Текст книги "И снова Испания"

Автор книги: Альва Бесси

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

8

Когда нам сказали, что «Пан-Америкэн» для съемок так и не предоставят, группа впала в уныние.

В мой последний день в Барселоне я не работал, а, получив полагавшиеся мне гроши (Камино поговорил с Лазаро), наблюдал за съемками эпизода в баре Мануэля, где доктор Фостер не был с 1938 года.

В четыре часа дня объявили перерыв, и меня пригласили на прощальный обед. В небольшом кафе собралась уйма народу. Это был на редкость странный прощальный обед: никто, кроме Хаиме и Мартиты, не обращал на отъезжающего ни малейшего внимания.

Звезд не было, но пришли молодая актриса, игравшая блаженную, и ее муж Маркитос; помощница режиссера, голландка, которая вела себя более «по-испански», чем испанцы; исполнитель роли Мануэля-младшего и его похожая на цыганку жена; оператор Луис Куадрадо с женой; Пипо-Типо и еще какие-то люди, которых я видел впервые в жизни.

Мы ели, пили, шла обычная болтовня. Я не понимал и одной десятой из того, что они говорили, – во-первых, после высоты 666 я малость глуховат, а во-вторых, никто и не пытался помочь мне и говорить медленнее. Да и с какой стати они должны были мне помогать?

Я задумался о «предзнаменованиях». Одно из них явилось на второй вечер нашего пребывания в Барселоне – на горизонте собственной персоной возник мистер Роберт Тейлор. В последнюю неделю, когда я жил здесь один, а Сильвиан была в Касабланке, в международном издании «Геральд трибюн» мелькнуло другое «предзнаменование»: на съемках фильма «Угонщики» дублер, не справившись с автомобилем, убил семилетнего мальчика и ранил двух других детей. Главную роль в этом фильме играл Ли Дж. Кобб.

Итак, Ли Дж. Кобб – еще один «сочувствующий» свидетель, но в отличие от Тейлора (до которого мне никогда не было дела, даже как до актера) Кобб долгие годы оставался одним из моих ближайших друзей, пока он не решил для себя: хочешь работать в кинематографе – из всех добродетелей выбирай беспринципность.

Между двумя «сочувствующими» свидетелями – полноправными кинобогами – затесался несочувствующий свидетель, который и спустя двадцать лет все еще не мог появиться под своим собственным именем – ни как сценарист, ни как «актер».

И что же из этого следует? Да ничего. Простое совпадение, даже два. А вот и третье: свою первую роль с текстом Марк Стивене много лет назад сыграл в фильме, сценаристом которого был я. Еще: по крайней мере два человека в Испании читали мой роман в бургосской тюрьме. Вот уже пять совпадений. Это не все: основной эпизод фильма снимался в Корбере – к фронту мы шли через этот город, а потом, пять часов спустя, налетели самолеты и превратили его в руины. Далее: фразы, которые я произнес, пролетая над Пиренеями в Барселону, уже были написаны в сценарии; один из совладельцев компании, снимавшей картину, тоже сражался в Корбере, только за другую сторону. Наконец: Камино мог повстречать в Америке уйму сценаристов и пригласить любого из них на съемки фильма об американце, сражавшемся в Испании и вернувшемся туда по прошествии тридцати лет, но он встретил именно того американского сценариста, который и вправду сражался в Испании. Камино привез его в Испанию через двадцать девять лет и одиннадцать месяцев, причем до встречи с ним он не имел понятия о его биографии.

Сколько нужно совпадений, чтобы получилось «предзнаменование»? Предзнаменование обычно определяют так: «Нечто переживаемое или происходящее, якобы предвещающее благоприятные или неблагоприятные события в будущем; предвестие». Так какое меня ждет событие: благоприятное или нет? Или я все просто выдумал? Не верю в предзнаменования, сказал я себе, не похоже, что с черным списком наконец покончено и я вот-вот стану сценаристом и актером международного класса. Предзнаменований нет – есть лишь совпадения, случайности. И разве не случайность то, что Аарон похоронен, наверное, в сотне километров от Барселоны, а я не могу найти его могилу.

Я смотрел на серранские окорока, свисающие с потолка кафе, как вдруг Хаиме спросил меня:

– Что вы разглядываете?

Я показал.

– Сильвиан помешана на них.

– Мы подарим вам один, – сказал он, – и вы повезете его домой.

– Prohibido{[68]68
  Запрещено (исп.).


[Закрыть]}, – сказал я. – Это ввозу не подлежит.

– Почему?

– Откуда я знаю? – ответил я. – Факт есть факт. Как и то, что вы можете поехать на Кубу, а я нет.

– В будущем году мы, наверное, увидимся, – сказал Хаиме. – Мы собираемся поехать на Кубу и в Аргентину, на родину Марты, и в Мексику, и в Голливуд… и к вам.

– Прекрасно.

Он взглянул на меня и сказал:

– Не надо так грустить.

– Я не грущу.

– Грустите, – повторил он. – Вы думаете, что больше никогда не вернетесь в Испанию.

– Не вернусь.

– Почему?

– Много причин. Во-первых, я люблю ее, но и ненавижу. Во-вторых, я здесь как дома и в то же время несчастен. В-третьих, я слишком стар… и у меня нет ни гроша.

– Ну, это уже не просто грусть, это жалость к себе.

– Eso es{[69]69
  Вот именно (исп.).


[Закрыть]}.

– Такому человеку, как вы, не пристало себя жалеть.

– Конкистадор! – воскликнул я. – Ведь я – из другого времени, из другого мира, из другой истории. – Хотелось добавить: вы родились в 1936 году, а я едва не погиб в 1938-м. «Это не твоя вина, что ты не погиб, – прошептал мне на ухо знакомый голос. – Тебе не в чем себя винить».

– Если не засидимся допоздна, – услышал я Хаиме, – я отвезу вас в аэропорт.

– Чудно, – ответил я, хотя знал – никуда он меня не отвезет.

В аэропорт в десять часов вечера меня отвез Пило, и всю дорогу я думал о том, как меня тянет остаться в Испании, но еще больше тянет прочь отсюда. В каком-то смысле я и вправду родился в этой стране двумя годами позже Хаиме, и в каком-то смысле лучшее, что во мне было, умерло здесь в том году. Мы с Сильвиан не побывали и в половине тех мест, которые мне хотелось посетить вновь; мы не повидали и десятой доли того, что я хотел и надеялся увидеть. Вскоре после приезда Сильвиан сказала: хорошо бы снова вернуться в Испанию, но туристами, мы бы наняли автомобиль и объездили всю страну. Потом, в Марокко, она заявила, что никогда больше не вернется ни в Испанию, ни в Марокко.

Сильвиан хорошо знала юг Испании, я же не был ни в Малаге, ни в Севилье, ни в Аликанте. В конце 1938 года я провел пять недель в Кастилье, между Арагоном и Каталонией. Там было что посмотреть: Авилу, Валенсию (где мы провели всего четыре часа по дороге в Альбасете), сам Альбасете и базу в Тара-соне, Кордову, Алмерию, Кадис и Бадахос, Саламанку, Овьедо и другие баскские и астурийские города, Гвадалахару и Толедо и, конечно, Мадрид.

Представьте себе, что вы сражались за Республику, чье сердце три долгих года билось в Мадриде, и никогда его не видели! (И вот вы наконец едете туда, но для чего – провести ночь в гостинице «Карлтон»!)

– Я надеюсь много уснать, как делать фильмы, – сообщил Пипо, когда мы приехали в аэропорт, – потом приду в Голливут.

– Прекрасно, – сказал я.

– Если я прихожу в Голливут, я вам свонит.

Я записал ему наш адрес и номер телефона, а потом объявили мой рейс, и он ушел. Я вспомнил, как перед выездом из гостиницы говорил с Хаиме по телефону. Невозможно было понять и половины из того, что он сказал; он тараторил по-французски, будто по-каталански, и пытался сказать кучу вещей одновременно, а я повторял:

– No comprendo. Je ne comprends pas. Plus lentement, s'il te plait{[70]70
  Не понимаю (исп.). Не понимаю. Пожалуйста, помедленнее (франц.).


[Закрыть]}. Не так быстро!

Уже на борту «Иберии» я подумал: а что же будет дальше? Глава «Пандоры» сам признался в разговоре, что «навел некоторые справки»; стало быть, если он знает обо мне достаточно, скоро из министерства кинематографииили откуда-нибудь еще позвонят молодому режиссеру Камино и скажут: что ж, объяснитесь.

– Это, конечно, была моя прихоть – тащить вас сюда, – как-то сказал он мне. – «Пандора» решила, что я сошел с ума.

Не знаю, что подумают о нем в министерстве: сошел с ума или что-нибудь похуже. Поверят ли они в столь фантастическое совпадение, если я сам не могу в него поверить? И не получится ли так, что из-за самой личности иностранного соавтора Камино все мои добавления в сценарий будут вырезаны? Если в испанском фильме нельзя сказать, что во время гражданской войны было «так много убитых» или «по правде говоря, после войны всем нам пришлось несладко», пройдет ли текст, который я написал для первой встречи двух американских докторов, для сцены в Корбере, в психиатрической клинике, в эпизоде со священником, с Хасинто?

«Ты не виноват, – снова сказал знакомый голос, – и раскаиваться тебе не в чем. – Потом добавил: – И что ты о себе возомнил, черт побери?»

В мадридском аэропорту Барахас мы приземлились на автопилоте. Самолет все снижался и снижался, и я уже решил, что мы высадимся прямо на склонах Гвадаррамских гор, окружавших Мадрид.

Шоссе, ведущее в город, потонуло в тумане. Автобус еле полз. Птицы словно вымерли – а может, они спали? Наутро им полагалось бы проснуться, но их по-прежнему не было. Я взял такси, потом сел в автобус и пополз к аэропорту, где ничего не взлетало и не садилось, хотя сотни людей ждали вылета в Малагу, Мальорку, Барселону, Лас-Пальмас на Канарских островах, в Сан-Себастьян и Сантьяго-де-Компостела, не говоря уже о Лиссабоне, Париже, Лондоне, Стамбуле, Афинах, Брюсселе, Йоханнесбурге и Буэнос-Айресе. Начались рождественские праздники.

Время ползло, изредка монотонный голос старательно объявлял на двух языках, что рейс номер такой-то, туда-то, откладывается на неопределенное время. Спустя несколько часов этот рейс отменялся вовсе.

Я разговорился с типично американской четой (средних лет), они надеялись попасть в Пальма-де-Мальорка, чтобы провести там рождество с детьми. Женщина была в плохом настроении и уговаривала мужа вернуться в Мадрид – слава богу, там у них квартира, а с самолетами вон что творится! Мужчина, коричневый от загара, был весел и беспечен.

В разговоре он сказал мне:

– Знаете, ваше лицо мне очень знакомо.

Я ответил дежурной шуткой:

– Я давно его ношу.

Мы оба вяло рассмеялись.

Он рассказал, что родился в Лос-Анджелесе, но теперь живет в Пальме, Мадриде и Цюрихе. Работает агентом, но каким именно – не уточнил.

Взглянув на меня, он предположил:

– Голливуд? Верно? Вы работаете в Голливуде.

– Работал. Давным-давно.

– Да-да. Как, вы сказали, ваша фамилия?

– Еще не сказал. Бесси.

– Ну как же, – произнес он. – Теперь вспоминаю. У меня отличная память на лица. Да, Комиссия по расследованию… – он повернулся к жене, которая охраняла груду рождественских подарков в ярких упаковках (среди них явно была гитара), и назвал ей мое имя. Она не проявила никакого интереса.

Ее волновало другое – перерыв все свертки и багаж, наваленный возле скамейки, она обнаружила, что забыто мясо, которое нужно было везти с собой в Пальму. Виноват, по ее мнению, был муж: он забыл его в холодильнике.

– Говорила тебе, не забудь, – повторяла она.

– Да, – соглашался он, – говорила.

Она объявила, что возвращается в город за мясом, и удалилась. А мы с ее мужем вдруг вспомнили: раз мы торчим здесь вместо того, чтобы лететь в Касабланку или на Мальорку, с «Иберии» причитается.

Мы оказались правы – фирма накормила нас прекрасным обедом с вином; потом он спросил:

– Много тогда голов полетело, да?

Он имел в виду времена Комиссии по расследованию.

– Да. Много.

– Первый раз я приехал в Европу пятнадцать лет назад, по заданию радиокорпорации, – сообщил он. – Потом открыл собственное дело. – Неожиданно он вскипел: – Знаете, я не вернулся бы в Штаты ни за какие деньги!

Странно слышать такие речи из уст преуспевающего американского бизнесмена, у которого два дома в Испании.

– С Голливуда все и началось, – сказал он. – Потом Маккарти. А сейчас – что мы творим во Вьетнаме! Нам нечего там делать! Вчера я прочитал, что они посадили в тюрьму Джоан Баэз. Вы только представьте себе – посадить девчонку за то, что она протестует против грязной войны Джонсона!

Он не ждал от меня ответа, но меня озадачило другое: он отвергает империалистическую Америку – и принимает фашистскую Испанию.

Его жена вернулась, когда мы еще обедали. Она протянула ему большой сверток:

– Я же говорила, что ты оставил его в холодильнике.

– Сядь и поешь с нами, – пригласил он.

В три часа туман немного рассеялся, и объявили посадку на два или три рейса. Через полчаса пригласили вылетающих на Мальорку; мои транзитные друзья засуетились.

– Не падайте духом, – крикнул мужчина на прощание, – скоро выпустят и вас.

В три тридцать пять объявили: рейс на Касабланку отменяется, сегодня вылетов больше не будет. Я присоединился к толпе, которая уже осаждала контору «Иберии» на первом этаже.

Люди требовали ответов на неразрешимые вопросы: почему самолеты на Малагу и Пальму вылетели, а рейс на Сантьяго-де-Компостела отменен? Почему самолет на Лондон взлетел, а на Париж – нет?

Девушка из «Иберии» пыталась хладнокровно отвечать на вопросы на испанском, французском, итальянском, немецком и английском языках. От нее веяло спокойствием. Мужчина, стоявший рядом со мной, спросил:

– Вы разговаривать по-испански, пожалуйста?

– Немножко, – ответил я. – Вам что-нибудь нужно?

– Если мой самолет не летит, я хотелось гостиница.

– Постараюсь помочь, – заверил я. – Мне гостиница тоже не помешает. Куда путь держите?

– В Израиль, – ответил он.

Когда мне наконец удалось протолкнуться к девушке из «Иберии» и привлечь ее внимание, я услышал: гостиницей никого не обеспечиваем. Почему? Потому что нас это не касается. Как же так? Ведь любая авиакомпания в мире, если не может доставить транзитного пассажира к месту назначения, предоставляет ему гостиницу до момента вылета.

– «Иберия» этого не делает, – возразила она. – А в том, что плохая погода, что закрыли аэропорт, мы не виноваты.

– Я заплатил вашей компании деньги, – сказал я твердо, – и должен быть доставлен в Касабланку.

– Мы доставим вас, – ответила она.

– Когда?

Она посмотрела расписание, еще какие-то бумаги. Куда-то позвонила.

– Завтра воскресенье и рейсов не будет, – сказала она. – В понедельник рейсов тоже нет – рождество. – Она полистала другие бумаги: – Свободных мест на Касабланку нет до шестого января.

– Очень мило, – заметил я. – Я вылетаю из Парижа в Сан-Франциско третьего.

Чтоб вы провалились с вашими порядками! Я объяснил израильтянину, что гостиницу ему придется искать самому. Потом взял чемодан и пошел. Мне было жарко, я вспотел. У столика с объявлением «Заказ мест в гостиницах» я остановился, посвятил в свои проблемы двух девушек, и им удалось снова водворить меня в «Карлтон».

Но сначала я решил посетить «Эр Франс». Бог знает почему я вдруг проникся к ним любовью. (Может быть, из-за сеньориты Фигерас.) Поездка в контору «Эр Франс» позволила мне хоть мельком – из окна машины – посмотреть на Мадрид: вот, например, знаменитое здание Телефоника, которое было повреждено фашистскими снарядами – город ежедневно обстреливали с горы Гарабитас; вот Кал-де-Алкала, – название, которое, словно колокол, звучало в моей голове все тридцать лет. Но ни Прадо, ни Пуэрто-дель-Соль, ни университетский городок, ни парк «Ретиро», ни отель «Флорида», где обычно жил Хемингуэй и другие корреспонденты, я не увидел.

Мадемуазель из «Эр Франс» была очаровательна, как и полагалось всем мадемуазель из «Эр Франс». К тому же она говорила по-английски, была очень приветлива, и, посмотрев бесчисленные бумаги и списки и переговорив с джентльменом за соседним столом, она сказала, что есть лишь один выход: обменять мой билет Мадрид – Касабланка (доплатив сорок четыре доллара) на билет Мадрид – Париж, и тогда утром я уже буду в столице Франции – при летной погоде, разумеется.

Вот тебе и поужинали в семейном кругу. Что ж, может, так оно и к лучшему. Перед моим отлетом из Барселоны Сильвиан звонила и сказала: аэропорт в Касабланке закрыт – идет ремонт взлетной полосы, мне придется высадиться в Рабате, а там сесть на автобус. Есть другой вариант: они с двоюродным братом приедут в Рабат на машине и заберут меня. Я сказал, что доберусь автобусом.

Она никогда не поверит в этот бред с билетами, тем более я и сам в него едва верю. В роскошном арабском ресторане «Сиджилмаса», за городом, на побережье, уже заказан грандиозный ужин. Будут все: двоюродный брат с женой, сыном и тестем; дядя и тетя. Это чертовски дорого, но они все так добры, не позволили Сильвиан истратить ни дирхема, задарили нас подарками. Будет бал… Бедная Сильвиан…

Позже выяснилось, что аэропорт вовсе не был закрыт на ремонт. Дело в том, сообщила мне Сильвиан ледяным тоном, что недалеко от аэропорта находится вилла высокого лица, а он, видите ли, не переносит рева самолетов. Поэтому высокое лицо закрыл аэропорт на время своего пребывания в городе, и будь она трижды проклята, если полетит в Париж из Рабата. Нет, в Рабат она не потащится. Она будет ждать, пока высокое лицо не уберется из Касабланки. И ведь ждала!

Когда я появился в гостинице «Карлтон», дежурный администратор сказал мне:

– Otra vez{[71]71
  Снова (исп.).


[Закрыть]}, – и улыбнулся.

– España otra vez{[72]72
  Снова Испания (исп.).


[Закрыть]}, – ответил я, стараясь быть жизнерадостным.

Администратор озадаченно посмотрел на меня.

– Новый фильм, – пояснил я. – Выйдет в будущем году. Обязательно посмотрите.

НАПЛЫВ

V. ПРОШЛОЕ – ЭТО ПРОЛОГ…

1

ИЗОБРАЖЕНИЕ ПОЯВЛЯЕТСЯ

Новый фильм? Он вышел в следующем, 1968 году. И был послан в Голливуд представлять Испанию в конкурсе на лучший иностранный фильм, но ничего не получил. Кинопрокатчика в Соединенных Штатах для него тоже не нашлось.

После нашего возвращения домой я узнал из писем о борьбе между Камино и Другом – сеньором доном Мануэлем Фернандесом Паласиосом. С одной стороны, Паласиос пытался вырезать почти все, что написал для фильма я. Отчасти ему это удалось. А с другой стороны, он настаивал, чтобы моя фамилия стояла в титрах, «потому что он известный американский писатель и его имя поможет нам продать фильм в Соединенные Штаты».

Но, конечно же, не мое имя и не имя Марка Стивенса принесло фильму успех в Испании: он получил премию в один миллион песет от контролируемого правительством Национального синдиката зрелищ как лучший испанский фильм 1968 года. Миллион песет, конечно же, оказался в кармане Друга. Камино едва удалось выцарапать то, что ему полагалось за режиссуру. (К слову, о совпадениях – еще одно заключалось в том, что фильм распространялся в Испании компанией «Инсине», находившейся в тесных отношениях с компанией «Братья Уорнер», глава которой немало способствовал тому, чтобы я двадцать с лишним лет оставался в черных списках.)

Ну а что Подруга? По мнению критики, Мануэла Варгас доказала, что она не только потрясающая танцовщица, но и большая актриса. Это бессовестное и идиотское заявление убедило меня в том, что артисты находятся в том же положении, что и матадоры: ваш менеджер платит деньги, и вы получаете хорошую прессу.

А Друг? По непонятной причине фильм не демонстрировали в Барселоне, где в основном происходит его действие. По очевидным причинам новехонькая кинокомпания «Пандора» лишь однажды открыла свой ящик – и закрыла его навсегда. Она не выпустила больше ни одного фильма. Созданная, чтобы сделать подругу Паласиоса кинозвездой, она прекратила свое существование, так как Паласиос не бросил свою жену и не женился на Мануэле; а потому Мануэла, бросив его, вышла за кого-то другого.

Камино? Для своей компании, «Тибидабо», он выступил как сценарист, продюсер и режиссер еще двух фильмов: «Зима в Мальорке» и «Игра на рояле убивает». «Мальорка» была основана на автобиографической книге Жорж Санд и могла рассчитывать на международное признание. То, что фильм не получил его, может быть объяснено только неудачной продажей и плохой рекламой, потому что это прелестная и трогательная история о зиме 1837/38 года, которую Жорж Санд провела в покинутом картезианском монастыре в Вальдемосе с двумя своими детьми и с возлюбленным, Фредериком Шопеном.

Итальянка Лючия Бозе и англичанин Кристофер Сэндфорд играли блестяще, они получили призы за лучшее исполнение женской и мужской ролей на Четвертом международном кинофестивале в Дели. Одной «легенды» было достаточно, чтобы принести картине международный успех, потому что она рассказывала о женщине, раскрепощенной до времени, и ее поведение и взгляды не могли не вызвать сочувствия у ее сегодняшних, воинственно настроенных сестер.

«Рояль» – это нечто совсем другое: хотя фильм исследовал отношения между женщиной и мужчиной моложе ее (как и в первом из этих двух фильмов), для Камино, бывшего преподавателя фортепиано, он был тягостным отходом от своей линии, что в какой-то мере отражает то глубокое разочарование, которое грозит честному художнику в нечестном обществе. «Черный» по юмору и настроению, он представляет собой упражнение в крайнем экзистенциалистском пессимизме и полон символизма, который так любят два самых знаменитых испанских режиссера: Луис Бюнюэль и Карлос Саура.

В 1971 году Хаиме приехал в Соединенные Штаты, надеясь выпустить на экраны оба фильма: «И снова Испания» и «Мальорку». Из этого ничего не вышло. Он показал их в Нью-Йорке, в Сан-Франциско и в Голливуде, где познакомился со старомодным продюсером, выпустившим немало довольно значительных и даже прогрессивных фильмов. Этот продюсер сказал Камино, что не только «влюбился» в «Мальорку» и найдет для нее прокатчика, но что он твердо решил, что его следующий фильм будет ставить Камино. Он сказал:

– Я вам напишу в ближайшее время.

Больше Камино о нем не слышал. Зато появилась финская фотожурналистка с потрясающей фигурой – и он снова не спал всю ночь.

Ограничения, налагаемые на кинохудожника в Голливуде (не по части секса), несомненно, достаточно тяжелы, но все-таки они не идут ни в какое сравнение с тяжкими цепями, в которые заковывают художников в фашистской Испании. Как сложно при этом прогнившем режиме честным трудом заработать на жизнь и сказать своим современникам что-то действительно важное! Если они не хотят стать изгнанниками, потому что любят свою страну, свой народ, и стремятся что-то создать, то либо идут на компромисс, либо вынуждены искать другую профессию. И то и другое в конечном счете ведет к гибели художника.