Текст книги "Псоглавцы"

Автор книги: Алоис Ирасек

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Солнце еще не успело подняться, как пришло человек двадцать старых и молодых из соседней Стражи, расположенной за лесом. К полудню подоспели и маковские. Дорога от них шла лесом и была свободна. А вскоре после полудня пришли окольными путями люди из Постршекова и Кленеча. Пришло более двадцати ходовских, живших неподалеку.

Матей Пршибек облегченно вздохнул.

Он опасался только одного: как бы войска не напали на них сразу, без промедления. С теми силами, что были у них утром, они бы не могли дать отпор. Но теперь, когда отряд уездских и драженовских возрос, когда собралось уже до двухсот вооруженных мужчин, тучи, омрачавшие лицо Ма-тея, рассеялись. Днем в отряде уже было больше трехсот человек, а люди все прибывали. Перед самым заходом солнца подошли кичевские, а когда Пршибек направился в лес взглянуть, как устраиваются на ночлег расположившиеся табором беглецы, навстречу ему выехало несколько всадников с ружьями и другим вооружением. Впереди ехал молодой Шер-ловский, жених Манки. Соскочив с лошади, он поспешил сообщить, что остальные мужчины из Поциновице и Льготы, все хорошо вооруженные, явятся еще сегодня. Они не успели прийти днем, так как посланные добрались до них совсем недавно.

Шерловский еще не кончил рассказ, как у самых Гамр протрубил рожок, и через минуту прибежал парень со сторожевого поста и сообщил, что императорский офицер желает пройти к ходам и переговорить со старшими.

– О чем? —спросил Пршибек.—Знаем мы, что он может сказать: идите домой и просите прощения…

– А потом выходите на барщину,—насмешливо добавил старик Брейха из Постршекова.

– Не стоит и говорить с ним,—сказал Пршибек.

Но остальные не хотели отрезать себе путь к переговорам.

Решили офицера в Гамры не пускать, а самим пойти ему навстречу. Представители ходов, в сопровождении двадцати хорошо вооруженных парней, вышли на луг, где у ходского сторожевого поста ожидал офицер с трубачом.

От имени краевого гетмана Горы он потребовал, чтобы ходы прежде всего выдали бургграфа, а затем разошлись по деревням и беспрекословно повиновались своим законным властям.

Негодующие возгласы не дали ему договорить. С трудом он снова добился слова и стал доказывать, что ходы бессильны против войск и не стоит напрасно проливать кровь и подвергать опасности все свое достояние.

– За этим не стоило ходить к нам, пан офицер! —побагровев, крикнул Пршибек.—Мы хорошо знаем, кто вас послал! Мы подданные нашего короля, а не Ломикара, и если вы хотите помогать этому палачу и бить нас, то мы не боимся. Мы будем защищаться!

Крики одобрения вооруженного отряда показали офицеру, что это мнение разделяется всеми. И он ушел ни с чем.

Главные силы ходов сосредоточились в Гамрах, которые

они укрепляли целый день. Остальные мужчины, в основном молодежь, разошлись по сторожевым постам, которые были усилены на ночь. Отдельные смельчаки, знавшие в этих местах каждый кустик, пробирались далеко вперед, чтобы от них не ускользнули малейшие приготовления неприятеля.

Войска, заняв Уезд, не продвигались дальше. Но в горах, над деревней, на Градеке, легко можно было разглядеть часовых, да на большой дороге внизу разъезжали кирасиры.

Летние сумерки сгущались. На синем небе сверкали звезды. Было тихо. Каждый звук отчетливо разносился кругом —и топот лошадей на нижней дороге и глухое мычание коров в лесу. Время от времени слышались голоса перекликавшихся часовых—войсковых и ходских.

Но не было тишины в лагере ходов.

На опушке Зеленовского леса за Гамрами на вереске и мху лежали ходы в белых жупанах; чеканы были у них под рукой, ружья прислонены к деревьям. Это была растянувшаяся длинной цепью охрана, главная задача которой была оберегать лес и укрывшихся в нем беженцев. Хотя с этой стороны едва ли можно было ждать нападения, все же никто из охраны даже на миг не вздремнул. Ходы либо молча поглядывали вверх – туда, где стоял Уезд, либо вполголоса разговаривали между собой.

Зато дальше, в лесной чаще, раздавались громкие голоса. Сквозь кусты и деревья пробивались красные отблески пылающих костров, вокруг которых, точно вокруг домашних очагов, собирались беженцы – семьи, родственники, друзья или совсем чужие, где как пришлось. Общая беда сблизила всех. За этот день вынужденного пребывания в лесу люди успели построить много шалашей из ветвей и хвороста для ребятишек и стариков. Кому не хватало места в шалашах, лежали под деревьями на перинах или на мешках с зерном, а некоторые на листьях, собранных в кучу. Возле постелей лежали псы, здесь же возились ребятишки или сидели, понурив голову и шепча молитвы, угрюмые старики и больные. Наибольшее оживление господствовало на старом «огнище» —поляне, где когда-то обжигали уголь. Тут горело особенно много костров и собралось много хозяек. Они стряпали нехитрую еду, кормили или баюкали детей. Ребята постарше не чувствовали всей серьезности положения. Мужчин здесь почти не было; они были в Гамрах или находились в карауле. Только сменявшиеся с поста забегали сюда взглянуть на своих и наскоро поужинать.

В стороне, под огромным буком, сидел у небольшого костра старый седовласый Пршибек. Голова его низко склонилась на грудь. Казалось, он дремлет. Но едва неподалеку под чьей-то ногой хрустнул хворост, как старик тотчас же поднял голову. Подошел Матей. С ним был молодой Шерловский. Старик сразу узнал его и протянул высохшую руку.

– Вот, парень, где довелось нам свидеться!..—сказал он.—Недаром я все время говорил вам: комета… Дай бог, чтоб добром кончилось! Теперь можешь видеть, как бывало в старину, когда наши деды проводили в лесах дни и ночи. Только тогда они получили за это свои вольности, а сейчас…

– Где Манка? —прервал Матей рассуждения старика.

– Пошла коров посмотреть.

Завидев Матея, к костру подошло несколько мужчин. Заговорили о неприятеле, удивляясь, что войска не напали на них еще сегодня.

– Они хорошо видели, что их меньше,—сказал Матей.

– А сколько их будет?

– Человек двести, не больше, говорили парни. А нас с по-циновицкими будет вдвое.

Объяснение Матея показалось всем убедительным. А кроме того, ходы были уверены, что войска против них посланы без ведома высших властей, что все это подстроил Ламмингер из мести. Они ни за что не поверили бы, если бы кто-нибудь сказал им, что в Праге все известно и краевому гетману предложено по мере возможности избегать кровопролития.

Когда Матей Пршибек встал, чтобы опять пойти на опушку леса, к сторожевым постам и в Гамры, у костра уже не было молодого Шерловского. Он отправился на розыски Манки.

Скот согнали в поросшую густой травой ложбину в глубине леса. Там его стерегли девушки и подростки. Манка как раз возвращалась оттуда к «огнищу» с парным молоком, когда из-за деревьев показался Шерловский. Она сразу узнала его при мигающем свете костров. Поспешно поставив молоко на землю, она радостно окликнула его. Он бросился к ней как молодой олень.

– Ты уже здесь?

– Давно. И все время ищу тебя. Да, Манка… никогда не думал, что ты будешь так скитаться по ночам,—попытался пошутить Шерловский.

– И я тоже. Господи! Что-то будет!

– Что бы ни было, будем защищаться.

– Ну, не сдаваться же! —мужественно ответила девушка.—Но сколько бед, сколько всюду убытку! И как раз перед страдой…

– И перед нашей свадьбой…

– Да,—вздохнула девушка и тотчас же добавила: —Ну, со свадьбой еще можно подождать. Лишь бы все кончилось благополучно, лишь бы разделаться с Ломикаром. Я согласна ждать хоть до весны, хоть целый год, лишь бы не этот… Сама пошла бы с вами! Так бы и стреляла!

Они медленно приближались к «огнищу». Их остановили внезапно раздавшиеся оттуда возгласы и громкий говор многих мужских голосов, разносимый гулким эхом по дремлющей земле.

– Это наши! Поциновицкие и льготские! —воскликнул Шерловский.

Он не ошибся. Подойдя ближе, они увидели отряд мужчин в широких плащах, вооруженных по большей части ружьями. Их было человек пятьдесят – все как на подбор. Они только что пришли окольными путями через лес на подмогу и усаживались вокруг костров, приветствуемые ходами.

– Я еще приду к костру! —шепнул Шерловский, расставаясь с Манкой. Он направился к односельчанам.

В это самое время Ганка, сидя на краю «огнища» под старыми елями, успокаивала Ганалку, разбуженную криками по-циновицких ходов. Зато Павлик даже не пошевельнулся. Семейство Искры, расположившееся на ночлег поодаль от костра, тоже спало крепким сном. Сам Искра был где-то с остальными мужчинами.

Ганка покачивала девочку на коленях и тихонько напевала колыбельную песенку. Но самой ей хотелось плакать от этой песенки. Она вспоминала, как, бывало, они вместе с мужем укладывали детей и сидели вдвоем подле них. А теперь – как цыгане в лесной глуши… Но это бы еще ничего. Был бы он с ними! Тогда бы она все перенесла. Где-то он сейчас, что он делает? Когда, наконец, вернется?

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

Минула первая ночь, проведенная в лесу. Сторожевые ни на минуту не сомкнули глаз. Но в лагере противника не замечалось никакого движения. То же было и на следующий день.

Тем бдительнее и осторожнее стали ходы на сторожевых постах. Беженцы в лесу приободрились. Самые страшные минуты они пережили вчера утром. Тяготившее всех опасение оказалось напрасным. Уезд цел и невредим. А в лесу летом не так уж плохо. Еды они захватили с собой на несколько дней и все помогали друг другу. Да и соседние деревни не забывали о них. Из Стража, из Тлумачева, из Ходова им приносили все, что можно.

Но мужчины были все же в недоумении: почему их оставляют в покое? Не хотят ли взять измором, рассчитывая, что нужда и голод заставят их разойтись, и уездские ходы тоже вернутся к себе и будут просить помилования? Ну, это не так-то просто! Ходы смеялись, высчитывая, сколько пройдет времени, пока они съедят весь укрытый в лесу скот.

Матей Пршибек не переставал призывать к осторожности. Он говорил, что войска могут напасть совершенно неожиданно и надо с удвоенной бдительностью следить за врагом. Лицо его вновь стало хмурым. Он понимал, что не все тут долго выдержат. Многие, особенно из дальних, скоро начнут подумывать о доме.

Впрочем, к вечеру он опять немного повеселел. К ходам вторично явился офицер с предложением сдаться. Предложение было опять единодушно отвергнуто.

Прошла вторая ночь, наступил третий день жизни в лесу с оружием в руках, лицом к лицу с неприятелем. В Гамрах, во дворе около знамени, воткнутого в землю под старой грушей, собрались старосты и наиболее уважаемые люди ходских деревень. Не было только тех, которые задержались в Праге в апелляционном суде, как думали ходы, не подозревавшие, куда попали их выборные. В селе было оживленно, всюду вооруженные ходы. Над лесом собиралась гроза, черные тучи постепенно заволакивали все небо. Но собравшиеся не замечали, как шумит ветер в ветвях старой груши, как полощется их белое знамя. Они рассуждали о том, что же будут делать войска.

Матей Пршибек стоял, прислонившись к дереву. Он был погружен в свои мысли, но сразу очнулся и вздрогнул, когда стражскии Конопик сказал, что те там – он указал в сторону Уезда – не двигаются потому, что ждут подкрепления. Таково было мнение и самого Пршибека.

– И ты боишься этого? – резко спросил он Конопика.

– Бояться не боюсь, но если их будет что саранчи…

– Тогда у тебя зачешутся пятки?..—И Пршибек презрительно засмеялся.

Конопик покраснел и хотел что-то ответить, но в это время невдалеке послышались крики. Все пришло в движение. Лежавшие на траве ходы вскакивали, находившиеся в помещениях выбегали во двор. Все толпились вокруг какого-то человека. Это не был чужой: на нем был белый ходский жупан.

Старики, совещавшиеся у колодца, повернули головы к калитке. Некоторые направились к забору поглядеть. И вдруг все разом закричали:

– Брыхта! Постршековский Брыхта!

Следом за Брыхтой во двор вбежала толпа его земляков.

– Так вы воевать решили? —кричал Брыхта, размахивая чеканом.—Ну, будем драться,—и он стал здороваться.

– Где остальные? —кричали ему со всех сторон.

– Идут.

– Вот они! Пайдар! И Сыка!

– Прокуратор!

– Из Праги?

Прошло несколько времени, пока волнение улеглось. Кто бы мог их ожидать? Все думали, что они в Праге, а они вдруг словно из-под земли выросли.

Вопросы сыпались, как из рога изобилия.

– Как вы добрались сюда? Вы знали, что у нас делается?

Выборные, собственно Сыка, рассказали, что они пробирались окольными путями, лесами и что о восстании они услышали еще в Праге.

– А где кутский бургграф? —спросил Сыка.

Вокруг засмеялись и рассказали, что бургграф тут недалеко, за «огнищем», привязан к дереву, жив и здоров, только дрожит от страха.

– Значит, его не убили? —удивился Сыка.

– И никого не убивали? – спросил Пайдар.

Очередь удивляться была теперь за остальными. Ну и слухи распустили о них!

Сыка облегченно вздохнул, когда оказалось, что все это выдумки.

– А где же остальные? Грубый? Козина? – продолжались расспросы.

Издали донеслись глухие раскаты грома. Но если бы гром ударил вдруг среди ясного неба, ходы не были бы так поражены, как сейчас, когда Сыка коротко рассказал что произошло с ними в Праге на суде. Одни точно окаменели, не в силах произнести ни слова; они чувствовали, что последняя надежда исчезла. Другие кричали, потрясенные и возмущенные беззаконием, творимым над ними и их выборными. Многие предлагали не ждать, а двинуться против панов и отомстить за новое насилие. Матей Пршибек мрачно уставился на Сыку, выжидая, что он скажет.

– Люди добрые! Опомнитесь! Еще хуже будет! —взывал «прокуратор» Сыка.

– Почему ты думаешь? – спросили одновременно несколько стариков, напуганных рассказом Сыки.

– Да как же! Посудите сами! Грамоты уничтожили и объявили, что никакие жалобы не помогут. Бросили наших в тюрьму. А здесь войска, вооруженные с головы до ног… А у нас какое оружие?.. И помощи ждать нам неоткуда. Не думайте, что я боюсь. Но я хочу спасти, что можно. Иначе что ж? Прольется кровь, и если сегодня мы не удержимся, то завтра…

– Молчи ты, прокуратор проклятый! Иуда! —загремел Матей Пршибек.

Он выпрямился во весь свой огромный рост и шагнул к приземистому лохматому «прокуратору». Сочувственные возгласы со всех сторон поддержали его бурную вспышку, и особенно выделялся голос Брыхты. Но и Сыка не остался без поддержки, притом значительной. Как раз наиболее почтенные и уважаемые люди из Кленеча, Ходова, Постршекова, Стража, Кичева, Тлумачева и Мракова стояли на его стороне и всячески старались унять решительно настроенную часть собравшихся – это были главным образом уездские и драже-новские ходы, а также многие из Льготы и Поциновице.

– Не слушайте его! —продолжал убеждать Сыка.—Кто все это натворил, как не ты, Матей?

– Хочешь, чтобы сожгли твой двор, чтобы перебили наших жен и детей? —кричал кленечский Буршик.

– Пусть жгут, пусть убивают! —гремел в ответ Пршибек.—Но живым я не дамся! Лучше пусть меня убьют, чем быть рабом, подъяремной скотиной! Будьте вы прокляты, вы трусливые бабы, а не ходы!

В Гамрах поднялись невообразимый крик и сумятица. Ходы спорили и кричали. Надо идти с повинной, говорили одни; надо драться, утверждали другие. Последних было меньше. Во главе их стоял Матей Пршибек, а вместе с ним боязливых миролюбцев обличали пылкий постршековский Брыхта и молодой Шерловский. Все были так возбужены, шум и гам был такой, что никто не слышал предупреждающих возгласов караульных, которые что-то кричали и указывали в сторону Уезда.

И вдруг шум голосов разом утих. Раздался оглушительный выстрел. За ним другой, третий… По лесу прокатился грохот пушечной пальбы. Да, пушечной! Смотрите, вон там —три пушки! Их втащили на гору над Уездом и навели прямо на Гамры. Белые дымки выстрелов, клубясь, сползали по склону. А возле орудий множество войска. Часть солдат медленно спускается прямо в долину. А на нижней дороге – кирасиры, их гораздо больше, чем прежде. Вся местность так и кишит войсками! Прибыло подкрепление! Пока ходы стояли пораженные и растерянно глядели на передвижение неприятельских сил, прибежал, запыхавшись, парень с известием, что Больф Даниелев вернулся из разведки. Войска, по его словам, стояли раньше укрывшись за Уездом на лугу, а сейчас прибыло подкрепление. Эта весть и была новостью; в правдивости ее каждый мог убедиться собственными глазами.

– Ну, и вы еще хотите воевать? —крикнул Сыка, указывая на готовившихся к наступлению солдат.

– Молчи, ты! —загремел Пршибек.– Хватит, наслушались! Кто настоящий ход, за мной!

Многие удерживали и отговаривали Пршибека и его сторонников.

– Оставьте их! Пусть идут себе сами на поклон,—кричал молодой Шерловский.—С нами идите, с нами! Мы хоть сумеем постоять за себя.

Пршибек бросился к знамени и выдернул его из земли.

– В Поциновице! Идем в Поциновице!

Тем временем какой-то подросток побежал из Гамр на «огнище». Беженцы озабоченно поглядывали на затянутое тучами небо. В лесу стало темно. Порывистый ветер гудел в ветвях, предвещая грозу. Беженцы спешили заранее укрыться от нее, не подозревая, что над ними готова разразиться совсем иная гроза.

И в самый разгар суеты из Гамр примчался подросток и еще издали громко закричал, что вернулись выборные из Праги – Сыка, Пайдар и Брыхта, а остальных нет, потому что их посадили в Праге в тюрьму.

Душераздирающий крик огласил лесную чащу. Все оглянулись.

Ганка Козина рыдала, ломая руки. Женщины обступили ее, стараясь как-нибудь успокоить.

– Где они?– спросила старая Козиниха подростка. Она не плакала, но лицо ее покрылось мертвенной бледностью. Мальчик указал в сторону Гамр. Она поспешила туда, но на опушке остановилась: навстречу ей из Гамр двигалась толпа вооруженных мужчин. Впереди шли Матей Пршибек, по-стршековский Брыхта и молодой Шерловский из Поциновице. Над ними развевалось белое ходское знамя. Остальные мужчины были в Гамрах. Они метались из стороны в сторону, сбивались в кучки и, глядя на гору, прислушивались к звукам рожка и барабанной дроби.

От отряда Пршибека отделился Искра Ржегуржек и подбежал к Козинихе.

– Плохо дело! Столько войска! А наши там хотят идти с повинной…

Старуха всплеснула руками.

– А что же Пршибек?

Волынщик объяснил, что Пршибек со своей верной дружиной отступает к Поциновице.

– А Ян и остальные в тюрьме? Искра кивнул головой.

– А вы, бабы, хотите кланяться и умолять? —воскликнула старуха и погрозила кулаком в сторону Гамр.

В Гамрах действительно уже снаряжали депутацию к краевому гетману, только что получившему подкрепления: три орудия, роту гренадер и большой отряд кавалерии и пехоты под начальством графа Штампаха и пана Штейнбаха фон Кё-нигсфельд.

Между тем отряд Пршибека дошел уже до «огнища». Страх и смятение овладели беженцами, когда они узнали, в чем дело. Женщины со слезами на глазах умоляли мужчин не покидать их, не уходить в Поциновице, и тут же кричали, что надо уйти, но только чтобы мужья не оставляли их здесь, а взяли с собой. Ганка не видела и не слышала ничего. Она сидела под деревом у костра и прижимала к себе детей. Да, так… За решеткой, в тюрьме! Зачем он пошел? Предчувствие не обмануло ее… Он не вернется больше, она это знает… Дети, бедные дети!..

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Хлынул дождь. Гремел гром, небо прорезывали ослепительные молнии. Испарения и дым костров, поднимавшиеся над Шумавскими лесами, вились белыми клубами, точно дым бесчисленных пожаров.

И в такую непогоду по лесным тропам и размытым проселочным дорогам отряд Пршибека отступал к Поциновице. В отряде осталось немногим более ста человек, самых отважных, самых воинственных ходов. Отряд был разделен на две группы, между которыми двигался обоз – телеги с женщинами, детьми и стариками, которых отступающие не захотели оставить в лесу. В большинстве это были жители Уезда. На одной из телег сидели старый Пршибек и Манка. Матей считал, что они могли бы переждать на «огнище», так как в Поциновице будет, вероятно, жаркое дело, но старик и слышать об этом не хотел, а Манка решительно отвергла предложение отца.

– Чтобы я на старости лет на коленях ползал? – возмутился старик и взобрался на телегу. Ветер трепал его седые волосы, дождь хлестал по морщинистому лицу, но старый ход не обращал на это внимания. Устремив вперед неподвижный взор, он сидел, как каменное изваяние, погрузившись в свои мысли. Молодой Шерловский правил лошадьми. Работник остался в лесу стеречь скот.

Матей нес на плече ходское знамя – намокшее, повисшее, как жгут. Он невольно вспомнил, как бодро развевалось оно сегодня утром. Да, утром отваги у всех было хоть отбавляй, а потом пришел Сыка со своими новостями, и они раскисли, как бабы. Пожалуй, теперь они за это расплачиваются.

Уже стемнело, когда отряд с обозом подходил к Поциновице. Дождь прекратился, но небо не прояснялось. Тяжелые тучи по-прежнему громоздились на юго-западе от Поциновице, точно крепостной вал. Скрылись в тучах вершины Гавроницы, Плапольца, Гудицы и Голого Верха. Не видны были и вздымавшиеся позади «Девичья грудь» и другие шумавские великаны.

После всех пережитых волнений и после утомительного перехода по непролазной грязи сухие, теплые и, главное, гостеприимные поциновицкие домики показались всем особенно приветливыми. Большинство вновь прибывших, слегка перекусив, свалились от усталости и тотчас уснули. В сельском правлении у старика Шерловского, где собрались наиболее почтенные ходы, долго еще горел огонь. Здесь задержались и льготские, направлявшиеся в свою деревню, расположенную у Поциновице. К себе в деревню они пришли уже ночью, уверенные в том, что не уступят ни перед Ламмингером, ни перед войсками.

Далеко за полночь Матей Пршибек вместе с молодым Шер-ловским обошли деревню и расставленные повсюду караулы. Пршибек прилег отдохнуть. Но задолго до рассвета он был на ногах и будил своих дружинников, чтобы шли рубить засеки и заваливать все подступы к деревне: дороги, тропы и проходы между гумнами. Еще не вся деревня проснулась, еще не все приготовления были закончены, когда в Поциновице неожиданно явилась помощь – несколько насквозь промокших и забрызганных грязью крестьян из Ходова и Постршекова. Они принесли удивительные вести.

Вчера они были в лагере тех, кто считал, что упорствовать дальше не стоит, что не остается ничего другого, как сдаться. А сейчас они рассказывали обступившим их густой толпой ходам, как обошелся с ними краевой гетман. Когда к нему пришла делегация и обещала, что ходы спокойно разойдутся по домам, если войска не тронут их добра и уйдут из деревни, гетман закричал на них и велел всех арестовать. Солдаты окружили их и увели под конвоем. Мало того, гетман арестовал еще по нескольку человек из каждой деревни,—их тоже увели со связанными руками.

– Куда? —послышалось с разных сторон.

– В Пльзень, Стршибро, Тын…

– А что? Разве в Пльзне не хватает тюрем? – спросил Шер-ловский.

– Да ведь увели более семидесяти человек,—ответил один из прибывших.

– Ну, а мы, как увидели такое дело, решили дать тягу,—продолжал рассказывать другой.—Лучше пулю в грудь получить, чем сидеть в тюрьме. Чтоб меня там пытали, а потом вздернули на виселице? Хороша милость! Это за то, что мы так сразу покорились…

– Теперь небось с радостью оказались бы тут! —воскликнул кто-то.

– Да, тогда нас было бы сотни четыре,—заметил Пршибек.—А где теперь войска?

– Во всех деревнях понемногу, а Уезд облепили, как мухи. И, должно быть, останутся, чтобы держать народ в страхе.

– А что наши в лесу?

– Женщины плачут. Как тут не плакать! Мужей увечи, по усадьбам стоят солдаты. Многие мужчины еще в лесу. Убегают—возможно, в Баварию.

– Так неужели мы должны остаться и покориться? —воскликнул Пршибек.

Беседа продолжалась в доме старосты. Когда Пршибек и за ним остальные встали, собираясь уходить, в горницу вбежал один из поциновицких караульных и сообщил, что он заметил со стороны Лучина приближающиеся войска. Все ждали этого, все знали, что этого не миновать, и все же многих весть поразила.

– С нами бог! —воскликнул старый Шерловский.

– За мной! Скорей! —крикнул Пршибек и выбежал из горницы. Все бросились за ним.

Несмотря на ранний час, вся деревня была уже на ногах. Весть о приближении войск проникла во все уголки. Из домов выбегали мужчины и женщины, старики и подростки. Деревенская площадь была полна. Из дома старосты вышли мужчины, вооруженные чеканами и ружьями, и построились. Впереди всех стоял Пршибек со знаменем в руках. За ночь небо расчистилось, день обещал быть ясным и теплым. Знамя снова весело развевалось на ветру.

– Идут войска! —раздался громовой голос Пршибе-ка.—Уже идут хватать мужчин и насиловать женщин. Пусть, кто хочет, сдается. Но мы, уездские и драженовские, мы не сдадимся!

– Мы тоже! Мы тоже! —закричали ему в ответ, и в этом хоре звенело немало женских голосов.

– Итак, с божьей помощью, все по местам! —скомандовал Пршибек.

– Женщины и дети, по домам! —воскликнул старый Шерловский.—И приготовьте все в дорогу! Если будет плохо —задами в лес!

В этот миг крики на площади вдруг стихли и все точно окаменели. Донесся барабанный бой и резкий звук полевой трубы. Первым опомнился Пршибек. Он крикнул, чтобы его подождали, и кинулся к заваленному бревнами въезду в деревню. Оба Шерловских и многие из поциновицких поспешили за ним. Они увидели между деревьями сверкавшее на солнце оружие приближавшихся солдат. Ходам сразу же стало ясно, что против них двинули немалые силы. Войска оцепляли деревню с восточной стороны и уже заняли дорогу. По всем направлениям двигались кавалеристы. Громкие приказания л тели от взвода к взводу и доносились до самой деревни.

К цепи войск прибавлялись все новые звенья, кольцо все туже стягивалось вокруг лежащего в долине Поциновице.

Пршибек вздрогнул. Несколько всадников мчалось прямо к ним.

Всадники остановились перед завалом, и один из них обратился с речью к стоящим здесь ходам. Шерловский и Пршибек передали ожидавшей на площади толпе все, что он сказал, умолчав лишь об одном,– о том, что льготские крестьяне уже сдались на милость начальства.

Вот чего требовали от ходов: деревня должна немедленно покориться и убрать все заграждения; мужчины должны сдать оружие; все ходы, не принадлежащие к числу местных жителей, и прежде всего Матей Пршибек из Уезда, должны быть выданы военным властям; в качестве заложников к военным властям должны тотчас же явиться староста с двадцатью другими крестьянами и принести повинную.

– Чтобы нас посадили в тюрьму! —крикнул один из поци-новицких.

– И повесили как бунтовщиков! —добавил другой.

– Я не пойду! —громко объявил староста Шерловский.

– И я не пойду! И я! —наперебой кричали поциновицкие. К гулу мужских голосов примешались пронзительные голоса женщин, призывавших своих мужей не идти и не сдаваться!

– А ведь нас окружили! Мы в мешке!

– Пробьемся!

– За мной! —скомандовал Пршибек.

Вся площадь огласилась грозными криками и пришла в движение. Женщины то горестно причитали, то страстно убеждали мужчин не сдаваться. Но в этих убеждениях не было никакой нужды. Весть об участи, постигшей ходов, сдавшихся под Уездом, жестокие требования офицера и грозящая расправа зажгли яростью поциновицких ходов, наполнили всех решимостью отчаянья. Лучше погибнуть, чем отдаться в руки мучителей.

Матей Пршибек видел, что войск много, и понимал, что нельзя ни отбросить их, ни устоять перед их натиском. Оставалось только одно: попробовать пробиться. И он повел ходов к тому краю деревни, откуда было ближе к лесу и где войска было меньше. Некоторые предлагали выждать до наступления темноты. Но этот план был отвергнут, так как офицер дал очень короткий срок для ответа, а по истечении срока войска, очевидно, двинутся на приступ. Медлить было нельзя.

– Кто может, садитесь на коней,—сказал Пршибек.—Ударим на них оттуда.

Он указал на два расположенных рядом амбара. Пршибек видел, что войска стягивались к выходам из деревни и стерегли проходы между домами, а нападения из-за амбаров они, по-видимому, не ожидали. Здесь можно будет застать их врасплох.

Подойдя к этим деревянным с соломенными крышами «бастионам», ходы стали прощаться. Прощание было очень коротким. Матей Пршибек оглянулся на дочь. Бледная и дрожащая, она шла за ним по пятам, рядом с нею шагал ее дед, которого никакими силами нельзя было удержать в избе.

– Прощай, отец! Прощай, Манка! Авось еще увидимся. А если нет… смотри, дочка, хорошенько за дедом… да пошлет вам бог…

Слегка побледнев, он подал руку дочери и старику отцу.

Старик поднял руку и, благословляя, перекрестил сына. Пршибек оглянулся еще раз и смешался с отрядом. Только белое знамя виднелось над головами идущих, пока знаменосец не склонил его, входя в двери амбара.

Манка, не отрываясь, глядела вслед уходящим. Глаза ее были полны слез. В это мгновение кто-то тронул ее за плечо. Это был Шерловский, ходивший за лошадью. Манка заплакала навзрыд. Он обнял ее и крепко поцеловал в губы, затем взял под уздцы своего беляка и тоже повел его в амбар.

Здесь в переднем углу уже стояло несколько ходов с лошадьми, а за ними толпились пешие. В соседнем амбаре приготовления тоже были закончены. Все ждали лишь, когда по знаку распахнутся вторые ворота, ведущие в поле навстречу войскам.

Солнце уже взошло. Яркие лучи, проникая в щели между бревнами, прорезали царивший в амбаре сумрак мерцающими полосками золотистого света, скользили по гладким, лоснящимся крупам лошадей, по грубым деревенским седлам, играли на белых жупанах ходов, дрожали на лицах. Большинство ходов были бледны – кто от волнения, кто от страха, который невольно охватывает людей перед боем. Глаза у всех пылали лихорадочным огнем, сердца учащенно бились, каждый, уже решившись, сжимал в руках ружье или кованый острый чекан.

У ворот стоял Пршибек и, пригнувшись, наблюдал в щель за войсками. Вдруг он выпрямился, давая знак конным садиться в седла, затем пожал руку молодому Шерловскому, что-то тихонько сказал ему и пошел по рядам, еще раз повторяя каждому, что надо делать и куда пробиваться. Стоявшие в этом амбаре должны были выступить под командой Шер-ловского. Сам Пршибек перешел в соседний амбар, чтобы стать во главе ходов, находящихся там.

Сидя в седле и дрожа от волнения, Шерловский сжимал в руке заряженный пистолет и, весь превратившись в слух, ожидал сигнала, который должен был подать из соседнего амбара отец его Манки. На мгновение в амбаре наступила полная тишина. Только лошади пофыркивали и били копытами в пол. Издали донеслись звуки трубы и барабанная дробь.

Вдруг из скопившейся за стенами толпы кто-то крикнул, что солдаты уже подходят с другой стороны.

Не успел прозвучать этот возглас, как раздался пронзительный свист. В тот же миг ворота обоих амбаров разом распахнулись, словно от мощного порыва ветра. Поток ослепительных лучей ворвался внутрь, в полосе света мелькнули всадники с Шерловским во главе. За ними тучей ринулись остальные ходы. Рядом с этой белой тучей неслась другая, во главе которой был Матей Пршибек с белым развевающимся знаменем в левой руке и с тяжелым дубовым чеканом в правой.