Текст книги "Человек, который был похож на Ореста"

Автор книги: Альваро Кункейро

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

IV

Тадео преклонил колени на циновке перед авгуром Селедонио, как делал всегда, когда подрезал ему ноготь на большом пальце правой ноги. Ноготь часто воспалялся, и эту операцию приходилось повторять каждые три недели по субботам. Как уверял прорицатель, никто из многочисленных городских цирюльников – а среди них были настоящие мастера своего дела – не мог сравняться с нищим в сложном искусстве, хотя тот дошел до его высот своим умом. Он осторожно приподнимал ноготь, подрезал его, скругляя углы, и подтачивал внутренний край, норовивший впиться в палец, а авгур мог преспокойно продолжать читать будущее по внутренностям и даже ни разу не вскрикнуть. Тадео попросил у мисера[8]8
  Вежливое обращение, принятое в старину в Арагоне.


[Закрыть] Селедонио разрешения привести к нему в дом чужеземца, с которым познакомился на площади. Тот так любезен и так щедр, что неловко даже спрашивать, кто он да откуда, но сразу видно – этот человек отлично разбирается в драгоценных камнях и верховой езде, а кроме того, склонен предаваться размышлениям, глядя на языки пламени или на струи, подолгу не произнося ни слова.

– Весьма аристократическая привычка, – произнес авгур.

– Мой новый знакомый, – прибавил нищий, – умеет слушать. Он не перебивает тебя, и в какой-то миг вдруг оказывается – ему удается следить за твоим повествованием не только Ушами, но и глазами. Воображение рисует перед ним волшебные картины, и в конце концов ты сам понемногу начинаешь вдохновляться и не жалеешь красок для своего рассказа. Когда я упомянул, что у меня есть друг, знаменитый прорицатель и к тому же царедворец, он сразу захотел выразить тебе свое почтение и решил, если ты не против, заказать для нас хлеба, копченого мяса, миндального печенья и полкувшина вина, дабы скрасить беседу.

– Вино лучше красное, – заметил Селедонио.

И вот под вечер все трое собрались в зале, где обычно восседал авгур: чужестранец устроился в кожаном кресле, Селедонио сел на скамью, опустив ногу в таз с лимонной водой, чтобы размочить ноготь, а Тадео преклонил колени возле него и стал точить бритву о камень. Клетка с дроздом висела на окне в ласковых лучах заходящего солнца. Обычно в доме авгура летали на свободе черные вороны, помогавшие ему предсказывать будущее, но всякий раз, как нищий заходил к Селедонио, их приходилось запирать на чердаке, ибо вещие птицы с первого же момента невзлюбили певчую птаху и налетали на клетку, пытаясь просунуть клюв между прутьями и долбануть дрозда. Правда, один из воронов, оказавшись в заточении, так разобиделся на хозяина, что целую неделю отказывался предсказывать, забеременеет ли женщина и найдутся ли потерянные деньги. Авгуру ничего не оставалось, как прибегнуть к помощи этрусской магии; но резать каждый раз голубей выходило для него слишком накладно. Сам Селедонио не отваживался съедать потом священных птиц, и ему приходилось дарить их своей помощнице, которая, по ее словам, готовила из них плов.

– По законам нашей страны, – объяснил прорицатель чужестранцу, – мы, авгуры, входим в правительство, но вот уже много лет, как никто не созывает нас. С одной стороны, казна пуста и царю нечем платить за наши советы, а с другой – простой люд боится, что однажды и звезды, и внутренности жертвенного животного предскажут какую-нибудь беду: засуху, кровопролитие, полет кометы, кораблекрушение, бубонную чуму или землетрясение – и это пророчество сбудется. А раньше к нашим словам прислушивались и шага не решались ступить, не спросив у нас совета.

Селедонио был приземист, тщедушен и лыс, его большой нос утолщался на конце, нижняя губа лягушачьего рта оттопыривалась. Широкие и мясистые кисти его тощих и коротких, словно у присяжного поверенного, рук густо заросли волосами. Когда кто-нибудь обращал внимание на эту особенность, прорицатель объяснял, что для предсказания судьбы кораблей ему приходится рассматривать внутренности уток tadorna tadorna[9]9
  Пеганка, птица подсемейства утиных.


[Закрыть] и своей волосатостью он как раз и обязан действию их крови. Авгура то и дело бросало в жар: даже зимой его лоб и двойной подбородок блестели от пота. Селедонио носил желтую ризу и всегда старался держать под рукой веронский веер.

Когда Тадео завершил свою работу и все трое сели обедать, чужеземец за стаканом вина стал отвечать на вопросы хозяина дома ровным и спокойным голосом: приехал он сюда издалека, верхом, но на коня вдруг напала лихорадка, и ему пришлось оставить верного слугу вместе с лошадью и вещами на постоялом дворе милях в пяти от города.

– Я странствую по свету, чтобы повидать разные страны, узнать разных людей, выслушать тысячи историй, увидеть множество дивных чудес. Больше всего меня интересует театр и племенные жеребцы – в этих вопросах я немного разбираюсь, – добавил скромно гость. – А поскольку вам надо как-нибудь обращаться ко мне, можете называть меня, если не возражаете, конечно, дон Леон,[10]10
  Леон (исп. Leon) – означает «лев».


[Закрыть] это имя нетрудно запомнить.

– Будь по-твоему, мы согласны, – сказал Селедонио, пропустив глоток красного и выковыряв зубочисткой жилку от копченого мяса, которая застряла у него между зубами, – А что до театра, то я тоже большой его любитель, дон Леон, но нам, авгурам, здесь запрещено смотреть пьесы, ибо почтеннейшая публика боится: вдруг кто-то из нас, наблюдая за спектаклем из партера, посочувствует главному герою или красивой женщине. Кто помешает нам тогда украдкой поворожить на белых бобах и заячьих зубах и изменить ход трагедии! Все тогда пойдет вкривь и вкось – кровосмеситель доживет до благородных седин, Медея вновь добьется любви Ясона, и вместо кровавого финала получится трогательная сценка.

– Благодаря дружескому расположению Тадео, досточтимый авгур, я узнал об ужасе, который объял царскую семью твоего города. Не думай, что законы гостеприимства вынуждают тебя отвечать мне, но, если можешь, расскажи, чего они страшились и боятся ли до сих пор?

– Ничто не мешает мне объяснить тебе, в чем дело, тем более – ты называешь меня другом и рядом с нами сидит Тадео, а он – свободный человек, хотя и нищ и, может быть, именно поэтому не раз помогал мне в трудные минуты выведать важные сведения. Так вот им внушает страх Орест, сын Агамемнона, ибо они уверены – однажды ночью принц войдет в город с длинным мечом в руках. Семь раз цари просили нас предсказать будущее, и семь раз вышло одно и то же: Орест придет с оружием в руках, чтобы убить Эгиста – это вполне можно понять: ведь тот убил его отца – и свою мать, царицу Клитемнестру. Я сам вопрошал оракулов, и всегда получалось так: Орест явится в город, а его сестра Ифигения, юная и прекрасная, выйдет ему навстречу в короткой рубашке, ибо ее предупредят о приезде брата в тот миг, когда она будет направляться к своему девичьему ложу. Девушка узнает его и покажет тайные переходы во дворце, которые ведут в покои, где Эгист чувствует себя в безопасности, а Клитемнестра проводит время в заботах о своей внешности, сводя волосы на ногах. Второй муж кажется ей куда более привлекательным мужчиной, и тут нет ничего удивительного: он не так грузен и мускулист, как покойный Агамемнон.

Селедонио обмахнулся веером и стер с лица пот тем самым полотенцем, которым Тадео, закончив свою работу, вытер ему ногу.

– Царь Эгист содрогнулся и запретил произносить имя Ореста, велел вести учет всех чужестранцев, разослал повсюду шпионов, венецианцев и британцев – их работа ценилась на вес золота, – чтобы узнать судьбу Ореста. А нас, авгуров, царь заставил работать целый год: мы должны были сказать, каким путем явится тайный мститель, через какие ворота, какова длина его шагов, как он нанесет удар по царскому щиту. Этот щит пришлось чинить и укреплять заново, потому что во время тренировок он разбился. Ужас объял город, жизнь в нем стала невыносимой, и, дабы народ немного развеялся, а также чтобы страх не лег в основу политики, следуя советам Флорентийского Секретаря,[11]11
  Прозвище итальянского писателя и политического деятеля Н. Макиавелли (1469–1527).


[Закрыть] пустили новый слух: Орест блуждает где-то на Востоке, и ожидают вовсе не его, а бешеного льва, которому взбрело в голову сожрать царскую чету, – этим заодно объяснили простолюдинам заточение принцессы. Отсюда и пошла детская игра, описанная Тадео.

– И Орест придет?

– Придет, но неизвестно, когда. С годами страх постепенно таял, люди стали видеть здесь просто легенду, совсем как в Эзоповой басне о пастухе и волке; и сейчас одни только старики, беседуя летом в тени платанов, вспоминают об угрозе да обсуждают возможный финал трагедии, который завис в воздухе, поскольку Ореста все нет и нет. Полиция по-прежнему ведет расследование, хотя и не столь прилежно, как раньше, но ведь и денег на него отпускают теперь поменьше. Цари дряхлеют, не появляются на людях и отказываются позировать для портретов. Мы же, авгуры, живем в чести и можем про себя радоваться тому, что Ифигения не стареет, сохраняя прелесть своих восемнадцати лет и кожу без единой морщинки.

– Она не собирается замуж? Неужели у нее нет поклонников?

Казалось, этот вопрос не на шутку интересовал чужестранца – он даже поднял руку, обращаясь к Селедонио.

– Ей представлялось немало хороших партий, но она всех отвергала сразу под самыми разными предлогами или посылала несчастных собирать в дальних странах тамошние напевы и новые рецепты миндальных пирожных; понемногу поклонникам это надоело, они разъехались и больше не возвращались. Один из них сошел с ума и решил похитить Ифигению, за что его хотели выслать из города. Стражники схватили беднягу, а тот стал отчаянно драться, чтобы освободиться и вырвать себе глаза. Ему взбрело в голову повесить их в саду на кусте роз: пусть ясный взор влюбленных очей следит с восхищением за девушкой, пока он сам далеко. А еще мне рассказывала кормилица принцессы, будто Ифигения избегала крепких объятий во время медленных танцев на придворных балах.

– Хорошо бы увидеть ее, – промолвил дон Леон.

– Это невозможно, – произнес уверенно Тадео, – ведь она не покидает свою башню. Вот уже двадцать лет я каждый день хожу к двери черного хода – там раздают нищим похлебку, – и мне ни разу не повезло.

– А что, если сделать так, – медленно проговорил дон Леон, словно видя в мечтах исполнение своего плана. – Можно передать Ифигении, будто человек, похожий на Ореста, приходит утром на рассвете к царской голубятне, прячась в тени берез, слушает, как шумят, просыпаясь, птицы, и стоит только первой из них вылететь наружу и взмыть вверх, незнакомец возвращается в свое убежище, скрытое среди увитых плющом развалин старого города. Тот, кто принесет эту весть девушке, скажет, что своими глазами видел юношу и слышал, как он произносил торжественные октавы, обращаясь к теням прошлого.

– Да нет, ей не сойти с башни, – уверял Селедонио. – Никто не может спустить ее вниз так, чтобы ворот не заскрипел, его нарочно никогда не смазывают. Да и стража непременно увидит.

– Она могла бы связать простыни и распороть юбки на куски, – заметил Тадео.

– Да-да, пусть свяжет пояса, платки, шнуры для корсетов, – согласился дон Леон. – Можно еще разрезать на длинные полосы тяжелые двойные занавеси из прихожей. Она бы подошла к голубятне и принялась рассматривать меня в предрассветных сумерках, но при первом крике петуха сомнения покинули бы ее: «Нет, это еще не Орест». Быть может, чтобы удостовериться, Ифигения прикоснется своей прекрасной рукой к моему лбу, к губам, к шее; быть может, приложит ладонь к моей груди, слушая биение сердца. А потом девушка пойдет прочь, босая и полуобнаженная, как прибежала туда, а голуби будут виться вокруг нее, провожая до подножья башни, откуда поднимут ее наверх, к единственному окну, кормилица и служанки.

– Прелестная картина! – заключил Тадео. – Да она, пожалуй, еще влюбится в тебя.

– А ты, как ты будешь ждать ее? – С этими словами Селедонио поднялся с места, отошел в глубину комнаты за алтарь и встал, сложа руки на груди, держа по-прежнему в правой полный стакан вина.

Чужестранец тоже вышел из-за стола, подошел к двери и открыл ее настежь. Намотав край своей пурпурной накидки палевую руку, он медленно двинулся к окну, подняв вверх трость с серебряной рукояткой, словно меч, которым богатырь хочет поразить врага. Голова его была гордо поднята, когда чужестранец замер как раз на том месте, где солнечный луч ложился на полу у его ног. Потрясенные Тадео и Селедонио вдруг явственно увидели в правой руке дона Леона длинный меч.

– Орест! – вскрикнул авгур, сам не понимая того, что говорил.

Слово это отозвалось многократным эхом: зловещее имя прокричали своими жуткими скрипучими голосами вóроны на чердаке, и Тадео опустился на колени. Но как только все стихло и солнечный луч отодвинулся немного в сторону, картина изменилась, словно то было лишь видение или призрачный сон, длившийся один миг: чужестранец опять сидел на своем месте и улыбался, спокойно и безразлично, постукивая себя по подбородку рукоятью трости. Селедонио открыл дверь и окропил плиты на пороге своего дома вином.

– Будь как дома, принц! – сказал он, торжественно раскрывая ему объятия.

Тадео начал насвистывать марш, и дрозд подхватил мелодию.

Когда чужестранец и нищий ушли из дома авгура, Селедонио отправился на чердак посмотреть, что сталось с его воронами. Все четыре птицы были зарезаны, и, как убедился прорицатель, всех постигла одинаковая смерть – та самая, которую предрекали Эгисту: страшная рана шла снизу вверх и справа налево. Кровь воронов стекала тяжелыми каплями в мисочку черного кота и тот медленно и важно лакал ее.

V

Раз в неделю, пользуясь тем, что в заведении Малены по вторникам наводили порядок и стирали белье, сорокалетняя Теодора, хозяйка фруктовой лавки на улице Алькальдов и вдова ризничего, что готовил повозки для всех ауто сакраментале,[12]12
  Драматические представления на библейские сюжеты; возникли в Испании и Португалии в XIV в., получили особое распространение в XVII в.


[Закрыть] отправлялась под вечер туда, где провела свои золотые годы. Тогда она считалась девицей высшего разбора, и ее всегда отличали вдовцы и отставные военные. Один из них, митилинийский стратег, покинувший родной Лесбос,[13]13
  Митилини (Лесбос) – остров в Эгейском море.


[Закрыть] взял ее на содержание. Потом славный полководец остался без гроша за душой, и Теодора отправилась каяться в монастырь, где и познакомилась с ризничим, за которого потом вышла замуж. Они познакомились, когда тот подбирал актеров для торжественного шествия: согласно сюжету Госпожа Сладострастие соблазняла юношу, который без долгих размышлений покидал ради нее Госпожу Грамматику. После смерти Малены заведение сохранило ее имя; заправлял теперь в нем бывший ватиканский певчий по имени Лино, чьи предки со стороны отца были капуцинами. Много лет тому назад он отправился морем в Левант[14]14
  Страны, расположенные в восточной части средиземноморского побережья.


[Закрыть] получать наследство, корабль затонул, и его спасли рыбаки, сочтя по голосу девицей, так искусно Лино был оскоплен. Когда ошибка обнаружилась, они продали его по дешевке Малене. Хозяйке пришелся по душе латинянин, который спал, свернувшись калачиком, разбирался в бухгалтерии и умел с чувством петь модные куплеты. Теодора ладила с Лино: тот закупал в ее лавке фрукты для своих девочек и всегда угощал лимонадом. Гостья рассказывала всевозможные городские сплетни, а девицы крахмалили наволочки – это была гордость дома – и внимательно слушали ее; причем особенно их занимали те, что касались знати да всяких важных персон. Хозяин заведения, большой любитель занимательных историй, сам спросил у Теодоры, не знает ли она чего о чужестранце с золотым кольцом, который бродит по городу de ocultis[15]15
  Тайком (лат.).


[Закрыть] и, взяв в слуги Тадео, нищего с дроздом, купил ему новую одежду. Кроме того, ходили слухи, будто Селедонио решил предсказать его судьбу и ужаснулся увиденному.

– Да, я кое-что слышала и даже видела этого человека, – сказала Теодора. – Тадео приводил его в мою лавку купить инжир и лимоны.

– Ну и как? Он хорош собой? – спросила лузитанка Флоринда, которая была романтической особой, носила нежно-голубые наряды и гордилась своими длинными ресницами, что порхали на ее лице подобно бабочкам-траурницам.

– Он смугл и высок, талия тонкая, волосы кудрявые, а таких рук, как у него, я в жизни своей не видывала: пальцы длинные, изящные, ногти отполированны; лет тридцать, не больше, а глаза – грустные. На нем синий камзол и башмаки горчичного цвета с серебряными пряжками. Тадео носит за ним накидку и трость. В лавке чужестранец пробовал инжир, выбирая самый лучший, и из их разговора я поняла, что они отправлялись в сторону брода встречать слугу, который должен привезти ему коня и вещи, а то господину надоело носить одну и ту же рубашку.

Лино, без конца пристававший ко всем с просьбами посмотреть, не растет ли что-нибудь у него на подбородке, поинтересовался бородой незнакомца; а некая Амелия – его зубами, ибо ее покойный папаша-бельгиец выпускал мятную зубную пасту.

Теодора пояснила, что борода чужестранца подстрижена ровным полукругом, а зубы – безукоризненно белые и ровные: она хорошо разглядела, когда тот надкусил инжир.

– Тадео зовет его «дон Леон», – прибавила Теодора.

– В высшем свете говорят, он похож на пропавшего брата Ифигении. – Лино попросил всех никому не проболтаться, ведь он узнал об этом от одного сенатора, который в свободное время забегал в дом Малены погладить девицам ножки.

– Они только о нем и думают! – заметила Теодора. – Мне в свое время тоже довелось иметь дело с инквизиторами из-за одного человека, за которым они шли по пятам.

Хозяйка фруктовой лавки попросила еще стакан лимонада, выпила его маленькими глотками и, видя, что Лино и девицы сгорают от любопытства, рассказала свою историю.

– Однажды вечером, когда госпожа Малена уже зажигала у дверей красный фонарь, в наш дом зашел белокурый юноша. Сразу было видно – человек он робкий: войдя в зал, густо покраснел – и выбрал меня немедленно, как только я появилась, а вам не хуже моего известно, что так ведут себя люди застенчивые. Потом ему захотелось потанцевать, и он бросил монету Хустиньяно, нашему аккордеонисту, царствие ему небесное. По выговору мне сразу стало ясно – юноша не из наших краев. Когда мы кружились по залу, он все заглядывал мне в глаза, может, по наивности хотел увлечь меня, да уж куда мне! В постели я заметила у него красное пятно в форме льва на левом плече, и юноша объяснил, что его мать напугал в зоопарке грозный зверь, поэтому он таким и родился. Потом чужеземец приходил не раз, и я его даже полюбила. Он носил мне пряники и сладкое вино, и мы всегда танцевали прежде, чем отправиться в постель. Но однажды случилось вот что: спала я себе как-то утром, потому что накануне развлекала допоздна одного капрала и тот просто допек меня своими рассказами, всякие там сражения да крики «В штыки!», «В атаку!» – слушать невозможно, и как звали жену полковника… Не хуже моего знаете, как это бывает – такие типы потом всегда начинают показывать карточки детишек, которых успели наделать прежде, чем отправиться на войну; старший мальчишка непременно снят в отцовском шлеме с перьями. А еще хуже те вояки, у кого дома одни дочки. И что за охота нюни распускать!

– Почти все мы такие, – заметил Лино.

– Ну так вот, я и говорю – сплю я себе спокойно, и тут хозяйка Малена будит меня. Оказывается, пришел сеньор Эусебио из Иностранного ведомства и дожидается в зале, но нужна я ему вовсе не для постели – он принес протоколы допроса. Сеньор Эусебио стал очень вежливо расспрашивать меня о юноше, и я ему все выложила: и про то, что он меня всегда выбирал, и про танцы, и про угощение, а еще рассказала, как он платил мне – никогда не сунет деньги в руку, а положит тайком под подушку. Офицер хотел знать, каким именем он называл себя, а я ответила – не знаю, и это была чистая правда. Мы все называли его просто блондинчиком, и я его так звала в минуты любви. Потом его милость сказал: они ожидают страшного преступника, и внешность моего блондина сходится с его приметами. Их интересовали детали – родинки, шрамы или золотые зубы… Мне припомнилось родимое пятно на левом плече, и я про это рассказала; тогда сеньор Эусебио нарисовал угольком в точности такое же, как у юноши, на клочке бумаги. Услышав, что все сходится, сеньор взял с меня слово держать наш разговор в тайне и заставил поклясться в присутствии Малены прахом моего отца: на самом деле никакого отца у меня сроду не было, а потому я не знала, жив он или мертв; но так посоветовал дон Эусебио – по его мнению, такая клятва звучала весьма достойно. А еще он попросил меня собственноручно написать донос на юношу с родимым пятном, чтобы не быть привлеченной за соучастие: потом, если он окажется невиновен, его выпустят, он вернется сюда, и я смогу по-прежнему ублажать своего красавчика; а если это преступник, то за помощь правосудию мне бесплатно выдадут пожизненный желтый билет, и у меня не будет недостатка в выгодных клиентах. Ну, я и согласилась; моего блондинчика схватили; неделя проходила за неделей, я ждала его, а он все не шел. Вы же знаете, очень он мне нравился – ласковый был да веселый; говорил всегда о дальних странах, а не о своих неприятностях. И вот однажды пришел к нам один солдат-наемник, мулат с серьгой в ухе, и спросил меня. Денег на постель у него не было, и мы просто сели выпить вина. За столом он рассказал мне шепотом, что мой блондин отдал концы – ему подставили подножку, бедняга споткнулся на ступеньках второго лестничного пролета и полетел вниз головой прямо об большую пушку. Я спросила, вправду ли он оказался знаменитым разбойником, и тогда солдат прошептал мне на ухо, что никакие разбойники тут ни при чем; один приятель мулата слышал, как юношу пытали, твердя без конца одно и то же: признайся, где меч, где твои сообщники; а несчастный все отрицал, говоря, будто он вовсе не принц и слыхом не слыхал о человеке, чье имя я и произносить не хочу, о том мстителе, который когда-нибудь явится в город. Его упорство оказалось напрасным. За такую весть мне пришлось отвести мулата в свою комнату – он заслужил эту награду; в постели его нисколько не волновало, что я плакала о моем русом красавчике, пока он делал свое дело. Уходя, солдат сказал мне по секрету:

– Держи ухо востро, красотка. Они ищут человека с пятном в виде льва на спине, родинкой с двумя волосками на груди и шрамом от удара копьем на левом бедре.

– Все три приметы должны сходиться? – спросила я.

– Необязательно, но хотя бы одна должна быть непременно.

Девицы обсуждали эту историю, гладя белье, и все клялись ни в коем случае не выдавать человека с такими приметами (будь их одна, две или три), если когда-нибудь он у них появится. Они соберут ему денег и спрячут в кладовой: какое им дело до того, что юноша должен стать убийцей родителей – куда же ему деваться, если преступление предначертано заранее.

Не ведая даже, существует ли прекрасный принц на самом деле, все девицы уже влюбились в него, и за этими разговорами застал их Тадео, который постучал в дверь. За нищим, одетым в новое платье, вошел дон Леон, произнес лишь «Добрый вечер», осмотрел всех девиц, медленно поворачивая свою гордо поднятую голову, и указал рукояткой трости на португалку Флоринду. Девушка, увидев возле своей груди серебряную фигурку лежащей борзой, упала без чувств, не выпуская из рук утюга, который открылся от удара и красные угольки брызнули в разные стороны. Хозяин Лино пискнул своим тоненьким голоском, Теодора выпустила из рук стакан, а Полька хлопнулась посреди комнаты на пол, задрав юбки, как делают деревенские девушки в ее стране, когда объявляют о нашествии рыцарей – насильников из Тевтонского ордена.