Текст книги "Шкатулка воспоминаний"
Автор книги: Аллен Курцвейл
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 27 страниц)
Она закончила речь и направилась к выходу. Напоследок она сказала:
– Мы больше никогда не посмотрим в глаза друг другу!
Это еще можно было подвергнуть сомнению, а вот страдания Клода – нет. Поэтому он и корчился на полу под клизмой-фонтаном, задыхаясь от слез. Он плакал так горько, что его рыдания заглушали даже щебет коноплянки.
Пьеро первым узнал о разрыве и попытался утешить Клода, хотя чучельник явно недооценил, насколько глубоко отчаяние соседа. Он сам никогда не был влюблен. Конечно, таксидермист предпринял попытку как-то прокомментировать случившееся, но комментариям недоставало убедительности. Пьеро сбегал к себе и вернулся с яблоком, купленным для вощения, в руках. Он стер с него глину и гипс, а затем предложил другу.
– Я хочу умереть, – сказал Клод.
Пьеро ответил неуклюжей шуткой:
– Сам подумай, тебе сейчас вряд ли удастся это сделать. Мыло слишком дорого. Перекладины чердака не выдержат натяжения веревки. А это слуховое окошко находится не в подходящем месте, если уж ты хочешь добиться драматического эффекта. Даже если и протиснешься в него, Александра уехала, и приземлиться к ее ногам ты не сможешь. Предлагаю кое-что поинтереснее. Сотрудничество. – Пьеро показал Клоду дешевую гравюру с изображением Аваддона, ангела бездны. – Думаю, мы сможем сделать такого из цыпленка, парочки бычьих хвостов и головы лошади, хотя рога будет довольно трудно приставить. Давай попытаемся превратить твою боль в красоту, гнев – в искусство. Это ведь не конец света. А если ты думаешь, что конец, тогда сооруди величественную модель Апокалипсиса. Да! Сооруди Конец света после Страшного суда! Уверен, ты переплюнешь самого Дюрера с его «Четырьмя всадниками Апокалипсиса».
Это было последнее, что Клод хотел услышать. Мысль об огромных лошадиных органах не смогла поднять настроение отверженному любовнику. Не воспламенился в его душе и изобретательский огонь, который задула Александра, хлопнув дверью.
Пьеро попытался отвесить еще несколько комплиментов и шуток. Только комплименты не возымели действия, а шутки казались Клоду плоскими. Он решил покинуть свое жилище. Юноша был подавлен и жаждал побега с места унижения. Он собирался встретиться с Плюмо и извозчиком, чтобы поведать им историю своего воссоединения с Александрой в деталях. А теперь эта встреча началась бы с более печальной ноты.
Выйдя из дома, Клод повстречал кормилицу, пересекающую внутренний двор. Маргарита спросила, что случилось. У Клода не нашлось сил, чтобы бороться с собой, и он все рассказал.
Кормилица ответила:
– Мне кажется, эта женщина могла простить тебе все, что угодно, только не счастье. – Она попыталась утешить Клода, обратив его мысли в ту же сторону, что и Пьеро. – Безусловно, радость творчества поможет забыть о боли.
Юноша покачал головой.
Маргарита хотела обнять Клода, но, обремененная дитятей, дергающим ее за волосы, не смогла. Тогда она открыто, как, бывало, и мать молодого изобретателя, произнесла житейскую мудрость:
– Мальчишки всегда набивают себе синяки, ушибаются и оцарапываются. – (Чадо тем временем пускало слюни.) – Вот здесь теперь остался шрам, какой может быть лишь у настоящего мужчины.
Она дотронулась до места, где находилось сердце Клода. Младенец завопил, и Маргарита протянула палец его крошечной ручке. Ребенок, повинуясь инстинктам, схватился за него.
36
Извозчик и журналист сделали все, что могли, чтобы поддержать своего несчастного товарища. Так как один из них грешил любовью к еде, а другой – к женщинам, они немного поспорили, какой из этих смертных грехов лучше облегчит боль. Извозчик предложил пройтись по кабакам на окраине города, где у него были хорошие знакомые в нескольких тавернах, предлагающих вкусную еду и достойное, не облагаемое пошлинами вино. Плюмо посоветовал отправиться на поиски любовных приключений, которые бы помогли утешиться их оскорбленному другу. В битве между чревоугодием и похотью победило чревоугодие – по крайней мере на первых порах.
Извозчик впряг в «Люсиль» старую клячу и повез друзей в «Рояль Драм», винный магазин за городом. «Рояль Драм» славился на всю округу безвкусными картинами на стенах и помятыми пивными кружками, которые за небольшую плату наполнялись отнюдь не самым плохим вином.
Когда Поль Дом и Плюмо вошли, они тут же стали проявлять всяческий интерес к происходящему в магазине, как обычно это делают искатели дешевой выпивки. Затем Клод и журналист устроились в темном углу, в то время как извозчик решил воспользоваться уже проверенным способом. Подтянув штаны и позвав хозяина, он зачитал ему закон, запрещающий продавать осадок от домашнего вина (разрешается только делать из него уксус). Владелец магазина на удочку не клюнул.
– И не пытайся обвинить меня в том, что пробки в бочках не те, или мерные чашки липовые, или что в глинтвейне содержатся запрещенные специи!!! Я все твои уловки знаю!
Хозяин пригрозил, что не будет их обслуживать, и извозчику пришлось мирно расплатиться за вино и вернуться к друзьям.
Клод подробно рассказал историю своего разрыва с любовницей. Друзья уставились на кружки, перед тем как залпом их осушить и заказать еще по одной. Извозчик не переставал нахваливать Клода, в то время как журналист бесчестил Александру. Получившаяся смесь не внушала доверия, а тем более не помогла юноше утешиться.
Извозчик поднялся со стула и заказал карбонад.
– Давай отведай свининки! Вспомним наш первый ужин в «Свинье на вертеле»!
– У меня нет аппетита, – кротко ответил Клод.
– Друг, она тебя недостойна! Ты слишком хорош для нее! Она страдает хроническим расстройством нервов! Если бы мне подвернулся случай, я бы ее как следует проучил – окунул бы несколько раз в воду, и дело с концом! Я говорю не о том старом морском наказании, когда проституток заставляют идти по толстой доске над водой. Это было бы слишком просто! Нет, я бы заткнул ей рот и привязал цепями к борту лодки! – Журналист показал, что случилось бы дальше. – После нескольких таких нырков она бы точно раскаялась.
– Ну, наш друг придумал бы пытку и помудреней! – сказал извозчик, когда вернулся за столик.
Однако Клод отказался порадовать друзей механическими усовершенствованиями пытки Плюмо.
– Какой смысл придумывать какие-то новые приспособления, если от старых никакого толку? К тому же у меня больше нет ни времени, ни денег, чтобы продолжать изобретать что-либо. Я возвращаюсь к работе в «Глобусе».
– Ты это брось! – сказал извозчик. – С твоими-то талантами! Да люди тебе сами платить будут за изобретения! Забудь о магазине, преследуй цели, о которых ты говорил на лекции.
– Извозчик прав! – согласился журналист. – Богатенькие с удовольствием раскошелятся на твои приспособления, если не почувствуют какого-нибудь подвоха.
– Я никогда раньше этим не занимался. И как, по-вашему, мне бросить «Глобус»?
– Если хочешь уйти оттуда, сделай так, чтобы Ливре тоже этого захотел. Иначе, друг мой, тебе придется всю жизнь пахать на этого скупердяя, грубияна и ворчуна!
Извозчик икнул и закатил глаза.
– Плюмо, дружище! Да тебе за каждое слово надо золотой давать!!!
Трое гуляк теперь вели себя более раскованно. Журналист запел песню собственного сочинения. Она касалась мужа мадам Хугон. Полный текст не сохранился, но заканчивалась песенка так:
Извозчик заржал над каламбуром. Вскоре к гулякам присоединились и другие посетители «Рояль Драм», и теперь целый хор голосов завывал то, что позже будет названо «Балладой импотента». Попойка продолжалась, певцы пили, и пьющие пели до тех пор, пока все посетители не стали выстукивать пивными кружками ритм гимна освобождения от горя, которого так жаждал Клод. Он уставился на бутылки за стойкой. Стекло и фаянс расплывались перед глазами и претерпевали некоторые изменения. Хозяин превратился в толстую, говорливую бутылку бренди, а извозчик – в огромную оплетенную бутыль столового вина. От таких метаморфоз Клоду стало не по себе.
– По-моему, нам надо подышать воздухом, – заплетающимся языком проговорил он.
Три подвыпивших друга попросили счет и потопали к коляске. Рухнув на мягкие сиденья «Люсиль», Клод вновь загрустил:
– Я был частью ее развлечений, но не частью жизни. Как вышло, что переплелись любовь и деньги? Парадокс. Как вышло, что в момент наибольшего презрения к ней я и восхищался ею сильнее, чем когда-либо? Мои чувства – экстаз и ненависть – никогда не достигали такого апофеоза. – Тут Клод высунулся в окно, и юношу стошнило.
– О, я хорошо знаком с этой стадией опьянения! Ты веселился, а теперь почувствуешь себя больным и никчемным – сейчас ты прошел через этап заболевания. Есть только один выход – предаться любовным утехам! – Журналист велел извозчику везти их на улицу позади Пале-Руаяль.
Они прибыли к месту назначения в час, когда ни одни куранты в городе уже не били. Плюмо и Клод выпрыгнули из «Люсиль». Они еле держались на ногах.
– Ты просто в дымину пьян! – сказал извозчик, перед тем как уехать.
Плюмо и Клод, пошатываясь, отправились дальше, хотя сначала выслушали предложения прыщавой проститутки с щелью между зубами и продавца горячей картошки. От обоих соблазнов они отказались. Друзья также остановились у магазина и обильно помочились на ставни. Плюмо порылся в карманах и вытащил оттуда медную монетку. Он вручил ее Клоду.
– Это не простые деньги. Это символ моего пристрастия. И символ кое-чего еще.
В этот момент двое решились на следующий смертный грех.
У Клода были широкие познания, правда, чисто умозрительные, о распутстве и прелюбодеянии. Хотя он и читал многое из того, что было напечатано в самый эротический век, а также лично ознакомился с секцией «Проститутки» Коллекции за Занавеской, все же юноша избегал платить за удовольствия. Кроме того, страх заразиться какой-нибудь гадостью охлаждал его любопытство.
Заведение мадам Роуз располагалось рядом с лавкой мясника, соседство вполне приличное, как полагал Плюмо. Клод слегка протрезвел, когда они вошли в публичный дом. Гостиная была оформлена недурными шелками, и хозяйка, красивая женщина лет сорока, поприветствовала Плюмо с таким видом, будто он старый знакомый (это не оставляло сомнений в его частых посещениях сего дома терпимости). Жрицы любви сидели на диванах в различных позах. Хозяйка, взяв у Клода жетончик, прошептала ему:
– Молодой человек предпочитает горячих крошек?…
– Мадам, прошу вас! – вмешался Плюмо. – Позвольте мне самому познакомить их.
Он начал сообщать noms de lit [88]88
Дословно: постельные имена (фр.).
[Закрыть]женщин.
– Это Пони, – сказал писатель о даме, которая откидывала волосы за спину.
– Потому что у нее такая пышная грива? – поинтересовался Клод.
– Нет, тут дело в другом. Она использует в своей работе различные сбруи – отсюда и прозвище.
– А зннннаешь, – сказал Клод, с пьяных глаз вспоминая свою любовницу, – Александра тоже их любила. И еще порошок из шпанских мушек [89]89
Порошок из шпанской мушки употреблялся как возбуждающее средство.
[Закрыть]– я его видел в ее шкафчике…
– Твоя женщина не тем пользовалась, – сказала хозяйка. – От мушек появляются волдыри. А ведь есть столько других способов… – Она вытащила пробку из графина и нанесла немного мятного крема на губы.
Плюмо обратил внимание Клода на другую девушку:
– Давай продолжим. Это Краб. Ее так назвали, потому что ее ноги смыкаются за спиной клиента подобно клешням. – Журналист зашептал: – Хотя есть и другая причина. – Плюмо потирал монетку, пока рассказывал. – Вон та, что в углу, – Хищница. Она сразу набрасывается на гениталии клиентов. А вот эту я прозвал Ангеликой. Она вдохновила меня на ту строчку в «Ксанасе», помнишь? – Плюмо процитировал сам себя: – «Ангелика вовсе не была застенчива. Она задирала юбку при каждом удобном случае, и весь мир мог на секунду увидеть ангела». – Проститутка подтвердила сказанное, повторив вышеописанное движение.
В конце концов Клод выбрал вместо всех представленных дам полусвета другую, Плюмо неизвестную, по имени Бретона. Хозяйка сказала, что это новенькая и весьма оригинальная дама. К удовольствию своих клиентов, она разыгрывает сказки, да так убедительно, как и не снилось Лафонтену.
– Через несколько часов, – сказала блудница, – ты будешь счастлив, как никогда.
Она оказалась права. И все же на следующий день Клод проснулся с неприятным осадком, оставшимся после бурной ночи. Он вновь страдал. Ведь Александра отвергла не только его, но и его интересы. Кроме того, наступил понедельник, и Клоду предстояло вновь подчиниться деспотии Ливре.
37
Дело об импотенции получило широкую огласку. Постановления суда, напечатанные крупным тиражом, облепили все доски объявлений вокруг церкви, провисев там почти три месяца. Дешевые водевили следовали традициям «Баллады импотента». Даже если Клод захотел бы забыть об Александре, ему бы это ни за что не удалось. Он больше ни с кем не делился своим горем, но от этого легче не стало. Спустя два месяца после ссоры и заключительного акта любви стойкий запах – пахучая смесь жонкили и пота – все еще витал на чердаке. Клод повсюду находил длинные светлые волосы (принадлежащие как самой мадам Хугон, так и ее парику). Один из волосков даже затянулся вокруг шеи юноши, когда он забылся беспокойным сном. Однажды Клод увидел, как светловолосая женщина, затянутая в тугой корсет, переходит улицу. Он выскочил ей навстречу в безумном порыве – но, увы, лишь для того, чтобы столкнуться со сварливой старушкой, охнувшей от неожиданности. Каждый раз, когда Клод слышал имя Александры на улице – что, собственно, происходило довольно часто, – он начинал искать ее взглядом, выворачивая шею в смутной надежде на встречу.
Иначе говоря, мадам Хугон стала его навязчивой идеей. Клод чувствовал ее запах, ее присутствие, видел и слышал ее повсюду. Он сотни раз мечтал о том, как однажды повстречает ее. Часто юноша представлял себе, как Александра пишет ему записку о перемирии, на манер невесты Фрагонара, – однако ни разу любовное письмо не достигло его дверей.
Все, что осталось у Клода, так это бумажные «перлы». Разрыв любовных отношений заставил его вспомнить о жестокостях и унижении, которые ему довелось испытать на собственном опыте. Клоду вновь пришлось вычищать «Тайны», полировать витрины, вытирать пыль и расставлять по порядку книги, иными словами, выслуживаться на каждом шагу. Он вновь познакомился с инструментами подчинения, которыми Ливре, не стесняясь, пользовался раньше. Продавец книг заявил, что Клод работает без вдохновения, и это было именно так.
Ливре унижал ученика как мог. Клод старался не обращать внимания на нападки хозяина. Безрезультатно. Все, о чем он мечтал, ограничивалось исчезновением из магазина или завершением своего ученичества. Однажды Клод даже сочинил что-то вроде списка pour и contre. [90]90
За и против (фр.).
[Закрыть]Аргументами за были финансовые и договорные обязательства, гордость и страх. Их значительно превосходили по числу аргументы против: цинизм, раздражительность Ливре, его желудочные клокотания, деградация ума, физические наказания, унижения и наконец отрицание талантов юноши как механика.
Плюмо и извозчик сочувствовали ему. Сочувствовали Маргарита и Этьеннетта.
Как-то раз Клод пожаловался журналисту:
– Я чувствую себя одним из этих «перлов», подвешенных на веревке.
– Тогда уходи. Мы уже говорили тебе об этом раньше.
– А как же договор?
– Что договор? Всегда есть способы, особенно если дело касается Ливре, расторгнуть его.
– А как же моя гордость?
Журналист покачал головой:
– Гордость – это отказ от слабости, эта связующее звено, клей, который позволит тебе заниматься делом, даже когда оно кажется безнадежным. Твой талант, эти вращающиеся и лязгающие механические чудеса, которыми набит твой чердак, смогут прокормить тебя, если ты решишься на побег из «Глобуса». Ты должен положить в основу своей самооценки собственные изобретения. Продавай билеты на посещение чердака. Привлеки внимание любопытных зевак. Я наверняка смогу напечатать небольшой буклет, если хочешь. Тогда, возможно, найдутся и покровители.
Клод позволил себе размечтаться, но только на секунду.
– Так как же вырваться из «Глобуса»?
– Ты однажды рассказывал мне о принципе маятника. Используй тот же принцип в затруднительном положении. Ты сделал ошибку, Ливре тебя наказал, а ты отвечай ему в равной мере. Только делай это с умом, тогда торговец решит, что ты просто недостаточно компетентен.
– Я не понимаю, при чем тут маятник.
– Не обращай внимания на определения. Просто освободись от его хватки. Ты должен заставить Ливре избавиться от тебя. Понимаешь?
– Продолжай.
– Снижай эффективность. Когда выставляешь книги, ставь их криво, да только не переусердствуй. Придумай что-нибудь с алфавитом. Разрезай страницы неправильно, пролей чернила. Протирай витрины не так, как нужно.
– То есть оставляя пятна на стекле?
– Если потребуется, то да.
Клод приступил к выполнению плана. Его настроение резко повышалось, когда он видел, как Ливре бесится. Плетка била не так больно, изощренные ругательства ничего не значили. Ливре называл его неуклюжим патагонцем, медной головой (так он отдавал дань работе Клода над металлом), безмозглым Буцефалом. Клод научился не обращать внимания на нападки и оскорбления, выполняя обязанности с удивительной нерасторопностью. Конец его ученичеству пришел через шесть недель после того, как Клод взялся за осуществление плана Плюмо. Произошло это во время еженедельного ужина с учителем. Клод хорошо продумал все тонкости: Ливре будет слишком увлечен проверкой качества приготовленной пищи, и его защита на время ослабнет.
Сначала Клод просто наблюдал. Ливре внимательно изучил картофель – он вернулся к картофельной диете, – убедившись, что тот тщательно вычищен, разварен и помят. Книготорговец нагнулся над тарелкой и, высморкавшись, понюхал ее края. Провел языком по зубам, будто в них что-то застряло. Снова понюхал тарелку. Затем сунул палец в пюре. Посмотрев на него, понюхав и потрогав, Ливре теперь, кажется, был готов к приему пищи. Он ел, как обиженный ребенок, нервно и без малейшего удовольствия.
Пока Ливре поедал картофель, Клод обдумывал план атаки. Плюмо, придумавший стратегию, назвал ее Kartoffelkrieg – «картофельная война». Правда, она не заключала в себе столько сложностей, сколько борьба за баварский престол. И тем не менее определенная доля риска все же присутствовала. Клоду пришлось скрывать свое презрение за маской притворного уважения. Наконец он начал:
– Месье, я больше не могу молчать. Вот уже несколько недель я замечаю, что вы недовольны моей работой. Это моя вина.
– Конечно, твоя. Чья же еще? Ты забыл, как нужно служить своему хозяину. Впрочем, я быстро тебя натаскаю – да, за уши оттаскаю, вот что я сделаю.
– Благодарю за такое внимание. Но мне кажется, что я бы лучше подошел для чего-нибудь другого.
– Ты – ученик продавца книг, Клод Пейдж. Я знал это с тех пор, как мы впервые встретились.
– Даже если и так, видно, не очень хороший из меня ученик. Я полагаю, что проявлю больше способностей в области механического искусства.
– Чушь! Я думал, мы это уже обсудили. Вопрос закрыт.
– Тогда его стоит снова открыть, – настаивал Клод.
– Я не понимаю, чего тебе не хватает?! Мой Библиополис позволил тебе служить в мире слов.
– И все же, месье, я считаю, что близость к знаниям не всегда позволяет нам овладеть ими. Если я трогаю книги, это еще не значит, что они трогают меня.
– Возможно. Хотя за время работы в «Глобусе» ты успел «потрогать» не только книги…
Клод не обратил внимания на косвенное упоминание Александры.
– Создавая новое при помощи инструментов, я обрел то, чего мне так не хватало здесь – любовь к делу и компетентность.
Ливре забеспокоился. Он взял в руки нож и выругался.
– И что же ты будешь делать, если перестанешь учиться у меня?
– Я надеюсь стать инженером, – ответил Клод.
– Ты неправильно выбираешь слова. Есть большая разница между инженю и инженером. – Ливре, по-видимому, забыл об их споре по этому же поводу.
– Не такая уж и большая, как вам кажется. – Клод превратил игру слов в грамматику. – У обоих корень связан с понятием «гениальность».
Ливре вышел из себя. Он сплюнул и заорал:
– Твоя логика, по-видимому, так же ущербна, как и рука! У тебя же нет никакой подготовки! И под чьим покровительством ты собрался мастерить? Ты не можешь работать одновременно со стеклом, деревом и металлом, не получив разрешения у каждой из ремесленных гильдий!!! Как, интересно, ты собираешься обмануть их?
Ливре, сам того не зная, подыграл Клоду. Последний его вопрос позволил юноше произнести первую завуалированную угрозу:
– От вас, месье, я узнал, что правила гильдии так же легко ковать, как и медь. Ведь вам отлично удается избегать контроля. – Клод посмотрел в направлении Коллекции за Занавеской, дабы разъяснить свой намек.
– Даже если ты станешь учеником какого-нибудь ремесленника, ты так и останешься âme damnée, [91]91
Проклятая душа (фр.).
[Закрыть]безмозглым рабочим, не видящим собственного пути! Тебе стоит подумать хорошенько о своих дурацких мечтах. Любой другой учитель станет эксплуатировать тебя!
– Да, действительно, я убедился в том, что учителя склонны пользоваться своим положением.
Ливре покраснел. Он разминал картофель, прокладывая ровные борозды вилкой.
– Так ты пойдешь в Академию, да?! Отправишься в этот рассадник интеллектуалов?! И что же ты будешь изобретать? Механический аналог «Высокоустойчивых незасыхающих аргоновых чернил господина Вика»?! Или будешь соперничать с изготовителями кремов для лица и обуви, добиваясь королевского одобрения?
– Месье, я постараюсь лишь учиться на вашем примере.
– Пересмотри свои неуместные цели. Вряд ли ты найдешь второго такого Люсьена Ливре.
– О, в этом я не сомневаюсь!
– Ты станешь бродягой, безработным, будешь плавать по океану жизни, как сорвавшийся с дерева лист. И могу тебя заверить: то, что сначала плавает, в конце концов обязательно пойдет камнем на дно. Мир полнится непризнанными гениями. Тебе придется просить милостыню! Но в отличие от безногих ветеранов войны твое уродство не сможет прокормить тебя!
Ливре вытащил зубочистку из слоновой кости и принялся вычищать картофель, застрявший в щели между зубами. Спор продолжался еще несколько минут, пока Клод не заявил:
– Я должен покинуть «Глобус». Я не заслуживаю того, что вы для меня сделали.
Ливре пошел на очередную уловку:
– Если бы все дело было во мне, я бы согласился. Однако договор не позволяет мне этого сделать.
У Клода в запасе имелся последний козырь:
– Я вынужден процитировать один из ваших «перлов», месье, великолепное доказательство вашей проницательности: «Правила существуют только для тех, кто не может подчинить их себе». Вы прекрасно подчинили себе гильдию! Только подумайте, ведь вы владеете таким опасным материалом!
Последняя угроза сработала.
– Я подготовлю необходимые бумаги, – сказал Ливре. Конец трапезы ознаменовался тем, что он плюнул себе в тарелку. Далее торговец молча поднялся и ретировался в заднюю комнату, где взгромоздился на «Тайны».
Оставшись один, Клод возрадовался так, что подхватил «юную леди» и пустился с ней в пляс. Картофельная война закончилась.
На следующей неделе Клод появился в ратуше со своим учителем. После уплаты некоторой суммы денег (ее тоже вычли из его жалованья) и произнесения нескольких клятв Клода освободили от всех обязательств. Ученик продавца книг стал его бывшим учеником.
«Снятие» обязательств оказалось буквальным. Ливре настоял, чтобы перчатки и камзол были возвращены в магазин «в состоянии первозданной чистоты, вместе с двенадцатью пуговицами слоновой кости». Клод покорно выполнил приказ бывшего хозяина. Маргарита, вручая ему постиранный и выглаженный камзол, сказала: «Ты все равно из него вырос». Так оно и было.
Клод неуклюже попрощался с Этьеннеттой, поцеловав ее в щеку. Он еще будет скучать по ней. Юноша собирался вести себя сдержанно, как зрелый мужчина, прощаясь с Ливре. Но не смог – Клод заметил, что тот выставил ужасно обидную гравюру в самую большую витрину «Глобуса». Впрочем, бывший ученик ничего не стал говорить торговцу. Хотя это и не значит, что он ему не отомстил. В последний раз Клод вычищал «Тайны». С щеткой в руке, он опустошил унитаз и протер внутреннее «убранство». Только содержимое «Тайн» Клод выложил на сизалевый коврик у дверей, убедившись, что испражнения как следует впитались в выцветшую монограмму двойной «Л». Затем он швырнул «Тайны» в магазин и захлопнул дверь. Звонок прозвучал подобно торжественным трубам у королевского дворца. Вот так Клод закончил ученичество у Люсьена Ливре и в возрасте шестнадцати лет начал заниматься ремеслом, не имеющим совершенно никакого названия.
