Текст книги "Чикаго"

Автор книги: Аля Аль-Асуани

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)

17

Со времен основания Чикаго миграция чернокожего населения сюда не прекращалась. Десятки тысяч бежали от рабства из южных штатов. Они прибывали в Чикаго с мечтой, что станут свободными гражданами и будут жить достойной жизнью. Здесь они отправлялись трудиться на фабрики, женщины работали домашней прислугой, сиделками и няньками. Вскоре обнаружилось, что взамен железных оков рабства они получили другие – невидимые, но такие же тяжелые. С 1900 года черным разрешалось жить только на южной окраине города, где власти возвели доступное жилье для неимущих. В другие районы они переехать не могли, так как были бедны и им категорически запрещалось покидать гетто. На протяжении более столетия у белых американцев оставались эти предрассудки. Они и помыслить не могли без глубокого отвращения о том, чтобы жить с черными бок о бок. Американские психологи назвали это явление «негрофобией» – страхом перед людьми с черным цветом кожи. Все стихийные или организованные попытки сломать возведенные преграды ничем не заканчивались.

27 июля 1919 года воздух Чикаго настолько раскалился от жары, что чернокожий семнадцатилетний юноша по имени Юджин Вильяме был вынужден выйти на побережье в районе 29-й улицы. Берег, как и всё в городе, был поделен на места для белых и черных. Бросившись в холодный океан, Юджин ощутил чудесный прилив бодрости и не выходил из воды практически час. Затем ему в голову пришла плохая идея – попробовать себя в качестве ныряльщика. Он задержал дыхание и нырнул. Поскольку на глубине человек не ориентируется в пространстве, то Юджин, подняв голову из воды и открыв глаза, обнаружил, что находится за заграждением в зоне, отведенной для отдыха белых. Отовсюду послышались недовольные возгласы. Прежде чем юноша смог уплыть обратно, его схватили ослепленные яростью купающиеся – их вода была осквернена! На него посыпались ругательства и удары. Его жестоко били в живот и по лицу. Затем белые взяли весла и стали наносить ими удары по голове, пока юноша не скончался. Труп чернокожего подростка бросили на пляже. Белые полицейские наотрез отказались арестовывать убийц или даже допрашивать их! Тогда ситуация обострилась еще больше. В течение шести дней в Чикаго продолжались кровавые межрасовые столкновения, приведшие к гибели тридцати восьми человек, сотни были ранены или лишились крова. История Юджина Вильямса стала уроком для всех чернокожих, кому в голову могла прийти мысль перейти межрасовый барьер.

В 1966 году, в пик выступлений за гражданские права, борьбы против расизма и войны во Вьетнаме, в Чикаго прибыл популярный чернокожий деятель Мартин Лютер Кинг. Было организовано шествие десятков тысяч чернокожих через белые кварталы. Мартин Лютер Кинг хотел продемонстрировать любовь и христианское единение и в тоже время заявить, что дискриминация невыносима. Однако реакция была жесткой и принесла только разочарование. Белые горожане назвали эту акцию дикостью и забросали демонстрантов всем, что попадалось им под руку, начиная с сырых яиц и тухлых помидоров и кончая камнями и палками. Затем они открыли огонь, и многие чернокожие получили ранения. Через несколько месяцев сам Мартин Лютер Кинг погиб от пули фанатика.

В 1984 году одна семейная пара смогла заработать достаточно средств, чтобы купить дом в престижном белом пригороде. Реакция последовала незамедлительно. Белые соседи напали на них и забросали камнями, нанеся серьезные увечья. Выждав некоторое время, они подожгли гараж и новый дом, вынудив семью бежать. В том же году имел место подобный, еще более трагический случай с другой семьей чернокожих.

За все время существования города расовый барьер оставался твердой непреодолимой скалой, которая всегда стояла перед глазами и которую невозможно было снести. В северной части Чикаго располагались респектабельные кварталы и пригороды, где проживала белая элита, имеющая самый высокий доход в Америке. На черном же юге бедность доходила до такой степени, что в существование ее в Штатах было трудно поверить: безработица, наркотики, убийства, воровство, изнасилования, низкий уровень образования и медицинского обслуживания. Даже понятие семьи деградировало. Многие дети оставались на иждивении матери, после того как отец сбегал от них, садился в тюрьму или погибал в криминальных разборках. Эти вопиющие противоречия двух миров заставили известного социолога Грегори Сквайерза взяться за перо и начать свое исследование о Чикаго следующими словами: «Чикаго отличают не те многочисленные противоречия, которые город скрывает в себе. Уникальным его делает то, что противоречия в нем достигают наивысшей точки…».

При въезде в округ Оукланд Раафат Сабит ужаснулся: дома из красного кирпича в аварийном состоянии, задние дворы завалены старым хламом и отходами, на стенах черные и красные граффити – названия бандитских группировок, на углах стоят черные подростки, курящие марихуану, из баров доносятся громкая музыка и шум. Раафат спрашивал себя: как его дочь может жить в таком клоповнике? Он решил любым способом встретиться с ней, но еще не обдумал, что скажет, когда постучит в дверь и разбудит ее в два часа ночи. Сегодня он увидит ее, и будь что будет, говорил он себе, сбавляя скорость, чтобы разглядеть номера домов. Адрес Джеффа он помнил наизусть. Уже поблизости от дома Раафат оставил машину на парковке и направился к выходу на улицу, погрузившуюся в плотную темноту. Ему стало не по себе. Миновав первый ряд машин, он почувствовал, что за ним кто-то идет. Он пытался прогнать эту мысль, но услышал, на этот раз отчетливо, как некто в темноте перемещается рядом с ним. Раафат застыл, обернулся и разглядел надвигающуюся на него огромную фигуру.

– Старик, тебе не пора уже устроиться в постели под одеялом?

От неожиданности Раафат не смог произнести ни слова. Человек громко рассмеялся. По тому, как он растягивал слова, было очевидно, что он под наркотиками.

– Чего приперся в Оукланд? Ищешь бабу или трава нужна, чтобы расслабиться?

– Я приехал навестить дочь.

– И что же твоя дочь делает в Оукланде?

– Живет со своим бойфрендом.

– Точняк, он настоящий мужик. В Оукланде рождаются настоящие мужики. Чего тебе нужно от дочери, папаша?

– Я приехал только удостовериться, что все в порядке.

– Какой заботливый папаша! Слушай, дядя. Я – Макс. Один из местных мужиков. И сейчас мне нужно оттянуться.

Минуту стояла тишина. Затем Макс сказал серьезно:

– Мне нужно пятьдесят баксов, папаша, чтобы купить травы, которая прошибет мне мозг.

Раафат не ответил. Тогда Макс поднял свою могучую руку и положил ему на плечо:

– Гони полсотни. Не жмись. Давай, давай.

Резким движением он вытащил из кармана складной нож. Раздалось лязганье, и в темноте блеснуло длинное лезвие.

– Давай, папаша. Я долго ждать не буду. Заплатишь? Или хочешь, чтобы я избавил тебя от земных мук?

Раафат медленно запустил руку в карман, вытащил бумажник с деньгами, но в темноте ничего не было видно. Как только Макс это понял, в его руке зажегся фонарик.

– Я посвечу. Мне нужно только полсотни. Тебе повезло, что встретился такой хороший парень, как Макс. Иначе вообще лишился бы бумажника. Я не вор, папаша. Я честный парень, но для меня нет работы в проклятом Чикаго. В этом все дело.

Раафат вытащил пятидесятидолларовую купюру. Макс взял у него деньги и попятился, все еще выставляя нож вперед.

– Иди к дочери, – сказал он. – Советую не разгуливать ночью по Оукланду. Здесь мало таких сердечных людей, как я.

За время своего долгого проживания в Чикаго Раафат уже не раз попадал в серьезные переделки. Но он знал, как правильно вести себя в подобных ситуациях: нельзя прятаться от нападающего, нельзя сопротивляться. Грабитель, как правило, пьян или находится под действием наркотиков, ничего не соображает и может убить в любой момент. Лучше отдать ему, что тот требует, и не спорить. Много денег с собой носить нельзя, иначе потеряешь все. И совсем без денег тоже плохо, потому что если он не получит, чего хочет, может пырнуть ножом.

Удаляясь, Раафат услышал, как Макс к кому-то обращался. Значит, второй скрывался в темноте, догадался Раафат. Дом Джеффа стоял в ста метрах от автостоянки, и Раафат быстро преодолел это расстояние, про себя возмущаясь, как Сара могла оставить хороший район, в котором выросла, и переехать жить в такое неблагополучное место?! Ее жизнь постоянно подвергается опасности с тех пор, как она связалась с этим авантюристом. Его долг как отца – вмешаться как можно скорее. И он это сделает. Прямо сейчас. Раафат ударил ногой по железной калитке, и та грустно скрипнула. Он пробежал небольшой садик, погруженный в темноту, перепрыгнул через три ступеньки и остановился на пороге дома, тяжело дыша от спешки и переживаний. Раафат поднял было руку, чтобы позвонить, но тут же и опустил. Что он ей скажет? Разбудит ее в два часа ночи и потребует, чтобы она немедленно вернулась домой? Легко ли это будет сделать?

Раафат постоял несколько минут перед дверью, колеблясь, затем решил дать себе возможность подумать, спустился и стал не спеша ходить вокруг дома. Боковая дорожка была узкой, и он заметил в конце ее маленькое окно, из которого шел свет. Значит, они до сих пор не спят, подумал Раафат. У него возникло странное желание. Он бесшумно проскользнул к окну. Выцветшая штора скрывала происходящее внутри, однако сбоку между шторой и оконным стеклом был небольшой зазор, позволяющий заглянуть в комнату. Раафат прилип к стеклу настолько плотно, что ощутил ухом его холод. Он напряг зрение и увидел Джеффа, сидящего на диване в одних джинсах. Джефф казался тощим и бледным, под глазами были черные круги. Он смеялся и размахивал руками, рассказывая что-то человеку, которого не было видно. Раафат решил, что это Сара. Разговор продолжался несколько минут. Увлекшись, Раафат не сходил со своего места. Появилась Сара. На ней была голубая ночная рубашка, настолько короткая, что грудь и ноги были практически обнажены. Она села рядом с Джеффом, который вдруг наклонился и скрылся из вида. Раафат встал на цыпочки, чтобы разглядеть, что там происходит. Перед ними на тумбочке он увидел тарелку, заполненную чем-то, похожим на белый мелкий порошок. Джефф достал лист фольги небольшого размера, скрутил из него трубочку, поднес ее к носу, ввел в ноздрю и несколько раз подряд вдохнул. Сначала он уставился в потолок, потом медленно закрыл глаза. Черты лица исказились, как будто его поразила резкая боль. После он передал трубочку Саре. Она сделала один вдох и расслабленно упала на диван. Они продолжали нюхать порошок, потом Джефф повернулся к Саре и крепко ее обнял. Любовники не спеша наслаждались поцелуями. Он лизал ей ухо, с жадностью целовал шею. Она лежала с открытым ртом, как будто стонала. Он медленно запустил руки под ее рубашку, с удовольствием вытащил груди и стал массировать их ладонями. Он что-то говорил им и улыбался, как будто баюкал ребенка, а она в это время кричала от восторга. Оба пребывали в возбужденном состоянии, как будто хотели получить удовольствие от секса до того, как закончится действие наркотика, или необъяснимым образом чувствовали, что за ними следят, и специально хотели продемонстрировать силу своей любви. Джефф продолжал кусать ей грудь и лизать соски, пока она мягко не оттолкнула его. Он лег на спину. Казалось, их движения и ритмы совпадали. Она склонилась над ним и расстегнула ему ширинку, вытащила член и с вожделением начала его рассматривать. Несколько раз она облизала его языком. Затем начала сосать. Он зажмурился от удовольствия… Не чувствуя ног, Раафат бросился к двери. Нервно и без перерыва завизжал звонок. Раафат изо всех сил заколотил в дверь руками и ногами. Прошло немало времени, прежде чем он услышал шум приближающихся шагов. Зажегся свет, открылась дверь и на пороге появилась Сара в надетом поверх ночной рубашки шелковом халате. Она испуганно посмотрела на отца, не поверив своим глазам. Сара открыла рот, чтобы что-то сказать, но не успела, получив звонкую пощечину, а затем удар ногой в живот. Она закричала от боли.

– Наркоманка! Проститутка! Убить тебя мало! – От крика Раафата дрожали стены.

18

Шайма швырнула поднос, он зазвенел, и капли Умм Али разбрызгались по столу. Она с негодованием смотрела на Тарика, задыхаясь от переполнявших ее эмоций:

– Как ты смеешь прикасаться ко мне?!

Белый как полотно Тарик тихо ответил:

– Прости…

– Послушай, Тарик! Если ты думаешь, что я легкодоступна, то глубоко ошибаешься. И если это повторится, больше ты меня не увидишь. Понятно?

Тарик молчал, опустив голову, как провинившийся ребенок, который разбил дорогую вазу. Он извинился и ушел. Шайма провожала его укоряющим взглядом, пока дверь за ним не захлопнулась. Но и после его ухода она продолжала дрожать, чувствуя прикосновение его рук на запястье и горячее дыхание на лице. Поступок Тарика был неожиданным и поверг ее в шок. Прошло некоторое время, прежде чем она смогла осмыслить произошедшее и попытаться об этом забыть. Однако она уже успела прикоснуться к запретной сфере и испытать физическое наслаждение, которое до сих пор получала только украдкой. В голове сразу сработал сигнал опасности. Тысячу раз с тех пор, как в средней школе у нее начались месячные, она слышала предостережение матери: «Мужчины, Шайма, хотят от женщины только ее тела. И они готовы на все, чтобы завладеть им. Юноши соблазняют девушек сладкими речами и пытаются убедить их в своей любви, чтобы добиться от них желаемого. Твоя девственность – честь твоя, твоего отца и всей семьи. Если ты не будешь ею дорожить, мы до конца дней не сможем смотреть людям в глаза. Всевышний дал тебе это тело, чтобы ты содержала его в чистоте и отдалась только тому, кто женится на тебе согласно закону, ниспосланному свыше. Помни, Шайма, мужчина не возьмет в жены ту, которая позволит ему что-либо. Мужчина не уважает легкодоступную женщину, ей он не может доверить свою честь и честь своих детей».

Вспомнив о принципах, на которых выросла, Шайма порадовалась, что вовремя остановила Тарика. Однако некоторое время спустя она уже спокойно размышляла: «Хотя он и совершил ужасную ошибку, когда пытался меня обнять, но, с другой стороны, этим он признался, что влюблен. А значит, он меня уважает и собирается жениться».

Она села заниматься и постаралась сосредоточиться. «Наша с Тариком любовь, – рассуждала она, – будет дополнительным стимулом, чтобы получить диплом, вернуться в Египет и пожениться». Закончив, она пошла в ванную, совершила омовение, прочитала вечернюю молитву, молитвы витр и шафа, затем погасила в комнате свет и забралась в постель.

Шайма лежала в темноте с открытыми глазами и удивлялась, вспоминая, что сделал сегодня Тарик. Она не осуждала его и не обижалась – наоборот, ее переполняла нежность. Он любит ее и хочет, чтобы они обнимались, как влюбленные. Вот и все. Может, она была слишком строга к нему? Ее неотступно преследовали предостережения матери, но впервые в жизни она решила разобраться сама.

Если мать права, то девушка, которая не дорожит собой, никогда бы не вышла замуж. Но Шайме были известны случаи, свидетельствующие об обратном. Она знала девушек, которые сначала развлекались с мужчинами, а затем удачно выходили замуж. Ее подруга Радва, ассистентка на кафедре патологии медицинского колледжа Танты, встречалась с профессором, и об их отношениях, совсем не невинных, долго сплетничал весь колледж. В конце концов профессор развелся с женой, бросил детей и женился на Радве. Вскоре у них родился ребенок. А Лобна, ее соседка? У нее был не один парень. Она сама рассказывала Шайме о сексуальных отношениях с ними. Поцелуи, объятья… и прочее, чего Шайма и представить себе не могла. И чем все закончилось? Лобна была опозорена и лишилась будущего? Ее проклинали и ненавидели всю оставшуюся жизнь? Нет. Она вышла замуж за Тамера, сына миллионера Фарага аль-Бахтими, владельца известной кондитерской фабрики. Он сходит с ума от любви к ней и ни в чем ей не отказывает. Лобна, телом которой воспользовался не один молодой человек, живет сейчас как принцесса на прекрасной вилле в пригороде Танты. Она – счастливая жена и мать двоих детей.

А что далеко ходить? Разве сама Шайма не дорожила своей честью? Не дожила до тридцати лет не тронутой ни одним мужчиной? Она вела порядочную жизнь и никому на факультете не позволяла выходить за рамки деловых отношений. Даже работающих с ней профессоров она держала на расстоянии. У нее незапятнанная репутация и среди соседей, и на работе. Почему же она до сих пор не вышла замуж? Почему женихи не выстраиваются к ней в очередь, ведь она так целомудренна? Все эти факты противоречат словам матери. А может, мать пугала ее специально? Или она судила с позиций своего времени? Разве мягкое отношение девушки (в определенных границах) к возлюбленному не является своего рода уловкой, чтобы подвести его к браку? И разве не будет он любить ее еще больше, если поцелует и обнимет?

Несмотря на медицинское образование, Шайма ничего не знала о чувствах мужчин. Разве любовь мужчины к женщине не может сопровождаться физическим к ней влечением? И потом, если бы каждая добрачная связь была несмываемым грехом и на всех, кто его совершил, обрушивались бы напасти, то почему Аллах никак не наказывает американцев, большинство которых так и живет? Юноши и девушки встречаются по выходным на станциях метро и в парках, у всех на глазах обмениваются горячими поцелуями, неплохо проводят время и делают то, чего она не может позволить себе с собственным мужчиной при закрытых дверях спальни. Почему Аллах не обрушит гнев на этих развратников?! Месяцы, проведенные в Чикаго, заставили ее взглянуть по-другому на образ жизни этих людей. Она начала сомневаться в принципах праведности, на которых ее воспитали. Разве может Аллах судить нас иначе, чем американцев? Американцы совершают смертные грехи – практикуют все формы извращений, играют в азартные игры, пьют алкоголь, однако не похоже, чтобы Всемогущий Аллах гневался на них. Вместо того чтобы наказать их за ослушание, он дарует им богатство, знание и силу, чтобы их страна стала самой могущественной в мире. Почему же Аллах карает мусульман и в то же время прощает американцев?

«Прибегаю к Аллаху от проклятого шайтана! Прошу Тебя о прощении!» – произнесла она, пугаясь дерзости собственных мыслей. Шайма повернулась на бок и спрятала голову под подушку, чтобы прекратить думать. Но когда она закрыла глаза, правда предстала перед ней со всей очевидностью: Тарик любит ее и уважает, он не сделал ничего плохого, просто хотел обнять ее, чтобы выразить свои чувства к ней. Дело не стоило того, чтобы она так реагировала. Как жестоко она с ним поступила! Сейчас она вспоминает его побледневшее лицо, неловкие извинения и смущение. Шайма заснула с чувством жалости, а когда проснулась утром, первым делом позвонила Тарику. Он ответил неуверенно, как будто ждал, что его снова будут ругать. Но она разговаривала с ним весело, показывая, что все уже забыто. Они как обычно планировали каждый свой день, и неделя прошла ровно. За исключением того, что за это время они стали дружнее и пережитое еще больше их сблизило. В их отношениях появилось нечто новое: когда их тела хотя бы на секунду случайно соприкасались, то их нервы превращались в натянутые струны. Оба смущались, и Шайма краснела так, будто кто-то, распахнув дверь, застал ее обнаженной.

Субботу, как всегда, они должны были провести вместе.

– Давай сходим в кино, – сказал Тарик. – А потом я приглашу тебя на ужин в пиццерию, которую я недавно обнаружил.

Казалось, предложение ей не слишком понравилось.

– Честно говоря, сегодня холодно, – сказала она. И я устала от метро. Давай поужинаем у меня. Я приготовлю тебе пиццу в сто раз вкуснее, чем в ресторане. А?

Тарик, ничего не понимая, уставился на нее. Лицо Шаймы вспыхнуло, и она нервно хихикнула. Что она имела в виду? Когда он пытался обнять ее, она его пристыдила. Почему тогда снова приглашает к себе? Тарик не знал, что и думать, мысли были рассеяны, и лекция по органической химии никак не укладывалась в голове. Но как ни странно, он не стал переживать по этому поводу. Закрыв книгу, сказал себе: «Потом разберусь» – и плюхнулся на кровать, положив ногу на ногу (так ему легче думалось).

Он задался вопросом: что делать? И тут же ответил: конечно, идти к ней, и будь что будет.

Ровно в назначенное время он стоял перед ее дверью в своей лучшей выходной одежде – темные брюки, белый шерстяной пуловер, черный кожаный пиджак и галстук. Как только он вошел, почувствовал аромат теста в духовке. Он сел к телевизору в ожидании, пока Шайма закончит готовить. Она накрыла на стол и позвала его своим звонким голосом, который для него звучал волнующе мягко.

На ней была голубая марокканская абая [27]27
  Абая – традиционная верхняя одежда арабских женщин.


[Закрыть]расшитая тесьмой. Сердце Тарика забилось быстрее, когда он увидел, что молния застегивается сверху до низу. Тело ее было полностью закрыто, но мысль о том, что, сорвав одним движением с нее абаю, можно оставить ее обнаженной, не давала ему покоя. Его охватили необузданные сексуальные фантазии, и все они начинались с того, как он распахивает ее абаю… Нервы Тарика были на пределе.

Пицца оказалась вкусной. За ужином они говорили на разные темы. Ее мелодичный голос шел откуда-то из глубины, а странные намеки накалили атмосферу настолько, что он был не в состоянии сосредоточиться и слышать многое из того, что она говорила. Как только они закончили ужинать, Тарик вызвался отнести тарелки на кухню, вымыл, вытер и поставил их на полку. Он сполоснул чайник, чтобы вскипятить воду. Вдруг на кухне появилась Шайма. Она подошла к нему и тихо, с удивившей его хрипотцой, спросила:

– Тебе помочь?

Тарик не ответил. Был слышен только барабанный бой его сердца. Она подошла еще ближе, и мягкая ткань абаи коснулась его ладони. От аромата ее духов у него перехватило дыхание. Ему стало трудно контролировать себя, желудок сковало спазмом… Казалось, сейчас он потеряет сознание.

Мы пили и разговаривали. Вэнди рассказала мне о своих родителях. Ее мать была социальным работником, а отец стоматологом. Она жила с ними в Нью-Йорке, пока не получила работу на Чикагской бирже и не переехала в квартиру-студию недалеко от Раш-стрит. Вэнди сказала, что любит Чикаго, но иногда ей одиноко и грустно, и возникают мысли, что жизнь ее не имеет смысла.

– Как ты думаешь, мне пора обратиться к психотерапевту? – спросила она меня.

– Не думаю. Всем людям время от времени бывает плохо, особенно одиноким… А у тебя нет друга?

– У меня была настоящая любовь. Но, к сожалению, в прошлом году эта история закончилась.

Ее ответ меня удовлетворил. Я стал рассказывать ей о себе и своем увлечении поэзией.

– К сожалению, я не читаю, – смутилась она. – Нет времени.

– Ты сама – поэзия.

– Спасибо.

Она взяла лежащую рядом сумочку:

– Мне пора. С утра на работу.

– Не возражаешь, если я позвоню тебе?

– Вовсе нет.

На неделе я говорил с ней дважды, а в пятницу пригласил на чашку кофе в университетский кафетерий (из экономии). В следующую субботу, следуя теории мудрого Грэхема, я пригласил ее на ужин. На этот раз, как мне показалось, она готовилась к встрече. На ней были черные шелковые брюки, белая блуза без рукавов и красный мохеровый жакет с сияющей брошью на лацкане. Вэнди искренне желала выглядеть красивой, и это произвело на меня впечатление. Мы ужинали в итальянском ресторане в центре города, болтали и смеялись, как старые друзья. Мне действительно было с ней хорошо. Я рассказал ей обо всем – о матери, о сестре, о конфликте с университетом и моем увлечении поэзией.

– Ты, наверное, мечтаешь стать когда-нибудь знаменитым? – спросила она.

– Успех в литературе измеряется не славой. Есть известные писатели, которые бездарны, и есть великие, о которых никто не знает.

– Зачем же тогда ты этим занимаешься?

– Мне есть что сказать людям. Я ищу не славы, а признания. Чтобы то, что я пишу, дошло до людей. Пусть их будет немного, но они начнут думать и чувствовать по-другому.

– Я с детства мечтала о встрече с настоящим поэтом.

– Он перед тобой.

Я потянулся к ней через стол, взял ее за руки, медленно поднес их к губам и поцеловал. Она посмотрела на меня с очаровательной улыбкой. Мы вышли на улицу пьяными. От стука ее каблучков рядом мне стало весело. Вдруг она спросила:

– Куда идем?

Мое сердце забилось чаще.

– У меня есть великолепный документальный фильм о Египте. Хочешь, посмотрим вместе?

– Конечно. А где?

– У меня дома.

– Идет.

Мы направились к метро. Я шел быстрыми шагами, как будто боялся, что она передумает.

В вагоне я сидел напротив Вэнди и внимательно рассматривал черты ее лица. Для меня она была и красивой, и утонченной. Со дня приезда в Чикаго я не нахожу себе места, подумал я, поэтому меня так сильно к ней тянет. Просто я нуждаюсь в женской ласке.

Мы пришли в общежитие. Сели рядом на диван в гостиной. Я волновался, боялся поспешить и все испортить. Когда она заговорила, я положил ей руку на плечо. Ее лицо стало бледным, и я почувствовал, как горит ее тело. Я был всего в шаге от своего счастья и по опыту понимал, что этот момент был решающим. Если бы она убрала руки, ничего бы не было. Внезапно мы замолчали, и я почувствовал ее прерывистое горячее дыхание, будто она задыхалась. Мне показалось, что она вот-вот расплачется. Я обнял ее и стал жадно целовать лицо и шею. Я чувствовал, как ее тело сжалось, а затем постепенно расслабилось, и неосознанно потянулся руками к ее спине, чтобы расстегнуть бюстгальтер. Она прильнула ко мне, поцеловала в щеку и, поднимаясь, нежно прошептала:

– Мне нужно в ванную. Я быстро.

Как только она появилась обнаженной, я бросился обнимать ее. Мы занимались любовью первый раз страстно и жестко, как будто избавлялись от груза накопившихся эмоций или как будто неожиданно для себя открыли возможность этого удовольствия и бросились насыщаться им, сами не веря в это. Потом я лежал с ней рядом, тяжело дыша. Странно, но я вдруг почувствовал, как внутри появляется новое желание…

Такое случалось редко. Моя вечная проблема при общении с женщинами, как сильный яд, отравляющий любовь, заключалась в том, что сразу после испытанного удовольствия я уже не видел их красоты, будто пелена спадала с глаз. Однако с Вэнди вышло по-другому. Я любовался ее обнаженным телом, которое, казалось, могло соблазнять меня бесконечно. Я чувствовал, как кровь бежит по венам, как будто я не испытал удовлетворения минуту назад. Она положила голову мне на грудь и нежно произнесла:

– Знаешь… Как только я тебя увидела, сразу поняла, что мы окажемся с тобой в постели.

– Значит, мне повезло!

– Я решила, что приду к тебе в дом только после еще одной встречи, но вдруг поняла, что не могу с собой бороться.

Я прижался губами к ее лбу:

– Ты великолепна! Моя царица!

– У тебя есть опыт в этом деле, хоть ты и не женат. Разве в Египте позволено иметь добрачные связи?!

– Мы сами себе это позволяем.

Мой ответ был неубедителен, но в тот момент совсем не хотелось серьезных разговоров. Вэнди уткнулась подбородком мне в грудь и принялась меня разглядывать. Она потянулась рукой к моим губам и стала играть ими, словно я был ребенком.

– Давай, – сказала она весело, – расскажи мне о своих любовных отношениях с египтянками.

Я чувствовал на своем теле ее груди. От них шло такое нежное тепло, что его невозможно было вынести. Я мягко притянул ее за плечи. Еще поворочавшись, Вэнди заснула прямо на мне. Потом я медленно и нежно поцеловал ее, и мы снова занялись любовью. Мне были знакомы уже все особенности ее тела, и второй раз я действовал спокойно и сосредоточенно, чтобы мы вместе воспламенились и сгорели. Она долго была на пике наслаждения, затем пришла в себя, бодро спрыгнула с кровати, вытащила камеру из своей сумочки и сказала, приготовившись снимать:

– Я тебя сфотографирую.

– Подожди, я не готов.

– Хочу снять тебя обнаженным.

Я собрался возразить, но она оказалась быстрее, фотоаппарат несколько раз щелкнул, и ей удалось снять меня в нескольких ракурсах.

– Когда-нибудь я буду шантажировать тебя этими фотографиями.

– Это будет самый приятный шантаж.

– Надеюсь, к тому времени ты не передумаешь. Сейчас мне надо идти.

– Можешь остаться еще ненадолго?

– К сожалению, нет. В следующий раз постараюсь, чтобы у нас было больше времени.

Вэнди пошла в ванную и вскоре вышла оттуда одетая и накрашенная, с благодарной сияющей улыбкой на лице. Я уже оделся и ждал ее, но она остановила меня:

– Не беспокойся, не надо меня провожать.

– Но я хочу!

– Лучше я пойду одна, – сказала она спокойно и решительно.

Я был удивлен, но уважал ее желание. Крепко обнял ее и сказал:

– Вэнди… Я так счастлив, что мы с тобой встретили друг друга!

– И я тоже, – сказала она, смотря мне в лицо и играя пальцами в моих волосах. – А где документальный фильм, который ты мне обещал?

Я смутился. Она громко рассмеялась и подмигнула:

– Я сразу разгадала твою игру, но притворилась, что поверила.

– Когда я тебя теперь увижу?

– Это зависит от тебя.

– Каким образом?

– Мне нужно сказать тебе кое-что, но не знаю, как ты это воспримешь.

Она уже открыла дверь и держала ее распахнутой, стоя на пороге.

– Я еврейка, – сказала она просто.

– Еврейка?!

– Ты удивлен?

– Нет. Вовсе нет…

– Может, я поступила нечестно, что не сказала тебе с самого начала. Но ты бы в любом случае узнал. Человек не может скрывать свою религию.

Я молчал. Держась за дверь, Вэнди загадочно улыбнулась:

– Подумай серьезно о наших отношениях. Можешь позвонить мне, когда захочешь. Если не позвонишь, спасибо тебе за чудесное время, которое мы провели вместе.