор. – И всегда буду любить.

– Так тебе оно понравилось? – спрашиваю я, отстраняясь, чтобы заглянуть в его глаза.

– Да, безумно. Оно прекрасно.

Улыбаюсь.

– Рада слышать. Я трудилась над ним несколько месяцев. Сама собирала стеклышки на пляже.

– Это многое для меня значит. Ты себе даже не представляешь. Я всегда буду им дорожить. Как и тобой.

Я улыбаюсь и снова его обнимаю. У меня все получилось.

Наконец-то я что-то сделала правильно.

30 августа

Один год

Каждая частичка моего тела пульсирует. Дикая боль исходит от груди и разливается по рукам и ногам. Я сажусь, пытаясь выбрать удобное положение, чтобы не задеть синяки и раны, но замираю от хруста стекла, разбросанного повсюду.

Она разбита. Моя прекрасная скульптура. Пол усеивают тысячи осколков, и каждый из них символизирует очередной час, который я потратила на кропотливые поиски морского стеклышка, идеально дополняющего другие.

А теперь от нее ничего не осталось. Как и от меня.

Дотянувшись до кровати, сдергиваю с матраса старенькое оранжевое одеяло и накрываюсь им с головой. Время от времени за окном сверкает молния, озаряя мой кокон красновато-коричневым светом. Комната гудит от звуков проливного дождя, но мне это нравится – заполняет комнату и разгоняет тишину.

Новая вспышка отбрасывает блики на янтарное стеклышко, угодившее в мой кокон. Я быстро отпихиваю его ногой. И при виде, как оно исчезает, мое сердце сжимается. Коннор знал, как много значила эта скульптура. Сколько я засиживалась допоздна, склеивая все воедино.

Он сказал, что всегда будет ею дорожить.

Вместо этого разбил ее в приступе ярости.

Воздух под одеялом нагревается. Я качаюсь взад-вперед, взад-вперед в своем пузыре, где не существует ничего, кроме меня.

Я не знаю, что делать дальше.

У меня никого не осталось.

Как он и хотел.

16 июля

10 месяцев, 16 дней

– Почему бы тебе просто меня не возненавидеть? – Коннор даже не смотрит на меня. Сидит в кресле, уставившись на свои руки. Я знаю, что он изучает белые линии, бороздящие его кожу. Они извиваются на костяшках, как дорожная карта – свидетельство того, откуда он родом. – Почему не видишь, что слишком хороша для меня?

– Я…

– Да, так и есть! И ты это знаешь!

Ненавижу такие моменты. Ненавижу, когда он убеждает меня бросить его. На самом деле он этого не хочет. Я это знаю. В нем говорит вина за содеянное. Это съедает его изнутри.

Бывают дни, когда Коннор мечтает проснуться без меня. Если я уйду, он сможет представить меня счастливой. Иногда мне кажется, что это помогло бы ему больше, чем моя поддержка.

Но для этого уже слишком поздно – я никогда не смогу уйти. Я все о нем знаю. Ему не справиться без меня. Кто тогда будет собирать его по кусочкам и подталкивать в правильном направлении. Я должна все исправить. Склеить все вместе и замазать трещинки в надежде, что никто не заметит подмены.