Текст книги "Доктор Самты Клаус"
Автор книги: Алла Дымовская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 12 страниц)
– А что есть? – разочарованно спросил Самты. В его воображении с печальным стоном исчезали, возникшие было видения белой стерильной комнаты, полной дорогого и ненужного медицинского оборудования.
– Комната для остоканивания отношений и устаканивания проблем, бывшая для медитаций. Еще лодочный сарай. И у доктора Бряк подвальная подсобка, где препарируют дохлых кроликов, – по-прежнему в один голос сообщили дружные телохранители Том и Дик.
Самты на мгновения задумался, какое решение принять. В виду того, что его загипсованный пациент в это время вопил, почем зря:
– Лучше уж в сарай! Но только не в подсобку! И только подальше от Бряк!
Самты постановил своей врачебной властью:
– Непременно в подсобку! И непременно к доктору Бряк! Пускай мне ассистирует! – про себя резонно полагая, что лишний человек с медицинским образованием ему не помешает. Хотя справедливости ради надо признать, образование у Пегги Бряк было скорее ветеринарным, чем медицинским. Правда, кроме разнузданного истребления кроликов во славу науки ей еще доводилось лечить коров и лошадей от чесотки, но вряд ли это могло сильно помочь.
Между прочим, Самты призвал на помощь Пегги и ее подсобку вовсе не от врожденной потребности насолить своему ближнему. Но только доктор Клаус вспомнил наставление, полученное еще на студенческой скамье от разъездного представителя общества «Друг затюканного лекаря». А наставление это заключалось в следующих пунктах:
Никогда не позволяй пациенту командовать собой и вообще давать непрошеный совет.
Никогда не следуй этому совету, если он уже дан некстати под руку.
Всегда делай вид, что вышеозначенного совета ты не услышал – как вариант, притворись глухим как пень.
Всегда поступай вопреки данному совету, даже если он правильный, чтобы пациент не вообразил о себе бог весть что.
При первой же возможности дай пациенту наркоз или, в крайнем случае, заткни рот еловой шишкой.
Самты стал действовать согласно наставлению. Он притворился глухим, как пень. Поступил вопреки данному совету, хотя понятия не имел, правильный он или нет. А также заткнул ПД рот еловой шишкой, ибо никакого наркоза у него с собой не было.
– Значит так. Ты, Дим, бери больного за руки. А ты, Ток, соответственно, за ноги. И несите. Лучше головой вперед. Чтобы потом не возникло обвинений в некомпетентном несоблюдении дурных примет! – продолжал отдавать дальнейшие мудрые приказы Самты. – А тебе, Кики, отдельное особо ответственное поручение. Беги вперед меня и предупреди доктора Бряк, что к ней придут с визитом… Нет, что к ней придут с больным… Нет, что к ней придут в подсобку… Нет, что к ней придут на помощь, то есть, я приду за помощью…В общем, предупреди, что к ней придут!
Кики, подхватив на бегу короткую юбку и пирожок тетушки Изауры, бросилась предупреждать доктора Бряк непонятно о чем. Главное, думала она, сообщить очкастой ученой кикиморе, чтоб нипочем не уходила из своей подсобки. А там уж после разберутся, что к чему и кого куда.
Тем временем процессия неспешно тронулась из дома ПД по направлению к кролиководческой ферме, где, кстати сказать, не осталось ни одной живой зверюшки, за исключением старого филина, нелегально поселившегося на чердаке и гнусно ухавшего по ночам. Впереди всех шел, опираясь на железную суковатую палку, довольный доктор Клаус собственной персоной и еле слышно напевал в полный голос куплет известной детской песенки:
У Пегги белый кролик жил,
Он ей для опытов служил!
Ах, до чего живучий был,
Спляшем, Пегги, спляшем!
За ним несли ПД, вопившего неразборчиво из-за еловой шишки во рту, и, между прочим, по ошибке вперед ногами. А ведь Самты предупреждал! Но оба охранника, Дик и Том, совсем одурели от противоестественного вида их дорогого диктатора, гипса и еловых шишек, использованных не по прямому назначению (по прямому назначению Дик и Том засовывали их случайным прохожим совсем в другие места шутки ради, когда напивались на Рождество). Поэтому ПД вынесли, как попало, вернее, чем было ближе к дверям, тем и вынесли.
В это же самое время в окрестностях кролиководческой фермы поселка «Новые змеюки». События, факты и некоторые размышления.
В это же самое время доктор Пегги Бряк стояла на крылечке фермы и просеивала в решете помет грызунов. Иначе – крысиные какашки. Это, чтобы наверняка узнать, уж не крысы ли сожрали нынче утром ее лучшие фиолетовые румяна от «Диор»? Наказывать без вины беспомощных зверьков ей не хотелось, но и румян было жаль, чтобы оставить это дело просто так.
На случай, если вы спросите, почему румяна были фиолетовые, я отвечу. А если не спросите, то отвечу все равно. Потому, что доктор Бряк была очкастой, долговязой кикиморой с косичками, вот почему! А таких – какими румянами не крась, разница не велика. Зато от «Диор» и с громаднющей скидкой! Тем более, Пегги знала: дорогой Лэм любит ее во всех нарядах и румянах. Но не имела понятия – это от того, что хуже всяко не будет. Оттого, что хуже просто некуда. В общем, она просеивала на крылечке помет, когда…
Вот тут-то начинается самое интересное. Джин Икарус Блок, оставшийся не при делах из-за внезапной хвори, приключившейся с ПД, слонялся по поселку. Впрочем, он и раньше в основном только тем и был занят. Но слонялся-то он исключительно по пятам за Лэмом Бенсоном, пытаясь убедить его в своей избранности, и оттого мало смотрел по сторонам. Обычно Джин Икарус ходил след в след за ПД или дремал неподалеку от лодочного сарая, и бубнил:
– Я Избранный! Я ведь Избранный? Ну почему вы молчите, и ничего не говорите? …ой, больно! Зачем кидаться кирпичами? Я только хотел спросить, я ведь Избранный?.. Как, как? Нет, в роду у меня не было душевнобольных! И говорящих обезьян тоже, прямо обидно!.. Кто это вам сказал? Ах, Чарльз Дарвин!… Нет, не знаком… и не читал… что же, раз ученый человек, то ему видней! Вообще-то мой папаша был бродягой-забулдыгой, с рожей орангутанга… Говорите, я в этом смысле на него похож? Еще бы, ведь я его сын, причем родной! И я Избранный! Я ведь Избранный? (а дальше все точно так же, как и в начале, кому интересно, может прочитать по второму разу).
Но внезапно Джин Икарус перестал слоняться без дела и застыл на одном месте, как пораженный санитарной инспекцией нелицензированный ассенизатор. Перед ним вдруг опять предстало видение. На этот раз не Вонючка, а нечто поистине захватывающее.
На кривом бетонном крылечке полуразвалившегося коровника (Джин Икарус понятия не имел, что это сверхсовременное здание научной лаборатории) стояла Женщина. Именно так, с большой буквы. У Женщины были непередаваемо восхитительные тонкие косички и невообразимо толстые очки. И вообще она казалась длинной, как огородный шест, и тощей, как скелет от селедки-иваси. Правда, в руках она держала не книжки и тетрадки, но не менее загадочный предмет, чем-то напоминавший огромный дуршлаг, украденный из солдатской столовой. Несомненно, это был секретный научный прибор. И сама Женщина была таинственная и удивительная. Именно о такой Джин Икарус Блок мечтал всю свою прошлую жизнь. И продолжал бы мечтать всю будущую, если бы вдруг не встретил на крыльце коровника.
Когда у Джина Икаруса прошел столбняк, и он наконец смог, опираясь на пальмовый посох, подойти к видению поближе, в голове у него сами собой родились стихи. Хотя прежде он и двух слов не мог сказать в рифму.
– Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…, – досказать рожденное стихотворение Джин Икарус не успел. А жаль, вдруг стихи были гениальные? Но мы этого с вами так и не узнаем.
– Мужчина, вы в своем уме? – грубо оборвала его доктор Бряк и оглянулась. Может, странный лысый дядька разговаривал не с ней. Потому что, обычно с ней никто так не разговаривал. Потому что, обычно к доктору Бряк незнакомые мужчины обращались следующим образом: «Эй ты, дылда долговязая, сгинь и не отсвечивай!» Но позади Пегги была только обшарпанная дверь в лабораторный барак.
– Почему все и всегда на этом острове задают мне один и тот же вопрос? – плаксиво сказал ей лысый детина. И не дождавшись ответа, несвязно продолжил: – Я в своем уме. Мне хрен знает, сколько лет, потому что мой папаша-забулдыга забыл записать день моего рождения, помнил только, что это было в феврале. Или в каком другом месяце. Я был владелец похоронного бюро, а до этого служил банковским налетчиком, а еще до этого успешно грабил бензоколонки. А еще раньше я занимался бродяжничеством в штате Юта. Теперь я Избранный. Выходите за меня замуж, не пожалеете.
Офонаревшая от изумления доктор Бряк уставилась на лысого детину так, что глаза ее стали больше оправы очков. Решето выпало из ее ослабевших рук. Крысиный помет вперемешку с фиолетовыми румянами рассыпался по крылечку. Косички встали дыбом.
Доктор Бряк стала лихорадочно соображать про себя. Если лысый не шутит, и черт не шутит тоже, и ей в самом деле предлагают руку и сердце, и этот лысый черт в самом деле Избранный? Мысли Пегги путались и неслись в голове галопом, так что от косичек натурально повалил клубящийся пар. Не то, чтобы ненормальный гробовщик ей понравился. Конечно, об этом речи не шло. Да и кому понравится, тем более с первого взгляда, здоровенный и плешивый как арбуз, детина, с явно ограниченными возможностями головного мозга? Но вот если посмотреть на него во второй раз! С большой или с прописной буквы, но доктор Пегги Бряк все же была женщиной. А это значит, что время от времени ей страшно хотелось замуж. Не то, чтобы совсем уж все равно, за кого. Но иногда, хоть за кого-нибудь.
В смысле замужества надежды на благородство ПД было мало, сами понимаете. Порой Пегги грустно смотрелась в зеркало и думала, что ее дорогой Лэм человек очень порядочный, и может даже слишком. Хотя бы потому, что вот уже третий год подряд терпит этакий страх божий возле себя, да еще дарит подарки из списанных складских запасов, водит в поселковый клуб и в баню, и что удивительно, изменяет редко. Только если подвернется подходящий случай, и он наверняка знает, что Пегги не сразу о том донесут.
Но когда доктор Бряк стояла возле лабораторного стола и уныло вскрывала очередного кролика, ее мысли о ПД были уже не так справедливы и дружелюбны. Она думала, что всю свою несчастную жизнь должна возиться с мертвыми и равнодушными кроличьими тушками. Что никакой рыцарь на белом коне (пускай без коня, и пускай не рыцарь, а просто приличный налогоплательщик) не явится за ней, и не увезет далеко-далеко, хотя бы в Рязанскую область, лишь бы по большой любви. Что Лэм – гад подколодный и бездушная скотина, и что она отдала ему лучшие три года своей молодости (от тридцати семи до сорока). И что напрасно она вышивала этому обманщику самые крутые в поселке трусы стеклярусом. И что нет благодарности на этом свете. И что она обречена, в конце концов, помереть под противной фамилией Бряк, вместо того, чтобы на ее могиле была начертана романтическая эпитафия «Дорогой и любимой миссис Пегги Бенсон, от невыносимо страдающего супруга и восемнадцати рыдающий детей!».
Именно по этой причине доктор Бряк не прогнала сразу стоявшего возле крылечка лысого Избранного, а посмотрела на него во второй раз. Известное дело, как и всякий холостой мужчина, он показался ей куда более симпатичным, чем со взгляда номер первый. А главное, он уже произнес те самые слова, которые Пегги отчаялась вообще когда-нибудь от кого-нибудь услышать. Поэтому доктор Бряк растерялась, и поэтому от ее косичек повалил пар. Мыслимое ли дело, убить целых три года в упорных и пустых хлопотах, чтобы заставить дорогого Лэма хотя бы намекнуть на возможность прочных отношений. А тут, на тебе!
Внутренний разумный голос вовсю орал Пегги изнутри: «Немедленно бросайся на шею этому дурню, пока он не передумал!».
Бестолковая и голодная гордость напротив, язвительно шептала снаружи: «Вот еще! Так сразу я и пошла за первого встречного!».
Внутренний, прозорливый голос продолжал орать: «Ну, ты и курица! Второго может уже не быть! Лови момент и ничейного мужика!».
Малоумная гордость тишайше возражала: «Лучше уж я останусь одна, чем позарюсь на кого попало!»
Засомневавшийся внутренний голос спросил уже спокойней: «В самом деле, лучше?»
Опомнившаяся гордость завопила: «Ой, нет! Не лучше! Что же я несу, дуреха этакая!»
Пока в докторе Бряк шла борьба, скрытая от глаз лысого претендента на ее руку, сама Пегги с ласковой укоризной произнесла:
– Мужчина, что же это вы в помете стоите? Ведь неудобно. Поднимайтесь ко мне на крыльцо.
– Премного благодарен, – ответил лысый детина, и поспешно воспользовался приглашением. Стоять в крысином помете в самом деле было неуютно и неароматно.
– Мужчина, а вас как зовут? Не то, чтобы мне очень интересно…, – тут Пегги нисколечко не соврала. Какая разница как зовут того, кто с бухты-барахты делает тебе предложение?
– Я Джин Икарус Блок-младший. А мой папаша-забулдыга был Джин Икарус Блок-средний. А мой дед-пропойца был Джин Икарус Блок-старший. О дальнейшем история нашего рода умалчивает. Но как вы понимаете, мы все потомственные бродяги из штата Юта. Верность долгу – наш девиз, – горделиво произнес лысый Избранный.
Доктор Пегги Бряк уже прикидывала в уме на разные лады: «Миссис Джин Икарус Блок-младшая. Гм! Доктор Пегги Блок! Ничего, звучит! Уж, по крайней мере, ничуть не хуже, чем миссис Лэм Сэмуэльевич Бенсон, во всяком случае, короче!».
– Ну, вот что, мужчина. То есть, я хотела сказать, мистер Блок-младший, я подумаю, – решительно ответила Пегги.
– О чем это вы подумаете? – недоуменно спросил Джин Икарус, к этому моменту под влиянием близости очков и косичек, совершенно позабывший самое начало разговора.
– Как это о чем? – доктор Бряк недобро нахмурилась и нехорошо покосилась на лысого. – О вашем предложении, о чем же еще?
– Ах, об этом! – спохватился Джин Икарус, и хлопнул себя ладонью по лысому лбу. – А я-то думал, что вы уже подумали, над тем, о чем я думал все это время! Я думал, что вы думаете, что вы согласны… Раз уж пригласили меня на ваше крылечко.
У бедняги лысого был такой огорченный и несчастный вид, что в Пегги взыграло ее доброе сердце, ну или чему там положено играть в таких случаях. Надо вам заметить, что у женщин в очках и с косичками, особенно когда им под– или за– сорок, сердце всегда добрее, чем у тех, кто этих качеств лишен. В смысле безобразных толстых очков и жиденьких тонких косичек, вкупе с изрядным грузом одиноких лет за плечами. Поэтому Пегги, послушавшись своего доброго сердца, которое решительно приняло сторону страдающего Джина Икаруса против бессовестного Лэма Бенсона, немного еще подумала и сказала:
– Хорошо, мужчина, то есть, дорогой Джин. Я согласна.
Дорогой Джин, напоминавший в этот миг медный таз после чистки «Кометом», просиял, но ничего не успел взаимно ответить. Потому что объяснению двух внезапно влюбленных не менее внезапно помешал посторонний крик:
– Доктор Бряк, ой, доктор Бряк! Несут! Несут! Стойте, где стоите и никуда не уходите! – это бежала к лабораторному бараку расторопная мисс Авас. – Ох, простите, у вас тут какашки на крыльце! – вежливо извинилась воспитанная Кики, поскользнувшись на крысином дерьме.
Еще немного о любви, еловых шишках и нечаянном спасении, которое всегда приходит с неожиданной стороны, но всегда кстати.
Когда закованного в гипс по самые уши, беспомощного Лэма Бенсона внесли внутрь лабораторного барака и потом дальше, в подвальную подсобку, там еще ничегошеньки не было готово. Совершенно. Доктор Бряк едва успела смахнуть со стола на пол последнюю засохшую тушку последнего подопытного кролика.
Кстати на лабораторный стол ПД так и не положили, чему он был несказанно рад. Просто потому, что он бы не поместился там ни за какие коврижки. А другого стола, больших, человеческих размеров, в подсобке не имелось.
– Ничего, оперировать будем в экстремальных условиях, то есть, на полу, – после короткого, но весьма нервного размышления порешил Самты. – Оно и гигиеничней. Пол можно потом отмыть.
Радость ПД всю как рукой сняло. Он попытался возразить, но колючая еловая шишка не дала диктатору этого сделать. Он только громко замычал, но его поняли и так.
– Пациент, не волнуйтесь! Все будет хорошо! Во всяком случае, хуже не будет! – успокоил диктатора Самты (вернее, это он так думал!) – Вот и доктор Бряк мне поможет!
– Помогу, еще как помогу! – елейным голоском ответила Пегги и добавила: – Как лицо незаинтересованное. Потому что, дорогой Лэм, я выхожу замуж. За того детину, с толстым и длинным посохом, который сейчас радостно пляшет среди помета на крылечке. Между прочим, дорогой Лэм, ты больше не дорогой! И еще между прочим, у тебя никогда не было такого толстого и длинного посоха, как у моего дорогого Джина!
И без того бледная и жалкая физиономия ПД сделалась куда более бледной и жалкой, так что ее вообще сложно стало отличить от окружающего гипса. И вовсе не потому, что Лэму не понравилось сравнение с чужим длинным и толстым посохом или он обиделся. Плевать он хотел! Подумаешь! Тоже мне! На его посох раньше никто не жаловался, и это были дамы совсем иного сорта, чем очкастые мымры в косичках! И вообще! Взять хотя бы знойную губернаторшу! Как она смотрела! Не на посох, правда. Но трусы с моделью атома Резерфорда-Бора явно произвели на нее впечатление. И пусть эта Бряк не воображает о себе! Но, стоп… А то еще чего доброго подумают, что он и впрямь расстроился из-за этого дурацкого посоха. На самом деле ПД обеспокоился тем, что ассистировать доктору Клаусу станет «только что осчастливленная женщина», которую он, Лэм, по ее утверждению, «прежде заставлял страдать!». Чем это могло окончиться, сообразите сами. А когда сообразите, вам тоже станет не по себе, и захочется кричать даже с еловой шишкой во рту.
Но тут снова вмешался Самты и снова невольно задел больное и обидное место ПД, потому что сказал:
– Это вы про остолопа Блока, что ли? Подумаешь, посох из кокосовой пальмы! Вы еще не видели мою железную суковатую палку из нержавеющей и негнущейся стали! – и Самты хвастливо продемонстрировал окружающим свое сокровище. Некоторым лицам мужского пола стало по-настоящему завидно, а некоторым лицам женского – трепетно.
Однако мешкать далее было нельзя, к тому же пациент истошно стонал на полу.
– Скальпель сюда! – приказал Самты и присел на корточки возле ПД. Правда, тут же пощупал гипс, одумался и приказал заново: – Нет, скальпелем поначалу не обойдешься. Кувалду сюда!
– Вообще-то у меня нет кувалды. Есть только электродрель, – сообщила ему доктор-пока-еще-Бряк, и нехорошо ухмыльнулась.
Тут вмешались верные Нестареющий Дик и Невменяемый Том, все еще державшие ПД за ноги и за руки, хотя в том уже не было нужды:
– У кузнеца Вакулы Дормидонтовича есть! Вот такенная кувалда! – и Нестареющий Дик показал, какая именно. При этом он уронил ноги ПД. Гипс треснул.
– Точно, есть! Вот такенная и даже больше! – показал в свою очередь Невменяемый Том и уронил руки ПД. Гипс треснул еще раз.
– Так несите и поскорее! – велел им Самты, в сердцах стукнув по остаткам гипса железной суковатой палкой. Гипс раскололся совершенно.
Собственно, в кувалде уже не было нужды. Но оба верных телохранителя дисциплинированно побежали выполнять приказание. Зато теперь у ПД появилась возможность двигать руками и ногами, а также вытащить изо рта колючую еловую шишку. Что он и сделал без промедления. Затем решительно встал с пола и заявил всем присутствующим. (Сноска. Вообще-то Лэм Бенсон с рождения рос человеком интеллигентным, и ругаться не любил. Во всяком случае, без крайней нужды. Но сами понимаете, иногда обычным «вы были неправы» не обойдешься. Особенно учитывая все предыдущие гипсы, шишки и намеки на чужие посохи. А также кувалды, электродрели и скальпели для патологоанатомов-шарлатанов. Конец сноски.) В общем, Пожизненный Диктатор Таинственного острова Лэм Сэмуельевич Бенсон заявил следующее:
– А пошли вы все на…!!!!
Доходчиво и коротко.
Первым всполошился доктор Клаус, который на глазах терял пациента. И, кажется, обретал неприятности. За его спиной робко сжалась мисс Авас, которая была меньше всех причем, но больше других опасалась за обожаемого доктора. Оба тихо пятились к двери. Пегги Бряк ойкнула, пожалела о своих словах, вспомнила о своих делах, и быстренько выскочила на крыльцо в надежде на Джина Икаруса и его посох, хотя и знала, что это не поможет. Уж если Лэм начинал злиться, то редко когда останавливался на полдороге. Короче, все вышло, как и предлагал ПД. То есть, по возможности все пошли на…!!!
Лэм тоже пошел за всеми следом. А что ему было делать одному в подвальной подсобке с дохлыми кроликами? К тому же он чуть ли не впервые в жизни был решительно настроен показать кое-кому, где раки зимуют и где растут колючие еловые шишки. В общем, ПД тоже вышел на крылечко.
Почему ПД не успел показать, где растут шишки и зимуют раки, и что помешало ему это сделать.
Выйдя на крылечко, Лэм уже совсем собрался решительно показать, кто тут все еще главный, и что будет с теми, кто об этом забыл, как вдруг…
Но вот, опять. Куда ни сунься, обязательно наткнешься на какое-нибудь «а вдруг». И ничего не поделаешь. Историю-то надо продолжать. Чтобы читатель не посулил в сердцах автору черта, и чтобы выпускающий редактор не расстроился. Итак, поехали дальше.
Как вдруг в поселке поднялся переполох. Вовсе не из-за покушения на слабое здоровье ПД, которое (имеется в виду здоровье) по правде говоря, было слону впору. (Сноска. Если кто думает, что безутешные подданные стояли под окнами коровника и с тревогой ждали, чем кончится сверхсрочная операция доктора Клауса, то он очень ошибается. Меньшинству населения, как обычно, не было ни до чего дела, кроме как до самих себя. А большинство вообще ни о чем не догадывалось. Известно, здоровье вождей – информация секретная. Конец сноски).
Переполох в поселке поднялся, потому что в нем, в поселке, появились новые действующие лица. И появились они так:
Впереди бежал, размахивая канистрой с банановой водкой, мясник Оксфорд Кембриевич Пфуй и истошно орал:
– Мудыч! Где ты, Мудыч! Посмотри, что я принес! Сил моих больше нет! От самого пляжа берег! Аж посинел весь! – мясник и впрямь имел синюшный вид, который бывает у хронических запойных пьяниц, только что оправившихся от белой горячки.
За ним семенил рекламный Чак с пейсами, который выкрикивал следующее:
– Друзья мои, вот я и вернулся! Где вы, шляетесь, когда я вернулся? Разве вы не видите, что я вернулся не один!
За Чаком и его пейсами действительно вышагивала дородная дама с младенцем на руках, недовольно фыркала, и довольно громко возмущалась:
– Мало того, что я дала согласие стать какой-то там Кац-Бруевич, так этот тощий шлемазл еще меня и надул! Не вижу я никакой пятизвездочной гостиницы! Одни стеклянные бараки и старые коровники! И где, скажите на милость, тут взять такси?
Последним в этой процессии шел скромный, русоволосый дядька, сильно косой на оба глаза и обмотанный проводами с ног до головы, словно переусердствовавший подрывник-смертник. Это был Иван Макарыч Жуков из деревни Дедушкино, служивший у ПД радистом на дальней станции связи, и по совместительству, когда позволяло зрение, еще и стрелком. В поселке его называли Встанькой. Это из-за того, что Иван Макарыч был чрезвычайно щепетилен в вопросах сельской чести, и когда хотел дать кому-либо в морду, то никогда не бил ни сидячего, ни лежачего. Напротив, всегда говорил:
– Ну-ка, встань-ка! – и только потом распускал руки.
Если же его противник отказывался от великодушного предложения, Иван Макарыч распускал руки все равно, но не так сильно. А драться ему приходилось частенько, потому что его косоглазие было уж слишком очевидным. Попробуйте удержаться от шуток, особенно в поселке, где и без того развлечений маловато! Поэтому Иван Макарыч предпочитал жить подальше от людей, на дальней станции связи с поэтическим названием «Знойная пурга», пасти коров и иногда стрелять по пролетающим тарелкам.
Радист Жуков ничего никому не кричал, он лишь тихонько подошел к ПД и осторожно зашептал ему на ухо:
– Хосподи-ин диктатор, у нас беда! На рейде туточки замечен незнакомый корабль! Не скажу, шоб крейсер или там, авианосец, но нехилая посудина. И на ней пиратский флаг. Череп, кости и надпись «Покупайте акции сомалийского пароходства!». Сам того не видал, но Пфуй с Фломастером порассказали. Шо подумать, не знаю! И шо делать, тоже! Вот, все бросил, и сразу к вам поспешил с секретным донесением. Хотя на станции моей таперича сущий бардак!
– А что случилось? – живо заинтересовался последним сообщением ПД.
Не подумайте, что Лэм Бенсон был туг на ухо или отличался рассеянным вниманием и потому запоминал лишь последние сказанные ему слова. Вовсе нет. Дело в том, что Лэм без дураков был умным человеком и от этого имел привычку сортировать проблемы в порядке их насущной очередности. Так, он уже отметил Чака с дородной дамой и младенцем, и даже прикинул, какой из сиротских приютов еще не забит до отказа. Затем проследил передачу канистры из рук Океича в объятия Мудыча и успел сообразить, какую правильную и необидную речь произнесет для ее справедливого изъятия в общественную пользу. Потом выслушал таинственный шепот радиста Жукова и решил. Корабль может подождать, все равно стоит на рейде, и хренушки просто так подойдет к Таинственному острову. Потому как, фарватер надо знать, а так же расположение секретных минных заграждений, да и белые акулы Федька и Марфа дремать не будут при виде даровой внепайковой еды. А вот что случилось на дальней станции связи, необходимо срочно выяснить. Ибо дальняя станция связи – единственная на острове, потому что ближней вообще никакой не было, за исключение выделенной лично для ПД интернет линии, да и та безнадежно зависла на японских порносайтах.
– Так что случилось? – не поленился еще раз спросить ПД, тоже на всякий случай шепотом.
И радист Жуков ему рассказал.
Небольшая пауза в связном повествовании. Только чтобы изложить суть происшествия со слов Ивана Макарыча, по прозвищу Встанька.
Сижу я, стало быть, у себя в избе. Починяю иглу от примуса и никого не трогаю. Коровы себе мычат в хлеву. Кот Барсик спит на разводном ключе. Петух Борька кукарекает на навозной куче, шо от гомноидов в упрошлом годе осталась. (Краткая реплика ПД: «Я сейчас из тебя самого петуха сделаю. Давай по существу!»).
Я и говорю. Сижу, стало быть, у себя в избе. Печку истопил, хорошо-о! Щи тоже сварил. Радиограммы секретным кодом разослал, уж куда попало. Усе как всегда.
Тут слышу, галдят на дворе. Выглянул в окошко. Мамочка моя родная! Целый табор прется. Бабы, детишки, чумазый какой-то с дубиной, двое узкоглазых братьев, один араб в платке, и еще наши Пфуй и Данилка Марамоевич.
Спрашиваю, чего надо? Говорят, заблудились. Как же, так я им и поверил! Враки все. Шоб Пфуй да заблудился, когда, бывало, по три раза на день ко мне молоко дуть бегал от хронического запора. Небось, пришли на мои дефекты зрения покуражиться. Да еще чужих людей привели, не постеснялись. Срамота! (Вторая краткая реплика ПД: «Встанька, будешь голову мне морочить, оба глаза на седалище натяну! Не отвлекаться!»)
Эти, которые с пляжа, говорят, соскучились по тутошним приятелям. Стало быть, пошли проведать. А баба с младенцем все плачет и ко мне цепляется, нет ли у меня пастеризованного молока. А я ей говорю, шо ничего такого бесовского у меня отродясь не бывало, но есть простое коровье. Забрала полведра. Ладно, не жалко. Лишь бы ведро вернула. Ведро хорошее, оцинкованное, сам лудил, когда прохудилось. Ба, позабыл сказать, хосподин диктатор! Олово-то вышло все. Чем таперича микросхемы паять? Кабы мне записочку на склад? (Третья, хозяйственная реплика ПД: «Будет тебе записочка. Ох, песец, маленький пушистый зверек!»)
Да вы не расстраивайтесь так уж очень. Мне не к спеху. Ну, вот. Потом араб в платке и с ним две девки давай кататься с песнями по двору на сеялке! Весь навоз раскидали и напугали петуха Борьку. А который чумазый негр, тот прицепился, будто клещ на собаку. Дескать, у меня негде толком помолиться. Как негде, когда у меня на задах новехонькая церковь выстроена. Сами небось помните, как три кубометра тесу на нее выписать велели за спасение души. Этот негр, наверное, сектант, а я их не люблю. Подрались тогда маленько. Когда я сосчитал ребра, а негр зубы, все-таки помирились. Я ему молиться в бане предложил. Чумазый согласился, после чего баня сгорела.
Не молитвами чумазого, понятное дело. Этот, который с патлами и баба с младенцем с дороги помыться пошли. А дрова-то у меня сырые. Они и плеснули керосину. Горело зело борзо!
Когда догорело, стал я сомневаться. Сдюжу ли один. Из Пфуя с Данилкой Марамоевичем какие же помощники? Один чертей зеленых ловит наволочкой от подушки – насилу его квасом отпоил, пришлось скипидару плеснуть. Второй ходит и нудит, дескать, у меня изба худо покрашена. Будто других забот мало. Делать нечего, выдал ему второе хорошее ведро с олифой, пускай развлекается.
Хуже всех оказались корейские братья, которые засели у меня на веранде играть в шашки. В Чапаева. Так шо в избе моей ни одного целого окна не осталось. Да и веранда теперь одно название. Ну, думаю, надо идти в поселок за помощью. Пфуй тоже со мной пошел, видать, скипидар в одном месте заиграл, и черти к тому же все кончились, и наволочка изорвалась. Баба с младенцем и мужик патлатый следом увязались за компанию – мыться им все равно негде, баня-то сгорела! (Четвертая и последняя реплика ПД: «Уважаемый, простите что перебиваю, но за каким э-э… то есть, зачем ты, Встанька, мне эту хрень рассказываешь битый час, да еще шепотом?»)
Так я же самого главного не сказал! Ну, ва-а-ще! Голова моя, больная и садовая! Когда Пфуй мне про корабль натрындел, стал я эфир слухать. И много чего интересного, скажу я вам, хосподин диктатор, услыхал. К примеру, в одном глухом грузинском ауле родился барашек о двух головах. А в Бурятии тамошние оперативники конфисковали у китайцев подпольный склад с радиоактивными отходами… Ай, ай! Не надо по почкам! Я усе понял, не сам дурак!
Стало быть, сижу я и слухаю эфир и заодно, как корейские братья вовсю кроют матом Чапаева на веранде. И шо же оказывается. На этом корабле, которого я не видел, но о котором мне Пфуй натрындел по секрету, ни кто иной, как наиглавнейший ваш дружок заявился. Степан Навроде. А лохань его «В последний путь» называется. Как вы поперли денежки с его счетов, а сам Степка растратил резервный валютный фонд республики Гаити, так его и упекли в тюрягу. Где он и оттрубил от звонка до звонка двадцать годков хлеборезом.
