Текст книги "Пробуждение души"

Автор книги: Аманда Дойл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

Увидев, что она молчит, Бак мягко отстранил ее и заглянул ей в глаза.

– Я действительно думаю так, как сказал, Карли. Это ничего не меняет. То, что произошло раньше между мной и Лорой, не имеет ничего общего к нашим с тобой отношениям. Они никак не влияют на них. Ты понимаешь?

Он имел в виду, что она по-прежнему нужна ему. Несмотря на все ужасное, что она натворила, на ненависть и презрение, которые она в нем вызывала ранее, она все-таки по-прежнему нужна ему.

Может быть, стоит, в конце концов, поплакать, подумала она с усталой улыбкой.

Совсем немножко.

11

Сиэтл был шумным городом, совершенно непохожим на его маленький Новер. В аэропорту Бак взял напрокат машину и, изучив карту, полученную от агента, отметил на ней местоположение квартиры Карли, здания, где она работала и расположенных неподалеку офисов двух ее близких друзей. Этого ему хватит на сегодняшний день.

Бак собирался остановиться в ее квартире – она дала ему ключи и разрешение осмотреть все, что сочтет нужным, а на завтра у него была назначена встреча с доктором Паркером, после которой он собирался посетить больницу. Подписанное ею письмо, дающее ему право доступа к ее медицинским записям, лежало в бумажном пакете рядом с документом, о котором он ничего ей не сказал – фотографией Лоры, которую он вынул из письменного стола на работе. Больницы – места людные. Сотни, а может быть, тысячи пациентов побывали в ней со времени ее вьписки три года тому назад. Имена и болезни можно забыть, лица – дело другое. Такое красивое лицо, как у Карли, забыть чертовски трудно.

Он, во всяком случае, уже пробовал.

Потом, в четверг утром, он уедет домой.

Он собирался сказать Карли, что любит ее, кем бы она ни была.

Он собирался попросить ее выйти за него замуж.

Как странно все получилось. Три года тому назад Лора хотела женить его на себе, но он поклялся, что лучше умрет. В гневе она исчезла, вернулась преображенной, и вот теперь уже он хочет этого брака, непрестанно думает о нем.

Страховая компания, в которой работала Карли, располагалась в большом квадратном здании сугубо утилитарной архитектуры. В оформлении его не было ничего, что задержало бы глаз, – никаких архитектурных излишеств. Обыкновенное кирпичное здание, набитое обыкновенными рабочими помещениями. Секретарша, сидящая в холле, направила его к Джанис Грэм, начальнице Карли, сидящей на втором этаже.

Та была женщиной лет сорока, с привлекательной внешностью. Она мельком взглянула на его документы, и окинула его долгим, оценивающим взглядом.

– Присаживайтесь, шериф, – пригласила она. – Когда Карли просила отпуск, чтобы отлучиться, то сказала, что, может быть, узнает кое-что о своем прошлом. Она когда-то жила в вашем городе?

Он вытащил из конверта фотографию и положил перед ней на стол.

– Это женщина по имени Лора Фелпс. Она жила в Новере три года тому назад.

– Карли появилась в Сиэтле тоже три года тому назад. – Она взяла фотографию, отыскала под бумагами, лежащими на столе, очки, надела их и взглянула. Долгое время сидела молча, потом пробормотала: – Черт побери.

– При приеме на работу она назвала предыдущий адрес в Далласе, сведения об образовании там же и ссылалась на рекомендателей из Хьюстона. Ничего из этого не было проверено ни до, ни после приема. Почему? Вы всегда берете людей, не проверяя их происхождения?

Сняв очки, Джанис укоризненно улыбнулась ему.

– Мы нанимали секретаршу, шериф. Текучесть кадров в этой области очень высока. Нас больше интересовало, умеет ли Карли печатать, отвечать на телефонные звонки, составлять письма и приготовлять приличный кофе. Она умела. Собственно говоря, она делала это настолько хорошо, что, когда она вернулась на работу после аварии, я сделала ее своей секретаршей. – Остановившись, она вернула ему фотографию. – Но вы, без сомнения, проверили ее данные.

Он пожал плечами. Не имело никакого смысла говорить ей о том, что Карли обманывала. Если она решит вернуться в Сиэтл, ей понадобится работа.

– Могу я осмотреть ее стол?

Она провела его в комнату, расположенную рядом.

– Это вещи Карли?

– Да.

Стол ничем не отличался от множества виденных им ранее. На нем стоял телефон, компьютер и стеллажи с бумагами, маленький горшочек засыхающего плюща, вырезанная из дерева фигура пеликана и стеклянная скульптура дельфина. Карли говорила Морин, что любит воду.

Однако озеро возле Новера ей не понравилось.

Взяв стеклянного дельфина в руки, он подумал: приводя в действие свой план, знала ли Карли, как умерла та двенадцатилетная Карли? Вдруг она утонула в похожем озере. Это знание могло остаться запрятанным где-то глубоко в подсознании и проявить себя только тогда, когда он заставил ее поехать на озеро вместе с ним.

Поставив дельфина на место, Бак поднял лежащую рядом с ним пластмассовую рамку. В нее была вставлена фотография маленькой темноволосой девочки. В белозубой улыбке недоставало переднего зуба, а в руках она бережно держала белого кролика.

– Кто это?

– Амелия Уайт. Ее мать, Хилари, вероятно, самая близкая подруга Карли. Она служит в одной из юридических контор на пятом этаже.

Хилари, та, которая с таким удовольствием вспоминает о студенческих годах. Мать-одиночка, живущая по соседству с Карли, с дочкой которой, этой дружелюбной маленькой девочкой, Карли иногда оставалась.

Он вернул фотографию на место и обратил внимание на стойку позади стола. Там стоял другой цветок, кактус, прекрасно выглядевший даже без присмотра, и изделия, приобретенные на любимых ею художественных выставках: кролик из керамики, маленькая плетеная корзиночка с бантиком на ручке, миниатюрный глиняный горшочек с миниатюрными же искусственными цветами и рамка ручной работы с еще одной фотографией Амелии.

Джанис стояла, опершись на косяк двери, и наблюдала за ним. Он медленно повернулся к ней.

– Вы знали ее до аварии?

Она кивнула.

– Какие изменения вы почувствовали в ней?

– Она была неуверена в себе и вообще во всем. Потрясена. Утомлена. Напугана, но напугана она была и перед этим.

Испуганная Лора. Это было странно. Он не мог представить себе ничего, что могло бы ее испугать. Рассерженные любовники, ревнивые жены, Трина. На Лору не действовало ничего.

– А чего она боялась до этого?

– Не знаю. Она почти ничего не говорила о своей жизни до прибытия в Сиэтл. Рассказывала, что она из Техаса, что родители ее умерли. Мне кажется, она пряталась от кого-то. Она была так красива, что всех мужчин в офисе тянуло к ней – вы понимаете, легкое заигрывание, ничего особенного, но она шарахалась от них. Мне кажется, что ее сильно обидел какой-то мужчина, и поэтому она так их боялась.

Лора никогда никого не боялась, соблазняла и, выражаясь несколько фигурально, насиловала каждого встречного мужчину с тех пор, как ей исполнилось тринадцать лет. Картина не складывалась, мрачно подумал Бак. Она покинула Новер в начале октября – такая же дерзкая, наглая и агрессивная, как всегда, а двумя неделями позднее начинает работать здесь, чувствуя страх перед мужчинами. Что же должно было произойти за эти две недели, чем можно было объяснить подобную перемену?

– Стало ли с ней легче общаться после аварии? – спросил Бак в каком-то оцепенении. – Стала ли она приятнее? Менее эгоистичной?

Джанис Грэм рассмеялась.

– Шериф, с того дня, как она переступила порог этого здания, невозможно было бы отыскать более приятного, доброго, менее эгоистичного и более благородного сотрудника, можно сказать, друга. С Карли никогда не было трудно. Все, кто с ней работал, искренне любили ее.

К его оцепенению прибавилось чувство беспокойства. Они явно говорили о разных женщинах, а это было невозможно. Он уже доказал, что Карли Джонсон не существует. Она была Лорой.

Но Лорой, которой он не знал.

Лорой, с которой в двухнедельный промежуток между побегом из Новера и устройством на работу в этой кампании произошло нечто экстраординарное.

– Шериф, не хотите ли вы поговорить с некоторыми из друзей Карли? – спросила Джанис. – Я могу пригласить сюда некоторых из них.

Приняв ее предложение, он прошел за ней в офис. Может быть, люди, которых Карли называла друзьями, скажут ему больше, чем ее начальница, ответив на несколько волновавших его вопросов.

Однако, возможно и то, мрачно подумал Бак, что они только добавят новых.

Во вторник днем после недолгих поисков Карли обнаружила в столе на кухне Бака телефонную книгу Новера и набрала номер телефона Морин Фелпс. Бак сказал, что, когда возвратится из Сиэтла, покажет Морин ее фотографии, но зачем было ждать так долго? В конце концов, если уж Морин была ее теткой, она могла потратить некоторое время на повторную встречу с ней и спросить о людях, изображенных на фотографии.

Пожилая леди была дома и сказала, что будет счастлива составить ей компанию. Ее радушие заставило Карли почувствовать себя виноватой. Кроме двух раз, когда она посещала дома Фелпсов вместе с шерифом, она не пыталась встретиться с этой женщиной. Даже зная о том, что ее хорошо встретят, и, предполагая, что этот большой и уродливый дом за городом был когда-то для нее родным.

Она заперла дверь дома Бака и села в свою машину. Со времени прибытия в Новер она совсем не садилась за руль. После поездки к горе Рашмор, по голым холмам Южной Дакоты и заезда по дороге домой в Хелене было приятно избавиться на некоторое время от необходимости вести машину. Она не знала, нравилось ли ей это раньше, но после аварии вождение скорее стало необходимостью, чем удовольствием.

В полуденном свете солнечного, но холодного дня Новер выглядел почти безлюдным. Октябрь был уже близок. Прошло почти три года с тех пор, как исчезла Лора, и без нескольких недель три года с той поры, как она появилась в Сиэтле.

Карли не сомневалась в словах Бака, что Карли Джонсон мертва и что она, Лора, присвоила ее имя и жизнь, но она не чувствовала себя Лорой. Не чувствовала, что выросла в этом городе и среди этих людей. Не ощущала себя той женщиной, которой на самом деле была.

Она приспособится. Привыкнет. Примет это как должное. Сделала же она это, очнувшись в госпитале, приспособилась к абсолютно новой, незаполненной ничем жизни. Значит, сделает это еще раз.

Но где она этим займется, думала она, сворачивая на дорогу, ведущую к дому Фелпсов. Здесь, в Новере, с родными, с Баком?

Или в одиночестве в Сиэтле?

Морин встретила ее наверху лестницы с радушной улыбкой и приветливо протянутыми руками, провела Карли в гостиную и предложила на выбор чай или кофе и кусок теплого персикового пирога. Карли выбрала чай, отказалась от остального и подождала, пока женщина сядет. С любопытством она впервые посмотрела на нее как на родственницу, как на свою тетку.

Должно быть, в молодости она была красивой, но и сейчас выглядела привлекательно со своими совершенно седыми волосами и мягкими правильными чертами лица. У нее, наверное, было доброе сердце – она ведь взяла к себе Лору, не так ли? И все же в ее жизни, вероятно, были неприятности. Она была еще молода, когда умер ее муж, но больше не вышла замуж. Была любящей и самоотверженной женщиной, а имела только одного ребенка, одну стареющую, полную яда и ненависти, все еще одинокую дочь.

Морин, чихнув, села на кушетку.

– Извини, кажется, я все-таки подхватила этот вирус, который ходит вокруг. Так что я стараюсь держаться подальше. Не хочу передать его кому-нибудь. Бак сегодня работает?

– Он уехал в Сиэтл, – ответила Карли. – Вернется в четверг вечером.

– Мне кажется, ты проводила с ним много времени. Теперь, когда он уехал, тебе, должно быть, одиноко в отеле.

– Пока… пока он в отъезде, я остановилась в его доме.

Карли про себя пожалела о вырвавшихся у нее словах, но она сидела здесь не для того, чтобы рассказывать старой леди о мотивах ее переезда к Баку. Разумеется, Морин без труда может узнать правду от Хэзел или Трины, однако, рассчитывала Карли, она не покажет, что все знает.

– Миссис Фелпс… Могу я звать вас Морин?

– О, разумеется, моя дорогая.

– Шериф… Бак вчера обнаружил, что… – она посмотрела на чашку, которую держала в руках, и набрала воздуху. – Карли Джонсон – не настоящее мое имя. Очевидно, я выбрала его перед тем, как приехала в Сиэтл.

Было видно, что Морин поняла значение этой новости, ее глаза оживились: если перед ней сидела не Карли, то это была Лора.

– Пока я не приехала сюда, я полагала, что я Карли. После того как я пришла в сознание в госпитале, мне отдали водительские права, кредитные карточки, чековую книжку, и везде стояло это имя. Люди, которые знали меня до аварии, называли меня так. Я действительно верила этому. – Отставив чай в сторону, она открыла сумочку и, вытащив оттуда бумажник, извлекла из него две фотографии. – Эти фотографии были единственным, что связывало меня с моим прошлым, по крайней мере, я так думала. Если судить по надписям на обратной стороне, это моя фотография, а на этой я снята вместе с родителями. Не узнаете ли вы?..

Морин наклонилась вперед и взяла фотокарточки. Она внимательно изучила каждую, потом с сожалением покачала головой:

– Очень жаль, дорогая. Взрослых я не знаю совсем. Девочка… Она кажется знакомой, но первый класс – это было так давно, к тому же ты… Лора тогда с нами не жила. – Значит, вот как, разочарованно подумала Карли. То, что она три года принимала за самое ценное, оказалось подделкой. Незнакомцами. Людьми, которые никогда ее не знали, и которым не было до нее никакого дела. – Знаешь, – задумчиво сказала Морин, – у меня на чердаке до сих пор сложено почти все, что осталось от Лоры. Кажется, там были какие-то старые фотографии. Почему бы тебе не сходить со мной и не посмотреть. Может быть, мы что-нибудь найдем… – Единственным желанием Карли сейчас было вернуться в дом Бака, забраться в постель, накрыться с головой одеялом и не вылезать до его возвращения. Но такой неожиданный уход выглядел бы невежливо, кроме того, может быть, Морин права. Вдруг они и отыщут что-то. Не то, чего бы ей хотелось – доказательства того, что она не могла быть Лорой, – но, возможно, что-то, что поможет ей вспомнить себя как Лору.

Она была уже на полпути вверх по лестнице, в нескольких шагах от Морин, когда по спине у нее пробежали мурашки. Резко оглянувшись, она увидела Трину, лениво облокотившуюся на притолоку спальни. Как долго она стоит там? Карли не знала. Много ли она услышала?

Судя по усмешке, вполне достаточно.

Трина была какой-то жутковатой: не то чтобы злой, не вполне торжествующей, но, без сомнения, малоприятной.

– Итак… – В голосе Трины слышалась скрываемая злоба. – Кузина Лора наконец-то вернулась домой.

Карли, осторожно ступая, дошла до верха лестницы.

– Привет, Трина, – спокойно сказала она.

– Мы идем на чердак взглянуть на кое-какие вещи Лоры, – не останавливаясь, сказала Морин. – Идем, Карли.

Она послушно последовала за Морин через холл к другой лестнице. Ненависть Трины как будто следовала за ней по пятам, и ощущение ее вызывало у Карли внутреннюю дрожь. Она была слишком оптимистична, когда подумала, что может объясниться с этой женщиной. Трина зашла слишком далеко, была слишком сильно отравлена ядом горечи и ненависти, чтобы когда-нибудь простить Лоре ее грехи.

На чердаке они вместе с Морин начали осматривать коробку за коробкой, наполненные письмами, сувенирами и всякими мелочами. Тут были фотографии Норы, красивой, темноволосой женщины, и Лоры в младенчестве, раннем детстве, школьного возраста.

Хотя между маленькой Лорой и девочкой на фотографиях Карли было сходство, этим все и ограничивалось. Сходством.

Они были разными детьми.

Спустя некоторое время, почувствовав груз усталости, Карли сказала Морин, что должна идти.

Ей нужно было побыть одной.

Ей нужно было время, чтобы проститься с женщиной, которой, как ей казалось, она была, женщиной, существующей только в ее воображении.

Время оплакать ту женщину, которой она теперь станет.

Она уже вышла из дома и наполовину спустилась по лестнице к машине, когда заметила облокотившуюся на капот Трину. Женщина удовлетворенно улыбалась, и когда Карли подошла поближе, то поняла почему.

Во всю длину автомобиля была видна глубокая царапина. Сам по себе поступок был глупым, каким-то ребяческим выражением ненависти, однако у Карли похолодело внутри. Вид Трины не оставлял сомнений в том, что та считает машину недостаточной мишенью для вымещения кипящей в ней ненависти.

Стараясь успокоиться, Карли напомнила себе, что, если верить словам Бака, Трина безобидна. Так ли уж безобидна?

– Вот так штука, неприятно, – заметила Трина, подбросив вверх связку ключей и поймав их на ладонь. – Кому-то, кажется, не понравилось, как ты припарковалась.

Карли больше не смотрела на царапину.

– Ты что-нибудь имеешь против моего автомобиля, Трина? – спросила она спокойным и ровным голосом, несмотря на страх, вызывающий в ней внутреннюю дрожь.

– Я кое-что имею против тебя.

– Что? – От ее вопроса Трина на мгновение замерла, и за это время Карли успела собраться с силами. – Что я такого тебе сделала, чтобы ты так возненавидела меня?

– Ты… сука, – прошептала та.

Ее лицо побелело, взгляд потемнел, на лице появилось выражение бессильной ярости.

– Что ты сделала?! Ты разрушила мою жизнь! Украла у меня все – материнскую любовь, друзей, ухажеров! Украла мое будущее!

– Я забрала Бака, не правда ли? – мягко спросила Карли. Ее страх улетучился, и его место заняло сострадание, сострадание к этой жалкой, несчастной женщине, которой всегда чего-то недоставало – красоты, популярности, ума, сексуальности, – чтобы почувствовать удовлетворение от жизни.

– Он был бы счастлив со мной, если бы ты оставила его в покое! – выкрикнула она. – Я могла бы дать ему все, что ты не смогла – любовь, дом, детей! Он любил бы меня! Если бы ты не вернулась, он полюбил бы меня!

– У тебя было три года, пока Бак был один, три долгих года, чтобы дать ему все это. – Тихо вздохнув, Карли протянула руку, чтобы успокоить ее. – Это не моя вина, Трина. Ты не можешь обвинять меня. – Та отвернулась от ее прикосновения и разразилась рыданиями.

– Я ненавижу тебя! – всхлипывала она. – Хочу, чтобы ты наконец умерла!

Потрясенная и крайне утомленная, Карли смотрела, как та убегает, не по ступенькам в дом, а вдоль каменной стены в лес. Когда звук ее шагов замолк, Карли забралась в автомобиль и поехала вниз, с холма. Бак был прав. Трина тосковала и чувствовала себя неудовлетворенной, была полна желаний, которые никогда не исполнятся, мечтами, разбившимися годы тому назад. Все это было правдой и даже более того. Но она была не опасна.

Бак вошел в квартиру Карли, на мгновение остановившись в дверях.

Маленькая прихожая вела в гостиную. По левую руку был платяной шкаф, по правую – маленькая кухня. Закрыв за собой дверь, Бак поставил чемодан и открыл дверь шкафа. Там висело теплое пальто, плащ, две кофты и дождевик. Полка наверху была заполнена зонтами и разными мелочами, в углу стоял пылесос.

Кухня была такой же маленькой и ничем не примечательной. В шкафах стояли горшки и кастрюли, много консервов, четыре тарелки, набор дорогих рюмок, с полдюжины разномастных стаканов и штук десять пластиковых стаканчиков из соседней пиццерии. На полках холодильника не было ничего, кроме бутылки содовой, пачки маргарина и ополовиненной бутылочки кетчупа. Полки на дверце содержали обычный набор – майонез, горчица, приправы и целый ряд солений и маринадов. Укроп для гамбургеров, маринованные икра, овощи и лук, даже горшочек с маринованным перцем. Бак слегка улыбнулся. Как же он, не употребляющий маринады со времен первой попытки тридцать лет тому назад, умудрился влюбиться в знатока маринадов?

Оставив кухню, он прошел в гостиную. Обстановка – софа, кресло, стол, сервировочный столик – была элегантной. Может быть, элегантней, чем это позволяли заработки секретарши. Конечно, Лора взяла с собой из Новера тысячу долларов, немало стоила и ее машина.

Или все это было взято напрокат? А возможно, Карли просто очень экономна?

В углу комнаты, отведенном для приема пищи, стоял маленький столик из стекла и гранита, и два кресла. Карли рассказывала, что ее соседка Хилари забирает ее почту. Должно быть, у нее был ключ от квартиры, потому что на столике лежала куча писем и газет. Бак просмотрел их, но не нашел никакой личной переписки – пресса, несколько счетов, устарелые рекламные проспекты.

Он удивился висящим по стенам фотографиям. Это были не семейные портреты, а прекрасные кадры гор и океанов, водопадов, цветов и детей, родео, сломанной сосны, выветренной скалы и уличного рынка. Там висел очаровательный портрет Амелии и маленькая черно-белая фотография самой Карли. Влекуще красивая, она смотрела в камеру спокойно, немигающими и необыкновенно грустными глазами. Бак долго смотрел на нее, думая о том, была она снята до или после аварии, о чем она думала, глядя в камеру, поняла ли, что эта фотография передает саму ее суть.

Наконец оторвавшись от портрета, Бак прошел по короткому коридору в спальню. Странно, насколько пустым и безликим может стать помещение, если хозяин отлучается на какое-то время. Квартира казалась абсолютно пустой. В этих комнатах Карли провела три года, здесь она смеялась и плакала, играла с дочкой соседки. Встречалась с кем-то, принимала друзей, смотрела телевизор и делала рутинную работу по хозяйству.

Она жила здесь, а помещение казалось нежилым. Не чувствовалось ее присутствия, ее ауры.

Спальня была просто спальней, ничего необыкновенного: шкаф был наполовину пуст, и висящая в нем одежда полностью подходила под данное ей описание – простая одежда, джинсы, свитера и майки. Вещей из шелка и сатина не было. Не было элегантных платьев или юбок с разрезом вдоль бедра, блузок с глубоким вырезом и туфель на трехдюймовых каблуках.

Вернувшись в гостиную, Бак присел на кушетку и потянулся за телефоном. Он одновременно и желал, и боялся этого звонка. Жаждал услышать голос Карли, но в то же время не желал обсуждать с ней результаты дня. Ему не хотелось признаваться в том, что он озадачен еще сильнее, чем прежде, что вместо того, чтобы разрешиться, проблема еще более усложнилась.

И чертовски не хотелось говорить, что, несмотря на все известные им факты, невзирая на все свидетельства, в глубине души он не верит, что она Лора.

– Как странно, – сказала она после того, как они обменялись приветствиями, – что я здесь в твоем доме, а ты там – в моем. В этом есть что-то неправильное, шериф.

– Неправильно то, что твой дом находится в пятистах милях от моего, – ответил он. – С этим надо что-то делать.

На том конце воцарилась полная тишина. Наконец она спросила:

– Как прошел день? Узнал что-нибудь?

– Твоя начальница шлет тебе наилучшие пожелания и напоминает, что ты должна вернуться на работу к шестому числу.

Хотя это было не совсем то, что сказала Джанис Грэм. «Карли хорошая секретарша, – заметила она, провожая его к вестибюлю. – Она мне нравится, и я хочу удержать ее. Но у вас насчет нее другие планы, не так ли? Она нужна вам самому?»

– Хм. Ты не хочешь отвечать, шериф?

– Если ты спрашиваешь, узнал ли я что-нибудь новое о твоем прибытии в Сиэтл, то ответ будет отрицательный. Когда я вернусь, расскажу тебе все подробности, ладно?

Она рассмеялась, чего он и желал.

– Ты хочешь сказать, что я любопытна?

– Для человека, не являющегося полицейским, ты действительно любопытна. Но поскольку это касается твоей жизни, тебя можно извинить.

– Мне тебя не хватает, Бак.

Ее слова застали его врасплох и вызвали до боли сильное желание вернуться домой, к ней.

– Мне тебя тоже, дорогая, – тихо сказал он.

Один Бог знал, как ему не хватало ее.

Вечером он зашел к соседям и представился Хилари. Она была моложе, чем он ее себе представлял, года двадцать три, может, – двадцать четыре. Это означало, что Амелию она родила совсем юной. Хилари, как и ее дочь, была темноволоса и черноглаза, чуть более полутора метров ростом, разговорчива, дружелюбна и открыта.

Она рассказала, что познакомилась с Карли на третий день ее приезда в Сиэтл, когда та вселилась в соседнюю квартиру. Они быстро подружились, а Карли нуждалась в дружбе.

– Почему вы так подумали?

– Она была самым одиноким человеком из всех, которых я встречала, – ответила Хилари. – И поверьте мне, я знаю, что такое одиночество. Моя семья после развода отказалась от меня. Амелия и я живем только друг для друга. Но у Карли нет даже этого.

Они сидели возле обеденного стола и пили холодное пиво, а шестилетняя Амелия играла на бетонной площадке за раздвижными дверями. Квартира была такой же, как у Карли, может быть, немного попросторней. Зато, как сказала Хилари, у Карли не было Амелии, игрушки которой были раскиданы по всему дому.

– Какой она была до аварии? – спросил Бак, вновь сосредоточивая внимание на деле.

– Нервной. Знаете, мне кажется, что раньше она никогда не жила самостоятельно. Первое, что она сделала, так это установила замки на все двери и окна и никогда не выходила, не удостоверившись, что они все закрыты. Не выезжала, пока не установила телефон, и никогда не выходила по ночам. С работы шла прямо домой и не выходила до следующего утра.

– А вы не знаете, чего она боялась?

– Думаю, что мужчину. – Она рассмеялась. – Хотя, конечно, будучи недавно разведенной, я считала мужчин причиной всех женских бед.

– Но она никогда вам ничего не рассказывала, а вы не спрашивали?

Хилари допила пиво и запустила бутылку, как волчок.

– Карли была не тем человеком. Я всегда чувствовала, что некоторых вещей касаться нельзя. Не спрашивала ее о жизни в Техасе, не спрашивала, от кого она убегает и кого боится. Не то, чтобы когда-нибудь она просила меня не лезть не в свои дела. Просто она была такая. Замкнутая.

Бак поблагодарил ее и поднялся. Однако на полпути к двери обернулся.

– Упоминала ли она когда-нибудь при вас имя Лора?

Хилари подумала, потом покачала головой.

Поблагодарив ее еще раз, он вернулся в тихую и пустую квартиру Карли. Затем он приготовил себе суп из консервов, съел его в одиночестве за ее столом, посмотрел ее телевизор, помылся в ее ванной и залез в ее постель. За пятьсот миль отсюда она лежала в его постели, а он был здесь один.

Как она сказала, в этом было что-то неправильное.

И как только он вернется в Новер, ему придется это исправить.

Навсегда.

Отнюдь не все доктора являются седовласыми старцами, похожими на доктора Айболита. Время от времени Баку нужно было напоминать об этом, и доктор Джим Паркер сделал это. По оценке Бака, ему было немного за тридцать, у него были длинные светлые волосы, голубые глаза и загар яхтсмена. Он был обаятелен, под два метра ростом и мускулист. К тому же, если отсутствие обручального кольца на пальце что-либо означало, он был холост. Подарок для любой незамужней женщины Сиэтла. И, угрюмо подумал Бак, будучи доктором Карли три года назад, Паркер, возможно, лучше знаком с ее телом, чем он сам.

Ему не понравилась эта мысль.

Совсем не понравилась.

Когда Паркер прочитал письмо, которое подписала Карли, он искренне и открыто заговорил об аварии, полученных ею повреждениях и об оказанных ей медицинских услугах. Он рассказал о двух неделях сразу после инцидента, когда она подвергалась интенсивной терапии, и о следующих семи неделях, проведенных ею в отделении для тяжелобольных. Он не вставлял в разговор медицинскую терминологию, объясняя все ясно, но без снисхождения к собеседнику.

Как бы все сказанное ни было интересно – в конце концов они говорили о Карли, – пользы от этого было мало.

Пока Бак не заговорил о шрамах.

Ему не хотелось этого делать. Само упоминание о них расскажет доктору об их взаимоотношениях с Карли больше, чем ему нужно было знать. Более того, ему самому не хотелось думать о том, что они из себя представляют. Даже самому себе ему не хотелось высказывать отдаленные подозрения, возникшие у него после воскресной ночи, подозрения, которые после вчерашних разговоров только усилились. Ему не хотелось даже думать подобное о Карли.

Но он должен был спросить.

Он должен знать.

– У нее есть два шрама, – медленно и неохотно произнес Бак. – Один на бедре, другой на боку. Я не думаю, что они связаны с аварией.

Взгляд врача был прямым, сочувствующим и немного грустным. Он помолчал, потом глубоко вздохнул.

– Нет, не связаны.

– Они были у нее, когда она попала в госпиталь?

Тот кивнул.

– Можете ли вы приблизительно определить время их появления?

– В то время они были совсем свежими. Они даже не совсем зажили.

– Пять, шесть недель? Это совпадает?

Паркер снова кивнул.

– Вы знаете, какова их причина, не так ли, шериф?

Теперь была очередь Бака выглядеть сочувствующим и грустным.

– Да, знаю.

– И знаете также, что они были сделаны преднамеренно. – Откинувшись в кресле, доктор один за одним перечислил свои аргументы. – Карли не курит. Но если бы даже и курила, то, куря в постели, имея на себе майку или вообще ничего и выронив сигарету, вряд ли можно причинить себе подобное повреждение. До того как она поймала бы ее, та могла прокатиться немного, оставив более длинный, узкий и слабый ожог, чем эти. Ее ожоги были глубокими и зажженный конец сигареты был в прямом контакте с кожей. Сигарета не упала – ее там держали. – Он остановился, потом ровно произнес. – Кто-то насильно удерживал и жег ее.

Ожоги были небольшими, но Бак понимал, что они были чертовски болезненными. Кто-то жестоко и преднамеренно сделал это, – вероятно, человек, которого она знала. А может быть, и доверяла.

Понимание этого заставило его вздрогнуть, ощущения были неприятными. Он был полон бессильной ярости, потому что не было никакой возможности отыскать того, кто это сделал. Не мог разделаться с ним, заставить его пожалеть о том, что он родился на белый свет.

Бак одновременно был, как ни странно, рад амнезии Карли. Она забыла страх, который, должно быть, парализовывал ее тогда. Забыла о страшной боли, об отвратительном запахе горелой плоти, о жестоком удовольствии, получаемом человеком, который жег ее. Для нее шрамы были просто следами, маленькими изъянами на прекрасной коже.

Кто мог сделать это? Между исчезновением Лоры из Новера и появлением Карли в Сиэтле прошло всего лишь две недели. Где она была? Кого встретила? Который из ее мужчин – ее любовников – совершил это? Кто заслужил кару за такое обращение с ней?

– Все совпадает, – угрюмо пробормотал он. – Вчера я разговаривал с ее начальником и несколькими друзьями. Они сказали, что когда она появилась здесь, то была напугана. Она не въехала в квартиру, пока не были врезаны новые замки и в каждой комнате не установлено по телефону. Не выходила по ночам. Когда мужчины в офисе ухаживали за ней, она пугалась.

– В данных обстоятельствах это вполне естественно, – сказал доктор Паркер. – Ожоги и то, что она убежала откуда-то, доказывает, что с ней плохо обращались. То, что она боялась за свою безопасность, когда появилась здесь, указывает на то, что обидевший ее мог последовать за ней. Что она знала его. Что тот был другом или мужем, мужчиной, имеющим власть над нею. И что она боялась плохого обращения с его стороны.