Текст книги "Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»"
Автор книги: Алистер Маклин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 33 страниц)
Мы до рези в глазах вглядывались в западную часть горизонта. Но ничего не увидели. Ничего, кроме стылой пустыни. Посмотрев на север, мы повернулись на 180°. И снова не увидели ничего. У меня возникло такое ощущение, словно в жилах моих течет не кровь, а ледяная вода.
Подумав, что мы проскочили мимо субмарины, я стал изучать восточную часть горизонта. Задача была не из легких: от ветра на глаза наворачивались слезы. Еще хорошо, что ледяные иголки больше не впивались в лицо. Я снова посмотрел на восток. Еще и еще. Потом схватил Ганзена за руку:
– Посмотри вон туда. На норд-ост. С четверть мили отсюда, может, с пол-мили. Видишь что-нибудь?
Прищурившись, лейтенант несколько секунд вглядывался туда, куда я показал рукой. Потом покачал головой:
– Ни черта не вижу. А тебе что померещилось?
– Сам не знаю. Мне показалось тусклое светящееся пятно, которое почти незаметно на фоне штормовой пелены.
Прикрыв с боков глаза ладонями, Ганзен с полминуты вглядывался вдаль. Наконец сказал:
– Бесполезно. Ничего не вижу. У меня вот уже полчаса что-то неладно со зрением. Но мне даже не мерещится ничего.
Я отвернулся, чтобы дать отдых слезящимся глазам. Затем повернулся на восток.
– Черт побери, не скажу наверняка, что вижу что-то, но в то же время не исключаю такой возможности.
– А что там, по-твоему, может быть? – уныло спросил Ганзен. – Свет, что ли?
– Луч прожектора, направленный вверх. Пронзить эту пелену ему не под силу.
– Брось выдумывать, док, – устало проговорил офицер. – Чего человеку не привидится, когда он этого захочет. Кроме того, если это так, выходит, мы проскочили мимо «Дельфина». А это исключено.
– Ничуть. После тою как мы начали карабкаться на эти окаянные торосы, я перестал ориентироваться во времени и пространстве. Вполне возможно, что я что-то видел.
– И сейчас еще видишь? – безразличным голосом произнес старпом.
– Может, и у меня галлюцинации, – признался я. – И все-таки мне кажется, что я не ошибся.
– Пошли, док. Двинулись в путь.
– Куда?
– Сам не знаю. – Зубы моряка так стучали, что я с трудом разобрал его слова. – Думаю, это не имеет особого значения...
Внезапно из середины пригрезившегося мне светящегося пятна, в какой-то четверти мили от нас, взвилась ввысь ракета. Рассекая пелену ледяных иголок, она взлетела к чистому небу, волоча за собой шлейф рдеющих алым пламенем искр. Вот она поднялась на пятьсот, а то и все шестьсот футов и тотчас рассыпалась ослепительными пурпурными звездами, лениво устремившимися к земле. Подхваченные ветром, они летели в западном направлении и гасли одна за другой. После этого небо показалось еще холоднее и пустыннее.
– Ты и сейчас полагаешь, что не имеет большого значения, куда идти? – спросил я у Ганзена. – Или, может, не заметил этот крохотный огонек?
– Великолепнее этого зрелища маменькин сыночек Ганзен в жизни еще не видел и не увидит, – с благоговейным трепетом произнес лейтенант. И с этими словами шлепнул меня по спине. Да так, что чуть не сбил меня с ног. – Добрались, док! – завопил он. – Добрались. Теперь я стал силен, как десяток человек. Дом наш, милый дом, мы к тебе идем.
И через десять минут мы действительно очутились дома.
– Господи, красота-то какая! – вздохнул Ганзен, переводя довольный взгляд с командира на меня, с меня – на стакан, который держал в руках, затем на воду, капавшую с меховой парки на пол командирской каюты. – Как хорошо дома! Тепло, светло, уютно. А я уж думал, что никогда не вернусь на свой корабль. В ту самую минуту, когда вверх взлетела ракета, я осматривался вокруг, выбирая себе местечко, куда бы лечь и помереть. Кроме шуток, командир.
– А как доктор Карпентер? – улыбнулся Суонсон.
– У него в мозгу какой-то дефект, – заявил Ганзен. – Похоже, он не понимает, что такое сдаться. По-моему, он просто упрям как мул. Такой уж это народ.
Шутливый тон, перескакивание с предмета на предмет объяснялись вовсе не теми облегчением и расслабленностью, какие приходят на смену нервным перегрузкам и напряжению. Ганзен был не таков. Я это понимал, как понимал и Суонсон. Вернувшись почти двадцать минут назад, мы успели рассказать обо всем, что с нами произошло, лишний пар был выпущен, и все ждали счастливой развязки. Казалось, все встало на свои места. Но после того как напряжение было снято и все встало на свои места, появилось время поразмышлять о том, что же произошло. Я прекрасно понимал, что перед умственным взором Ганзена встает обугленная, бесформенная груда плоти – все, что осталось от моего брата. Он не хотел, чтобы я говорил об этом, и я его не осуждал. Он даже не хотел, чтобы я вспоминал о случившемся, хотя и понимал, что такое невозможно. Это в натуре у самых добрых людей, даже если внешне они жестки и циничны.
–Словом, вы оба можете считать себя самыми счастливыми людьми на свете, – улыбнулся Суонсон. – Ракета, которую вы увидели, была третьей и последней. Зато до этого мы устроили настоящий фейерверк, который продолжался около часа. Как полагаешь, старпом, Ролингс, Забринский и уцелевшие зимовщики сейчас в безопасности?
–Дня два о них можно не беспокоиться, – кивнул лейтенант. – С ними все в порядке. На станции холодина, добрая половина членов экспедиции нуждается в лечении, но живы будут.
–Вот и отлично. А у нас такие дела. Примерно пол-часа назад разводье перестало сужаться, но теперь это уже не важно. Можем погрузиться в любую минуту. Важно то, что мы обнаружили неполадку в эхоледомере. Повозиться придется, на устранение дефекта уйдет несколько часов. Но, думаю, надо дождаться, когда прибор исправят, а уж потом предпринимать какие-то шаги. Ваша идея выйти по счислению в заданную точку и пустить наугад торпеду мне не очень-то по душе. Раз дело не горит, лучше подождем, пока починят ледомер, затем изучим контур разводья и выстрелим в самую серединку. Если толщина льда не превышает пяти футов, отверстие пробьем без труда.
–Так будет лучше всего, – согласился Ганзен. Допив свое виски, он с трудом поднялся на ноги и потянулся. – Пойду вкалывать. Сколько торпед в рабочем состоянии?
– Четыре, не меньше.
–Тогда пойду помогу этому мальчишке Миллсу заряжать. Если не возражаете, командир.
– Возражаю, – коротко ответил Суонсон. – Взгляни вон в то зеркало и поймешь, почему. Тебе пульку в духовое ружье не вставить, а не то что торпеду. Ты же не с воскресной прогулки вернулся. Поспи несколько часов, Джон, а потом увидим.
Спорить Ганзен не стал. С коммандером Суонсоном не очень-то поспоришь. Направляясь к двери, лейтенант спросил:
– Идешь, док?
– Сию минуту. Желаю хорошо выспаться.
– Ага. Спасибо. – Коснувшись моего плеча, молодой офицер улыбнулся воспаленными, запавшими глазами. – Спасибо за все. Всем спокойной ночи.
После того как лейтенант вышел, Командир субмарины спросил:
– Не повезло вам нынче с погодой?
– Обитателям дома престарелых в такой вечерок я бы не советовал гулять.
– Похоже на то, что лейтенант чувствует себя в долгу перед вами, – без всякой связи с предыдущим заметил Суонсон.
– Это вам показалось. Просто это такой уж человек. Вам чертовски повезло со старпомом.
– Знаю. – Помолчав, офицер негромко добавил: – Обещаю, что больше не стану повторять этого, но я от души вам сочувствую, доктор.
Взглянув на него, я кивнул. Я знал, что Суонсон говорит искренне, но что можно сказать в ответ?
– Вместе с ним погибли еще шестеро, командир, – сообщил я.
– Мертвецов повезем в Великобританию? – спросил после паузы офицер.
– Нельзя ли еще капельку виски, командир? Боюсь, что за последние несколько часов мы значительно уменьшили ваши запасы горячительного. – Подождав, когда он наполнит мой стакан, я сказал: – С собой их мы не повезем. Это не мертвецы, а груды изувеченной, обгорелой плоти. Пусть здесь остаются.
Он облегченно вздохнул и поспешно произнес первое, что пришло ему в голову:
– А эта аппаратура для наблюдения за запусками русских ракет... Она погибла?
– Я не смотрел. – Скоро Суонсон и сам убедится, что такой аппаратуры и не существовало. Какова будет реакция командира подлодки, когда он узнает, что в заливе Холи-Лох ему и адмиралу Гарви я вешал лапшу на уши, я даже не мог себе представить. Но в ту минуту меня это не волновало. Это уже не имело никакого значения. Внезапно меня охватило ощущение безмерной усталости. Спать мне не хотелось, просто я был смертельно утомлен. С усилием поднявшись на ноги, я попрощался с хозяином и вышел.
Когда я вошел в каюту, Ганзен уже лежал на койке. Меховая одежда его валялась там, где он ее снял. Убедившись, что он спит, я разделся сам, повесил одежду в гардероб и убрал свой «манлихер-шенауэр» в кобуру. Потом лег на койку, пытаясь уснуть. Хотя я и был ужасно измучен, мне было не до сна.
В голову лезли всякие мысли, нервы были взвинчены. Я поднялся с постели и, натянув рубашку и хлопчато-бумажные брюки, направился в центральный пост. Там и провел остаток ночи. Расхаживая взад-вперед, я наблюдал, как возятся с эхоледомером два техника, читал поздравительные радиограммы, не перестававшие поступать, иногда обменивался парой фраз с вахтенным офицером и пил кружку за кружкой кофе. Так я скоротал ночь, и, хотя не сомкнул глаз, когда наступило утро, чувствовал себя свежим и почти отдохнувшим.
Все, кто собрался в кают-компании завтракать, были спокойны и веселы. Люди сознавали, что отлично сделали свое дело, ведь весь мир заявлял об этом, и каждый считал, что главные трудности позади. Ни у кого не было сомнения в том, что командир сумеет пробить отверстие во льду. Не будь за столом меня, своего рода привидения на пиру, моряки бы откровенно радовались.
– Засиживаться за кофе сегодня не придется, джентльмены, – произнес Суонсон. – На станции «Зет» ждут нас. Хотя я уверен, что зимовщики вне опасности, они, должно быть, чертовски страдают от холода и одиночества. Ледомер работает вот уже час, во всяком случае я надеюсь, что работает. Сейчас начнем погружение и проверим прибор в деле. А потом, зарядив два аппарата, пары торпед, думаю, будет достаточно, пробьем себе выход наверх в районе станции.
Спустя двадцать минут «Дельфин» находился там, где ему и положено находиться, – на глубине ста пятидесяти футов от поверхности моря, вернее, от полярной шапки льдов. Через десять минут, во время которых штурман постоянно следил за тем, чтобы субмарина сохраняла нужную позицию, стало ясно, что эхоледомер функционирует надлежащим образом, вычерчивая с фантастической точностью рельеф ледового покрова. Суонсон удовлетворенно кивнул.
– Теперь все в порядке, – проговорил он, обращаясь к Ганзену и Миллсу, старшему минному офицеру. – Можете приниматься за дело. Не хотите составить им компанию, доктор Карпентер? Или такое занятие, как зарядка торпедных аппаратов, вам давно наскучило?
– Никогда не видел, как это делается, – признался я. – Спасибо за приглашение.
Суонсон был одинаково заботлив не только по отношению к своему любимому «Дельфину», но и к людям. Недаром моряки души в нем не чаяли. Он знал или догадывался, что я не только терзаюсь мыслью о гибели брата, но и мучаюсь над разгадкой многих проблем. Хотя Суонсон не сказал ни слова, он наверняка слышал, как я бесцельно слонялся по центральному посту, и понимал, что буду рад хотя бы на минуту отвлечься от тяжелых раздумий. Возможно, этому умному и проницательному человеку известно гораздо больше, чем можно предполагать. Решив, что все равно ничего нового не узнаю, я пошел вместе со старпомом и Миллсом. Старший минный офицер чем-то напоминал штурмана. Как и Рейберн, внешне он смахивал скорее на старшеклассника, чем на толкового офицера, каким был на самом деле. Возможно, объяснялось это тем, что я начал стареть.
Подойдя к пульту управления погружением и всплытием, старший офицер принялся изучать световые табло. Хорошо выспавшись, он снова стал самим собой – жизнерадостным, чуть циничным, раскрепощенным и бодрым. Лишь ссадины на лбу и на скулах – следы ледяных иголок – напоминали о событиях минувшего вечера. Показав рукой на панель, он произнес:
– Эти сигнальные лампы оповещают о состоянии торпедных труб, доктор. Если горит зеленая лампа, значит, крышка торпедного аппарата закрыта. Шесть заглушек закрывают трубы снаружи (мы их называем наружными крышками аппарата), столько же – изнутри. Ламп всего двенадцать, но мы следим за ними очень внимательно. Надо, чтобы все лампы горели зеленым огнем. Если же красным, то чего тут хорошего, верно? – Обратившись к Миллсу, Ганзен спросил: – Горят только зеленые?
– Только зеленые, – эхом отозвался минный офицер.
Пройдя мимо кают-компании в носовую часть, мы по широкому трапу спустились в столовую для нижних чинов, а оттуда направились в носовой отсек запасных торпед. В прошлый раз, накануне выхода субмарины из устья Клайда, на койках спали девять или десять моряков. Теперь же все койки были свободны. Нас ждали пять человек – четыре рядовых и унтер-офицер Боуэн, которого Ганзен по-свойски называл Чарли.
– Теперь ты поймешь, – обратился ко мне старпом, – почему у офицеров жалованье выше, чем у нижних чинов. Чарли и его смелые ребята могут дрыхнуть без задних ног, спрятавшись за двумя аварийными переборками, а мы должны идти проверять безопасность труб торпедных аппаратов. Таковы требования устава. Но, имея холодную голову и железные нервы, чего не сделаешь для своих моряков.
Боуэн усмехнулся и отпер первую дверь. Мы перешагнули через высокий комингс, оставив позади всех пятерых, подождали, когда за нами повернут задрайки, потом открыли дверь в носовой аварийной переборке, перелезли еще через один комингс и оказались в тесном торпедном отсеке. На сей раз дверь, закрепленная прочным стопором, осталась распахнутой.
– Действуем по инструкции, – проронил Ганзен. – Обе двери можно оставлять открытыми лишь при загрузке торпед в трубы аппаратов. – Проверив положение металлических рукояток в задней части труб, старпом протянул руку и, взяв микрофон на пружинной подвеске, нажал на кнопку. – К проверке труб все готово. Все рукоятки в положении «закрыто»: Все ли зеленые лампы горят?
– Горят только зеленые лампы, – прозвучал в динамике металлический голос.
– Вы уже проверяли, – напомнил я осторожно.
– И снова это делаем. Так положено по инструкции, – улыбнулся старпом. – Кроме того, мой дедушка умер в возрасте девяноста семи лет, а я собираюсь побить его рекорд. Зачем пытать судьбу? Какие трубы используем, Джордж?
– Третью и четвертую.
На задних крышках аппаратов я заметил бронзовые таблички. На аппаратах левого борта стояли цифры 2, 4, 6, на аппаратах правого борта – 1, 3 и 5. Лейтенант Миллс намеревался стрелять из центральных аппаратов.
Сняв с переборки фонарь в резиновом чехле, Ганзен подошел к третьему аппарату.
– Рисковать не стоит, – проговорил он. – Сначала Джордж откроет контрольный вентиль на задней крышке с целью убедиться в том, что в трубах аппаратов нет воды. Воды не должно быть, но иногда небольшое ее количество просачивается через переднюю крышку. Если воды не обнаружено, он открывает заднюю крышку и освещает внутренность трубы, желая выяснить, нет ли в ней посторонних предметов. Как дела, Джордж?
– С третьей трубой все в порядке. – Миллс трижды поднял рукоятку вентиля, но признаков воды не обнаружил. – Открываю заднюю крышку.
Взявшись за рукоятку, он поднял ее и открыл тяжелую круглую крышку. Посветил внутри, затем выпрямился:
– Чисто и сухо, как в тарелке у голодного матроса.
– Разве так его учили докладывать начальству? – посетовал старпом. – Эти молодые офицеры просто от рук отбились. Лады, Джордж, осмотри четвертую трубу.
Миллс улыбнулся, закрыл заднюю крышку третьей трубы и подошел к четвертому аппарату. Подняв ручку контрольного крана, произнес:
– Ого!
– В чем дело? – спросил старпом.
– Вода, – лаконично ответил Миллс.
– Много? Дай взгляну.
– А это опасно? – поинтересовался я.
– Бывает, – односложно ответил Ганзен. Он поднял и опустил рукоятку, появилось еще с ложку воды. – Если в наружной крышке имеется даже незначительный дефект то, когда субмарина опустится на достаточную глубину, внутрь трубы может просочиться вода. По-видимому, сейчас именно тот самый случай. При открытой наружной крышке, дружище, вода из этого крана ударила бы как из брандспойта. И все же рисковать не стоит. – Старпом снова взял в руки микрофон. – Сигнальная лампа четвертой трубы по-прежнему горит зеленым огнем? У нас тут появилась вода.
– Горит зеленый огонь.
– А сейчас как, течет?. – спросил у Миллса старпом.
– Чуть-чуть.
– Центральный пост, – проговорил в микрофон старший офицер. – На всякий случай проверьте карту, дифферентовки.
Наступила пауза, затем динамик заговорил:
– Говорит командир. Система сигнализации указывает на то, что все трубы свободны от воды. На документе подпись лейтенанта Ганзена и механика.
– Благодарю вас, сэр. – Выключив микрофон, старпом улыбнулся: – Лейтенант Ганзен для меня авторитет. Как теперь дела?
– Вода не течет.
Миллс потянул к себе тяжелую рукоятку. Та переместилась на дюйм или два, затем рычаг заело.
– Заклинило, – решил минный офицер.
– А смазочное масло на что, торпедист? – спросил Ганзен. – Навались, Джордж, навались.
Миллс навалился. Рычаг переместился еще на пару дюймов. Улыбаясь, Миллс встал поудобнее и снова нажал на рычаг. В это мгновение Ганзен закричал:
– Отставить! Ради Бога, не трогай рычаг!
Но было поздно. Рукоятка подалась, и тяжелая крышка распахнулась со страшной силой, словно от удара мощного тарана. В торпедный отсек с ревом устремился поток воды. Струя била словно из водяной пушки или отверстия плотины Боулдер-Дэм. Вода подхватила лейтенанта Миллса, травмированного задней крышкой торпедного аппарата, и ударила о заднюю перегородку. Молодой офицер, пригвожденный к переборке потоком воды, в следующую секунду рухнул на палубу.
– Продуть центральную балластную цистерну! – прокричал в микрофон Ганзен. Чтобы и его не унесло водой, старпом уцепился за дверь торпедного отсека. Несмотря на адский рев воды, голос его звучал отчетливо. – Аварийная тревога. Срочно продуть цистерну главного балласта. В трубу номер четыре поступает забортная вода. Продуть цистерну главного балласта... – Выпустив из рук дверь и с трудом удерживаясь на ногах, он двинулся по палубе, по щиколотку залитой бурлящей водой. – Убирайтесь отсюда, Бога ради.
Напрасно тратил старпом свои силы. Я уже сматывал удочки. Взяв Миллса под мышки, я пытался перетащить его через комингс двери в носовой аварийной перегородке. Но все мои усилия были тщетны. Из-за того что корабль принял такое количество воды, дифферентовка нарушилась, и нос субмарины начал круто опускаться вниз. Тащить Миллса, удерживаясь при этом на ногах, мне было невмоготу. Потеряв равновесие, я споткнулся о комингс и вместе с молодым офицером упал в тесное пространство между аварийными переборками.
Ганзен, по-прежнему находившийся в носовой части отсека, не переставая бранился, пытаясь освободить тяжелую дверь от удерживающего ее стопора. Субмарина успела получить сильный дифферент на нос, и, чтобы снять массивную дверь со стопора, старпому пришлось навалиться на нее всем телом. Удержаться на скользкой, уходящей из-под ног палубе было для него непосильной задачей. Оставив Миллса, я перепрыгнул через комингс и с налета ударил плечом в дверь. Стопор освободился, массивная дверь наполовину закрылась, увлекая нас с Ганзеном навстречу мощному потоку воды, бившему из трубы торпедного аппарата. Кашляя и отплевываясь, мы поднялись на ноги и, пытаясь закрыть водонепроницаемую дверь, ухватились каждый за свою задрайку.
Мы дважды попытались прижать дверь и дважды потерпели неудачу. Вода бурлила в трубе, едва не достигая края комингса. С каждой секундой угол дифферента увеличивался, преодолевать силу тяжести становилось все труднее.
Вода начала переливаться через комингс прямо нам на ноги.
Ганзен оскалил зубы. Сначала я решил, что он улыбается, но челюсти у него были плотно стиснуты, и в глазах не было веселья. Заглушая рев воды, он прокричал:
– Теперь или никогда.
Он попал в самую точку. Если не закроем дверь сию же минуту, нам ее не удастся закрыть никогда. По знаку Ганзена мы одновременно навалились на задрайки, одной рукой упираясь в переборку. Щель уменьшилась до четырех дюймов. Но тут дверь снова приоткрылась. Мы опять навалились, и опять не хватило четырех дюймов, чтобы закрыть ее. Я понял, что наши силы на исходе.
– Можешь удержать ее на секунду?^– прокричал я.
Старпом кивнул. Ухватившись обеими руками за нижнюю задрайку, я лег на палубу, уперся подошвами в комингс, затем рывком выпрямил ноги. Дверь с грохотом закрылась. Лейтенант повернул свою задрайку, я – свою. Мы были спасены. На какое-то время.
Предоставив старпому заниматься остальными задрайками, я принялся отбивать задрайки задней двери. Не успел я повернуть одну, как остальные открылись как бы сами по себе. Унтер-офицеру Боуэну и его матросам, находившимся с противоположной стороны задней переборки, понятно было, что нам хочется как можно быстрее выбраться из отсека. Едва двёрь открылась, как от перепада давления мне больно сдавило барабанные перепонки. Слышался рев воздуха, с силой врывавшегося в балластные цистерны. Я приподнял за плечи Миллса, и его тотчас подхватили сильные, ловкие руки. Через пару секунд по ту сторону комингса очутились и мы с Ганзеном.
– Скажите, ради Бога! Что случилось? – спросил у старпома Боуэн.
– Открыта передняя крышка четвертой трубы.
– Господи Иисусе!
– Задрайте эту дверь. Да понадежнее, – распорядился старший офицер и кинулся бежать по вздыбившейся палубе отсека запасных торпед. Мельком взглянув на лейтенанта Миллса, я посмотрел вслед старпому. Но я не побежал за ним. Какой прок?
Рев сжатого воздуха наполнил корабль, балластные танки быстро опоражнивались, но «Дельфин» продолжал лететь стрелой в темные глубины океана. Даже с помощью имеющих большую емкость резервуаров со сжатым воздухом невозможно было достаточно быстро исправить положение. Десятки тонн забортной воды, проникнувшей в носовой торпедный отсек, давали себя знать. «Удастся ли остановить это падение?» – тупо подумал я. Идя по проходу кают-компании, я цеплялся за поручни, чтобы не упасть на вздыбившейся палубе, и ощущал, как содрогается под ногами корпус корабля. Ясное дело, отчего: Суонсон распорядился включить турбины на всю мощность. Огромные бронзовые винты бешено вращались в обратную сторону, пытаясь замедлить страшное пике.
У страха есть запах. Его можно обонять и видеть. В то утро я убедился в этом, придя в центральный пост корабля. Когда я проходил мимо рубки акустика, никто даже не посмотрел в мою сторону. Людям было не до меня. Напряженные, неподвижные, с осунувшимися лицами моряки впились взглядом в падающую камнем стрелку глубиномера.
Вот уже пройдена отметка шестьсот футов. Ни одна из дизельных лодок, на которых мне довелось побывать, не погружалась на такую глубину. Ни одна из них не смогла бы уцелеть. Шестьсот пятьдесят футов. Представив себе гигантскую массу воды над нами, я почувствовал себя несчастным. И я не был единственным, кто испытывал такое же чувство. Молодой матрос, обслуживавший пульт погружения и всплытия, так стиснул кулаки, что побелели костяшки пальцев. Щеки его подергивались в нервном тике. У юноши был вид человека, которого манит костлявым пальцем безносая.
Семьсот футов. Семьсот пятьдесят. Восемьсот. Мне еще никогда не доводилось слышать о том, чтобы субмарина погружалась на такую глубину и оставалась при этом целой. Коммандеру Суонсону, по-видимому, тоже.
– Мы только что поставили новый рекорд, моряки, – произнес он спокойно. Хотя командир субмарины был достаточно умен, чтобы понимать всю опасность положения, ни голосом, ни манерой поведения он не подал и виду, что испытывает страх. – Насколько мне известно, мы находимся на самой большой глубине, на какую опускалась подводная лодка. Скорость спуска?
– Без изменения.
– Скоро изменится. Думаю, торпедный отсек заполнен водой. Дальнейшему его заполнению препятствует сжатый воздух. – Взглянув на циферблат, он задумчиво постучал ногтями по зубам. Для Суонсона это было то же самое, что нормальному человеку впасть в истерику. – Продуть цистерны с дизельным топливом. Продуть цистерны с пресной водой. – Хотя распоряжения эти были произнесены бесстрастным голосом, командир был близок к отчаянию, раз решился на то, чтобы за тысячи миль от базы приказать выкачать за борт весь соляр и пресную воду. Но в эту минуту главное состояло в том, чтобы облегчить корабль.
– Цистерна главного балласта продута, – хриплым голосом, в котором ощущалось напряжение, доложил командир поста погружения и всплытия.
Суонсон молча кивнул. Шум, создаваемый сжатым воздухом, уменьшился почти на три четверти, и возникшая относительная тишина была зловещей, пугающей. Казалось, «Дельфин» не желает бороться за свою жизнь. Оставалась слабая надежда на то, что нас спасут скудные запасы пресной воды и соляра. Однако при той скорости, с какой продолжала погружаться субмарина, надежды эти представлялись призрачными.
Ганзен стоял рядом со мной. С левой руки на палубу капала кровь. Присмотревшись повнимательнее, я заметил, что у него сломаны два пальца. Должно быть, это произошло в торпедном отсеке. Но в ту минуту это не имело значения. Для самого Ганзена тоже. Травму он даже не заметил.
Стрелка глубиномера продолжала опускаться. Я знал: ничто теперь не спасет «Дельфин» от гибели. Раздался звонок. Взяв в руки микрофон, Суонсон нажал на кнопку.
– Докладывают из машинного отделения, – послышался металлический голос. – Нужно уменьшить обороты. Коренные подшипники начинают перегреваться. В любую минуту может заклинить коленвал.
– Оборотов не сбавлять. – Суонсон повесил микрофон.
Сидевший у консоли управления юноша, у которого нервно подергивалась щека, принялся твердить:
– Боже милостивый. Боже милостивый...
Голос его, поначалу едва слышный, становился все громче и громче, приближаясь к истерике. Подойдя к матросу, Суонсон коснулся его плеча:
– Нельзя ли потише, паренек? А то думать мешаешь.
Бормотание прекратилось, юноша застыл словно изваяние из серого гранита. Лишь на шее с частотой отбойного молотка трепетала жилка.
– Сколько еще может выдержать субмарина? – спросил я равнодушным тоном. Но слова мои прозвучали словно кваканье простуженной жабы.
– Думаю, мы вторгаемся в область неизведанного, – спокойно признался командир корабля. – Мы на глубине тысячи футов с хвостиком. Если глубиномер показывает правильно, предел прочности остался позади. Нас должно было раздавить полсотней футов выше. В настоящую минуту давление воды на корпус значительно превышает миллион тонн. – Самообладание командира, его ледяное спокойствие потрясали воображение. Чтобы найти такого человека, пришлось, должно быть, обшарить всю Америку. Коммандер Суонсон являлся именно тем человеком, который был нужен в данную минуту в данном месте, то есть в центральном посту затерявшейся в океанских просторах субмарины, очутившейся на фантастической глубине.
– Скорость погружения уменьшается, – прошептал Ганзен.
– Уменьшается, – кивнул Суонсон.
Но, по-моему, уменьшалась она гораздо медленнее, чем бы мне хотелось. Вряд ли корпус сможет долго выдерживать такое давление. Каков-то будет конец? Но в следующую минуту я отбросил эту мысль. Все равно не узнаю. Должно быть, на каждый квадратный фут теперь приходится тонн двадцать. Если нас раздавит, то мы и почувствовать ничего не успеем.
Вновь послышался звонок. Звонили из машинного. На этот раз в голосе механика звучало отчаяние.
– Надо уменьшить обороты, командир. Редуктор докрасна раскалился.
– Когда раскалится добела, тогда и начинай жаловат-ся, – оборвал его Суонсон. Если машины разнесет, их разнесет все равно; но прежде чем это произойдет, командир вытрясет из них душу, чтобы попытаться спасти корабль. Раздался еще один звонок.
– Центральный? – прозвучал резкий высокий голос. – Докладывают из столовой для нижних чинов. Начинает просачиваться вода.
Присутствующие в центральном посту люди оторвали глаза от глубиномера и впились в динамик. Подвергнутый фантастическому давлению корпус в конце концов дал течь. Достаточно крохотного отверстия, тонкой, как паутинка, трещинки, чтобы корпус лопнул и расплющился словно игрушка, угодившая под паровой молот. Стоило лишь мельком взглянуть на бледные, испуганные лица моряков, чтобы понять: об этом же подумали и они.
– Где? – спросил Суонсон.
– У переборки с правого борта.
– Много воды?
– С пинту-две. Струится по переборке. Но течь усиливается. Скажите, ради Бога, командир, что нам делать?
– Что делать? – отозвался Суонсон. – Взять швабру и вытирать воду, черт бы ее побрал. Неужели хотите жить в грязи? – С этими словами он повесил микрофон.
– Погружение прекратилось, – послышались эти два слова, а следом за ними – молитва. Я ошибся, сказав, что все впились глазами в динамик. Один из присутствующих, юноша, сидевший у пульта управления погружением и всплытием, неотрывно следил за глубиномером.
– Погружение прекратилось, – подтвердил и командир поста. Голос его дрогнул.
Никто не произнес ни слова. С изуродованных пальцев Ганзена продолжала капать кровь. Мне показалось, что на лбу Суонсона выступила испарина, но я мог и ошибиться. Под ногами у нас по-прежнему дрожала палуба: могучие механизмы старались изо всех сил вырвать «Дельфин» из объятий смерти; в цистерны с дизельным топливом и пресной водой по-прежнему с шипением поступал воздух.
Показаний глубиномера я больше не видел: его закрывал от меня командир поста погружения и всплытия.
Прошло девяносто секунд, показавшихся нам долгими, как високосный год. Девяносто бесконечных секунд, в продолжение которых мы ждали, когда внутрь субмарины ворвется вода и поглотит всех нас. Затем командир поста проговорил:
– Глубина уменьшилась. На десять футов.
– Ты уверен? – спросил Суонсон.
– Ставлю на пари годовое жалованье.
– Подожди, когда домой вернемся, – пожурил его командир. – Корпус может не выдержать. Это давно должно было произойти. Надо подняться еще на сотню футов, чтобы на пару тонн уменьшить удельное давление. Тогда у нас появится шанс. Во всяком случае, шансы будут равны. После этого они будут увеличиваться. По мере подъема сжатый воздух в торпедном отсеке станет расширяться, вытесняя из него воду и уменьшая массу корабля.
– Глубина уменьшается, – повторил командир поста погружения и всплытия. – Глубина уменьшается. Скорость подъема без изменения.
Подойдя к посту, Суонсон стал наблюдать за медленным перемещением стрелки глубиномера.
– Сколько осталось пресной воды?
