Текст книги "Но я люблю его (ЛП)"

Автор книги: Аманда Грейс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц)

19 марта

6 месяцев, 19 дней

Не хотела сегодня пересекаться с мамой, но, пока я копалась в своей комнате, она вернулась домой.

Сегодня мой восемнадцатый день рождения, я собираюсь переехать к Коннору и больше не возвращаться.

Он живет на другом конце города – не очень далеко отсюда, и я останусь там, потому что здесь чувствую себя непрошеным гостем.

Я устала от мамы, устала от ссор. При каждой нашей встрече она заводит разговор о Конноре. Всегда только о нем, я для нее невидимка. Она использует любой предлог, чтобы выкинуть колкость в его адрес, раскритиковать наши отношения, найти слабые места и выставить их напоказ.

Если она думает, что так заставит меня выбрать ее вместо Коннора, то ошибается.

Я устала от необходимости защищать его. Она не понимает, каким я его вижу. На первый взгляд Коннор может показаться плохим человеком, равнодушным и холодным, но если дать ему шанс, то он не разочарует.

Несмотря на то, что люди всю жизнь его принижали, они не смогли убить в нем желание лучшей жизни. Он получил диплом о неполном среднем образовании в шестнадцать лет, потому что из-за отца добираться до школы становилось сложнее с каждым днем. Сразу же нашел работу, начал откладывать деньги, чтобы съехать от родителей и снять жилье. Коннор непременно добьется успеха, даже отец не сможет ему помешать. Я вижу в нем человека, который при раздаче лимонов делает лимонад.

Он не виноват, что вся его жизнь – один большой лимон. Ему нужно, чтобы люди дали ему шанс. Однажды мы накопим достаточно денег, переедем подальше отсюда и начнем все сначала. Коннор оставит это место позади и забудет всех, кто в нем сомневался.

Вместе мы снова обретем счастье. Вернем все, что было у него украдено.

Что было украдено у меня.

Мама доказала мне правоту слов Коннора: люди осуждают его с первых минут знакомства, не дав и шанса проявить себя.

Когда я слышу тихий гул гаражной двери, мое сердце уходит в пятки. Так и знала, что нужно было оставить здесь часть вещей. Предчувствовала. Я могла бы уехать к Коннору, забыть обо всем и избежать встречи с мамой.

В спокойной обстановке написать ей записку с объяснениями, придумав что-нибудь приятное. Может, это бы помогло нам.

Но теперь нам придется поговорить, мы в который раз потеряем контроль и наговорим лишнего.

Ее шаги слышны на лестнице. Я замираю. Дверь в комнату открыта, и она заметит меня по пути к себе. Слишком поздно прятаться.

Поэтому я просто продолжаю складывать вещи в спортивную сумку, словно мне плевать, что она меня увидит, даже если мой уход ее шокирует.

Не похоже, что она планировала отмечать мой восемнадцатый день рождения. Да и я уже не та девочка, которую ожидают за обеденным столом гамбургеры, торт и подарки. Мы обе это знаем. Больше нет причин притворяться.

Она проходит мимо и останавливается. Замирает в каких-то трех шагах от двери, но не издает ни звука.

Проходит несколько мучительно долгих секунд, и я успеваю запихнуть в сумку еще пару вещей. Почему она молчит? Почему не возвращается?

А вот и она. Стоит в дверном проеме, прислонившись к косяку и скрестив руки на груди. Ее волосы кажутся светлее с нашей последней встречи, зато мешки под глазами стали гораздо больше. Она выглядит подавленной.

– Не надо, – произносит она так тихо, что я даже не уверена, не послышалось ли мне.

Это ее единственные слова. Кинув на нее взгляд, заталкиваю толстовку в сумку. Если я начну говорить, то уже не смогу остановиться и выплесну всю горечь прожитых бок о бок лет без единого «я тебя люблю». Мысль о годах, проведенных в ожидании, что она начнет вести себя, как раньше, обнимать и укрывать на ночь одеялом, пронзает меня, точно острый нож, но я всеми силами отмахиваюсь от нее. И, вторя маме, старательно притворяюсь, что мне на это плевать.

Только вот теперь мне не кажется, что мама притворяется. Может, до появления Коннора, когда еще не было сказано друг другу столько жестоких слов, мы могли бы все исправить. Всего тремя словами, которые я так и не услышала. Бьюсь об заклад, я могла бы вытянуть их из нее. И уверена, она произнесла бы их искренне.

Теперь же все иначе. Уже все разрушено. Можно спокойно проводить с Коннором сутки напролет, ведь, уверена, теперь она меня ненавидит. Полагаю, она думает то же самое обо мне – что я ее ненавижу.

Но это не так. Я люблю ее так сильно, что это причиняет боль. Что-то внутри болезненно молит бросить сумки, кинуться в ее объятия и ждать, когда она ответит тем же, хоть этого никогда не произойдет. Она – снежная королева, и она никогда не оттает. Вот почему я отсюда сбегаю.

Подхожу к маме, и мы стоим вот так, не решаясь взглянуть друг на друга. Я тупо изучаю ремень спортивной сумки, пока кручу его в руках.

– Он тебя не достоин, – произносит мама.

– Ты его не знаешь.

– Почему ты хочешь быть с ним? Знаю, ты желаешь ему помочь. Но почему вы не можете быть просто друзьями?

– Я не хочу просто дружить с ним. Я люблю его. – В моем голосе сквозит гнев. Я знала, что она так поступит. Поэтому и не хотела ее видеть. Поэтому избегала встреч. Она отбирает у меня частичку счастья и превращает ее в нечто уродливое.

– Ты только думаешь, что любишь его. Тебе семнадцать. – Она всплескивает руками и вновь скрещивает их, пытаясь казаться сердитой, серьезной и ответственной, но мне все равно.

– Восемнадцать, – поправляю я. Во мне все больше закипает гнев. Ненавижу, когда она так делает. А она затевает ссору при каждой встрече. Если мама сведет все наше общение к подобным спорам, то я больше не желаю в них участвовать. Тут нет победителей, одни проигравшие, и я устала быть в их числе.

– Ты хотела поехать в колледж, Энн. – Мама отталкивается от дверного косяка и выпрямляется во весь рост, глядя в упор на меня и вынуждая возразить.

– Колледж не имеет к Коннору никакого отношения!

Она заходит в комнату, ее тяжелые шаги заглушает ковер.

– Это не просто совпадение. Все дело в нем. Ты планировала поступление в колледж годами, но шесть месяцев с ним, и все меняется. Ты больше не знаешь, чего хочешь.

– Нет, знаю! Я хочу быть с ним. Не здесь. Не с тобой. Ты всегда только и делала, что унижала его. Ты как его отец.

Я хочу уйти сейчас же, пока еще не сломала зубы – так сильно их сжимаю. Но она загораживает мне дорогу, а я не хочу ее трогать. Перекидываю сумку через плечо и подхожу к маме, устремляя взгляд на ее переносицу и избегая прямого зрительного контакта.

– Из-за него ты от всего отказалась. Он этого не стоит.

– Не надо, мам, – прошу я, отчаянно желая, чтобы она замолчала и не выводила меня. – Пожалуйста, просто замолчи.

Слова жалят. Я вижу это по ее лицу. Но мне нужно ее остановить.

– Пожалуйста, просто прекрати, – уже спокойнее прошу я.

Она отступает в сторону, и я быстро прохожу мимо, пока не кинулась извиняться. Пока не сломалась.

Бесит, что все наши отношения свелись к Коннору. Не понимаю, почему она не может забыть о нем и просто быть рядом со мной.

Я хочу, чтобы это закончилось. Чтобы все прекратилось. Хочу, чтобы она побежала за мной и сказала, что любит меня, желает мне только самого лучшего и никогда не осудит за выбор, который я сделаю, даже если он ей не понравится.

Но она никогда так не сделает. Теперь я это понимаю.

И именно поэтому я ухожу.

14 марта

6 месяцев, 14 дней

Я шесть часов работала над скульптурой, и в результате половина сердца уже готова. Получилось нечто похожее на необычную чашу, полую внутри. При желании можно наполнить ее чипсами.

Но у меня нет ни чипсов, ни содовой – ничего. Я без передышки сидела над скульптурой с девяти утра.

Получилось красиво. Свет от лампы создает разноцветный мозаичный отблеск на поверхности стола. Надеюсь, эффект сохранится. Самое сложное – подобрать нужное количество клея. Если его недостаточно – ничего не держится. Слишком много – замутняются стекла.

Она должна быть идеальной. Осколки должны соединяться друг с другом, как детальки паззла, словно они изначально составляли единое целое, а не тысячи разрозненных частей.

От едкого запаха клея начинает болеть голова, поэтому я решаю сделать перерыв и что-нибудь перекусить. Может, немного еды и кофе взбодрят меня, и я поработаю еще час или два.

Выхожу из дома, запрыгиваю в машину и мчусь по склонам, придерживая руль лишь двумя пальцами из-за обжигающего холода.

Когда спускаюсь ниже уровня моря, океан исчезает из поля зрения. Паркуюсь перед продуктовым магазином и, вертя ключи на пальце, захожу внутрь.

Добравшись до отдела сладостей, разрываюсь между жевательными конфетами Mike and Ike и лакричными Good & Plenty, как вдруг ко мне подходит Эбби в симпатичных джинсах буткат, ярко-голубых туфлях и толстовке с изображением большого смайлика. Раньше она ненавидела джинсы и носила только юбки.

Интересно, что изменилось.

– Привет. Ты здесь с Блейком? – Эбби останавливается рядом со мной и засовывает руки в передний карман толстовки. Она правда часто моргает или мне кажется? Когда мы вообще разговаривали в последний раз?

Я замираю с Mike and Ike в руке.

– Блейк?

Она кивает, а затем с легким прищуром изучает меня.

– Ага. Его тележка набита всякой вредной едой. Я подумала, может, вы двое…

– Он здесь?

Эбби вновь кивает.

– Да. Тележка. Вредная еда. Улавливаешь связь?

Растерянно киваю, пытаясь решить, стоит ли бросить эти конфеты и убежать отсюда, пока Блейк меня не заметил.

Мы не сталкивались с того дня в парке.

Если он сейчас меня увидит, то вопросов не избежать. Бесконечного множества вопросов. Да еще Эбби здесь. Боже, эта парочка крепко за меня возьмется.

Мне не нужна головомойка. Я лишь хочу купить что-нибудь перекусить, вернуться домой и продолжить работу над скульптурой.

– Э-э, нет, мы здесь не вместе. Вообще-то, я тут кое-что вспомнила…

Отворачиваюсь от Эбби, но она хватает меня за руку.

– Не ври. – Ее голос тихий, мягкий, умоляющий. – Пожалуйста, только не ври. Я понимаю, почему ты меня отталкиваешь. Понимаю, почему все изменилось. Но ты никогда мне не лгала. Поэтому не начинай сейчас, ладно?

Медленно киваю, уставившись на ее ногти с французским маникюром. Она отпускает мою руку, и я поднимаю взгляд.

Не знаю, как ей удается быть такой понимающей. Я бы так не смогла, если бы оказалась на ее месте. Если бы подруга бросила меня ради парня. Но она все понимает. Каким-то образом она все понимает.

– Спасибо тебе. За то… за то, что ты – это ты.

Эбби важно кивает и делает шаг назад.

– Пойду поговорю с ним. Беги оплати свои покупки.

Киваю в ответ, но не двигаюсь с места, сверля ее взглядом; во мне клокочут тысячи чувств и мыслей, я теряюсь в них, пока Эбби слегка не трясет меня за плечо.

– Эй. Если не хочешь с ним разговаривать, тогда уходи. Ладно? – Она вздыхает и отпускает меня. – И, Энн?

Смотрю ей в глаза.

– Если я вдруг тебе понадоблюсь или ты захочешь поговорить, или…

Киваю в ответ.

– Хорошо, – твердо говорит Эбби.

Я лишь снова киваю, беру конфеты и, не оборачиваясь, несусь прочь из отдела.

Эбби – богиня.

А я просто…

Я больше не знаю, кто я.

Но уже не та, кем была раньше.

12 марта

6 месяцев, 12 дней

Сегодня меня исключили из команды по бегу. Тренер сказал, что я перестала проявлять интерес и пропустила слишком много тренировок.

По идее, это должно меня обеспокоить. Расстроить. В свой выпускной год я хотела проявить себя: побить собственный рекорд по прыжкам в длину, выиграть первый забег на две мили.

Но когда тренер сказал мне это, то я ничего не почувствовала. Такие вещи, как бег и старшая школа, в какой-то момент перестали иметь для меня большое значение. Все время, которое я ежедневно проводила с командой, в моей голове крутились лишь мысли о Конноре. Я представляла, как мы вместе лежим на кровати и смотрим кино, как разговариваем, гуляем и тусуемся вдвоем.

Иногда мне кажется, что я готова отдать все на свете, только бы каждый день проводить с ним, наедине в его комнате, слушать музыку и просто… быть вместе.

Весь месяц я бегала быстрее обычного, чтобы скорее закончить тренировку и сразу пойти в раздевалку. Не успев остыть, надевала верхнюю одежду прямо на вспотевшее тело и с пылающим от жара лицом забиралась в машину, чтобы поехать к своему парню.

Теперь у меня свободен лишний час в день, и я смогу провести его с Коннором. Сразу после школы я буду приезжать к нему, готовить ужин и ждать его с работы.

А еще у меня появится больше времени для изготовления скульптуры. Она требует больше усилий, чем я ожидала. Требует много часов. Но мне это нравится. Она стала моей отдушиной. Во время работы над скульптурой все мои мысли только о ней, я словно растворяюсь в созерцании разноцветных стеклышек, игре света на изогнутых местах.

При любой возможности я иду на берег и пополняю свои запасы – в песке порой встречаются настоящие сокровища. Я собираю красные, зеленые и голубые стеклышки и тут же прикидываю их будущее расположение.

Сердце будет прекрасным, когда я его закончу. Я в этом уверена.

Покинув кабинет тренера, освобождаю свой шкафчик в раздевалке. Я стараюсь не смотреть на вещи, которые заталкиваю в пакет: здесь обувь, спортивные костюмы, расписание занятий и маленькая упаковка крекеров в виде рыбок, которые я ела на выездных соревнованиях.

Сложнее всего с фотографиями на дверце, они словно следят за мной, хоть я на них и не смотрю.

В забегах на две мили участвовали лишь трое из команды. Вернее, мы втроем были единственными, кому хорошо давалась эта дистанция. Мы называли себя треножником. Считали, что сможем удержать на своих ногах всю команду, сможем набрать достаточно очков, чтобы наша школа лидировала в дивизионе.

И у нас бы получилось. Команда была практически готова к началу сезона. Я знаю, мы бы справились.

Мне больше не нужны эти фото. Даже не хочу класть их в сумку и просто срываю с дверцы. Они разлетаются по бетонному полу и теперь валяются под лавками, рядом с водостоком – повсюду.

Их оказалось много, так много застывших моментов, которых больше не существует. Эти воспоминания мне не нужны. Заурядные события теряют свое значение, когда ты понимаешь, что в жизни есть нечто куда более серьезное.

Оставив фото валяться на полу, я открываю дверь, выхожу на улицу и иду к машине. Еще рано, Коннор вернется с работы только через час.

У меня есть время. Для себя. Такого давно не было.

Я отправляюсь в парк в двух кварталах от квартиры Коннора и, найдя там столик для пикника, залезаю на него. Лежу и болтаю ногами, глядя на голубое небо и пушистые белые облака: некоторые из них похожи на кроликов, другие на сладкую вату, остальные просто смешные, пушистые и прикольные, они напоминают мне, что скоро лето. Я все еще в кроссовках и спортивном костюме, но мне не холодно. Воздух пахнет травой, вызывая желание съесть рожок мороженого и прокатиться на моем стареньком велосипеде, а еще вернуться в то время, когда папа был рядом и жизнь была простой.

Я продолжаю болтать ногами и смотреть на небо. Такие минуты – беспечные минуты – сейчас очень редки, поэтому я ими наслаждаюсь.

Звук шагов выводит меня из задумчивости, и я сажусь.

Блейк. Меня охватывает прилив радости, и мне сложно его подавить.

– Привет, – говорит Блейк.

– О, привет.

Он садится на лавочку, я сползаю со стола и устраиваюсь напротив него. Его темные волосы растрепаны и закрывают весь лоб, а глаза блестят от счастья.

Искреннего счастья. Я едва его распознаю.

– Как дела? – спрашиваю после затянувшегося молчания. Мы очень долго не общались.

– Хотел узнать у тебя то же самое.

– Меня исключили из команды по бегу.

Зачем я ему это рассказала?

– Почему?

Пожимаю плечами.

– Не знаю. Да это и неважно.

– Еще как важно. Ты любишь бегать. – Он склоняет голову набок и подается вперед в ожидании ответа, который бы все объяснил.

– Любила. В прошедшем времени.

– И что же ты теперь любишь?

– Коннора, – не подумав, отвечаю я. Как бы мне хотелось отмотать все назад и ничего ему не говорить, но это невозможно.

– И?

– И все. – Я не смотрю на Блейка, не смотрю на небо. Я рассматриваю землю – пеструю зеленую траву под своими потертыми белыми кроссовками.

Он делает глубокий, медленный вдох, словно выигрывает время, чтобы подобрать правильные слова.

– Почему ты стала… другой?

Я открываю рот, чтобы возразить, сказать, что я все та же Энн, какой была всегда, но молчу. Блейк слишком хорошо меня знает. И он знает, что прав.

– Просто я такая, – произношу наконец. – Пожалуйста, только не начинай. Все и так читают мне нотации. Я в них не нуждаюсь.

– Ладно. Но знай, что я рядом, если понадоблюсь. Когда угодно. Просто позвони. По любому поводу. Не важно, почему. Не важно, который час. Ты всегда можешь мне позвонить.

Я смеюсь, но это горький смех.

– Не драматизируй.

Блейк берет меня за руку и твердо смотрит в глаза. Я замираю, мне хочется отвести взгляд и в то же время наблюдать за ним вечно.

На одно долгое, бесконечное мгновение я вижу иное будущее. Вижу другую себя.

Но потом возвращается реальность.

– Я серьезно, – говорит он.

Стерев с лица фальшивую улыбку, вырываю руку из его ладони.

– Я знаю. – Кладу голову на стол и закрываю глаза. – Я знаю.

Судя по ощущениям, я провела в таком положении не меньше часа. Мне казалось, Блейк давно ушел, но когда я открываю глаза, то вижу, что он все еще здесь.

– Который час?

Беру сумку, но моих ключей в ней нет. Где они? В кармане их тоже нет. Неужели оставила в машине? Опускаюсь на колени и заглядываю под стол. Они точно должны быть где-то здесь.

– Сейчас пятнадцать минут пятого.

Пятнадцать минут пятого. Боже, Коннор освободился в четыре. Он мог проехать мимо в любой момент, увидеть меня с Блейком и сделать ложные выводы. Он и так нервничает из-за работы… не стоит все усугублять.

– Почему ты все еще здесь? – спрашиваю я.

Блейк меняется в лице, явно не понимая, что происходит.

– Ты просто…

– Иди! Боже, просто уйди, да что с тобой не так? – Выходит гораздо громче и резче, чем я планировала, но Коннор не должен его видеть. Он сделает неправильные выводы. Разозлится, расстроится, а я не хочу сегодня с этим разбираться.

– Энн, успокойся, что случилось…

– Ничего! Блин, просто уйди!

Я не могу найти ключи. Копаюсь в сумке, оттуда все вываливается. Расческа, мелочь, ручка.

– Вот, давай помогу…

– Уйди!

Даже не знаю, кто я сейчас. Веду себя как последняя стерва. Это не я. Блейк знает, что это не я. Он делает шаг вперед, пытаясь меня обнять, успокоить, но я отшатываюсь, поворачиваюсь спиной и вижу его.

Он стоит у входа в парк.

Наблюдает.

Коннор молчит и не двигается, и я понимаю, что он находится там уже некоторое время.

Не успеваю я сделать вдох, как он пересекает лужайку, направляясь прямо к нам, и на долю секунды мне кажется, что он ударит Блейка. Тот возненавидит меня и узнает всю правду.

Но Коннор этого не делает. Он встает между Блейком и мной. А потом произносит грозным голосом:

– Держись от нее подальше. – Коннор выплевывает слова с такой злобой, что мне хочется сбежать, но он хватает меня за руку и тянет за собой, и мы в считанные секунды подходим к его пикапу. Мне едва удается поспеть за его шагом, Коннор чуть ли не отрывает меня от земли, и я словно парю в воздухе без каких-либо усилий.

Мои ключи обнаруживаются в кармане. Они были там все это время.

– Но моя машина…

– Брось ее.

Коннор кипит и может сорваться. Он так тяжело дышит, что даже я это слышу. Залезаю в пикап и едва успеваю закрыть дверь, как раздается визг шин и машина срывается с места. Моя голова по инерции откидывается назад, и я ударяюсь о раздвижное окно за сиденьем.

Знаю, Блейк все еще стоит возле столика для пикника. Наблюдает за нами. Уверена, он понимает, что происходит.

Хотя лучше бы не понимал.

Коннор переехал в эту квартиру несколько недель назад, но повсюду до сих пор стоят коробки. У него пока мало мебели и полок, чтобы разложить вещи, поэтому те валяются на полу.

Только за нами закрывается дверь, как он срывается:

– Ты мне изменяешь?

Его слова выбивают у меня весь воздух из легких. Словно он толкнул меня в воду.

Я бы никогда ему не изменила. Не могу поверить, что он так обо мне подумал.

– Нет! Боже, не будь дураком, я…

Резко замолкаю и делаю судорожный вдох. Это единственное слово, которое нельзя говорить. Единственное слово, которое строго запрещено, потому что Коннор слишком часто слышал его от отца.

Коннор мгновенно подлетает ко мне, вынуждая невольно отступить назад. Споткнувшись о коробки, я падаю и с громким стуком приземляюсь на тонкий, потертый коврик. Подо мной что-то ломается. Опираясь на локти, я неуклюже приподнимаюсь на этой горе.

Коннор нависает надо мной.

– Никогда не смей называть меня дураком. Я не дурак.

Я знаю, что он не дурак. И вовсе не это имела в виду. Я бы никогда так о нем не подумала.

Дрожу на полу в окружении его вещей. Он не понимает, что говорит. Ему больно. Он думает, я ему изменяю. Как только он осознает, что это неправда, что мы с Блейком просто друзья, Коннор изменится. Придет в себя.

– Пожалуйста, выслушай меня.

– Нет. Это ты послушай. Тебе не удастся выставить меня идиотом. Я так и знал, что тебе нельзя доверять. Знал, что ты так поступишь!

– Но я ничего не сделала!

– Ты врешь.

– Нет. Пожалуйста, успокойся, Коннор. Между нами ничего нет.

Но он не в себе и не станет меня слушать. У него все спуталось в голове.

– Я знал, что ты так поступишь! Знал, что найдешь кого-то получше и бросишь меня!

– О чем ты говоришь? Я никуда не ушла! Я люблю тебя!

– Ты врешь! Ты меня не любишь! И никогда не любила!

Я поднимаюсь с пола и встаю перед ним. Мне потребовалось много мужества, чтобы сделать это, чтобы без дрожи посмотреть прямо ему в лицо. Его грудь тяжело вздымается, а сам Коннор смотрит на меня с такой злобой, что я вижу в нем его отца. Он таится в закоулках его сознания и отражается в глазах.

– Кто ты? Я тебя не узнаю, – говорю я.

Он придвигается ближе и четко и внятно произносит:

– Пошла ты.

У меня звенит в ушах, точно гудок товарного поезда, заглушая те два слова, которые Коннор с такой легкостью произнес. Комната начинает вращаться, но мое внимание приковано лишь к губам Коннора; не понимаю, как эти слова могли слететь с них. Неужели он мог сказать их мне? Как я вообще могла целовать эти губы?

– Прошу, просто успокойся, ладно?

– Успокоиться? Хочешь, чтобы я успокоился, черт подери? – Он пинает ближайшую коробку, и раздается звон разбитого стекла. Интересно, что именно разбилось: красивая рамка с нашей фотографией или, может, маленький стеклянный котенок, которого он подарил мне на третьем свидании?

– Послушай, я пойду прогуляюсь, хорошо? Ты пока остынь, а после мы это обсудим…

Я открываю дверь, но следом подходит Коннор и с такой силой захлопывает ее, что аж стены дрожат.

– Я с тобой еще не закончил!

Я подскакиваю от его грозного, оглушительного рева. С распахнутым ртом смотрю на Коннора, и глаза наполняются слезами. Кто он? Что он творит? Я знала, что его расстроит наша с Блейком встреча, но он никогда не был таким злым со мной. Конечно, у него есть проблемы с управлением гнева, но он обещал… он клялся, что не будет отыгрываться на мне.

Развернувшись, Коннор кулаком бьет в стену, и на идеальном свежевыкрашенном гипсокартоне появляются большие круглые дыры.

Когда-то он пообещал, что не будет так со мной обращаться. Не могу поверить, что повелась на это.

Я в ужасе, нет сил стоять. Сползаю на пол, сворачиваюсь калачикам и утыкаюсь лицом в пахнущий шампунем коврик.

И начинаю плакать. Слезы льются ручьем, и я не могу их остановить. Коннор затихает, когда слышит всхлипы.

Не знаю, что он делает, я не смотрю на него, но чувствую где-то рядом.

А потом Коннор подходит и прижимает меня к себе той самой рукой, которой недавно был готов наносить удары. Он заключает меня в объятия, но желания ответить тем же не возникает.

– Извини, сам не знаю, что творю. Мне очень жаль.

Я лишь громче рыдаю. Ненавижу, когда он такой.

Я безумно его люблю.

Но иногда я его ненавижу.

30 августа

Один год

Его шаги на ступеньках становятся все громче и громче, я панически отодвигаюсь назад, пока не упираюсь в кровать. Понимаю, что деваться некуда, и прислушиваюсь.

Он дергает за ручку, но дверь не поддается.

Достает из кармана ключи. Несмотря на шум дождя, я слышу, как они бренчат и звенят, пока он вставляет их в замок.

В ожидании прислоняюсь к кровати. Знает ли Коннор, что я еще здесь? Может, он решил, что я закрыла квартиру и ушла.

И все же какая-то часть меня отчаянно желает, чтобы дверь открылась, он подбежал ко мне, заключил в объятия и заставил боль исчезнуть. Он мне нужен. Я хочу спрятать лицо у него на груди, заплакать и позволить ему стереть мои слезы.

Коннор отпирает замок, ручка поворачивается, но дверь не открывается. Он прекращает свои попытки и стоит в тишине – наверняка догадался, что я закрылась на засов.

– Энн?

Я могу определить его настроение по тому, как он произносит мое имя. Гнев уже ушел, растворился так же быстро, как и появился.

– Любимая? – неуверенно зовет Коннор.

Он больше не имеет право называть меня любимой. И то, что он позволил себе это, вызывает во мне чувства злобы и горечи.

– Дорогая, я знаю, что ты там. Здесь твоя машина.

Черт.

– Энн, прости меня. Я сам не понимал, что делаю. – Его голос дрожит, как у ребенка. Он знает, что зашел слишком далеко. Всего час назад он выглядел таким грозным, а теперь разговаривает как маленький.

Я подтягиваю колени к груди, опускаюсь на них лбом и начинаю напевать себе под нос.

Я не могу встать и открыть дверь.

Не могу.

Тогда почему мне так сильно этого хочется? Почему я поступаю так из раза в раз?

Я больше не чувствую себя равной ему. Я – его половой коврик, его груша для битья.

Это произошло постепенно, шаг за шагом. Я не могу назвать точной даты, когда все так изменилось, потому что это случилось не в один момент.

Сколько бы я ни оглядывалась назад, сколько бы ни пыталась понять. Нет никаких «до» и «после». Есть только год принятых решений.

И вот я здесь, сижу на полу, боясь открыть дверь человеку, которого люблю больше всех на свете.

Возможно, если я буду и дальше его игнорировать, он уйдет, и мне не придется делать выбор.

Может, я просто останусь здесь навечно.

10 марта

6 месяцев, 10 дней

Уже поздно, но нам не спится.

Мы лежим бок о бок в кровати, переплетя пальцы рук. В новой квартире Коннора холодно, но, чтобы отрегулировать отопление, нужно вылезти из нашего теплого гнездышка. Делать этого совершенно не хочется, поэтому мы лишь теснее прижимаемся друг к другу, закутавшись в одеяло по нос.

– Однажды я заработаю столько денег, что смогу оставлять отопление включенным на всю ночь. Ты будешь вылезать из кровати, когда захочешь, и не мерзнуть, – произносит он.

Я ухмыляюсь.

– А ты сделаешь ту штуку с подогревом пола – когда древесина нагревается, и можно ходить босиком?

– Ага. И куплю большой дом. Такой большой, что ты сможешь уйти на другую половину, если я начну действовать тебе на нервы.

Игриво толкаю его плечом. Я знаю, что он шутит. Коннор никогда не действует мне на нервы.

– А как насчет отпуска? Я хочу поехать в Европу.

– Обязательно. Мы проведем там три месяца и побываем в каждой стране. Поднимемся на Эйфелеву башню и прокатимся по каналам Венеции. Тебе не захочется возвращаться.

Я улыбаюсь, представляя эту картинку. Однажды наша жизнь действительно станет такой. Мы со всем разберемся и забудем о беспокойных временах.

Все будет идеально.

– Что ты во мне любишь? – спрашиваю я. Сегодня мне хочется нежных слов, чтобы смаковать это воспоминание, держать его при себе, пока приходится преодолевать трудности.

– Все, – повернувшись, отвечает Коннор, и целует меня в нос. – Твою улыбку. Ты хоть представляешь, как часто улыбаешься? Для меня это редкость. Я к такому не привык. Твой смех. Как ты разговариваешь. Знаешь, ты очень болтливая. Просто до невозможности.

Я смеюсь и снова игриво толкаю его плечом.

– И ты умная. Ты ведь собираешься поступать в колледж, да? Я никогда ничего такого даже не планировал, а для тебя это само собой разумеющееся.

Я открываю рот, чтобы возразить, но тут же его закрываю.

Я забыла обо всех крайних сроках подачи заявок и пока ничего ему не сказала. Нет, это ложь. Я не совсем забыла. Я просто так сосредоточилась на Конноре, что учеба отошла на второй план. Какой смысл подавать документы, когда мне ненавистна сама мысль о том, что придется его оставить? Я подумывала провести пару лет в местном колледже, а затем, когда Коннор сможет поехать со мной, поступить в университет, отказаться от общежития и вместе с ним снимать квартиру.

Сейчас даже местные колледжи – это слишком. Не хочу об этом думать.

И не думаю. В общем, такие дела. Я просто выбросила из головы эти мысли, решив сосредоточиться на том, что передо мной – нашей сильной, прекрасной любви. Вот что сейчас для меня важнее всего. Важнее, чем колледж.

Но ничего из этого я ему не говорю. Это испортит момент.

– И как ты относишься к людям. Таким, как я. Ты не осуждаешь, как большинство. Ты видишь в людях хорошее и даешь им шанс. Ты в них веришь. Думаю, для меня это самое ценное.

Сжимаю его руку. Иногда он может быть таким милым.

– Твоя очередь, – говорит Коннор.

Я ухмыляюсь и бросаю на него многозначительный взгляд.

– Я не об этом, – отдергивает он. – Скажи, что ты во мне любишь.

– Я поняла, но, мне кажется, кое-что другое было бы куда веселее.

Он смеется. Люблю, когда он смеется.

– Ладно, серьезно? Мне нравится, какой ты сильный человек. С тобой столько всего произошло, а ты сейчас здесь, делишься проблемами со мной и пытаешься стать лучше. Мне нравится, как ты защищаешь своих близких. Ты все для них сделаешь. Мне нравится, что ты всегда добиваешься того, чего хочешь. Будь то скейтбординг, баскетбол… или я.

Коннор обнимает меня за плечи, и я, повернувшись к нему, забрасываю ногу на его бедро и кладу голову на грудь. И меня окутывает тепло его тела.

Вот что такое любовь. Не думаю, что когда-либо смогу ее отпустить.

8 марта

6 месяцев, 8 дней

Коннор гонит машину как сумасшедший. Меня пугает то, с какой скоростью испортилось его настроение.

Сегодня я пропустила тренировку по бегу. Коннор снова был не в духе и попросил с ним погулять – мое присутствие ему помогает. Порой это и благословение, и проклятие, когда в тебе так нуждаются.

Мы сидели у речки и бросали в воду камешки, когда ему позвонила мама. Она плакала, но внятно объяснить, что произошло, так и не смогла. Поэтому теперь мы мчимся по проселочным дорогам, чтобы узнать, что отец Коннора натворил в этот раз.

Мое сердце бьется так сильно, словно вот-вот выскочит из груди, к горлу подступает тошнота. Не знаю, то ли во всем виноваты нервы, то ли его вождение, но, чтобы сдержать рвотные позывы, приходится стискивать дверную ручку до боли в пальцах. Коннор на скорости входит в последний поворот к дому, шины визжат и срываются в занос, а потом машина резко останавливается.