Текст книги "Шкатулка воспоминаний"

Автор книги: Аллен Курцвейл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 27 страниц)

8

Кончилось долгое лето, и Клод привык к жизни в поместье, ко всем ее атрибутам, как-то: чихание аббата, беспорядок, странное времяпрепровождение, отсутствие какого-либо формального воспитания, непристойный юмор и в то же время вспышки исследовательского азарта, неожиданные открытия, проникновение в суть вещей и бесконечные раздумья. Клод буквально разрывался на части от обилия видов деятельности: он расписывал финифть, изучал окрестности, экспериментировал, учился. Мальчик старался поддерживать аббата, не задавая лишних вопросов, однако его все равно терзали сомнения, какие обычно и терзают всех молодых визирей.

Частенько эти двое ходили на прогулки глубоко в лес, на поиски свежих знаний для исследования звуков; заходили в гости к фермерам за новыми интересными находками, пришпиленными к балкам скотного двора. Учитель и ученик иногда предпринимали более длительные и формальные походы, когда Клод должен был записывать в свитки аббата его наблюдения и мысли по поводу какого-нибудь необычного феномена. В поместье они перегоняли воду, препарировали животных, обдумывали и увеличивали, наблюдали и разливали по бутылкам, созерцали и зарисовывали, комментировали – и учились. Все это не только возбуждало в Клоде интерес, но и нервировало его. Зато почти никаких переживаний не требовало занятие, ради которого его и взяли в поместье, – роспись эмали. Он надеялся, что счетовод, сверившись с таблицами о доходах, заставит аббата составить для Клода строгое рабочее расписание. Ведь, в конце концов, вклады должны приносить прибыль. Но этого не случилось. Счетовод приезжал редко, и в его отсутствие аббат загружал Клода другими занятиями, пусть и менее прибыльными. Когда же управляющий наконец появлялся, аббат просто заставлял слуг и учеников работать усерднее, рисуя, таким образом, картину высокой и постоянной продуктивности. Тепло, исходившее от небольшой печи для обжига, тихо, но усердно трудящиеся ученики – все это производило на счетовода самое приятное впечатление, и любые обвинения снимались. Но только его экипаж отъезжал от спиралевидных ворот поместья (эти закрученные столбы аббат заказал, вдохновленный известным лестничным пролетом в Ватикане и изречением, гласившим, что вход в жилище характеризует самого хозяина дома), маскарад прекращался, и аббат с Клодом приступали к настоящей работе.

Над чем они работали? Свитки аббата говорили об отсутствии всяких границ и пределов его исследований. Его взор был устремлен к небесам, к их величию и великолепию, и одновременно он не пропускал ни одной мелочи бренного мира. Оже с Клодом часами сидели у основания громоотвода, проводя эксперименты; изучали желток, хотя это порой доставляло немало трудностей; бились над так называемым «Учением о яйцах». Они вливали голубую жидкость в закрученный желудок акулы-молота, привезенной специально для аббата в герметичном сосуде. (Как вы успели заметить, Оже интересовался спиралями во всех их проявлениях.) Целыми днями они горбились над дорогостоящим, однако не слишком точным микроскопом, купленным в Лондоне, пытаясь обнаружить недочеты в наблюдениях Хука, посвященных строению глаза мухи, колючки крапивы и жала пчелы. Здесь недочетов не нашли, зато им удалось слегка уточнить иллюстрации Яна Сваммердама, [34]34
  Сваммердам, Ян (1637–1680) – голландский натуралист, первый, кто использовал микроскоп.


[Закрыть]изображающие внутренности личинки однодневки. Клоду особенно нравилось изучать звуки и проводить исследования при помощи микроскопа. Последнее занятие напоминало ему о том, как в детстве он рисовал, глядя на домашних через дырку в полу.

Зато Клода совсем не интересовали споры аббата с некоторыми французскими и английскими философами. Хотя для этого приходилось писать письма, и делал это именно Клод. Ему нравилось царапать по бумаге шерионскими гусиными перьями, так что он все-таки получал удовольствие от «эпистолярных споров», которые в наше время популярны разве что среди престарелых профессоров да игроков в шахматы по переписке. Письма рассылались по всей Европе, и вместе с ними путешествовало воображение Клода. Когда аббат получал посылку с ископаемыми из музея Ашмола или длинное письмо от какого-нибудь ботаника из Французской академии наук, Клод представлял себе, как разгуливает по внутренним дворам Оксфорда или по садам Парижа. Даже запутавшись в спорах о выращивании растений в тени или об измерениях, недоступных глазу человеческому, он утешался, читая адреса: Аугсбург, Парма, Дрезден и один из самых отдаленных пунктов назначения – Филадельфия. Там аббат пытался добиться признания и запатентовать свое изобретение – стеклянную гармонику, но безрезультатно – некий американский колонист сделал это первым. Многообразие целей аббата и упорство в их достижении приводили Клода в восторг. Он был очарован даже манерой графа передвигаться – со скоростью пули тот носился по коридорам поместья, правда, не всегда добиваясь нужных результатов. Если бы кто-нибудь захотел доказать возможность вечного движения, ему бы стоило в качестве примера использовать образ жизни аббата. Иногда Клод спрашивал, нельзя ли немного сбавить темп и передохнуть, на что Оже отвечал: «А как иначе ты собираешься чему-то научиться?»

Прежде всег, о аббат считал себя учителем. Его исследовательская деятельность так никогда и не была зафиксирована в «Словаре научных открытий», ни в одном из его пятидесяти двух томов, цитирующих и менее значимых для науки людей. Но в конце концов, кто помнит того, кто преподавал геометрию Ньютону? (Кстати, этого педагога звали Исаак Барроу.)

Даже завершая ужин бокалом токайского или отдыхая от писанины, аббат либо рассказывал Клоду о чем-нибудь, либо проверял его знания. Иногда Оже неожиданно приходила в голову какая-нибудь мысль, и он спрашивал мальчика: «Что ты об этом думаешь?» Клод был вынужден отвечать. Беседа постепенно уходила в другую сторону и либо путала Клода, сбивая его с толку, либо приводила к неожиданному открытию. В последнем случае аббат удовлетворенно замечал: «Таковы, мой друг, прихоти муз».

Он обучал Клода, называя память «шкатулкой воспоминаний». Каждый четверг аббат учил мальчика и проверял его знания, пользуясь методами мнемоники. Сначала содержимое какой-нибудь комнаты исследовалось во всех подробностях, затем Клод должен был рассказать о каждом предмете, вспомнив историю или факты, с ним связанные. (Методику, кстати, придумал не аббат, ее практиковали еще со времен Симонида. [35]35
  Симонид (556–468 гг. до н. э.) – древнегреческий поэт, учитель риторики.


[Закрыть])

Новость о том, как Клод обучается у аббата, вызвала в некоторых кругах недовольство и подозрение. Сестра Констанция, прослышав, что мальчик не получает должного религиозного воспитания, занесла этот случай в свой список жалоб. Аббат спокойно встретил всплеск негодования с ее стороны и согласился, что Клоду стоит прочитать катехизис. Но это не значило, что он признал правоту сестры. Аббат составил хитроумный план еще до того, как она узнала о пребывании Клода в поместье.

У аббата была одна книга, которая хранилась в очень почетном месте (она венчала стопку, лежавшую на клавесине), – копия «Духовных упражнений» святого Игнатия Лойолы. На форзаце зачитанной книжки имелась надпись: «Жану-Батисту. Да пребудет с тобой Господь. Отец Меркуриан, С.Ж.».

– Кто такой отец Меркуриан? – спросил Клод.

– Достойный человек и учитель! – печально ответил аббат, однако дальше уточнять не стал.

Множество заметок покрывало поля книги – комментарии, вопросы, перекрестные ссылки и даже какие-то непонятные расчеты аббата, сделанные во времена отчаяния и жесткой экономии средств в 1775 году. Надписи занимали почти столько же места, сколько сам текст. Аббат велел Клоду запомнить несколько отрывков. «То, что я тебе сейчас скажу, – самое важное, чему вообще можно научить. Иди с этими словами по жизни, и они помогут тебе и как эмалировщику, и как ученому, и как наблюдателю, и как человеку».

Позже аббат постоянно возвращался к этому уроку: «Первое правило. Главное – понять человека, каким бы он ни был, принять любого, обретающегося на земле: одетого и голого, белого и черного, пребывающего в мире или в войне, в горе или в радости, в болезни и во здравии, умирающего или новорожденного».

– Никогда не забывай этих слов! – сказал аббат Клоду, и Клод никогда не забывал.

В этом и состояло религиозное учение Оже – несколько строк из иезуитского писания. Во всем остальном аббат резко отрицал Церковь. Поэтому он и запретил давать грушам церковные названия и чувствовал себя так прекрасно в богохульном гробу-исповедальне.

Клод спросил аббата об источнике такой жгучей ненависти.

– Скажу так: Христос умер за наши грехи. А я умру за его, – ответил аббат, прежде чем вспылить. – Если ты слепо веришь этой догме – можешь проваливать. Можешь идти туда! – Он указал на видневшиеся вдали пики гор Республики. – О, хирург и его братия с удовольствием примут тебя в одну из своих реформистских школ! Научат, как творить добро, экономить средства и развивать промышленность. Можешь идти к ним, когда пожелаешь, и без толку тратить свое время по воскресеньям. Ты меня понял? А до тех пор будь доволен, что можешь заниматься всем, чем пожелаешь, а не этим вздором, столь любимым баловнями Господними!!!

Клода вполне устраивали его воскресенья, но он был всерьез обеспокоен неожиданным всплеском гнева со стороны аббата. Сообразно своей природе он стал наводить справки.

– Хочешь знать, что поделывает аббат по воскресеньям? Он проводит время в часовне, занимаясь постыдными вещами, – сказала Катрин, женщина, знающая о стыде все. – Я их видела.

– Их? – Для Клода это была новая информация.

Катрин и без вопроса рассказала бы все, что знала. Она объяснила, что религиозные предрассудки аббата связаны с его тайными встречами.

– Я видела их вместе. И Мария-Луиза тоже. Расскажи ему.

– Я не видела, – ответила повариха, – только слышала.

– Давай расскажи ему! Расскажи про шум.

Мария-Луиза отказалась.

– Ладно, ладно, сама расскажу! Там звенели цепи и все такое. Кричал кто-то. В основном аббат. Знаешь ли, я была в Париже и знаю, что за непристойности творятся там ночью. Да, это именно то, что я думаю. Так ведь, Мария-Луиза?

Стряпуха вновь отказалась распространять слухи. Катрин зашептала, рассказывая о похождениях аббата:

– Скорее всего он там с монашкой. Или со священником. А что тут удивительного?

Клод признал, что ничего удивительного в этом нет. Аббат не раз демонстрировал отсутствие каких-либо моральных принципов. Он частенько посылал в Париж незаконные письма, в которых порой похабно описывал монашек.

Кляйнхофф заставил их прекратить сплетничать.

– Перестаньте! Пусть его тайные встречи останутся таковыми.

Клод сомневался, что хочет этого. Для него воскресенья были наполнены сомнениями и подозрениями. Он задавался разными вопросами, как-то: есть ли смысл в получении такого образования на службе у аббата, со всеми его неясными намерениями? Какой вообще становится его жизнь? Постоянная поддержка со стороны аббата в течение недели радовала Клода, но когда мальчик оставался один, он начинал волноваться. Тогда, чтобы избавиться от дурных мыслей, он читал или рисовал. Одна книжка, о классических богах, особенно его увлекла. В ней Клод встретился с Гефестом, вспыльчивым богом огня и кузнечного ремесла, страдающим хромотой. Автор сказки считал, что его уродство является не чем иным, как проявлением божественной иронии, и утверждал, что вспыльчивость бога связана с комплексами, возникшими на почве хромоты. Клод забраковал такую интерпретацию. Он считал, что Гефест стал архитектором, оружейником, кузнецом и изобретателем колесницы именно потому, что его дважды сбрасывали на землю с Олимпа. Из-за своего уродства Гефест стремился создавать прекрасные вещи. От прочитанной сказки Клод снова захандрил. Конечно, он волновался не из-за того, кем был Гефест, а из-за того, кем не был он сам. Развитие его способностей в рисовании и эмалировании будто приостановилось. Последним работам явно не хватало живости и красоты, свойственных его ранним наброскам.

В один из своих воскресных приездов домой Клод рассказал об этом матери. Та ответила: «Не переживай! Сейчас ты в таком возрасте, когда нужно вспахать и засеять множество полей! Время сева!» Ее слова не слишком успокоили Клода. Он переживал, что знания, которые получает, чересчур расплывчаты и не связаны между собой, что они не имеют опоры и парят в воздухе, подобно пылинкам, в лучах солнца. И все-таки Клод не мог отрицать одного противоречивого и поразительного факта: своей отчаянной любви к аббату. Учитель и ученик стали так же близки, как две плиты ручного пресса. Но как им теперь отдалиться?

Клод рассказал матери о многообразии интересов аббата. Мадам Пейдж попыталась развеять сомнения сына: «Ты прав, лучше с любовью возделывать одно поле, чем кое-как – несколько. Впрочем, дай аббату время, и он раскроет свои планы. Возможно, он хочет посадить один сад из множества необычных растений!»

* * *

– Мне хочется посвятить себя чему-то одному! – сказал Клод. – Очень трудно правильно воспринимать и обдумывать все, что мы делаем.

– Ты научишься. Только имей терпение, – ответил аббат.

– Если бы я мог сконцентрироваться на чем-то одном…

– В этом нет необходимости. Совершенно. Тем более сегодня мы займемся твоим любимым делом. Принеси-ка свиток «3». Будем работать над звуками.

Мальчику действительно нравились эти исследования. С точностью, которая в будущем сослужит ему хорошую службу, он разделял звуки на растительные, животные и вещественные. Каждая группа состояла из нескольких подгрупп. Например, животную «секцию» он разделил, пользуясь системой Линнея, но несколько ее переиначив. Так, среди звуков, издаваемых людьми, были кашель, чихание, скрежет зубов и несколько видов шумов, связанных с работой желудочно-кишечного тракта. Обитатели поместья частенько добавляли к этой системе звуки неприличные и грубые. Там же присутствовали шумы со скотного двора – разных видов хрюканье, блеяние и лай. Аббат был поражен: «Ты переписал буквально все: от пронзительного свиста цикад до мягкого стрекота сверчков теплой летней ночью!»

Чего стоили одни птицы! Это, несомненно, была самая большая группа звуков. Клод услышал много разных форм пения, которые ускользнули от внимания аббата, и сделал это без особого труда – навострив уши и как следует сконцентрировавшись. Похожий на свист голос жаворонка, дрожащий зов крапивника, нетерпеливые объявления кроншнепа и щебет славки-черноголовки – все было тщательнейшим образом записано и систематизировано. Клод собрал песни коноплянки, зяблика и вяхиря. Для каждого он записал мягкость тона, количество жалобных и радостных нот, длительность и мастерство исполнения.

Также в коллекции Клода имелась группа, включающая звуки разных времен года. Особенно нравились ему исписанные мелким почерком страницы об осени, но больше места занимали летние звуки. Отчасти потому, что сюда входило большинство птичьих «голосов». Такое обилие шумов было весьма трудно записать верно, найти тончайшие различия между некоторыми звуками. Сначала Клод пользовался методами аббата, то есть составлял множество перекрестных ссылок. В группе колокольных звонов он решил использовать условные знаки, принятые в кампанологии [36]36
  Наука, занимающаяся изучением искусства литья колоколов, колокольного звона и т. д. (от лат.сатрапа – «колокол»).


[Закрыть]для их обозначения. Однако такой подход оказался бессмысленным при записи рева охотничьего рожка или звуков капели, коих он услышал около тридцати штук в пещере Голэ. Нельзя же записывать их как бульк, бууулькили булькк.С птичьим щебетом возникла та же самая проблема. Клод прочитал книгу Бриссона, познакомился с монографией Скололи о крылатых созданиях Тироля и Карниолы. Он пролистал Крамера и даже Рэя. Но все эти книги не предоставили необходимой информации.

В конце концов мальчику пришлось отказаться отусловных обозначений кампанологии и описательных методов натуралистов. С согласия аббата и с его помощью Клод разработал собственную замысловатую систему знаков, в которой присутствовали и пение жаворонка, и раскат грома. Это привело к неожиданному открытию, утешившему Клода и придавшему ему уверенности: просматривая свои символические записи, он мог видеть связь там, где ее нельзя было услышать. Таким образом, У него появилась возможность воспроизводить некоторые звуки самому.

Например, когда пекарь Роша мнет мешок с майценой – кукурузным крахмалом, получается звук, похожий на хруст снега под ногами. Потрескивание костра напоминает о соломенном венике, который теребят пальцами. Хлопающие крылья ястреба издают тот же шум, что и сапожник, вытряхивающий непросохшую кожу. Крик болотной синицы похож на звук затачиваемой пилы. (Конечно, у палки был и другой конец: чтобы повторить звук затачиваемой пилы, пришлось бы всего лишь заставить петь болотную синицу!) Последовали другие наблюдения. С помощью свирели, которую обычно использовали для настройки клавесина, Клод установил, что сова на тисе всегда ухает в си-бемоль.

9

Когда Клод изучал звуки, связанные с парообразованием, дела в поместье пошли наперекосяк, настолько плохо, что мальчику пришлось на время забыть о своих акустических изысканиях и вернуться к искусству владения соболиной кистью.

Аббат и Клод собрали все перегонное оборудование – реторты, перегонные кубы, скороварки – в одну лабораторию, чтобы исследовать различного вида всплески, шипения и вспенивания. В результате в группе звуков, связанных с парообразованием, оказалось семьдесят четыре записи, а лаборатория была полностью забита медными и стеклянными сосудами разной формы с кипящими в них жидкостями. К тому же у аббата появилась возможность оценить новый метод производства джина, упомянутый в последнем номере «Известий».

Из-за шума, возникшего в результате исследований – а шум этот был просто оглушительным, – экспериментаторы не услышали предупредительных воплей Кляйнхоффа, который кричал с фруктового дерева (там он оказался, спасая грушу от нападок очередных вредителей). Не услышали они и боевого клича Катрин, хотя она отвлеклась ненадолго от своей болтовни, чтобы предупредить парочку. А так как туман застилал всю комнату, ни Клод, ни аббат не смогли увидеть приближающегося врага.

– Попались?!

Клод от неожиданности уронил на каменный пол стеклянную пробирку.

В клубах пара, среди бурлящих и шипящих склянок стоял разъяренный счетовод.

– Я вас поймал! Что, не успели создать рабочую обстановку и в очередной раз надуть меня?! Я в бешенстве! Вашему жульничеству пришел конец!!!

Счетовод просто кипел от ярости, соперничая со склянками в лаборатории.

– Мы, кажется, договорились, что не станем забывать о доходах! Ты помнишь о кредиторах?

Счетовод был настолько разъярен, что и не думал ничего скрывать от Клода, и тот узнал все печальные подробности финансового положения аббата.

– В моих таблицах уйма несоответствий! Ты же обещал, что мальчик будет расписывать Часы! И где они? Где то, что ты обещал? Ливре, продавец книг из Парижа, вопит от злости, герцог в Милане – тоже!

– А ты вопишь здесь! – вмешался аббат. – И я не потерплю такого в своем доме!

– Да, я тоже зол! И имею на это право! В прошлом году ты потратил вдвое больше, чем положено, – и на что? На какие-то окаменелости и канцелярские принадлежности! У меня тут с собой еще один счет из шерионского магазина: «Две пачки бумаги для писем, три бутылки масла из маковых семян, одна подставка…»

– Там было только две бутылки масла, – сказал аббат.

– Хорошо, я это обязательно отмечу. – Счетовод достал еще один чек. – Тебе обещали кредит при условии, что ты пошлешь Ливре расписанные часы ручной работы. А их у тебя нет! Вот счета на измерительные приборы, природные диковинки, интересные съедобные препараты… Ты, похоже, решил развлечь всю королевскую армию!

– Неужели превышение кредита? – поинтересовался аббат.

– А как же?! И еще у тебя долг перед Мон Блан. Ты забыл про условия кредита на владение недвижимостью, поставленные государством? Знаешь ли, тебе не предоставляли финансовой неприкосновенности! В соседнем графстве добрая треть крестьян выплачивает налоги! А как насчет твоих крестьян? Помни, ты не получаешь никакой поддержки от церкви! Когда я согласился взять на себя ответственность за твои финансы, то предполагал, что ты будешь действовать разумно. А сельское хозяйство! Я показал тебе рациональную схему использования близлежащих земель. Но ты проигнорировал меня! Я предложил тебе программу «Три Л» – лес, лен и лоза. Ты же только рассмеялся и сказал, что единственное «Л», на которое ты готов, это liason. [37]37
  Контакт, связь, в том числе любовная (фр.).


[Закрыть]Неужели не понимаешь, что на твоих полях пышно растут только сорняки?

– Да, ты прав, мое пребывание в Турне совсем не принесло дохода. Если ты, конечно, считаешь доходом одни деньги.

– Не только я! А какой еще бывает доход? – Счетовод обиделся на такое пренебрежительное отношение к дорогому ему понятию, – Единственное, что ты посадил, – это твой сад, будь он проклят! У меня тут счет на прививки для груш, которые ты заказал в Англии, – семьдесят фунтов! И только три из привитых деревьев выжили. Таким образом, у тебя осталось, если верить Кляйнхоффу, двенадцать груш!

– Ну все, хватит ныть! Ты считай свои доходы. Я буду считать свои. Мои цели сильно отличаются от твоих. Да ты даже не пробовал ни разу этих груш! Они стоят каждого заплаченного цента! Ты хочешь поставить ценники на красоту, да при этом еще и не прогадать! Однако ты не сможешь! Как не смеешь и смеяться над грушей, выращенной посвятившим себя делу садовником, который лелеял каждое дерево, удобрял, согревал, защищал от тли, ос и улиток – все для того, чтобы украшать наш стол и продвигать ботанику! Так что считай свои лес-лен-лозу, а я буду считать мои груши.

– Ха, грушами сыт не будешь! Ты должен увеличивать свои доходы. Кажется, ты пригласил мальчика, чтобы тот делал Часы. Не вижу ни одних! Почему?

– Мы приступим к этой работе, когда подойдет время.

– Это что, игра слов? Если да, то сейчас не время для подобных выходок. У тебя нет выбора – твой ученик должен приступать к работе прямо сейчас, если хочешь рассчитаться с кредиторами. И еще… Мне неприятно это говорить, но я воспользуюсь своими возможностями, чтобы вернуть деньги тем, кому они принадлежат.

– Хватит!!! – заорал аббат. – Я сделаю Часы! Можешь идти! Можешь идти к… – Он не закончил фразу, но пункт назначения и так был понятен.

Аббат порвал страницу из журнала по экспериментальной философии на кусочки и произнес:

– Тест позволит нам определить, насколько ты продвинулся в изучении Правила Вещи. А ведь ты продвинулся?

Клод кивнул, так как полагал, что действительно добился некоторых успехов. Когда мальчику сообщили, что Правило Вещи придумали арабы, позаимствовав идею у персов, а те, в свою очередь, у индийцев (информация оказалась не слишком точной), он с горячим рвением взялся за его изучение. Борясь с замысловатыми формулами, Клод вспоминал о своем отце и мифах, не слишком связанных с алгеброй.

Аббат вручил листок бумаги Клоду – тот уже сидел наготове, обхватив пальцами мягкий карандаш (шерионский, кстати), и с нетерпением ждал начала теста. Оже начал с простенькой задачки и постепенно начал задавать все более трудные. Мальчик считал и отвечал, снова считал и снова отвечал, прилежно рассказывая каждое правило, которым пользовался. Когда аббат решил, что разум Клода стал достаточно гибким, он задал ему вопрос, раскрывающий тайную природу Часов.

– Если помножить длину моей крайней плоти на три четверти длины моего мужского достоинства, то в результате мы получим полную длину. Далее, если моя крайняя плоть составляет одну двенадцатую всей длины полового члена, можешь ли ты сказать мне, какова эта длина в дюймах?

Чтобы немного успокоить Клода, аббат добавил:

– Подсказка: воспользуйся третьим, вторым и седьмым правилами.

Но смущение ученика носило далеко не алгебраический характер. Сам вопрос был похабным, и подобные фривольные шуточки часто проскальзывали в речи аббата.

– Ну вот, ты хмуришься, – сказал аббат, когда увидел, что Клод закончил считать.

– Кажется, я сделал ошибку.

– Почему ты так думаешь?

– По моим подсчетам выходит, что длина… шестнадцать дюймов.

– Так и должно быть. В смысле расчет правильный. – Аббат хихикнул. – Ты удивлен?

Клод старательно подбирал слова, пытаясь достойно ответить, будто вопрос графа был теннисным мячиком, запущенным теннисистом в большом зале поместья.

– Господин, я скорее удивился результату, а не тому, что послужило причиной вопроса.

– Достойный ответ. Даже лучше, чем само решение. – Аббат отразил подачу, дважды махнув рукой. – Идем со мной.

Пока они шли, нервозность Оже передалась и мальчику Клод понимал, что вот-вот столкнется с еще одной неизвестной переменной в жизни аббата.

– Я собираюсь показать тебе «Часы любви», – сказал аббат, указав на ящик, стоявший на столе. Он открыл его – там оказался еще один ящичек, потом еще и еще. Пока ящички все уменьшались в размерах, интерес Клода рос, и к тому времени, когда аббат держал в руках последний, резного дерева, мальчик смотрел на него во все глаза.

– Ты занимался эмалированием в течение некоторого времени и показал отличные результаты, хотя иногда страдал отсутствием энтузиазма. Да-да, я заметил это. Но с этого дня твоя задача усложнится. Больше никаких странных картин, придуманных тобой.

Аббат достал предмет из коробочки.

– Посмотри-ка.

Клод не заставил просить себя дважды. Перед ним лежали часы, вернее, корпус от часов, так как сам механизм отсутствовал.

– Это для одного пэра. Ну как тебе?

Ожидания Клода не оправдались. Рассмотрев часы повнимательнее, он увидел, что эмалировщик, работавший над ними, явно не гений. Навыки, необходимые для такой росписи, Клод уже приобрел. На корпусе были изображены мужчина и женщина, стоявшие рядом. Их безучастные взгляды говорили о том, что они состоят в браке и им крайне скучно. Мужчина был в форме французского лейтенанта, с грубо прорисованными эполетами, свисающими с плеч. На женщине были подобающее матроне платье и смешная шляпка. Они оба держали руки за спиной.

– Вижу, ты разочарован. Это, конечно, не те часы, которые твой отец возил в Турцию, не чудо механики. – Аббат продолжал говорить, не давая Клоду возможности предаться мечтам о верблюдах и принцах. – Да, ты прав, роспись тоже оставляет желать лучшего, неправильно смешаны краски. И тем не менее я считаю, тебе стоит взглянуть на часы повнимательнее.

Клод посмотрел еще раз.

– Нет, не сюда. Вот здесь.

Мальчик увидел маленький выступ, не больше крыла божьей коровки, сбоку корпуса.

– Нажми! – предложил аббат.

Клод нажал. Задняя часть коробочки откинулась, обнаружив под собой еще одну картинку, изображавшую тех же мужа и жену, только сзади. На нем не было эполет, на ней – шляпки. А еще точнее, они стояли абсолютно голые.

– Вид сзади ничего себе, не так ли? – спросил аббат.

Руки офицера наконец нашли себе пристанище – они ласкали госпожу. (Ощущение того, что эти двое женаты, пропало.) Лейтенант сжимал ягодицы любовницы, по форме напоминающие пресловутые груши Кляйнхоффа.

Аббат показал еще одни часы, изображавшие монашку, склонившуюся в молитве. Белая мантия, покрывавшая темно-коричневое платье, и грубо прорисованное лицо говорили о том, что перед ними – сестра Констанция. Оже передал часы Клоду.

– Я назвал их «Расстриженная монашка». Можешь открыть корпус при помощи своего перочинного ножика.

Клод приподнял вдавленную пластинку и уставился с глупым видом на сестру, лишенную своего одеяния. Один зажиточный прелат, чей высокий головной убор (единственный элемент одежды на его теле) показывал, что этот священник занимает не менее высокую позицию в церковной иерархии, совершал над Констанцией помазание.

Аббат забрал корпусы.

– Итак, Клод, это «Часы любви». Их заказывают благородные высокопоставленные лица, в чьих душонках играют отнюдь не благородные чувства. Их мы и будем изготавливать. Позволь мне объяснить. Долгие годы я занимался наукой, не ставя перед собой каких-либо корыстных целей. Я стал богатым, получив наследство, и начал его тратить, порой бросая деньги на ветер. Я проводил небольшие эксперименты, составил огромную библиотеку, купил множество инструментов, раковин и, шутки ради, даже «Камеру чудес» одного саксонского принца. Кстати, так у меня и появился бивень нарвала. [38]38
  Морское млекопитающее семейства дельфиновых, вес до 1,5 т. У самцов развит только один бивень, очень длинный (до 3 м).


[Закрыть]Но все это никак не отражалось на моем наследстве. Видишь ли, алчность моего отца сделала меня очень богатым человеком. К сожалению, работал головой не только я. Банкиры тоже изучали диффузию и испарение – процессы, которые в то же время происходили с моими деньгами. Завышение цен, неправильное управление финансами – этого еще можно было ожидать, но вместе с ними практиковались и менее приемлемые формы мошенничества, настоящие образчики человеческой жадности. Банкиры уменьшили мое состояние в несколько раз, и теперь Турне – это почти все, что у меня осталось.

Именно поэтому я должен пресмыкаться перед этим щепетильным подлецом – счетоводом. Он объяснил, что я больше не могу оставаться в должниках и обязан платить кредиторам, другими словами – что я почти банкрот. Много лет назад он пытался сделать так, чтобы эти земли приносили доход. Но, как ты слышал, попытка провалилась. Более чем два года назад мы решили изготавливать часы, однако у Анри не оказалось тех навыков и сноровки, которые были необходимы для росписи финифти. Потом я увидел твою тетрадь. Я понял, что ты сможешь делать то, чего не смог Анри. Твой штрих изящнее, а взгляд на мир – более чем странен. Я связался с Люсьеном Ливре, продавцом книг, и установил с ним отношения, пусть и не очень крепкие. Он согласился обеспечивать меня эротической литературой и изображениями в обмен на. «Расстриженных монашек». Счетовод, рискуя многим, увеличил свой вклад в дело, надеясь получить прибыль. Это одна из причин, почему мне приходится его терпеть. Так что, если мы хотим продолжить наши исследования, мы должны расписывать корпусы. Вернее, ты Должен их расписывать! Я уже согласился. Меня заставили это сделать. Слишком много моих земель распродано. Я буду делать механизмы часов – некоторое время я увлекался их изготовлением, они стали моей страстью. Ты будешь разрисовывать футляры.

Сказав это, аббат оставил Клода у книжек с похабными рисунками и поспешил из комнаты, бормоча что-то о диоптрическом эксперименте, требующем его присутствия. Клод пролистал книжки, которые должны были стать источником вдохновения для изготовления часов. Ничего удивительного в них он не нашел. Напротив, многие показались ему просто скучными: например, изучение скотного двора двумя несчастными братьями Голэ, которые стояли среди детворы и обследовали отверстия своего тела, в реальной жизни прикрытые одеждой. Или Жан, сыродел, ищущий среди коров наслаждений, тех самых, что расширяют понятие «животноводство». Или сцена, которую Клод уже видел однажды: сцена слияния местного пастуха и его дальней родственницы. (Пикантность этому неистовому совокуплению придавало то, что к ноге партнера, находящегося сверху, был привязан молодой козлик. Когда любовники пытались двигаться в одном ритме, козлик рвался в другую сторону.) Нет, у Клода в голове имелись более пикантные и интересные сцены, чем на гравюрах, которые он просматривал.