Текст книги "Шкатулка воспоминаний"

Автор книги: Аллен Курцвейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 27 страниц)

14

Когда приходили гости, аббат не слишком расстраивался. Он умело развлекал философов и натуралистов, ботаников и пекарей, потому что никогда не имел предрассудков. Тем более это помогало ему в работе. Например, как-то раз один из Роша приехал к Оже со змеей, которая испускала очень неприятный запах, – так аббат зажег благовония, прикрыл нос платком и потом всю ночь вел беседу о достоинствах змеиного яда. Если женщина, о которой говорили, будто она – ведьма, соглашалась раскрыть свою тайну только в полной темноте, аббат обеспечивал полную темноту. Если ему приходилось посетить сарай, где маленький ребенок утирал сопливый нос о его свежевыстиранные чулки, аббат лишь улыбался и делал вид, что не заметил столь нежеланной близости. Нет, чтобы расстроить Жана-Батиста-Пьера-Роберта Оже, аббата, кавалера королевского ордена Слона и графа Турнейского, необходимо было что-то совершенно другое.

Этим чем-то, а вернее, кем-то, оказался Люсьен Ливре.

Ливре являлся одним из наиболее значительных и наименее привлекательных лиц, с кем вел переписку аббат. В Париже он был единственным доверенным лицом Оже и его «Часов любви». Люсьен в свое время учился на издателя и стал им, издавая порнографическую литературу и все, что имело непосредственное отношение к порнографии. Он обеспечивал состоятельных клиентов дорогостоящими непристойностями: часами, книгами и другими вещами подобного рода. Не слишком высок, не слишком низок, Ливре носил старомодные костюмы и чересчур большой парик, но все это не стоило даже упоминать. Зато его характер запоминался сразу. Он был скверным человеком, хотя начитанным и сведущим, и всегда пребывал в состоянии недовольства. Ливре искал лицемерия во всех поступках людей и видел заговор в любом проявлении человеческой доброты.

Сначала аббат полагал, что плохое настроение Ливре связано с нарушением баланса жидкостей в организме, что некогда Уже подорвало силы Руфуса из Эфеса, Александра из Трали, Авиценны из Персии. Однако вскоре Оже понял, что дело не в меланхолии, а в подлости и слабости этого человека. Позже, когда аббат имел честь наблюдать, как Ливре плюется, он вновь передумал и прозвал его Флегмагорлом, что говорило об отсутствии у этого человека всякого энтузиазма и его странной манере прочищать глотку.

Впервые эти двое встретились много лет назад, в Париже, сразу после того, как аббата выгнали из церкви. Вместе они издали книгу (аббат писал, Ливре печатал), которая вскоре умерла до ужаса банальной смертью. Оже никогда не говорил, о чем эта книга. «Когда-нибудь, – сказал он однажды Клоду, – я дам тебе копию. И тебя она смутит».

Ливре и аббат не общались более двадцати лет, до тех пор, пока последнему не понадобился надежный и постоянный источник эротической литературы, коим мог стать продавец книг. В обмен на иллюстрации и тексты Ливре получал определенное количество готовых часов. Благодаря им он был вхож в общество и, так или иначе, получал выгоду.

Кое-какие интересы этих двух людей совпадали, что вовсе не удивительно, если учитывать разнообразие устремлений аббата. Оба любили книги, но по-разному. Оба интересовались жидкостями, пусть Ливре и увлекался их особым аспектом. Оба презирали Церковь (хотя в случае Люсьена это презрение скорее распространялось на весь мир, а Церковь была лишь его частью).

Пессимизм продавца книг никак не желал мириться с тем, какое удовольствие получает Оже, задавая сложные вопросы. Ливре смеялся над излюбленным выражением аббата: «Без вопросов не может быть ответов». Стоит рассказать и о других несоответствиях. Аббат исследовал мир по частям, урывками – он называл это восторженным методом исследования, – оперируя понятиями, никак между собой не связанными. Ливре любил свой мирок, свои выражения и слова, точно подобранные и приведенные в полный порядок. Доказательством этого послужило одно письмо, присланное аббату, в котором говорилось о визите в поместье. Ливре разделил письмо на три части.

Первая часть называлась «Дата прибытия». Ливре должен был приехать через три недели после завершения книжной ярмарки во Франкфурте. Возможно, он приехал бы и пораньше, но из-за хронической диспепсии торговец хотел заехать на курорт. Каждый год он ездил на воды, всегда разные, включая Спа, дабы сразиться с желудочными бесами. В этом году Ливре собирался пройти курс восстановления на водах Нидерзельтера.

Вторая часть письма называлась «Цель визита». Большинство дел, связанных с поместьем и книжным магазином, вели двоюродный брат Ливре, Этьен, и счетовод аббата.

Однако спрос на механические часы вырос, и потому Ливре решил сделать третью остановку в своем путешествии, заехав в Турне. Он вез с собой новые заказы и более выгодные предложения. Аббат задолжал ему крупную сумму, а потому Люсьен с удовольствием навязывался к нему в гости. Он справедливо заявил, что рассчитывает на бесплатное содержание, гостеприимство и уважение к своей персоне. Разъяснение того, что включает в себя гостеприимство, заняло большую часть письма.

И наконец, последняя часть письма носила заголовок «Необходимые условия». Этот раздел занимал два листа бумаги, исписанных мелким почерком. Его содержание заставило всех жителей поместья в корне изменить свои привычки. Обычно в поместье ели мимоходом, без строгого расписания, не придавав пище особого значения. Когда исследования затягивались, об ужине и вовсе забывали, и Мария-Луиза заходила в лабораторию с тарелкой холодного мяса, ломтем хлеба и бутылкой вина. Для Ливре подобная неорганизованность была неприемлема. В письме указывалось, что еда должна подаваться днем в два часа, а вечером – в восемь. «Мой желудок, – писал Ливре, – не требует изысканной пищи, и я полагаю, мой голод будет легко утолить».

В тот день, когда желудок Ливре (равно как и все прочие вставляющие педантичного продавца книг) прибыл в поместье, аббат и его слуги сделали все, чтобы как следует приготовиться к приезду. Впереди их ожидало сложное испытание, а именно – первый ужин, который должен был соответствовать данным в письме инструкциям.

Мария-Луиза просто превзошла себя. Она постелила на стол турнейскую кружевную скатерть, спрятала все книги, манускрипты и раковины, захламлявшие комнату, в глубину гроба-исповедальни, за штору в лаборатории красок или еще куда-нибудь, куда не стал бы заглядывать Ливре. Туда, где пять часов назад стояла бутылка со знаменитой мочевой смесью Челлини, кухарка поставила хрустальный графин и наполнила его лучшей родниковой водой, имевшейся у аббата. (Токай налили после ужина.) Напильник, которым кололи орехи и шлифовали металл, Мария-Луиза заменила серебряной теркой и другими столовыми приборами.

Клод и Анри, Катрин и Кляйнхофф присоединились к аббату и Ливре. Аббат решил, что будет лучше, если они отдадут дань английской традиции, то есть слуги и хозяин будут спокойно общаться во время еды. Но слуги чувствовали, что гость не в восторге от такого «свободного общения». Так что они решили молчать за едой. (Клоду, Анри и Кляйнхоффу это не составило труда, в то время как Катрин мучилась, пытаясь сидеть тихо.) Поэтому аббату и Ливре пришлось заполнять воцарившуюся тишину. Каждый говорил о своем. Аббат – о путешествиях в качестве миссионера, продавец книг – об элегантности и утонченности его магазина в Париже. Аббат рассказал длинную историю о том, как искал арабскую камедь на берегах греческого острова Лемнос.

– Плиний ценил ее, но мне эта камедь не понравилась.

Ливре заметил по этому поводу следующее:

– Думаю, ты загнал Плиния в свою собственную маленькую Антикиру.

– Ах да, Антикира… – Аббат понятия не имел, о чем речь.

Беседа не клеилась и скоро вообще перестала походить на диалог. Каждый говорил только с самим собой. Наконец подали ужин. Когда настенные часы пробили восемь, Мария-Луиза начала приносить один за другим всевозможные горшки и блюда. Сверившись со своими часами, Ливре, похоже, убедился, что придерживается расписания. Он великодушно улыбнулся всем, кто собрался за столом. Однако улыбка сошла с его лица так же быстро, как и появилась. Ливре смотрел, как Мария-Луиза наливает в его тарелку гороховый суп из серебряной супницы.

– Доктор не разрешает мне есть гороховый суп, – сказал он.

Мария-Луиза храбро подняла крышки с блюд, показав гостю баранье рагу, артишоки и запеченного цыпленка в грибном соусе. Она сбегала на кухню и вернулась с булкой теплого белого хлеба, который пачкал мукой руки. Клод очень любил хлеб Марии-Луизы.

Ливре покачал головой в отчаянии. Все, что было приготовлено, не подходило ему.

– Конечно же, я упомянул в своем письме… Не мог не упомянуть, так как говорю об этом всем – я могу съесть только четыре хорошенько проваренные репки. А это не подходит моему желудку.

Ливре сплюнул в платок.

Мария-Луиза убежала на кухню. Она вернулась через минуту, неся в руках репки, которые она отварила, но не успела сервировать. Едва овощи оказались на столе, Ливре вновь выразил неудовольствие:

– Они сырые. Сразу видно. Уберите их и приготовьте как должно.

– Они на огне с полудня, – сказала повариха.

– Варились в папинской пароварке, как я и просил?

– Нет, – извинился аббат. – Нам пришлось сварить их в женевской скороварке.

Мария-Луиза вновь покинула комнату, перед этим закатив глаза. Пока репа готовилась, двое мужчин попытались продолжить беседу.

– Клод, принеси-ка того Бэтти, что мы переписывали.

Мальчик вышел и после долгого поиска вернулся с книгой в руках. Когда аббат начал читать, Ливре снова расстроился, но уже не из-за своего желудка.

– Что ты сделал с книгой?

Как и на многих других любимых книгах, в обложке этой аббат вырезал два круглых отверстия, чтобы вставлять в них очки.

– Ты уничтожил тончайший сафьяновый переплет!!! – с упреком произнес Ливре.

– Мне необходимы очки, чтобы читать. Без них книга осталась бы непрочитанной, а непрочитанная книга подобна витражам в церкви, что прячут красоту от всех, кто не входит в храм. – Аббат позволил себе такое религиозное сравнение, так как во всем, что касалось обучения, он был очень набожным.

– Чушь! – ответил Ливре. – Покупать книги нужно не для того, чтобы их читать, а для того, чтобы владеть ими. Ты забываешь, я – распространитель книг. Нет ничего лучше, чем старинная, хорошо сохранившаяся книга. А читаешь ты ее или нет – не важно.

Аббат стоял на своем:

– Это ты несешь чушь! Цена книги в том, сколько раз ее перечитывали! Не важно, есть ли на полях заметки, загнуты ли страницы или, быть может, переплет истрепался… – Оже взял потертый томик Бэтти.

– Такое отношение к книге неприемлемо для меня. Я бы спокойнее смотрел на то, как ребенку ломают шею. А что касается книги с исписанными полями, так это сквернее, чем обесчещенная девственница.

– Ты начитался философских трактатов, – сказал аббат.

Ситуация усугубилась, когда посреди жаркой словесной дуэли Оже случайно задел супницу. Гороховый суп миновал соусницу и солонку и попал прямо на свежевыглаженные манжеты аббата. Оттуда суп добрался до страницы упомянутой выше книги.

Флегмагорл звучно прочистил глотку, не веря в происходящее.

Аббат вытер суп со страницы. Он явно собирался продолжить чтение, но лишь с одной целью – чтобы снять возникшее напряжение.

– У Бэтти я нашел такую мысль… Прекрасное описание наших задач… Где же это? Ах да, вот оно. Слишком долго читать, так что я расскажу суть. Автор считает, что мы – часть общества неутомимых философов, денно и нощно стремящихся к тому, чтобы примирить метафизические противоречия, вычислить длину (ну, это мы уже сделали) и раскрыть Великую Тайну (к этому мы тоже близки), а также использовать все ресурсы нашего организма, каждую его клеточку. Меня расстраивает то, что этими словами Бэтти описывает навязчивые идеи ненормальных, сошедших с ума людей, чей разум полон галлюцинаций и призрачных видений. Неужели и мы относимся к ним, к этой компании слабосильных и умалишенных философов?

– Ты сказал, имя автора – Бэтти?

– Да. Англичанин, эксперт в психиатрии.

– Ага, – интерес Ливре к сказанному возрос, – точно! Еще одно подтверждение тому, сколь значимо имя для жизни человека! [43]43
  Battie – имя происходит от слова bat (англ.)– летучая мышь, часто использующегося в выражениях, характеризующих умалишенных. То go bats – сойти с ума, и т. д.


[Закрыть]

– Как ты сказал?

– Имя – это судьба, мой друг. Я долго изучал этот феномен и теперь точно знаю. Ты удивишься, когда узнаешь, сколько фамилий определило род деятельности их владельцев.

– Есть и другие, кроме Бэтти?

– О да, сотни. Я составляю список, хочу его опубликовать. Мое недавнее открытие – Декарт.

– Ты серьезно думаешь, что он любил играть в карты?

– О нет! Это было бы слишком просто. Но свои геометрические исследования он представил в ходе игры. Я даже видел эти карты Декарта.

В обычной ситуации такое наблюдение сошло бы за неудачный каламбур, однако для Ливре оно было маленькой частью большой теории.

– Да это же просто совпадение и ничего больше! – воскликнул аббат.

– Нет, я настаиваю, что имя – это судьба. Я докажу. Как его зовут? – Продавец книг указал на Клода, который испугался столь неожиданного поворота событий.

Аббат ответил:

– Клод Пейдж. [44]44
  Пейдж (Page) (англ.)– страница.


[Закрыть]

Ливре подумал немного.

– Тебе нравятся книги, Пейдж?

Клод кивнул.

– Конечно же, они ему нравятся. Это все доказывает. Мальчик должен был учиться у меня, а не у тебя. Кем бы стал продавец книг, не будь у него страниц?

– Да, – согласился аббат. – Ему действительно нравятся книги. Правда, я должен сообщить тебе, что его судьба – в другом. Клод – тот мальчик, что делает Часы. Он гений, талант!..

Ливре прервал Оже. Он потерял терпение и уже чувствовал, как урчит в животе, поэтому решил придраться к выбору слов.

– Мне бы не хотелось возражать, – все же возразил он. – Но я должен сказать, что вы говорите о разных вещах, о разных качествах, мой друг. Совершенно разных. Талант характеризует человека, умеющего что-то делать. Это самое обычное проявление способностей к выполнению действия. Гениальность – это редкий дар, им обладают изобретатели. Таким образом, принято говорить о гениях поэзии и живописи, а не о талантливых писателях и ораторах. Не факт, что те, кто талантлив в часовом деле, гениальны в механике.

– Я не совсем согласен с тобой. А что касается гения этого мальчика, то он у него есть, равно как и талант. Стоит только взглянуть на живую картинку, которую он для тебя починил, и сразу поймешь, что он совмещает в себе то, что ты разделяешь. Гений и талант слились в нем воедино. Когда-нибудь он будет всемирно известен и за то, и за другое. А раз уж мы решили поиграть со словами, то знай, что гений Клода непосредственным образом связан с джиннами [45]45
  Гений и джинн – эти два слова в английском звучат почти одинаково.


[Закрыть]из арабских сказок.

Аббат подмигнул Клоду.

Мальчику хватило ума промолчать. Впервые аббат по достоинству оценил его успехи в механике. Пусть эта похвала и была вызвана дотошностью продавца книг, все же Клод с удовольствием ее принял.

Беседа остановилась. Ливре вытащил письменные принадлежности и записную книжку, маленькую, изящную, на замочке и с буквой «Л» на обложке, чтобы записать в нее ссылку на книгу Бэтти «Трактат о безумии» (Лондон, 1758, цена два с половиной шиллинга). Он так разозлился, что поставил кляксу на страницу. От злости Ливре сплюнул в платок. Пятно в блокноте было ужасным оскорблением его персоны. Он достал перфоратор, переделанный ролик гравера. Колесиком сего инструмента книготорговец начал водить вверх и вниз по полям, чтобы иссечь противную страницу. Затем он переписал ссылку, издавая при этом ужасные звуки – их Клод сравнил бы со звуком пилы, распиливающей дерево. Мальчик достал свиток «3», чтобы не забыть записать это созвучие.

– Что это ты там делаешь? – спросил продавец книг.

– Я изучаю звуки, – ответил Клод так покорно, как только мог. – У аббата замечательный чих, а у вас… – Он не знал, как закончить фразу, не показавшись при этом грубым, поэтому решил вообще ее не заканчивать. К счастью, напряжение было снято поданной к столу репой. Ливре раздавил овощ вилкой и понюхал тарелку. Затем попробовал и, что-то пробормотав, неохотно кивнул в знак одобрения.

Ужин длился бесконечно долго, сопровождаемый урчанием и бульканьем желудка Ливре. Все за столом только и делали, что глазели, как гость поглощает репу. Аббат осмотрел углубления, оставшиеся у мягкого основания артишока, и вслух поинтересовался: а не заняться ли ему исследованием человеческого прикуса? Клод хотел узнать, какие заказы привез Ливре, но решил оставить любопытство при себе.

Наконец Ливре закончил. Переваренная репа ублажила продавца книг, и поэтому он согласился отведать груш. «Хотя обыкновенно я не ем сырых фруктов», – отметил торговец. Кляйн-хофф покинул комнату и вернулся с тарелкой превосходных мускусных гибридов. Ливре ел плод, помогая себе ножом и вилкой, и оставил прчти всю сердцевину нетронутой. Аббат и Клод взяли груши в руки и начали аккуратно очищать их от кожуры, проводя ножом по поверхности фрукта с таким вниманием, будто сошли с картины Габриеля Метсю «Дама, чистящая яблоко». [46]46
  Габриель Метсю (1629–1667) – голландский живописец-жанрист XVI1 в. Здесь автор, видимо, ошибся: картина «Дама, чистящая яблоко» принадлежит перу голландского художника Герарда Терборха (1617–1681) XVII в.


[Закрыть]Правда, они не решились сравнивать размер груш, как делали всегда, перед тем как съесть плод, потому что понимали – Ливре это не понравится.

Аббат предложил Ливре отведать яблочной водки, производимой в Нормандии. (Токай он решил приберечь для более приятного вечера.) Ливре отказался. Его желудок снова дал о себе знать.

– У меня есть свой напиток. Пейдж, не принесешь ли ты мне маленький шагреневый [47]47
  Разновидность недубленой кожи с неровной поверхностью.


[Закрыть]чемодан?

– У меня тоже есть кое-что, способное успокоить твой желудок, – сказал аббат.

– Я испытал все существующие средства.

– В моем поместье собрана большая коллекция лекарств. Анри может дать тебе обыкновенное средство для улучшения пищеварения или немного китового белого мяса.

– Я пробовал и то и другое. А также ежевичные вливания, лимонные помадки и множество всяких сиропов.

– А клизмы?

– За несколько лет я накачал нутро успокаивающими, слабительными, смягчающими, вяжущими средствами, не говоря уже о ветрогонных. Совсем недавно я попробовал клизму из табачного дыма. Это английское средство, и мне оно не понравилось.

Клод вернулся с чемоданом. Ливре взял его, открыл и достал бутылку с серебряной крышкой. После нескольких глотков и глубокого вдоха он, кажется, воодушевился:

– Нет ничего более эффективного, чем сельтерская вода. – Торговец заткнул бутылку с таким видом, будто это была вовсе не вода.

– В «Известиях» как-то опубликовали статью Патрика Брауна о минеральной воде из Монтсеррата.

– Я не знаком с доктором Брауном. Так что довольствуюсь своей водой, сельтерской, но все равно спасибо.

– Может, вы почитаете «Философские размышления на тему достоинств смоляной воды» епископа Клойнского?

– Читал, благодарю. С меня хватит и сельтерской.

– Ну, тогда выпьем за воды Нидерзельтерса!

Звякнули бокалы. Со стола убрали, и двое мужчин вернулись к заказам порнографического характера, о которых говорилось в части письма, именуемой «Цель визита».

– Ты закончил «Прелюбодействующих лягушек»? – осведомился Ливре.

– Нет, они должны быть готовы к концу месяца, – ответил аббат.

– Надеюсь, этим «должны быть» ты выражаешь не сомнение? Ты задерживал поставку дважды, и мои клиенты недовольны.

Аббат не обратил внимания на последние слова.

– Они скоро будут готовы. Нам нужны новые материалы.

– Я привез заказ на «Потаскушку». Заказанные картинки отмечены на отдельном листе бумаги. И еще есть одно немного странное задание, непохожее на другие. Мужчина, мой постоянный клиент, попал в трудную ситуацию, требующую особого внимания.

Ливре прошептал детали на ухо аббату, и тот сначала удивился, а потом развеселился. Затем продавец книг обратился к Клоду:

– Тебе надо изобразить грязную сцену, какую – можешь придумать сам, но лицо героини должно принадлежать вот этой даме.

Ливре достал маленький сверток из любимой им коричневой бумаги.

– Проверим твои таланты! – сказал он.

– Да, и твою гениальность, – добавил аббат.

Продавец книг положил сверток на стол.

– Это портрет в миниатюре, выполненный на слоновой кости.

Вскоре разговор был закончен, и Ливре, с позволения хозяина, покинул комнату. Он сказал, что уедет завтра же вечером, до заката. Затем торговец отнес в свою комнату несколько книг под общим названием «Парижские тайны».

15

– Кто она? – спросил Клод. Он заинтересовался красивой молодой женщиной на портрете. Свиток «Ч» давал лишь самую поверхностную информацию: «Один корпус из серебра – портрет в миниатюре, любой рисунок, для месье Хугона».

Аббат ответил:

– Ее зовут Александра Хутон. Ливре сообщил мне, что она довольно давно спит с мужем в одной постели, но до сих пор остается девственницей. Часы должны спровоцировать ее на выполнение супружеских обязанностей. Нам предстоит смастерить механизм и корпус, чтобы, как выразился Ливре, «пробудить в ней желание». А она красотка, просто Мадонна без младенца, не так ли?

Клод кивнул. Он никогда раньше не видел такого красивого лица. От него исходила такая сила и привлекательность… Мягкая линия подбородка, пухлые губы, чуть вздернутый носик… Но истинная красота женщины таилась в глазах. Сверкающие глаза, цвета среднего между кобальтом и берлинской лазурью, говорили о неудовлетворенной чувственности. Ощущение усиливалось из-за бровей, которые не просто вздымались, будто арки, над глазами, а дерзко и надменно парили над ними. Лицо окаймляли светлые волосы, скорее всего натуральные, украшенные мелкими полевыми цветами.

Клод взял миниатюру и разглядывал ее под покровом одеяла, лежа на соломенном тюфяке. Приятная волна разлилась по животу, и это, несомненно, выдало бы причину его беспокойства, если бы Анри не спал крепким сном. Желание Клода, стыдливое желание юноши, усилилось тем, что уже долгое время он делал «Часы любви» и добился в этом успеха. Во сне он приставлял лицо прекрасной незнакомки к телам, которые обычно рисовал на табакерках, визитницах или часах. Гениталии Клод воображал грубо, совсем не так, как во время изящной работы днем.

На следующее утро Клод попытался нарисовать то, что видел во сне, приложив лицо к изображению «Потаскушки», однако понял, что не способен на это. Он не мог привить банальным извращениям Люсьена Ливре ту таинственность, что окружала парижскую незнакомку. Хотя с механической частью проблемы юноша справился без труда. Клод смастерил маленький поршень, подталкивающий женское тело в объятия мускулистого краснокожего мавра. (Цвет получился в результате смешивания селитры и купоросного осадка.) А вот нарисовать лицо, что обычно давалось ему так легко, теперь представлялось невозможным. Клод не мог изобразить красоту глаз и бровей женщины. Часами он просиживал в ненадежной позе – поставив пятки на книжную полку, с соболиной кистью в одной руке, и миниатюрой – в другой. Его прежняя неудовлетворенность вернулась. Он мучился, смотрел на портрет и водил по зубам кончиком кисти. После каждого мазка Клод звал Анри и нервно спрашивал:

– Какой бы цвет подобрать для внутренней части бедра?

– Массикот, пожалуй.

– Слишком желт для такой нежной девственной плоти! – страстно возражал Клод.

– У нас есть запас того английского белого графита…

Клод качал головой. Перебранка продолжалась до тех пор, пока они не остановились на сурьме. Когда аббат случайно услышал об их выборе и пошутил по этому поводу (сказал что-то о «языке алхимика на бедре парижской красавицы»), Клод так разбушевался, что всем стало ясно – он страстно влюблен. Аббат отвел юношу в сторону и сказал:

– Ты сейчас в таком возрасте… тебе хочется буйства духа и тела. Я могу помочь тебе в достижении только одной из этих целей, хотя был бы рад помочь во всем.

Клод задал прямой вопрос:

– Вы когда-нибудь любили то, что вам недоступно?

– Недоступное, недосягаемое – это все, что я знал, дорогой визирь. У твоего калифа никогда не было гарема. – Аббат взял Клода за руку, как делал это уже много раз. – Мои эмоции никогда не находили выхода. Ни в работе, ни в любви. Я надеюсь однажды исправить это. Впрочем, позже я тебе все объясню.

– Опять секреты?

– Конечно. Но все эти секреты на самом деле представляют собой лишь одну тайну, и скоро она тебе откроется. Я говорил тебе, что моя жизнь – это череда скрытых комнат. Всегда есть еще одна, куда никто не входил.

– И когда же ваша тайная страсть откроется мне?

– Какая именно?

– Я имею в виду мадам Дюбуа.

– Мадам Дюбуа? – Аббат удивился, что Клод о ней слышал. – Мадам Дюбуа – не страсть, а обуза. И я подозреваю, вы с ней познакомитесь сразу после твоего путешествия в Лион.

Подозрения аббата не оправдались, по крайней мере не полностью. Накануне путешествия, а не после него, произошла встреча Клода с мадам Дюбуа, встреча, момент которой оттягивался изо всех сил. Путешествие в Лион с остановкой в мастерской республиканского часовщика затевалось, дабы расширить познания Клода в механике и научить его ценить «человека, каким бы он ни был, принять любого, обретающегося на земле», как говорил Игнатий Лойола.

– Твое воображение, – добавил аббат, – нужно питать. Ничто не станет для него лучшей пищей, чем поездка.

Счетовод одобрил четырехдневное путешествие только после того, как решили, что Клод отвезет три изделия – одну «Расстриженную монашку» и две «Сельские шалости», прямо-таки классику жанра, – в Женеву, а затем доставит заказы из Лиона. (Недавно предприятие аббата понесло убытки – перевозчик украл «Даму с собачкой на качелях».)

Оже считал, что в Лионе можно найти замечательные образцы того, как простри человек становится волшебником или алхимиком. Весь вечер он разглагольствовал (с бокалом токая в руке) на тему чудес, которые могут продемонстрировать простой кровельщик, переплетчик книг, винокур, шелкокрутильщик, плетельщик корзин. Аббат с энтузиазмом рассказывал о работе торговца свечами, пел дифирамбы глашатаям и продавцам булавок и мыла.

– Только никто из них, даже сапожник, не годится тебе в подметки. Никто не владеет подобным мастерством и талантом.

– Может, нам стоит обсудить маршрут? – перебил его Клод. Он был терпеливым слушателем, но знал, что иногда стоит направлять поток мыслей учителя в нужное русло.

Маршрут оказался довольно простым. До Женевы Клод доедет в повозке. Там он покажется сам и продемонстрирует часы в конторе счетовода, который и оплатит его проезд до Лиона.

Аббат дал Клоду часы и парик, предназначенный специально для путешествий и давно забытый им.

– Это не все, что ты возьмешь с собой, – сказал Оже. Порывшись вокруг себя, он извлек на свет книжку, хранившуюся в глубинах гроба-исповедальни. – Путешествие в Лион обещает быть утомительным, а потому я предлагаю тебе взять с собой вот это.

Книжка размером в 1/8 листа называлась «De Christus Mecanica». [48]48
  О христианской механике» (лат.).


[Закрыть]На обложке было нарисовано механическое распятие. Книги на латыни не слишком привлекали Клода, но то, что он успел прочитать, могло принести определенную пользу его делу.

Аббат печально произнес:

– Я опубликовал ее в Париже. Это дань одному из моих увлечений, о которых я тебе рассказывал раньше. В ходе ее публикации я и познакомился с Люсьеном Ливре.

Действительно, имя Ливре и эмблема его книжного магазина присутствовали на титульном листе (об этой традиции пришлось забыть, когда торговец начал печатать порнографию).

– А Ливре все еще издает книги о механике?

– Раньше издавал, теперь – нет. Постарайся понять смысл книги, когда будешь читать ее во время поездки. Жаль, что некоторые иллюстрации не вошли в издание.

Клод взял книгу к себе в комнату и показал ее Анри, который уже почти заснул, а потому не слишком заинтересовался томом. Да и вообще его знание латыни ограничивалось названиями лекарств и надписями на горшках с эмалью. При свете единственной свечи Клод начал изучать подаренную книгу, положив ее на колени. Текст было трудно разобрать. Мерцающий свет и храп Увальня отвлекали мальчика. AF переплетались и превращались в SF, a JAL сливались в LH, не говоря уже о рисунках.

Ум юноши бродил неизвестно где, пока неожиданно Клод не заметил, что баланс обложки нарушен. Спереди она весила гораздо больше, чем сзади. Он присмотрелся. Крапчатый форзац прикрывал отверстия, вырезанные для очков, а в углу аббат написал: «Молодому человеку со столь необычным взглядом на мир». Чернила немного растеклись, и Клод понял, что пока аббат писал посвящение, он чихнул.

Клод провел ногтем по обложке и заинтересовался еще больше. Он взял щепотку угля из коробки с красками и растер ее по внутренней стороне. Проявилась длинная извилистая линия, похожая на нос. В этот момент погасла свеча. Он зажег ее снова, стараясь сдерживать растущее возбуждение. Клод взял еще одну щепотку угля и вновь растер ее по обложке. Возникшие линии образовали подбородок, лоб и завитки волос. Вместе они напоминали знакомые мясистые черты лица короля. Ножом Клод подрезал форзац. Теперь-то он понял, почему передняя и задняя обложки книги имели разный вес. В двух отверстиях для нюрнбергских очков лежали две монеты: одна – луидор, прямо с французского монетного двора, вторая – риксталер, расширивший нумизматические границы книги, включив в них Пруссию.

Клод перевел дыхание, зажав в одной руке портрет Людовика XVI, в другой – Фридриха Великого. Он думал, не разбудить ли Анри, чье сонное дыхание участилось настолько, что его просто нельзя было сравнить с медлительностью дневного образа жизни. Но что он скажет? Что повлечет за собой такое открытие? Испуг, зависть или, что скорее всего, особенное состояние, свойственное только Увальню – смесь лености и печали; настроение не менее тонкое, чем цвета, смешиваемые для «Часов любви».

Клод решил порадоваться деньгам в одиночку. Он тихонько взвизгнул, подергал ногами в разные стороны и начал думать о завтрашнем приключении. Он отправлялся в Лион, имея при себе деньги. За ночь возбуждение только росло в Клоде. Солома все сильнее раздражала кожу, а список желаний рос и разворачивался, подобно турецкому ковру. Клод мечтал приобрести все инструменты, упомянутые в «Очерке о часовом деле» Берту, закупить побольше красного золота, рубиновых шпателей, запастись отполированной сталью. Он бы взял напрокат экипаж, и единственной его спутницей стала бы дама, вдохновившая художника на создание миниатюры.

Клода разбудил оглушающий храп Анри. Уснуть снова не получилось, и юноша решил выбраться из постели, чтобы поблагодарить аббата. Он прошел по всем комнатам, но нигде не обнаружил графа – ни в мастерских, ни в большом зале, ни среди выстроившихся в зигзаг альковов, соединяющих комнаты поместья. Вдруг Клод услышал отдаленное треньканье музыкального инструмента. Он звучал, подобно клавесину, возле библиотеки и все же отличался настолько, что его стоило занести в свиток «3». Клод прислушался. Музыка то и дело прекращалась, и в этих паузах юноша мог расслышать голоса. Он вошел в часовню. Еще до того как нажать на резной квадратик, Клод знал, что аббат принимает у себя мадам Дюбуа. Предположение вскоре подтвердилось. Он увидел аббата и его гостью сквозь ширму, скрывающую самую секретную комнату графа. В мягком свете керосиновой лампы вырисовывался старческий силуэт Оже. Он разговаривал с мадам Дюбуа, которая сидела.