Текст книги "Булат и злато"

Автор книги: Алла Мельникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)

Хотя ни на серебряных медалях, ни на золотых знаках нет дат (указано лишь, что Дмитрию 24 года и что одна из медалей сделана в первый год его царствования), совершенно очевидно, что эти нумизматические памятники вместе с серебряными копейками, несущими имя царя и великого князя Дмитрия Ивановича, составляют один комплекс. Благодаря датам на копейках – 1605 и 1606 годам – датируются и медали.

… И его разгадка

Даты позволяют определить, какой же «Дмитрий Иванович» изображался на медалях и чеканил монеты со своим именем.

В истории России 1605 и 1606 годы хорошо запомнились тем, что русским престолом завладел самозванец, принявший имя погибшего в 1591 году царевича Дмитрия, сына Ивана Грозного.

7 июля 1605 года самозванец был коронован на царство в Москве, в Успенском соборе, где всегда венчали на царство русских царей.

«Тень Грозного меня усыновила и Дмитрием из гроба нарекла», – говорит пушкинский самозванец. Не «тень Грозного», а вполне реальные политические враги Годунова – бояре Романовы, Шуйские, Голицыны, Черкасские нарекли Дмитрием бойкого галичского дворянина Отрепьева, поступившего на службу к боярину Романову. Опала, постигшая Романовых в 1600 году, вынудила его постричься в монастырь под именем Григория Отрепьева. С этим именем он и вошел в историю.

Григорий Отрепьев не был только пассивным орудием в руках заговорщиков. Он сам начал активно и не без актерского таланта играть роль царевича, лишенного интригами Годунова законного престола. Достичь желанной цели, конечно, ему помогло сплетение целого ряда объективных обстоятельств. Прежде всего успехам самозванца способствовала неистребимая вера народа в «хорошего царя». В разные исторические периоды эта утопическая вера то вспыхивала, то затухала, но не иссякала никогда. В переломную эпоху, какой был рубеж XVI–XVII веков, крестьянское население переживало процесс окончательного закрепощения. Крестьяне лишались права менять место жительства, переходить от одного владельца к другому, права владеть своей землей, трудом и плодами труда, собственной судьбой. Они потеряли личную свободу. От рабов их отличало то, что они должны были кормиться собственным трудом за счет обработки земли, принадлежавшей не крестьянину, а феодальному владельцу. Крестьяне платили натуральный и денежный оброки, несли различные трудовые повинности, работали на барщине. Феодалами были и мелкие помещики, владеющие нередко всего десятком крестьянских душ, и крупные вотчинники, во владении которых могли находиться сотни и тысячи крестьян, и монастыри. Царская казна тоже владела крестьянами. Главным средством борьбы против закрепощения было бегство крестьян на окраины страны, где формировалась весьма своеобразная общность – вольное казачество. Казачество представляло собой военизированные самоуправлявшиеся объединения, живущие за счет грабежа и разбоя. Впрочем, русское правительство прибегало к услугам казаков, используя их для охраны южных и юго-восточных границ государства. От казны казаки получали боеприпасы, оружие и хлеб. Вольница на границах весьма беспокоила правительство. Делались попытки усилить зависимость казачества от государственной власти. При Борисе Годунове в непосредственной близости от главной резиденции вольного казачества – Запорожской Сечи – закладывались сторожевые города, где селились государевы служилые люди – стрельцы. Стрельцы были обязаны нести военную сторожевую службу, за что получали от казны жалованье деньгами и натурой, а также право заниматься мелкой торговлей и ремеслом.

Беглые крестьяне были той питательной средой, где рождались и множились слухи и надежды на «доброго царя», который разом отменит новые порядки, уничтожит «крестьянскую крепость». Но не менее жадно впитывались слухи о «добром царе» и крестьянами, сидящими на земле.

Эту народную утопию умело использовали родовитые бояре, недовольные узурпатором Борисом Годуновым, занявшим трон, не принадлежащий ему по праву крови.

Другой реальной силой, способствовавшей фантастическому успеху самозванца, стали польские магнаты во главе с королем Сигизмундом III (1587–1632). Они не были удовлетворены результатами Ливонской войны (1558–1583), так и не вернувшей Польше Смоленскую землю со Смоленском, а также Черниговские и Новгород-Северские земли. Среди польских политиков была очень популярна идея династической унии, благодаря чему Польша, Литва и Россия объединились бы под одной властью.

Поддерживая самозванца, Сигизмунд III и его сподвижники рассчитывали посадить на русский престол своего ставленника, который будет вынужден выполнить все требования польской короны. Для достижения династической унии предполагалось женить московского правителя на польской подданной. Невесту для «Димитрия» нашли в Сандомире. Это была дочь сандомирского воеводы, разорившегося знатного польского магната Юрия Мнишека. Безмерно честолюбивая наследница воеводы Марина Мнишек получала головокружительную перспективу стать могущественной русской царицей. Она оказалась послушным орудием в политической борьбе, затеянной в Польше.

За кулисами всей интриги стоял Ватикан. Папа римский и иезуиты всячески и, надо сказать, очень искусно поддерживали и направляли действия самозванца. Собственный ставленник на русском троне был чрезвычайно важен для выполнения внешнеполитичеких и внутренних задач католической церкви. На рубеже XVI–XVII веков Ватикан усиленно трудился над созданием союза католических государств в борьбе против Османской империи. Союз Гамбургской империи, Речи Посполитой (так с 1569 года стало называться объединенное польско-литовское государство) и России мог стать силой, противостоявшей «неверным» на юго-востоке Европы. Не менее заманчивой перспективой для римской церкви было насаждение католичества в Русском государстве. Залогом успеха здесь служили и переход самого Григория Отрепьева в католичество, который совершился во время подготовки к походу в Россию, и брак его с католичкой Мариной Мнишек.

Согласно подписанным самозванцем «Кондициям» будущий русский царь обязывался передать Речи Посполитой шесть городов «со всем, что к оным принадлежит» в Северской земле, включая такие крупные города, как Чернигов, Новгород-Северский, Путивль, а также половину Смоленской земли. Он обещал помочь королю в борьбе, которую Сигизмунд вел со Швецией, за шведскую корону. «Дмитрий» также обязывался жениться на подданной короля. 25 мая 1604 года самозванец и Юрий Мнишек заключили брачный контракт. По этому контракту будущий русский царь передавал Мнишеку Северскую землю без шести городов, уже обещанных королю, вторую половину Смоленской земли и выплачивал из царской казны миллион польских злотых. Марина, русская царица, получала на правах удельного княжества Новгородскую и Псковскую земли, причем ее супруг, русский царь, обязывался «ни во что не вступаться» во владениях царицы. Отрепьев обязывался также привести все православное население в католичество в течение одного года. В случае несоблюдения срока Марина могла развестись с царем, оставив за собой все земельные владения.

Царь всея Руси и споры о титуле

Достигнув заветной цели и короновавшись на русский престол, самозванец оказался в очень сложном положении. Чтобы удержаться на престоле, ему нужно было не только внешне считаться с московскими порядками, но и соблюдать интересы своего государства. Нужно было тщательно скрывать факт своего перехода в католическую веру. С другой стороны, пришла пора выполнять обещания, которые авантюрист ранее давал польским покровителям.

Следует сказать, что Григорий Отрепьев все же считался с соотечественниками больше, чем с поляками. Земли, обещанные королю и Мнишеку, он не отдал, а лишь обещал выплатить за них денежную компенсацию. Со Швецией в войну не вступил, в военные действия против турок не ввязался, хотя Империя и Польша рассчитывали руками московитов начать войну с Портой. Русские согласно этому плану должны были бы открыть военные действия против крымских татар, связанных с Османской Турцией союзными отношениями. Лжедмитрий начал сосредоточивать военные силы и вооружение в районе Ельца, чтобы начать поход на Азов в устье Дона, но эта военная акция была более в интересах России, чем католических государств, так как она обеспечивала свободное продвижение русских по Дону. Лишь польские наемники получили щедрое вознаграждение по достижении Москвы, что не помешало им в дальнейшем требовать дополнительной оплаты.

Из всех своих обязательств перед польскими покровителями самозванец наиболее полно и последовательно выполнял обещание заключить брак с польской подданной. Надо полагать, не романтические чувства к Марине Мнишек были причиной тому, а умелое и настойчивое руководство иезуитов, заинтересованных в браке русского царя с католичкой, чтобы иметь возможность через нее воздействовать на политику Москвы.

Для самозванца, ставшего русским царем, наиболее важным было самоутверждение в глазах и собственных подданных, и внешнего мира. Способом достижения этого был титул правителя. Ученый патер, историк отец Пирлинг, автор сочинения о Дмитрии Самозванце, широко использовавший архивы Ватикана, писал, что вопрос о титулах стал стержнем, вокруг которого вращалась вся московская дипломатия. Состав и полнота титулатуры в средние века практически превращались в вопрос об определении места государства в международной системе, признания его значения и самостоятельности, целостности его границ. Страницы дипломатической переписки русских и европейских государственных деятелей наполнены бесконечными утомительными словопрениями о содержании титулов правителей. Но это были не формальные споры – в средние века споры о титуле были составной и весьма существенной частью международной политики.

Для Лжедмитрия вопрос о титуле вырастал в проблему определения места нового русского государя в иерархической системе европейских правителей. Коронационные медали, о которых речь шла выше, были для самозванца средством известить европейских монархов не только о собственной особе, но и о значении России в ряду европейских государств. Титул императора, употребленный на серебряных коронационных медалях, ставил московского государя выше польского, бывшего только королем.

Притязания самозванца вызвали однозначное отношение со стороны польского короля. То, что королевский ставленник, происхождение которого было достаточно хорошо известно, назвал себя не только царем и великим князем, но и императором, высшим званием в феодальной иерархии, не могло не вызвать раздражения Сигизмунда III. К тому же ему скоро стало известно, что положение самозванца в Москве не так уж и прочно, так как могущественные боярские фамилии мечтали избавиться от него после того, как его руками была убрана династия ненавистного Годунова. Вскоре после коронации, в августе 1605 года, в Москву прибыл посланник короля Гонсевский с поздравлениями по случаю восшествия на престол и напоминаниями об обязательствах. В грамоте короля Лжедмитрий не был назван даже царем – король умышленно употребил только один титул – «великий князь». В ответной грамоте московский царь сетовал королю: «…сокращение наших титулов, сделанное его величеством, возбуждает в душе нашей подозрение насчет его искренней приязни». Свои права на титул он аргументировал следующими доказательствами: «Королю польскому уже известно, что мы не только князь, не только царь, но также император в своих обширных владениях… Мы не можем довольствоваться титулом княжеским или господарским, ибо не только князи и господари, но и короли состоят под скипетром нашим и нам служат».

В требовании императорского титула самозванец опирался на историческую традицию. В дипломатической переписке между английскими и русскими правителями титул «царь» приравнивался титулу «император». Английский хронист Хауэс писал в XVII веке, что великий князь Иван Васильевич Грозный «был первым, кто принял звание царя, которое означает то же, что и название „император“, и подтвердил свое право на этот титул завоеванием Казани и Астрахани, царей которых он привел в качестве пленников во время триумфа в Москву, свой главный город».

Притязаниями самозванца возмущались и польские паны. Воевода познанский негодовал, что новый московский царь требует себе такого титула, какого не имеет ни один государь христианский. За это, говорил воевода, бог лишит Димитрия престола, да и пора показать всему свету, какой это человек, а подданные его должны и сами догадаться. Недовольство поляков своим ставленником, оказавшимся на русском престоле, выразил, в частности, гетман Жолкевский. Он писал, что по прибытии в Москву «Димитрий много изменился и не был похож на того Дмитрия, который был в Польше. О вере и религии католической (вопреки столь многим обещаниям) он мало думал. О папе, которому, по словам посланных из Польши писем, он посвятил себя и своих подданных, теперь говорил без уважения и даже с презрением».

Надо полагать, не последнее место в ряду поступков московского правителя, вызывавших неудовольствие в Польше, был выпуск серебряных коронационных медалей со столь чудовищным нагромождением титулов. Разумеется, самозванец мог бы получить квалифицированную консультацию о титулах, приличных московским государям, у дьяков Посольского приказа – своего рода министерства иностранных дел того времени. Но чеканка коронационных медалей в России не практиковалась, и есть основания считать, что самозванец, переняв польский обычай выпуска медалей на случай коронации, вопросами оформления медалей занимался лично, так же, как он сам сочинял подписи под своими портретами.

Интерес к личности Отрепьева и, главное, активная политическая интрига, в которую были втянуты многие представители польского общества, вызвали к жизни серию портретов самозванца и Марины Мнишек, где усиленно подчеркивались их притязания на московский престол. На парадном банкете в Кракове, устроенном в 1604 году Мнишеком, за «царевичем», присутствовавшим в зале инкогнито, с любопытством наблюдали знатные гости. Затем они описывали его внешность в письмах, и мы сейчас можем явственно представить себе облик этого удивительного человека. Но сохранились не только словесные описания. Известен датированный 1604 годом акварельный портрет самозванца с подписью на золотом фоне: Demetrius Jwanowice Magnus Dux Moschoviae. 1604. Aetatis Suae 23 – «Димитрий Иванович, великий князь Московии. 1604. Год жизни его 23». Считается, что надпись сочинил сам «царевич». Портрет находился в рукописном сборнике «Thesaurus Picturarum» (1572–1620) и сопровождался следующим пояснением: «Года 1605, в октябре, прибыл в Гейдельберг знатный посланник из Польши… Этот последний привез с собой подлинник прилагаемого изображения Димитрия Иоанновича, молодого бывшего монаха, который объявил себя природным наследником и законным преемником великого князя Московского, и, под этим видом, в прошедшем 1604 году и текущем 1605 году силой присвоил себе это владение, как при жизни, так и по кончине Годунова Федоровича».

В ноябре 1605 года в Кракове, когда праздновалось бракосочетание Дмитрия и Марины (жениха на церемонии представлял его «поручитель» дьяк А. Власьев), была выпущена брошюра, специально посвященная этой церемонии. В брошюре помещался портрет самозванца, который считается самым его достоверным изображением, очень похожий на акварельный портрет 1604 года. На портрете Дмитрий изображен в польском гусарском кафтане (по словам очевидцев, он носил его постоянно), без бороды и усов, с непокрытой головой; художник изобразил также большую бородавку на носу около правого глаза.

Возможно, к брачным торжествам написали также два больших парных живописных портрета Дмитрия и Марины. Оба они одеты в европейское платье, возле каждого на столе помещены императорские короны, а над портретами – русский государственный герб – двуглавый орел. На обоих портретах Дмитрий и Марина, видимо, сильно идеализированы. Возле изображения Дмитрия латинская надпись сообщала, что представлен здесь Димитрий, император Московский, супруг Марины Мнишек; надпись на портрете Марины подтверждала, что это – Марина Мнишек, супруга Димитрия, императора Московии.

Оба портрета хранились в Сандомирском замке Вишневецких и в 1876 году были переданы Российскому Историческому музею (ныне – Государственный Исторический музей).

В 1606 году в Аугсбурге известный гравер Лука Килиан сделал гравированный портрет самозванца. В основе изображения лежал, по всей видимости, портрет с ноябрьской брачной брошюры, но здесь лицо Дмитрия старше и антипатичнее, на лбу прибавилась бородавка. Вокруг помещалась латинская надпись, которая может быть переведена следующим образом: Димитрий Иванович Божиею милостию царь и великий князь всей Московии император.

Именно об этом портрете известный русский историк Н. И. Костомаров сказал: «Если справедливо, что физиономия есть вывеска души, то нельзя сказать, чтобы физиономия, которую передал Лука Килиан, выражала благородную, честную душу. Самозванец не красив, но не это – порок его физиономии. Много есть людей некрасивых по формам, но привлекательных по выражению лица, глаз, улыбки и проч. О названном Димитрии, по передаче Луки Килиана, никак нельзя этого сказать».

Медаль из Государственного Эрмитажа, где Лжедмитрий изображен в императорской короне и со всеми царскими регалиями, судя по надписи, была отчеканена в 1605 году: «Димитрий Иванович Божиею милостию император России. Год жизни его 24». Автором этой медали скорее всего был мастер Хануш Трыльнер (учился в Гданьске, с 1610 года жил в Вильне, умер в 1652 году). Условное, лишенное индивидуальных черт изображение на медали позволяет предположить, что она была заказана медальеру как парадная и, подобно парным коронационным портретам Дмитрия и Марины, видимо, предназначалась для подношений на брачной церемонии. Сходство содержания надписи на лицевой стороне коронационной медали и подписи под акварельным портретом 1604 года, сочиненной якобы самим Лжедмитрием, дает основание для вышеприведенного мнения о возможности личного участия самозванца и в оформлении медали.

Но еще больше о его личном «вкладе» в содержание надписи на медалях говорит вторая медаль, где Лжедмитрий изображен с непокрытой головой и в горностаевой мантии, накинутой на плечи. Именно здесь наблюдается фантастическое нагромождение титулов, которое не мог бы позволить себе ни один опытный дипломат той эпохи. Впрочем, медаль эта и судьба ее весьма загадочны. Здесь совершенно отсутствует элемент парадности, условности и идеализации объекта изображения в отличие от первой медали. Изображение обнаруживает удивительное сходство с гравюрой 1606 года, принадлежащей авторству Луки Килиана, хотя портрет на медали изображен в другом ракурсе. Очевидцы писали, что «царевич» был ниже среднего роста, непропорционально широк в плечах, почти не имел талии, руки его были разной длины, шея коротка. Возле широкого тяжелого носа сидели две бородавки, а весь образ этого человека был исполнен грубой силы. Все это убедительно передано как на гравюре 1606 года, так и на медали, только на последней отсутствуют бородавки. Сходна даже одежда. Известно, что штемпели медали хранились в Кракове и были вывезены оттуда в XVIII веке Петром Первым. Хранящиеся в наших музеях медали – не оригиналы, а новоделы, чеканенные этими штемпелями. Остается загадкой – была ли действительно приготовлена данная медаль при жизни Лжедмитрия или это позднейшая подделка, копирующая образ, созданный Лукой Килианом? Или же штемпели медали были резаны в 1605–1606 годах, но дальнейшее развитие событий не позволило использовать их по назначению и медали с изображением «императора», «короля», «цезаря», «царя и великого князя Московского» так и не увидели свет?

Безусловную поддержку в своих притязаниях на пышный титул Лжедмитрий получил только у иезуитов. 10 апреля 1606 года из Рима в Москву были отправлены письма с инструкциями самому Лжедмитрию, Марине и ее отцу. В письме к московскому царю, где настойчиво проводилась мысль о необходимости обратить все силы России на борьбу с турками, в вопросе о титуле папа принял сторону самозванца: «Так как между королем польским и его светлостью… существует недоразумение касательно титула его светлости, то должно стараться о том, чтобы ради маловажности этого дела не было забыто благо всего христианства. Хотя его святейшество решилось прекратить этот спор, но он сделает все, что может послужить к сохранению и увеличению достоинства его светлости». Папский нунций Рангони, внимательно следивший за действиями Дмитрия чуть ли не с первых шагов его политической карьеры, дал ему по разрешению папы такой титул, который вполне должен был удовлетворить политические притязания московского самодержца. В переводе этот титул звучал так: «Светлейший и непобедимейший монарх Димитрий Иоаннович цезарь и великий князь всея России, а также всей Татарии и других королевств многих господин монархии Московской подданных господин и король» (обращает на себя внимание некоторое сходство этого титула с тем, который читается на второй серебряной медали). Папа Павел V принял решение все же признать Дмитрия не императором, а «королем папской милостью».

Готовность пойти навстречу Лжедмитрию была продиктована, видимо, тем, что московский властитель выполнил очень важное требование Ватикана: бракосочетание царя с католичкой Мариной Мнишек было совершено в ноябре 1605 года. Сам папа Павел V писал Лжедмитрию, что брак его есть дело, в высокой степени достойное его великодушия и благочестия, и что этим поступком Дмитрий удовлетворил всеобщие ожидания. «Мы не сомневаемся, – писал папа, – что так как ты хочешь иметь сыновей от этой превосходной женщины, рожденной и свято воспитанной в благочестивом католическом доме, то хочешь также привести в лоно римской церкви и народ московский, потому что народы необходимо должны подражать своим государям и вождям».

Поддержка Рима придавала Лжедмитрию твердости. Через папского нунция Рангони он дал понять польским послам Олесницкому и Гонсевскому, что настаивает на своих титулах и никаких своих обещаний о территориальных уступках Польше выполнять не намерен. Разговор этот состоялся во время дорожной встречи Рангони, направлявшегося из Москвы в Рим, с послами, снабженными инструкциями Сигизмунда III об основных условиях договора с московским властителем; после прибытия в Москву Марины и завершения всех коронационных торжеств в Краков должны были приехать представители Дмитрия с широкими полномочиями, чтобы договориться о расчленении России.

Конец авантюры

Главной заботой Лжедмитрия стало стремление скрыть от своих подданных собственное вероисповедание и примирить народ московский с вероисповеданием своей нареченной. Судя по всему, его самого вопросы религиозной этики волновали очень мало, но он не мог не понимать, что брак с католичкой будет воспринят православным населением как отступничество от истинной веры. Вначале он тщетно пытался убедить католических прелатов разрешить Марине перейти в православие, втайне оставаясь католичкой. Разумеется, римская церковь, возлагавшая столь большие надежды на появление в Москве царицы-католички, не согласилась с просьбой царя. Лжедмитрию не оставалось ничего другого, как по прибытии в Москву Марины совместить ее венчание на царство с обрядом бракосочетания.

2 мая 1606 года царская невеста прибыла в Москву. Вместе с ней явилась не только многочисленная свита, но и вооруженные ландскнехты, нанятые на деньги самозванца. Он очень опасался, что без вооруженной поддержки ему не удастся сладить с москвичами. Худшие опасения самозванца оправдались: казанский архиепископ Гермоген потребовал, чтобы «польская девка» была крещена в православную веру. Гермогена запрятали в монастырь, а царь начал долгие прения с православным духовенством о порядке совершения обряда венчания. Наконец было решено, вопреки всяким правилам, объединить церемонии свадьбы и коронации, что должно было произойти 8 мая.

Сохранились дневники, которые приписываются Марине Мнишек. Она подробно описывает пышные празднества, сопровождавшие ее вступление в роль московской царицы. Тонкости, связанные с щекотливым положением католической царицы в православном государстве, она предпочла не замечать. Основное внимание ее, как истинной женщины, занимали наряды, в которых она являлась перед своими подданными. Однако история сохранила сведения о том, что в Успенском соборе, где патриарх торжественно короновал Марину, предварительно совершив обряд миропомазания, Марина не взяла причастия, как того требовала процедура. Едва коронация кончилась, иноземцы под разными предлогами были удалены из собора и патриарх обвенчал Марину и Дмитрия по православному обряду.

Объединив в одну церемонию обряды венчания и коронования, царь рассчитывал, что все сложности, связанные с вероисповеданием невесты, будут скрыты пышными празднованиями. Марина и Лжедмитрий короновались в русской одежде, но уже через день Марина переоделась в привычное ей европейское платье. На четвертый день праздничных церемоний царь и царица явились перед народом, одетые, как пишет Марина, «оба по-польски, с коронами на голове».

Во время свадебных торжеств возник вопрос о титуле Дмитрия. В приветственном послании Сигизмунда III московский царь не был даже назван московским князем. Это не осталось незамеченным – в дневниках Марины и польских послов Олесницкого и Гонсевского упоминается то неблагоприятное впечатление, которое произвело на присутствующих послание короля. Как пишет Марина, инцидент замяли, «для свадьбы своей забывая обиду, нанесенную опущением титулов».

Сильнейшее впечатление на иноземных гостей произвел русский обычай разбрасывать золотые монеты во время брачной церемонии. В дневнике Марины мы читаем: «При выходе из церкви бросали народу деньги; русские дрались за них палками… Подходя к полякам, Димитрий заметил толпу знатных панов и приказал бросить между ними несколько португальских червонцев, к коим, однако, никто из них не притронулся; даже когда два червонца упали одному пану на шляпу, он сбросил их. Русские же кидались за деньгами и производили тесноту; царь, видя сие, не велел более бросать монеты». Голландский купец Исаак Масса описывает этот обряд более подробно: «Дьяк Богдан Сутупов, Афанасий Власьев и Шуйский по многу раз полными горстьми бросали золото по пути, по коему шествовал царь, державший за руку свою супругу… Золото было самое лучшее, [от монет] величиною в талер и до самых маленьких в пфенниг». Польские послы Олесницкий и Гонсевский тоже заметили в своем дневнике, что «князь Мстиславский бросал из блюда португальские монеты в 20, в 10, в 5 червонных золотых». Другой очевидец событий, француз Маржерет описывал церемонию следующим образом: «По выходе… в Архангельский собор бросали на дорогу золотые небольшие монеты ценою в пол-экю, 1 экю и в два экю, нарочно приготовленные для сего случая (в России в ту пору вовсе не делали золотой монеты)». Паэрле заметил «несколько золотых монет в 1, 5, 10 и даже 20 червонцев», которые бросал народу Мстиславский, «взяв их из золотого сосуда, подле него стоявшего». Также очевидец событий, Петрей, заметил, что бросали золотые монеты, которых было «несколько тысяч», «нарочно для того приготовленных, с изображением на обеих сторонах орла двуглавого». Стоимость их он определил примерно в 2 венгерских червонца.

Все очевидцы единодушно свидетельствуют, что для свадебной церемонии и обряда венчания были специально изготовлены золотые монеты разного достоинства, предназначенные для разбрасывания их в толпе. Безусловно, те золотые монетовидные знаки весом в 34 грамма и в 3,4 грамма, сохранившиеся в наших музеях, – остатки золотых со свадьбы и венчания на царство Марины Мнишек.

Золотые, разбрасываемые во время торжественного шествия, – сугубо русский обычай. Как и русская одежда на католиках Марине и Лжедмитрии, пригоршни золота должны были заглушить ропот недовольных москвичей. Впрочем, надеждам не дано было исполниться. Соотечественники не приняли щедрого жеста самозванца. «До конца хотя разорити нашу непорочную христианскую веру, прияв себе из Литовской земли невесту лютерския веры девку, и введе ея в соборную и апостольскую церковь Пречистыя Богородицы и венча царским венцом, и повеле той своей скверной невесте прикладываться и в царских дверях святым мирром ея помазал» – этого православное духовенство не могло простить миропомазаннику божьему.

Что же касается простого люда, то у него неудовольствие вызывали многочисленные толпы вооруженных иноземцев, появившихся в изобилии на московских улицах, бесцеремонно и надменно взиравших на чуждые им обычаи. То русский целовальник отказывался брать в уплату за вино литовские деньги, и возмущенный шляхтич пускал в ход оружие. За москвича заступались горожане, и начиналась драка. То подвыпившие наемники бесчестили женщин, невзирая на их социальное происхождение; драки вспыхивали и без видимых причин. Москва бурлила. Недруги самозванца, бояре Шуйские и Голицыны, давно мечтавшие избавиться от него после низвержения династии Годунова, воспользовались всеобщим брожением. Два дня бушевала столица, поднятая набатом против поляков. Восстание в Москве покончило с политической карьерой и самой жизнью самозванца. 17 мая его убила разъяренная толпа. Окровавленный труп на несколько дней был выставлен для всеобщего обозрения.

Так закончилось первое действие народной трагедии, которая войдет в историю под названием Смутного времени. Казалось, события 17 мая 1606 года вернули русскую историю в ее нормальное русло. Была ликвидирована угроза потери Русским государством собственной независимости; польский и католический ставленник на русском престоле не смог удержаться сколько-нибудь длительное время, а его действия не оказали глубокого воздействия ни на внешнюю, ни на внутреннюю политику государства. Но два обстоятельства тем не менее не прошли бесследно. Государственная казна после хозяйничанья самозванца очень поредела. Впрочем, нормальная экономическая жизнь государства, сборы пошлин, внешняя и внутренняя торговля и сборы налогов с податного населения могли бы в короткий срок восполнить утраты. Однако здесь вступало в силу второе обстоятельство: социальное брожение в стране не утихло, а, напротив, усилилось еще более, поскольку народ оказался обманутым в ожидании благодеяний от «доброго царя» Дмитрия, пришедшего к власти на гребне народных волнений. Крепостная неволя становилась реальностью на всей территории Московского государства.