Текст книги "Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»"
Автор книги: Алистер Маклин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 33 страниц)
После ужина я помогал доктору Джолли, как мог. Ничего не могу сказать об остальных качествах ирландца, но лекарем он был превосходным. Он быстро и умело осматривал ходячих пациентов. Если было нужно, менял им повязки. Осмотрел и обработал раны Бенсона и Фолсома, после чего попросил меня сходить вместе с ним на корму, в дозиметрическую лабораторию. Лишние приборы были оттуда вынесены, на их место поставлены койки еще для четырех больных – братьев Харрингтон, Браунелла и Болтона. В лазарете помещались всего две койки, которые были заняты Бенсоном и Фолсомом.
Вопреки мрачным прогнозам Джолли, транспортировка из ледового лагеря на корабль Болтону ничуть не повредила, главным образом благодаря искусству и стараниям доктора, распорядившегося привязать больного к носилкам. Болтон пришел в сознание и жаловался на страшные боли в сильно обожженном правом предплечье. Доктор снял повязку. Кожи почти не осталось, рана представляла собой сплошной гнойник с красными пятнами. У каждого врача собственный способ лечить ожоги. Джолли предпочел накладывать на обожженный участок смазанную бальзамом алюминиевую фольгу, закрывавшую всю рану, и затем закреплять ее повязкой. После этого он сделал ему обезболивающий укол, дал снотворного, после чего велел дежурному санитару немедленно докладывать ему, как только Болтону станет хуже. Бегло осмотрев трех остальных пациентов и сменив им повязки, Джолли решил лечь спать.
Я тоже. По существу, я не спал две ночи. Накануне не смог уснуть из-за дикой боли в левой руке. Я буквально валился с ног от усталости. Когда я добрался до каюты, Ганзен уже почивал, а инженера-механика не было.
В ту ночь снотворное мне не понадобилось.
Проснулся я в два часа ночи, но мне показалось, будто спал я всего минут пять. Чувствовал я себя совершенно разбитым. Однако в ту же секунду сон с меня словно рукой сняло.
От такого шума проснулся бы и мертвый. Из репродуктора, висевшего над койкой старпома, доносился оглушительный, пронзительный свист, менявшийся по частоте каждые полсекунды, кинжалом вонзавшийся мне в барабанные перепонки. Даже преступник на дыбе не смог бы произвести больше шуму.
Успевший вскочить на ноги Ганзен торопливо надевал рубашку и ботинки. Я не предполагал, чтобы флегматичный с виду техасец мог оказаться таким расторопным.
– Что стряслось, черт побери? – спросил я у старпома. Чтобы он меня услышал, пришлось повысить голос.
– Пожар! – с мрачным видом проговорил Ганзен. – На корабле пожар. Да еще когда мы подо льдом, будь он неладен!
На ходу застегивая пуговицы, он перепрыгнул через мою койку, толкнул дверь, да так, что она едва не слетела с петель, и был таков.
Сигнал тревоги внезапно стих, наступившая тишина подействовала словно удар. Я обратил внимание на то, что корпус корабля перестал вибрировать: судовые машины не работали. По спине у меня пополз холодок.
Почему же остановились машины? Что могло произойти в реакторном отделении, причем так быстро? Господи, неужели там пожар? Мне в свое время удалось заглянуть сквозь освинцованное стекло в атомный котел и увидеть фантастическое свечение – кошмарное сочетание зеленого, фиолетового и белого цветов, новый «страшный свет», созданный руками человека. Что произойдет, если этот «страшный свет» вырвется из-под его контроля?
Одевался я не спеша. И не только оттого, что мешала раненая рука. Возможно, на корабле пожар, а возможно, пошла вразнос ядерная энергетическая установка. Если опытный экипаж субмарины не в силах контролировать обстановку, какой прок от того, что доктор Карпентер станет носиться по кораблю с криком «Где горит?».
Через три минуты после ухода старпома я подошел к двери в центральный пост и заглянул внутрь. Если я стану мешать, то дальше не пойду. Увидев и почуяв бурый едкий дым, я услышал голос Суонсона:
– Войдите и закройте дверь.
Закрыв за собой дверь, я осмотрелся. Во всяком случае, попытался это сделать, что оказалось непросто. Глаза резало, словно кто-то швырнул мне в лицо пригоршню перца. Помещение наполнилось зловонным дымом, гораздо плотнее и удушливее лондонского тумана. Видимость не превышала, нескольких футов, но я заметил, что все находились на своих боевых постах. Одни дышали с трудом, другие хрипели, третьи вполголоса бранились, у всех слезились глаза, но не было и следа паники.
– Сидели бы лучше у себя в каюте, – сухо проронил Суонсон. – Прошу прощения за то, что рявкнул на вас, доктор, но не хочется, чтобы дым распространялся по кораблю.
– Где горит?
– В машинном отделении, – спокойно, точно делясь впечатлениями о погоде, произнес Суонсон. – Где именно, не знаем. А это никуда не годится. Особенно опасен дым. Масштабы пожара нам неизвестны. По словам инженера-механика, в машинном столько дыма, что собственную ладонь не видно.
– Машины не работают, – заметил я. – Что-то случилось?
Командир субмарины вытер глаза платком, что-то сказал моряку, надевавшему резиновый костюм и противогаз, после чего снова повернулся ко мне.
– Не взорвемся, не бойтесь, – произнес он. Я готов был поклясться, что Суонсон усмехнулся при этих словах. – Что бы ни произошло с атомным реактором, защита сработает. В мгновение ока урановые стержни нейтрализуются, и реакция прекратится. Правда, в данном случае мы остановили реакцию вручную. Люди, работающие в посту управления энергетической установкой, не видели ни контрольных приборов, ни маховика для манипулирования контрольными стержнями. Иного выбора, кроме останова реактора, у нас не было. Обслуживающему персоналу пришлось покинуть машинное отделение и пост управления энергетической установкой и укрыться в кормовом отсеке.
Теперь хоть что-то прояснилось. Итак, мы не взорвемся, не будем принесены в жертву делу развития атомной энергетики. Наш удел – старая добрая смерть от удушья.
– Что же делать? – спросил я.
– Следовало бы немедленно всплыть на поверхность. Но над нами лед толщиной четырнадцать футов. Прошу прощения. – С этими словами Суонсон повернулся к облачившемуся в защитный костюм и натянувшему противогаз моряку, державшему в руках небольшую коробку с цифровой шкалой.
Пройдя мимо штурманского стола и эхоледомера, оба приблизились к массивной двери, выходившей в коридор над реакторным отделением, по которому можно было проникнуть в машинное. Повернув задрайки, они толкнули дверь. В центральный пост ворвались клубы черного дыма. Моряк в противогазе поспешно вышел в коридор и тотчас закрыл за собой дверь. Повернув задрайки, Суонсон на ощупь подошел к посту управления и отыскал микрофон.
– Говорит командир, – эхом отозвался голос Суонсона. – В машинном отделении возник пожар. Мы еще не установили, какими он вызван причинами: повинна ли электропроводка, химическая ли реакция или возгорание топлива. Очаг пожара еще не обнаружен. Чтобы быть готовыми к наихудшему, мы намерены выяснить, нет ли утечки излучения. – Теперь я понял, что в руках у моряка в комбинезоне был счетчик Гейгера. – Если проверка даст отрицательный результат, станем искать, нет ли утечки пара. Если это ничего не даст, предпримем интенсивный поиск по установлению очага пожара. Дело не легкое. Как мне доложили, видимость нулевая. Мы отключили все электрические цепи в машинном отделении, в том числе и освещение, с целью избежать взрыва паров топлива, если они имеются в воздухе. Перекрыли впускные клапаны для кислорода и отсоединили машинное отделение от системы очистки воздуха, рассчитывая, что огонь, поглотив весь наличный кислород, сойдет на нет.
До особого распоряжения курить воспрещается. Выключить все обогреватели, вентиляторы и прочие электроприборы, кроме тех, что обеспечивают связь, в том числе проигрыватель и миксер. Выключить все приборы освещения, кроме самых необходимых. Перемещения по кораблю свести до минимума. Буду держать вас в курсе событий.
Я почувствовал, что рядом со мной кто-то стоит. Это был доктор Джолли. По его искаженному страданием некогда веселому лицу текли слезы.
– Ну, это уж слишком, старичок, – с жалобным видом произнес он. – Не знаю, стоит ли радоваться тому, что нас спасли. Сплошные запреты – и не кури, и электричество не включай, и не шевелись. Неужели все это на полном серьезе?
– Боюсь, что да, – вместо меня ответил Суонсон. – Сбывается самый кошмарный сон, какой только может присниться командиру атомной подводной лодки, – пожар во время нахождения ее подо льдом. Мы не просто опустились до уровня обыкновенной дизельной субмарины. Мы пали еще ниже. Во-первых, дизельная подводная лодка не стала бы идти подо льдом. Во-вторых, она оснащена мощными аккумуляторами. Их емкости хватило бы для того, чтобы добраться до чистой воды. У нас запасная батарея настолько слаба, что мы с ней не пройдем и части пути.
– Вот-вот, – кивнул Джолли. – Не кури, не шевелись...
– Эта самая батарея понадобится нам для других нужд – для питания регенераторных установок, освещения, вентиляции, отопления. Боюсь, что на корабле очень скоро станет очень холодно. Поэтому мы должны всячески экономить энергию. Никакого курения, передвижение по кораблю свести к минимуму: чем меньше двуокиси углерода будет выбрасываться в атмосферу, тем лучше. Но основная причина того, что необходимо беречь электроэнергию, следующая. Она нам понадобится для питания нагревательных устройств, помп и моторов, необходимых для пуска реактора. Если мы израсходуем энергию до пуска реактора, сами понимаете, что произойдет.
– Не очень-то веселую картину вы рисуете, командир, – посетовал Джолли.
– Да, не очень. Не вижу причин для веселья, – сухо заметил Суонсон.
– Готов поспорить: вы охотно обменяли бы свою пенсию на этакую симпатичную полынью, свободную ото льда.
– Я обменял бы на нее не только свою, но и пенсии всех американских флагманов, – деловито заметил коммандер. – Если б мы нашли полынью, я бы всплыл, открыл бы люк машинного отделения, чтобы очистить его от загрязненного воздуха, запустил бы дизель, и он отсосал бы и оставшуюся дрянь. А сейчас от дизельной установки проку не больше, чем от пианино.
– А как насчет компасов? – поинтересовался я.
– Любопытная мысль, – согласился Суонсон. – Если выходное напряжение упадет ниже определенного уровня, все три гирокомпаса фирмы «Сперри» и прибор инерционной навигации попросту выйдут из строя. И тогда мы пропали. От магнитного компаса в высоких широтах никакого проку. Будет крутиться без толку, и все.
– Как и мы. Будем подо льдом ходить кругами, – задумчиво произнес Джолли. – Аж до скончания века. Честное слово, командир, я уж начинаю думать о том, что лучше б нам было остаться на станции «Зет».
– Мы пока еще живы, доктор... В чем дело, Джон? – обратился он к старшему офицеру, который только что вошел в центральный пост.
– Сондерс, сэр. Он на эхоледомере. Нельзя ли ему выдать противогаз? А то глаза у парня слезятся.
– Дай ему все, что угодно, лишь бы парень смог наблюдать за показаниями прибора, – ответил Суонсон. – Удвой число людей, обслуживающих ледомер. Если появится трещина величиной с волосок, я и то воспользуюсь ею. Если толщина ледяного покрова уменьшится, скажем, до восьми-девяти футов, пусть немедленно докладывают.
– Пустим в ход торпеды? – спросил Ганзен. – Последние три часа толщина льда не уменьшалась. А если будем ползти с такой же скоростью, то и за три месяца она не изменится. Я сам встану на вахту. Все равно из-за травмы руки проку от меня мало.
– Благодарю. Для начала распорядись, чтобы вахтенный машинист Гаррисон выключил регенераторную установку и систему сжигания двуокиси углерода. У нас каждый ампер на счету. Кроме того, нашим изнеженным морячкам полезно испытать на своей шкуре, каково приходилось подводникам в былые времена, когда они были вынуждены лечь на грунт и двадцать часов не высовывать носа на поверхность.
– Это может вредно сказаться на больных, – заметил я. – Я имею в виду Бенсона и Фолсома, находящихся в лазарете, а также братьев Харрингтон, Браунелла и Болтона, которые лежат в помещении дозиметрической лаборатории. У них и без того хватает проблем.
– Знаю, – отозвался командир подлодки. – Мне чертовски жаль их. Позднее, когда дышать станет совсем невмоготу, мы снова пустим в ход систему очистки воздуха, но подключим к ней только дозиметрическую лабораторию и лазарет. – Он замолчал, увидев, как в открытую со стороны кормы дверь ворвались новые клубы черного дыма. Это из машинного отделения вернулся матрос в противогазе. Несмотря на то что от едкого дыма у меня из глаз струились слезы, я разглядел, что ему не по себе. Суонсон и двое моряков, находившихся в центральном посту, бросились к нему. Двое из них подхватили вошедшего, третий принялся закрывать тяжелую дверь, чтобы дым не проник в центральный пост.
Суонсон стащил с вошедшего противогаз. Это был Мерфи – тот самый моряк, который помогал мне задраить крышку торпедного аппарата. Такие люди, как Мерфи и Ролингс, всегда оказываются там, где трудно.
Лицо его было белым как мел, он судорожно хватал ртом воздух, глаза закатились. Было похоже, что он вот-вот потеряет сознание. По-видимому, ядовитая атмосфера центрального поста после той дряни, какой моряк успел надышаться, показалась ему горным воздухом. Через какие-то полминуты он успел прийти в себя и, опустившись на подставленный стул, с усилием улыбнулся.
– Прошу прощения, командир, – проговорил он с трудом. – Этот противогаз не рассчитан на те условия, которые возникли в машинном отделении. Что там творится – кошмар, доложу я вам. – Снова улыбнувшись, моряк добавил: – Хочу вас обрадовать, командир, утечки излучения не обнаружено.
– Где счетчик Гейгера? – спокойно спросил Суонсон.
– Боюсь, что разбит, сэр. Там ничего не было видно. Честное слово, собственной ладони было не разглядеть. Я споткнулся и чуть не упал на механизмы. Но счетчик уронил вниз. Перед этим я успел заметить его показания. Утечки излучения не зарегистрировано. – Протянув руку к плечу, Мерфи отцепил пленочный дозиметр. – Сами можете убедиться, сэр.
– Сейчас же проявить. Отличная работа, Мерфи, – с теплотой в голосе произнес Суонсон. – А теперь ступай в носовую столовую. Там воздух гораздо чище.
Через несколько минут пленочный дозиметр был проявлен и доставлен командиру. Взглянув на пленку, тот улыбнулся. Последовал долгий вздох облегчения.
– Мерфи прав. Утечки излучения нет. Слава Богу. Иначе бы нам крышка.
Открылась и тотчас закрылась носовая дверь. Я догадался, кто это, не успев даже разглядеть вошедшего.
– Разрешите обратиться, сэр. «Добро» от старшего уорент-офицера Паттерсона получено, – официально произнес Ролингс. – Мы только что видели Мерфи. Он сам не свой. Мы с шефом считаем, что таких зеленых юнцов не следует...
– Насколько я понимаю, ты намерен предложить свои услуги, Ролингс? – спросил Суонсон. Чувство ответственности и нервное напряжение давали себя знать, но командир субмарины внешне оставался невозмутим.
– Не то чтобы намерен, сэр... Но кому же еще идти?
– Минно-торпедная боевая часть никогда не отличалась излишней скромностью, – ядовито заметил Суонсон.
– Пусть он наденет кислородный прибор, сэр, – вмешался я. – От этих противогазов, похоже, никакого толку.
– Нет ли утечки радиоактивного пара, командир? – спросил Ролингс. – Вы это хотите знать?
– Вижу, ты сам выдвинул свою кандидатуру и сам же за нее проголосовал, – заключил Суонсон. – Именно.
– Вот этот костюм надевал Мерфи? – ткнул пальцем в комбинезон Ролингс.
– Да. А что?
– Если бы имелась утечка пара, на нем были бы следы влаги или конденсата, сэр.
– Возможно. Но возможно и другое. Что, если частицы сажи и дыма удерживают конденсат пара во взвешенном состоянии? А может, в машинном отделении было так жарко, что влага, осевшая на костюме, успела испариться. Можно предположить все, что угодно. Долго там не задерживайся.
– Выясню, в чем дело, и обратно, – доверительно произнес Ролингс. Повернувшись к старшему офицеру, он улыбнулся: – Тогда, на льду, ты мне помешал, лейтенант, но на этот раз я свою медаль заработаю. Как пить дать. Навеки прославлю весь экипаж корабля.
– Если торпедист Ролингс соизволит придержать язык, я смогу кое-что предложить, командир, – проговорил Ганзен. – Я понимаю, он не сможет снять там маску, но что, если через каждые четыре или пять минут он будет звонить нам по телефону или вызывать по машинному телеграфу? Тогда мы будем знать, что с ним все в порядке. Если звонки прекратятся, пошлем вслед за ним кого-нибудь еще.
Суонсон кивнул. Надев защитный костюм и кислородный дыхательный прибор, Ролингс вышел. В течение нескольких минут дверь, ведущая в машинное отделение, открывалась уже в третий раз. В центральном посту скопилось столько едкого дыма, что кто-то решил раздать всем очки. Некоторые надели противогазы.
Зазвенел телефон. Старпом ответил и, произнеся несколько слов, повесил трубку.
– Звонил Джек Картрайт, командир. – Лейтенант Картрайт занимал должность командира дивизиона движения, который нес до этого вахту на посту управления энергетической установкой. – Похоже, он потерял сознание, наглотавшись дыма, и его отнесли в кормовой отсек. Сейчас, по его словам, с ним все в порядке. Он просит, чтобы им принесли противогазы или спасательные дыхательные аппараты для него и его людей. До противогазов, находящихся в машинном, им не добраться. Я обещал выполнить его просьбу.
– Конечно, у меня было бы спокойнее на душе, если бы Джек Картрайт сам выяснил, что стряслось, – признался Суонсон. – Пошлите к нему кого-нибудь, хорошо?
– Пожалуй, я сам схожу к нему. Подежурить у ледомера смог бы и кто-нибудь другой.
С сомнением посмотрев на раненую руку Ганзена, командир субмарины кивнул:
– Добро. Сходи в машинное отделение и сразу назад.
Минуту спустя старпом вышел из центрального поста.
Вернувшись через пять минут, он стал снимать с себя кислородный аппарат. Лицо его было бледным и потным.
– Совершенно верно, пожар в машинном отделении, – произнес он угрюмо. – Жара – хуже, чем в преисподней. Ни искр, ни пламени не видно. Но это еще ничего не значит. Дым настолько густой, что в двух футах и жерло печи не увидишь.
– Ролингса видел? – спросил Суонсон.
– Нет. Разве он не звонил?
– Два раза, но... – Коммандер замолчал на полуслове, услышав звон машинного телеграфа. – Выходит, с ним все в порядке. Что с кормовым отсеком, Джон?
– Там гораздо хуже, чем здесь. Больные, которые там находятся, в довольно тяжелом состоянии. Особенно Болтон. По-видимому, дым проник туда раньше, чем они задраили дверь.
– Прикажи Гаррисону включить систему очистки воздуха. Но только в дозиметрической лаборатории. Остальные помещения отключить.
Прошло пятнадцать минут. Трижды звонил машинный телеграф. Дыму прибавилось, дышать становилось все труднее. За это время в центральном посту была организована и оснащена нужной аппаратурой группа для тушения пожара. В задней части поста снова открылась дверь, и с нею в помещение ворвались новые клубы дыма.
Вернулся Ролингс. Он вконец ослаб, ему помогли снять дыхательный аппарат и комбинезон. По белому как мел лицу моряка ручьями струился пот. Костюм и волосы были также мокры от пота. Казалось, юноша только что вылез из воды. Однако он торжествующе улыбался.
– Утечки радиоактивного пара не обнаружено, командир. Это точно, – произнес он с трудом. – Но в нижней части дизельного отсека пожар. Искры летят во все стороны. Пламя небольшое. Я обнаружил очаг пожара, сэр. Правая турбина высокого давления. Горит изоляция.
– Ты получишь свою медаль, Ролингс, – заявил Суонсон. – Даже если мне самому придется ее изготовить. – Повернувшись к аварийной группе, он продолжил: – Вы слышали, турбина правого борта. Работать по четыре человека. Не больше пятнадцати минут. Лейтенант Рейберн, возглавите первую партию. Взять с собой ножи, молотки с расщепом, плоскогубцы, ломы, баллоны с углекислым газом. Сначала изоляцию обработайте, затем сдирайте. Остерегайтесь выбросов пламени, когда станете снимать ее. Относительно паропроводов предупреждать вас не буду. Ну, с Богом.
После того как аварийная партия покинула центральный пост, я обратился к Суонсону:
– Похоже, ничего страшного не случилось. Сколько времени им потребуется, чтобы потушить пожар? Минут десять – пятнадцать?
Угрюмо взглянув на меня, командир субмарины ответил:
– Самое малое – часа три или четыре. Да и то если повезет. Это же у черта на куличках. Кругом вентили, трубы, конденсаторы, целые мили паропроводов. Стоит до них дотронуться, сразу руки обожжешь. Даже в нормальных условиях в такой тесноте работать почти невозможно. Кроме того, там находится гигантский кожух, обмотанный изоляцией. Механики, которые ее устанавливали, дело свое знали. Прежде чем начать работу, ребятам придется обработать изоляцию с помощью огнетушителей, да и то проку от этого будет немного. Как только они снимут участок обгоревшей изоляции, пропитанная маслом оболочка кабеля, соприкоснувшись с кислородом, вспыхнет.
– Пропитанная маслом?
– В том-то и беда, – объяснил Суонсон. – Когда имеешь дело с механизмами, требуется масло. В турбинном отсеке таких механизмов предостаточно, да и масла тоже. Некоторые материалы чрезвычайно гигроскопичны, и вот эта окаянная изоляция притягивает к себе масло, словно магнит – железные опилки, и впитывает его как промокашка.
– Но что же могло послужить причиной пожара?
– Самовозгорание. Такие случаи уже бывали. На «Дельфине» мы прошли пятьдесят тысяч миль. За это время изоляция успела насквозь пропитаться маслом. С тех пор как мы покинули ледовый лагерь, мы шли полным ходом. Турбина перегрелась, и результат налицо... Джон, от Картрайта никаких известий?
– Никаких.
– Он там находится минут двадцать, не меньше.
– Пожалуй. Когда я уходил, они с Рингманом только начали надевать костюмы. Возможно, они не сразу направились в машинное. Я свяжусь с кормовым отсеком.
Повесив трубку, он взглянул на нас с озабоченным видом: – Из кормового докладывают, что они оба ушли из отсека двадцать пять минут назад. Разрешите выяснить, в чем дело, командир.
– Ты останешься здесь. Я не намерен...
В эту минуту с грохотом распахнулась задняя дверь центрального поста, и в помещение ввалились два человека. Вернее, один почти падал, а второй поддерживал его. Закрыв за собой дверь, оба сняли с себя противогазы. В первом человеке я узнал матроса, сопровождавшего Рейберна, вторым был Картрайт.
– Лейтенант Рейберн приказал мне доставить сюда этого лейтенанта, – доложил матрос. – По-моему, с ним что-то неладно, командир.
Диагноз был поставлен довольно точно. С Картрайтом действительно было неладно. Он находился в полубессознательном состоянии, но продолжал отчаянно сопротивляться недомоганию.
– Рингман, – с трудом выдавил Картрайт. – Пять минут. Пять минут назад... Мы возвращались...
– Рингман, – негромко, но настойчиво повторил Суонсон. – Что с Рингманом?
– Упал. В турбинный отсек. Я... я спустился за ним. Попытался поднять его по трапу. Он закричал. Боже мой, как он кричал. Я... он...
Лейтенант осел на стуле и тотчас бы упал, если бы его не подхватили сильные руки.
– У Рингмана тяжелый перелом или повреждения внутренних органов, – произнес я.
– Проклятье! – негромко выругался Суонсон. – Перелом. Этого еще недоставало. Джон, распорядись, чтобы Картрайта отнесли в столовую для нижних чинов. Перелом!
Попрошу приготовить мне противогаз и комбинезон, – живо отреагировал доктор Джолли. – Захвачу в лазарете санитарную сумку доктора Бенсона.
– Вы? – Суонсон покачал головой. – Весьма любезно с вашей стороны, Джолли. Я вам чрезвычайно признателен, но не могу разрешить...
– Да бросьте вы свои дурацкие уставы, старина, – учтиво произнес Джолли. – Имейте в виду, командир, я тоже нахожусь на этом корабле. Не стоит забывать, что плыть или тонуть будем вместе. Без дураков.
– Но вы же не умеете обращаться с аппаратурой.
– Научусь, разве нет? – упрямо проговорил Джолли и вышел.
Суонсон взглянул на меня. Хотя лицо командира было скрыто очками, я увидел в его глазах озабоченность. Он нерешительно произнес:
– Вы полагаете...
– Разумеется, доктор Джолли прав. У вас нет другого выбора. Если бы Бенсон был здоров, вы тотчас отправили бы его в турбинный отсек. Кроме того, Джолли отлично знает свое дело.
– Вы еще не были внизу, Карпентер. Это же настоящие железные джунгли. Там негде шину наложить на сломанный палец, не говоря уже...
– Не думаю, чтобы доктор Джолли стал накладывать шину или что-то вроде этого. Он только сделает Рингману обезболивающий укол, чтобы парня можно было без хлопот принести сюда.
Кивнув, Суонсон сжал губы и направился к эхоледомеру.
– Дела наши ни к черту? – спросил я у Ганзена.
– Что правда, то правда, дружище. Хуже не бывает. Обычно в субмарине воздуха достаточно для того, чтобы продержаться часов шестнадцать. Но в данном случае больше половины его практически непригодно для дыхания. Оставшегося воздуха нам хватит всего на несколько часов. Командир в безвыходном положении. Если не включить систему очистки воздуха, то людям, работающим в турбинном отсеке, придется туго. Работая в кислородной маске при почти нулевой видимости, чувствуешь себя слепым: от прожекторов толку никакого. Но если включить систему регенерации воздуха, пожар усилится. К тому же при этом будет расходоваться все больше электроэнергии. А она понадобится для запуска реактора.
– Очень утешительные новости, – проронил я. – А много ли времени потребуется, чтобы вновь пустить реактор?
– Не меньше часа. Естественно, после того как будет потушен пожар и никаких новых неполадок не будет обнаружено.
– По мнению Суонсона, чтобы справиться с огнем, понадобится три-четыре часа. Выходит, в общей сложности это пять часов. Довольно большой промежуток времени. Почему бы ему не использовать оставшуюся энергию, чтобы отыскать полынью?
– Это еще более рискованная затея, чем оставаться под водой, пытаясь потушить пожар. Я на стороне командира. Как говорится, от волка побежишь – на медведя нарвешься.
Держа в руках медицинскую сумку, кашляя и чихая, в центральный пост вошел доктор Джолли и тотчас принялся надевать на себя спасательный костюм и кислородный прибор. Ганзен объяснил, как им пользоваться, и ирландец, похоже, оказался толковым учеником. Браун, тот самый матрос, который помог Картрайту добраться до центрального, был прикомандирован к доктору. Тот не знал, где находится трап, ведущий из машинного отделения в турбинный отсек.
– Одна нога здесь, другая – там, – напутствовал его Суонсон. – Имейте в виду, Джолли, вы к такой работе непривычны. Жду вас минут через десять.
Вернулись они ровно через четыре минуты. Но потерявшего сознание Рингмана с ними не было. Браун не то тащил, не то нес бесчувственное тело доктора Джолли.
– Так и не понял, что же произошло, – тяжело дыша, произнес Браун, не в силах унять дрожь от перенапряжения. Джолли весил килограммов на двенадцать больше него. – Войдя в машинное, мы закрыли за собой дверь. Первым шел я. Вдруг Джолли упал на меня. Я решил, что он споткнулся. Он сбил с ног и меня самого. Поднявшись на ноги, я увидел, что Джолли лежит сзади меня. Я направил на него фонарь. Смотрю: а он потерял сознание. Маска сорвана. Я кое-как надел ее на него и быстро потащил сюда.
– Ну и ну, – задумчиво протянул Ганзен. – Профессия врача на борту «Дельфина» становится опасной. – С этими словами он хмуро посмотрел на неподвижное тело доктора Джолли, которого уже несли к задней двери, где воздух был сравнительно чище. – Все три костоправа выведены из строя. Очень кстати, не правда ли, командир?
Суонсон ничего не ответил. Я его спросил:
– Вы знаете, какой именно укол нужно сделать Рингману, каким образом и куда?
– Нет.
– А кто-нибудь из членов экипажа знает?
– Не буду с вами пререкаться, доктор Карпентер.
Открыв сумку доктора Джолли, я порылся в ней и нашел то, что искал. Наполнив шприц содержимым ампулы, я воткнул иглу себе в левое предплечье.
– Это болеутоляющее средство, – произнес я. – Боли я боюсь, а мне нужно, чтобы указательный и большой палец на этой руке работали. – Посмотрев на Ролингса, который, несмотря на то что было нечем дышать, казался в форме, я спросил его: – Как себя чувствуешь?
– Засиделся без дела. – Встав со стула, моряк поднял с палубы свой кислородный аппарат. – Не бойтесь, док. Имея под рукой такого классного специалиста, как Ролингс...
– В кормовых отсеках сколько угодно свежих людей, доктор Карпентер, – заметил Суонсон.
– Нет. Только Ролингс. Это в его же интересах. Может, он нынче заработает две медали.
Улыбнувшись, Ролингс натянул маску на лицо. Две минуты спустя мы оказались в машинном отделении.
Жара была невыносимой. Несмотря на мощные фонари, видимость не превышала восемнадцати дюймов, но в остальном все было более-менее сносно. Кислородный аппарат функционировал нормально, никакого дискомфорта я не испытывал. Хочу сказать, поначалу.
Взяв меня за руку, Ролингс подошел к верхней части трапа, ведущего в турбинный отсек. Услышав характерное шипение огнетушителя, я огляделся вокруг, пытаясь установить, откуда доносится этот звук.
«Жаль, что в средние века не существовало субмарин», – подумал я. Если бы Данте увидел зрелище, представшее нашим взорам, его описание чистилища было бы куда более устрашающим. Над турбиной правого борта были укреплены два мощных прожектора, позволявших видеть предметы на расстоянии от трех до шести футов в зависимости от количества дыма, источником которого был тлеющий изоляционный материал. Участок изоляции был покрыт толстым слоем белой пены: двуокись углерода, выбрасываемая под давлением, мгновенно замораживает любой материал, с которым входит в соприкосновение. Как только член аварийной партии, орудовавший огнетушителем, отступил в сторону, из мрака вышли три моряка и принялись рубить и отдирать изоляцию. Едва открывали кусок наружного изоляционного материала, как вспыхивала тепловая изоляция. Пламя взвивалось на высоту человеческого роста, ярко освещая фантастические фигуры людей, мигом прыгавших в сторону, чтобы не сгореть в огне. После этого вновь выходил вперед человек, державший огнетушитель. Он нажимал на клапан, пламя отступало, на его месте появлялся слой белой пены. Затем все повторялось заново. Движения участников аварийной группы напоминали священнодействия жрецов неведомой, давно забытой языческой секты, возлагавших очередную жертву на обагренный кровью алтарь.
Я понял, насколько прав был Суонсон; при таких темпах на операцию потребуется не менее четырех часов. Я старался не думать о том, чем придется дышать к тому времени находящимся на борту «Дельфина».
Заметив нас, человек с огнетушителем – это был Рейберн – подошел к нам и, пробираясь сквозь лес паропроводов и конденсаторов, привел меня к тому месту, где находился Рингман. Моряк лежал на спине не шевелясь, но был в сознании: сквозь стекла очков я видел, как вращаются белки его глаз. Я нагнулся к нему, коснувшись его маски.
