Текст книги "Последняя граница. Дрейфующая станция «Зет»"
Автор книги: Алистер Маклин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 33 страниц)
– Похоже, живется вам здесь вольготно, не то что рядовому моряку.
– Совершенно верно, – просиял Бенсон. – У меня есть одно занятие, вернее, хобби, каким не смог бы заняться ни один рядовой матрос. Я большой специалист по части льда.
– Выходит, у Генри хлеб отбираете?
– Что? При чем здесь Генри? – засмеялся врач. – Лед меня интересует не с гастрономической точки зрения. Я работаю с эхоледомером. Я вам покажу этот прибор.
Генри принес завтрак. Побывали бы в кают-компании субмарины метрдотели из так называемых пятизвездочных лондонских отелей: они бы увидели, как следует кормить людей. Расправившись со своей порцией, я сообщил Бенсону, что его лекции о вреде переедания не принесут ему особой популярности. В ответ он сказал:
– Командир заверил меня, что вам хочется осмотреть корабль. Я к вашим услугам.
– Весьма любезно с вашей стороны. Но мне хотелось бы сначала побриться, одеться и переговорить с Суонсоном.
– Брейтесь на здоровье. Никто не возражает. Если же вас заботит форма одежды, то у нас можно ходить по кораблю в одной рубашке и брюках. Что же касается командира, он просил меня передать вам, что, как только у него появится информация, представляющая для вас интерес, он тотчас вас об этом известит.
Побрившись, я вместе с Бенсоном отправился осматривать достопримечательности этого подводного города. Должен признаться, что после знакомства с «Дельфином» любая британская субмарина показалась бы мне творением ледникового периода.
Начну с того, что меня потрясли размеры этой атомной подводной лодки. Ведь на ней надо было разместить ядерный реактор. Поэтому внутренние помещения лодки не уступали по величине корпусу надводного корабля водоизмещением в 3000 тонн. Вместо одной на ней были три палубы и нижний трюм, какой встретишь и на дизельной подлодке. Пастельные тона коридоров, жилых и рабочих помещений создавали впечатление легкости, воздушности и простора.
Естественно, прежде всего врач повел меня в свои владения. Это был довольно тесный, но великолепно оснащенный лазарет, в котором можно было как провести самую сложную хирургическую операцию, так и поставить пломбу. Для украшения единственной переборки, на которой не было укреплено никакой аппаратуры, Бенсон использовал сюжеты, не имеющие ничего общего с медициной. Это были цветные фотографии – кадры из мультфильмов, изображавшие всех героев, начиная с Пучеглазки и кончая Пиноккио. А в центре находилась огромная фотография медвежонка Йоги в безукоризненной чистоты манишке с галстуком. Он старательно отпиливал первое слово на прибитой к деревянному столбу табличке, гласившей: «Не кормите медведей». Такими кадрами переборка была оклеена сверху донизу.
– Подбор фотографий несколько отличается от традиционного, – засмеялся я.
– У меня и традиционных картинок хватает, – вздохнул Бенсон. – Но библиотекарь находит, что они разлагающе действуют на экипаж. Так что сойдут и эти. Они несколько оживляют жутковатый вид этого помещения, смахивающего на морг. Поднимают настроение больным и страждущим. К тому же занимают их, пока я читаю двести семнадцатую страницу медицинского справочника, чтобы установить диагноз.
Пройдя кают-компанию и офицерские помещения, мы из лазарета спустились палубой ниже и попали в помещения для рядового состава. Показав мне сверкающие белым кафелем умывальники, безукоризненно заправленные койки, Бенсон привел меня в столовую для нижних чинов.
– Сердце корабля, – заявил он. – Вот оно, а не атомный реактор, как утверждают плохо осведомленные люди. Оглядитесь как следует. Первоклассная радиоаппаратура, игральный автомат, проигрыватель, кофеварка, мороженица, кинозал, библиотека, фонотека... Куда там тягаться какому-то реактору? Если бы старые подводники увидели всю эту роскошь, они перевернулись бы в гробу от возмущения. Сравнивая первобытные условия, в каких они жили, с нашими, они решили бы, что мы окончательно испорчены и развращены. Возможно, они были бы правы, а возможно, и нет: ведь им не приходилось торчать под водой по нескольку месяцев... Вот куда приходят морячки, когда им надоедают мои лекции об опасности переедания. – Доктор повысил голос, чтобы его услышали семь или восемь сидевших за столами подводников, которые пили кофе, дымили сигаретами и разглядывали журналы. – Сами убедитесь, доктор Карпентер, много ли проку от моих уговоров соблюдать диету и поддерживать форму. Вы когда-нибудь видели такие трудовые мозоли на животах?
Матросики весело загоготали. Они, похоже, привыкли к подначкам доктора. Бенсон нарочно преувеличивал, и они это понимали. Каждый из моряков, видно, умел пользоваться ножом и вилкой, когда было нужно. Но и только. Все члены экипажа чем-то походили друг на друга – и рослые, и невысокие. Я заметил в них те же черты, какие обнаружил у Забринского и Ролингса, – непринужденность и уверенность в себе, оптимизм и невозмутимость, свойственные людям, знающим себе цену.
Бенсон познакомил меня с каждым из подводников, объяснив, каковы его обязанности, и в свою очередь растолковал морячкам, что я британский флотский врач, совершающий плавание с целью акклиматизации. Очевидно, сделал он это по наущению командира. Сказанное было недалеко от истины и в то же время пресекало пересуды на мой счет.
Зайдя в тесный отсек рядом со столовой, Бенсон объяснил мне:
– Здесь находится установка по очистке воздуха. Это оператор Гаррисон. Как действует твоя машина, Гаррисон?
– Нормально, док, нормально. Содержание окиси углерода в атмосфере не превышает тридцати миллионных.
Оператор занес в журнал показания приборов. Бенсон размашисто расписался, обменялся с Гаррисоном парой фраз и вышел.
– Одним росчерком пера выполнил половину своего дневного трудового задания, – заметил врач. – Насколько я понимаю, вам не хочется осматривать мешки с пшеницей, мясные туши, ящики с картофелем и сотню сортов консервированных продуктов.
– Не очень. А почему вы меня спросили?
– Вся передняя часть палубы у нас под ногами представляет собой кладовую. Знаю, на первый взгляд туда черт знает сколько влезет добра. Но вы представить себе не можете, какое количество продуктов поглощает в течение трех месяцев сотня ртов. Это самое малое, если придется задержаться. Припасы осматривать не будем, чтобы лишний раз не напоминать мне, что игра идет в одни ворота. Лучше заглянем туда, где готовят пищу.
Доктор первым вошел на камбуз – небольшое квадратное помешение, сверкавшее белым кафелем и нержавеющей сталью. При нашем появлении рослый, плечистый кок повернулся и с улыбкой спросил у Бенсона:
– Пришли пробу снять, док?
– Вовсе нет, – строго ответил судовой врач. – Доктор Карпентер, это старший кок и мой заклятый враг Сэм Мак-Гуайр. Чем сегодня будешь пичкать морячков, Сэм?
– Разве это пичкать? – весело подхватил шутку Мак-Гуайр. – Будут только суп со сметаной, говяжье филе с жареным картофелем и добрый кусок яблочного пирога. Здоровая, сытная пища.
Бенсон аж передернул плечами. Он уже собирался выйти из камбуза, как вдруг замер на месте и ткнул пальцем в сторону толстой бронзовой трубы диаметром дюймов десять и высотой около четырех футов, торчавшей из палубы.
– Эта штуковина может заинтересовать вас, доктор Карпентер. Знаете, что это такое?
– Кухонный агрегат?
– А похож, верно? Это устройство для удаления отходов. В прежние времена, когда субмарине приходилось всплывать через каждые несколько часов, с отходами было просто: опрокинул за борт помойное ведро – и дело с концом. Но когда неделями находишься под водой на глубине трехсот футов, мусор за борт не выбросишь. Эта труба доходит до самого днища корабля и заканчивается прочной водонепроницаемой крышкой. Особая система не позволяет открыть обе крышки одновременно, иначе субмарине каюк. Сэм или кто-нибудь из его подручных запихивает отходы в нейлоновую сетку или полиэтиленовые мешки и кладет туда кирпичи...
– Кирпичи, говорите?
– Кирпичи. Сэм, сколько у нас на борту кирпичей?
– Тыща с гаком, док.
– Чем не стройплощадка? – усмехнулся Бенсон. – Кирпичи нужны для того, чтобы мешки с отходами не всплыли на поверхность. Хотя сейчас и мирное время, нельзя, чтобы нас обнаружили. Засовываем в трубу три или четыре мешка, подаем сжатый воздух, и все дела. Потом наружная крышка закрывается снова. Все просто.
– Да.
Это нехитрое устройство почему-то заинтересовало меня. Много дней спустя я вспомнил свой необъяснимый интерес к этой системе и подумал, уж не признак ли это старческого маразма.
– Не стоит вашего внимания эта хреновина, – добродушно заметил врач. – Современный вариант мусоропровода. Поехали дальше.
Пройдя по коридору, мы уперлись в стальную дверь в поперечной переборке. Мы открыли, а потом закрыли за собой восемь прочных задраек.
– Носовой отсек запасных торпед, – понизил голос Бенсон. Примерно половина коек (а их было десятка полтора), укрепленных вдоль переборок или возле стеллажей с торпедами, была занята. Матросы спали крепким сном. – Всего шесть торпед. Обычно на стеллажах их двенадцать, да полдюжины находятся в трубах аппаратов. Но на сей раз шесть торпед – это все, чем мы располагаем. В двух новейших, управляемых по радио торпедах во время недавних маневров сил НАТО обнаружились неполадки. Поэтому адмирал Гарви приказал извлечь все шесть штук и проверить их во время стоянки в Холи-Лох. На борту «Хенли» – это наша плавбаза – есть мастера своего дела. Но едва мы извлекли эти сигары для осмотра, как был получен приказ отправляться на поиски дрейфующей станции, и командир настоял на том, чтобы оставить у себя хотя бы шесть этих сигар. – Усмехнувшись, Бенсон добавил: – Для командира субмарины хуже нет, чем выходить в море без торпед. Уж лучше дома сидеть.
– Но ведь эти торпеды неисправны?
– Не знаю. Наши спящие богатыри выяснят это, когда продерут глаза.
– Почему же они сейчас не трудятся?
– Потому что перед походом они вкалывали без передышки почти шестьдесят часов. Пытались установить причину неполадки и проверить, исправны ли остальные торпеды. Я сказал командиру, что, если он хочет, чтобы лодка взлетела в поднебесье, лучший для этого способ – разрешить торпедным электрикам продолжить работу. Они уже качались из стороны в сторону, как ходячие привидения. И командир приказал прекратить работу.
Пройдя вдоль стеллажей, на которых покоились сверкающие стальные сигары, Бенсон остановился перед стальной дверью в поперечной переборке. Открыв ее, в метре с небольшим мы обнаружили точно такую же, с комингсом высотой около полутора футов.
– Вижу, вы ничего не упускаете из виду, – заметил я. – Точно в подвалы Английского банка попадаешь.
– Атомная лодка уязвима для подводных препятствий в не меньшей степени, чем дизельная, – объяснил Бенсон. – Мы потеряли не один корабль из-за того, что носовая переборка оказалась недостаточно прочной. Корпус «Дельфина» способен выдержать самые невероятные на-грузки, но стоит нам наткнуться на какой-нибудь острый предмет, как он вспорет корпус, точно консервный нож – жестяную банку. Самое опасное – это столкновение в надводном положении, и самая уязвимая часть субмарины – носовая оконечность. Поэтому для большей безопасности на корабле предусмотрена двойная прочная переборка. Ни на одном другом подводном корабле этого нет. Носовые и кормовые отсеки тесноваты, зато спим спокойно.
Закрыв за собой заднюю дверь, доктор открыл переднюю. Мы очутились в носовом торпедном отсеке – узком, тесном помещении, где только-только хватало места, что-бы зарядить или извлечь торпеду из трубы аппарата. Трубы аппаратов, закрытые тяжелыми крышками, располагались в два яруса по три в каждом. Над головой у нас проходили погрузочные рельсы с прочными цепными талями. Коек тут не было, чему я ничуть не удивился: кому охота спать в не защищенном аварийной переборкой носовом отсеке.
Когда мы вернулись в кают-компанию, вошел вестовой и сообщил, что меня желает видеть командир субмарины. Следуя за матросом, я поднялся по трапу в центральный пост. Отстав от меня на несколько шагов, шел доктор Бенсон. Коммандер Суонсон ждал меня у двери в радиорубку.
– Доброе утро, доктор. Выспались?
– Пятнадцать часов проспал. Так что вполне. И завтрак был превосходный. Что-то случилось, командир? – Я был уверен: что-то произошло – на губах Суонсона не было улыбки.
– Пришла депеша, касающаяся дрейфующей станции. Через несколько минут ее расшифруют, – сообщил Суонсон, но я догадался, что содержание радиограммы ему известно.
– Когда же мы успели всплыть на поверхность? – поинтересовался я, зная, что после погружения субмарина утрачивает связь с внешним миром.
– А мы и не всплывали. Корабль находится на глубине порядка трехсот футов.
– Так как же вы умудрились получить радиограмму?
– Времена меняются. Чтобы передать депешу, нам и теперь приходится всплывать. Что же касается приема, то радиограммы можно получать и на максимальной глубине погружения. Где-то в штате Коннектикут установлен самый мощный в мире передатчик, работающий на сверх-низких частотах. Это позволяет ему вступить с нами в контакт так же просто, как обычной радиостанции – с надводным судном. Пока депешу расшифровывают, я вас представлю членам экипажа.
Командир познакомил меня с моряками, находившимися в центральном посту. Что касается Бенсона, то и с рядовыми, и с офицерами он обращался одинаково. Наконец командир остановился около сидевшего за перископом офицера, похожего на учащегося старшего класса.
– Это Уилл Рейберн, – проговорил Суонсон. – Обычно мы на него не обращаем внимания, но, когда оказываемся подо льдом, самым главным лицом на корабле становится штурманский офицер. Мы заблудились, Уилл?
– Мы находимся вот тут, командир. – Он указал на крохотную светящуюся точку на карте Норвежского моря, находившуюся под стеклом стола для прокладки. – С помощью гирокомпаса и КИНС место корабля определяется абсолютно надежно.
– Что это за зверь такой – КИНС? – спросил я.
– Это сокращение обозначает «корабельная инерционная навигационная система», доктор Карпентер, – объяснил мне Суонсон. – Когда-то этот прибор использовали для управления межконтинентальными ракетами. Теперь он модифицирован для навигационных целей и применяется на подводных лодках, главным образом атомных. Не стану объяснять, как он работает: Уилл даст мне сто очков вперед. Если ему удастся заполучить вас в качестве слушателя, он вам голову заморочит своими россказнями.
– Такая скорость вас устраивает, доктор? – взглянув на карту, спросил меня командир лодки.
– Глазам своим не верю.
– Мы вышли из залива Холи-Лох раньше, чем я рассчитывал, еще семи не было, – признался Суонсон. – Я хотел было произвести несколько погружений для дифферентовки, но это оказалось излишним. Выяснилось, что даже без двенадцати торпед в носовой части корабля дифферент субмарины на корму незначителен. Мы и прибавили ходу...
Взяв у вестового шифровку, он умолк на полуслове и начал неторопливо читать. Затем, резко вскинув голову, отошел в дальний угол помещения. Когда я подошел к нему, на его лице по-прежнему не было улыбки.
– Прошу прощения, – проговорил Суонсон. – Майор Холлиуэлл, начальник дрейфующей станции... Вчера вечером вы сказали, что он ваш близкий друг?
Во рту у меня пересохло, и я только кивнул. Взяв из рук командира радиограмму, я прочитал ее текст:
«В 09.45 по Гринвичскому времени британский траулер «Морнинг Стар», принявший первое сообщение со станции «Зет», получил еще одно, которое сложно разобрать. Согласно этой радиограмме, майор Холлиуэлл и трое других членов личного состава станции получили тяжелые травмы или погибли... Кто именно погиб, неизвестно. Еще несколько человек, сколько именно, неизвестно, получили сильные ожоги и обморожения. Понять что-либо о наличии продовольствия, топлива и об атмосферных условиях из-за слабого сигнала невозможно. С трудом удалось установить, что оставшиеся в живых участники экспедиции находятся в одном бараке, но из-за погодных условий не могут перемещаться. Отчетливо прозвучало слово «пурга», но какова скорость ветра и температура воздуха, нам неизвестно.
«Морнинг Стар» неоднократно пытался вступить в контакт со станцией, но подтверждения о приеме получено не было.
По просьбе британского адмиралтейства «Морнинг Стар» покинул район рыбного промысла и направляется к паковым льдам для использования в качестве поста связи. Конец сообщения».
Сложив листок, я протянул его Суонсону, который снова произнес:
– Очень сожалею, Карпентер.
– Получили тяжелые травмы или погибли, – повторил я. – Если все жилые блоки сгорели, в условиях низких температур это одно и то же. – Мне казалось, что говорю не я, а кто-то другой, настолько безжизненно звучал мой голос. – Джонни Холлиуэлл и трое его подчиненных. Джонни Холлиуэлл. Таких людей, как он, встретишь не часто. Парень что надо. В пятнадцать оставил школу и стал работать. После смерти родителей надо было поставить на ноги брата, который был моложе его на восемь лет. Он экономил каждый грош, недоедал, недопивал, пожертвовал лучшими годами своей жизни, лишь бы брат смог получить университетское образование. И только после этого подумал о себе и женился. У него остались славная жена и трое очаровательных ребятишек. Две племянницы и племянник, которому нет и шести месяцев.
– Две племянницы, – эхом отозвался Суонсон и, пристально поглядев на меня, спросил: – Господи, так он ваш брат? – Моряк, похоже, не придал значения тому, что у нас разные фамилии.
Я молча кивнул. С. озабоченным видом к нам подошел лейтенант Рейберн, но командир отмахнулся от него и покачал головой.
– Такие, как он, просто не сдаются, – произнес я. – Думаю, он в числе уцелевших. Он должен жить. Мы обязаны установить координаты станции. Во что бы то ни стало.
– Пожалуй, обитатели станции и сами не знают своих Координат, – отозвался Суонсон, ухватившись за возможность переключиться на другую тему. – Это же дрейфующая станция. А при нынешних погодных условиях обитатели станции, вероятнее всего, не определялись уже несколько дней. К тому же, насколько нам известно, секстанты, хронометры и радиопеленгаторы сгорели во время пожара.
– Они должны знать координаты, полученные ими во время последнего определения. Скорость и направление дрейфа им известны, так что могли бы сообщить свое счислимое место. Пусть «Морнинг Стар» непрерывно запрашивает позицию станции. Если вы сейчас всплывете, то сумеете связаться с траулером?
– Сомневаюсь. Думаю, судно самое малое в тысяче миль от нас. Приемник у него слабенький. Можно сказать и по-другому – недостаточно мощен наш собственный передатчик.
– Би-би-си имеет в своем распоряжении множество достаточно мощных передатчиков. То же можно сказать И об адмиралтействе. Обратитесь к кому-нибудь из них с просьбой связаться с «Морнинг Стар» и велеть траулеру непрерывно запрашивать координаты станции.
– Но они и сами могли бы это сделать.
– Конечно. Но они не смогут услышать ответ. А «Морнинг Стар» сможет, если станция ответит. Траулер с каждым часом приближается к кромке льдов.
– Будем всплывать, – кивнул Суонсон.
Отвернувшись от карты, он направился к пульту управления погружением и всплытием. Проходя мимо стола прокладки, командир спросил у штурмана:
– Что ты хотел мне сказать, Уилл?
Повернувшись ко мне спиной, лейтенант понизил голос, но у меня всегда был острый слух и я услышал его слова:
– Ты видел его лицо, командир? Я уж думал, что он тебе врежет.
– Я тоже так подумал, – так же тихо ответил Суонсон. – Просто я первым попался ему под руку.
Я пошел к себе в каюту и упал на койку.
Глава 3
– Вот мы и добрались, – произнес Суонсон. – Это кромка льдов.
Шедший курсом норд «Дельфин», огромный цилиндрический корпус которого еще минуту назад скрывался под водой, появился на поверхности. Покачиваясь на крупной волне, субмарина двигалась со скоростью меньше трех узлов. Могучие механизмы едва вращали оба восьмифутовых винта – лишь бы корабль слушался руля. Мы стояли на мостике, и хотя самый чувствительный в мире гидролокатор неустанно ощупывал окружавшую нас толщу воды, Суонсон был начеку. Столкнуться с плавающей льдиной ему не хотелось. Стоял полдень, но арктическое небо было затянуто тучами. Словно на исходе дня сгущались сумерки. Судя по данным приборов, установленных на мостике, температура воды составляла 28° а температура воздуха – 16° по Фаренгейту. Штормовой ветер, дувший с норд-оста, срывал гребни с крутых свинцовых волн. Превращаясь на лету в лед, брызги с силой ударялись об ограждение мостика. Стужа была невыносимой.
Дрожа от холода, несмотря на теплую канадку и непромокаемый плащ, я прижался к брезентовому обвесу мостика, словно тот мог меня защитить от стужи, и посмотрел туда, куда указывал Суонсон. Сквозь пронзительный вой ветра и барабанную дробь ледышек, ударявшихся об ограждение мостика, я слышал клацание зубов командира. Находившаяся менее чем в двух милях иссера-белая узкая полоса, казалось, занимает всю северную часть горизонта. Зрелище было мне знакомо, но привыкнуть к нему невозможно – ведь это кромка полярных льдов, шапкой закрывающих макушку Земли. В то время года она представляла собой прочную массу льда, тянувшуюся от того места, где мы находились, до самой Аляски. И под этим ледовым полем нам предстояло пройти несколько сот миль, чтобы отыскать людей, которые вот-вот погибнут, а возможно, уже погибли. Скорее всего, так оно и есть. В этой ледяной пустыне без конца и края. Каким образом, мы этого еще не знали.
Радиограмма, переправленная нам сорок девять часов назад, была последней. Никакими другими сведениями мы больше не располагали. Последние двое суток «Морнинг Стар» вел передачи почти непрерывно, пытаясь поймать станцию «Зет», но ответом было молчание. Ни слова, ни сигнала, ни намека на звук.
Восемнадцать часов назад к кромке полярных льдов подошел русский атомный ледокол «Двина», попытавшийся пробиться к станции. В начале зимы лед не настолько толст и плотен, как это бывает в марте, а обладающая прочным корпусом и мощными машинами «Двина», как мы слышали, способна форсировать лед толщиной почти в пять с половиной метров. Всем было известно, что при благоприятных условиях «Двина» сумеет пробиться хоть к Северному полюсу. Но лед оказался торосистым, и попытка не увенчалась успехом. Углубившись в полярные льды на сорок с лишним миль, «Двина» уперлась в стену торосов высотой двадцать футов, уходившую на глубину ста футов. Согласно сообщениям, «Двина» получила значительные повреждения носовой части корпуса и никак не могла вырваться из ледового плена. Своим отважным поступком русские ничего не добились, разве только – впервые за много лет – улучшили отношения между Востоком и Западом.
Но на этом они не успокоились. Русские и американские бомбардировщики дальнего действия совершили несколько вылетов в район, где могла находиться станция «Зет». Несмотря на пургу и штормовой ветер, машины летали по самым разным направлениям, исследуя льды с помощью совершеннейших радарных установок. Но все их усилия оказались тщетными. Неудачу приписывали самым разным причинам. В частности, были бесплодными поиски станции с помощью принадлежащего стратегической авиации бомбардировщика «В-52», оснащенного радаром с фантастической разрешающей способностью: в полной темноте он мог обнаружить жилой блок с высоты 10000 футов. Кто-то высказал предположение, что ни одного блока не уцелело. Была выдвинута также гипотеза, что радар не в состоянии отличить обледенелый жилой блок от тысяч ледяных торосов и что вообще поиски ведутся не там, где следует. Вероятнее всего, дескать, излучаемые радарной антенной волны рассеивались в плотных облаках ледяных иголок, подхваченных воздушным вихрем. Так или иначе, но дрейфующая станция «Зет» молчала, словно ее и не существовало.
– Нет смысла стоять здесь. Того и гляди, в ледышку превратишься, – прокричал Суонсон, иначе его нельзя было услышать. – Если хотим пройти под ледяным полем, надо погружаться.
Повернувшись к ветру спиной, командир субмарины посмотрел на запад. Меньше чем в четверти мили от нас лениво покачивалось на волнах крупнотоннажное, широкое на мидельшпангоуте судно. Это был траулер «Морнинг Стар», двое суток назад подошедший к кромке льдов. После тщетных вызовов станции «Зет» судно намеревалось возвращаться в Гулль, чтобы пополнить запас топлива.
– Передай им эту светограмму, – обратился Суонсон к стоявшему рядом с ним сигнальщику. – «Намерены осуществить погружение и двигаться подо льдом. Предполагаем оставаться под водой от четырех до четырнадцати суток». – Повернувшись ко мне, Суонсон произнес: – Если за это время станцию не обнаружим, то... – Фраза повисла в воздухе. Я кивнул, и Суонсон продолжил текст светограммы: – «Большое спасибо за помощь. Желаем удачи и благополучного возвращения домой». – Пока сигнальщик стучал заслонкой сигнального фонаря, коммандер удивленно заметил: – Неужели эти рыбаки ведут арктический лов всю зиму?
– Ведут.
– Надо же, всю зиму тут торчат. Я за четверть часа едва не закоченел насмерть. Испорченные британцы, вот они кто.
На мостике «Морнинг Стар» в ответ замигал фонарь.
– Что он пишет? – спросил командир.
– «Не стукнитесь головой, когда пойдете подо льдом. Желаем удачи, счастливого плавания».
– Все вниз, – скомандовал Суонсон.
Пока сигнальщик отстегивал брезентовый обвес, я ус-пел спуститься по трапу и очутиться в тесном отсеке. Протиснувшись сквозь узкий люк по второму трапу, попал в прочный корпус, после чего, одолев еще один трап, проник в центральный пост субмарины. За мной спустились Суонсон и сигнальщик. Наконец появился и Ганзен, которому пришлось задраивать тяжелые крышки люков.
Тот, кто воспитан на кинофильмах о моряках, был бы разочарован манерой Суонсона командовать при погружении. Не было ни суматохи, ни моряков, впившихся взглядом стальных глаз в панели приборов, ни криков «Срочное погружение!», ни воплей ревуна.
Наклонясь к микрофону, командир спокойно произнес:
– Говорит командир корабля. Мы намерены идти подо льдом. Сейчас совершаем погружение. – Повесив микрофон, он скомандовал: – Глубина погружения триста футов.
Старший специалист по электронному оборудованию неспешно проверил ряды сигнальных ламп, указывающих состояние шахт, забортных отверстий и клапанов. Круглые лампы погасли, горели лишь прямоугольные индикаторы. Еще раз внимательно поглядев на них, уорент-офицер доложил:
– Забортные отверстия задраены, сэр.
Командир кивнул. Послышалось шипение воздуха, вырывающегося из балластных цистерн, только и всего. Мы уже двигались подо льдом. Зрелище было не более увлекательное, чем наблюдать человека, толкающего перед собой тачку. Зато оно вселяло в вас какую-то уверенность.
Через десять минут Суонсон подошел ко мне. Поближе познакомившись с коммандером, за последние двое суток я проникся к нему любовью и уважением. Весь экипаж безгранично и всей душой верил своему командиру. То же стало происходить и со мной. Оказалось, что это добрый, приветливый человек, досконально знающий свое ремесло, не упускающий из виду ни малейшей детали, обладающий проницательным умом; человек, которому ни при каких обстоятельствах не изменяет невозмутимость. Ганзен, старший офицер, не привыкший никому слепо поклоняться, категорически заявил, что Суонсон – лучший командир подводной лодки на всем американском флоте. Я надеялся, что он не ошибается: именно такой человек был необходим в подобной обстановке.
– Идем подо льдом, доктор Карпентер, – объявил коммандер. – Как вы к этому относитесь?
– Хотелось бы посмотреть, куда мы направляемся.
– Посмотрите, – отозвался Суонсон. – На борту нашей субмарины самые зоркие в мире глаза. С их помощью можно видеть, что творится внизу, вокруг и вверху. Глаза, смотрящие вниз, – это эхолот, который сообщает, какая глубина под килем. Поскольку под нами пять тысяч футов воды, вряд ли существует опасность наткнуться на какую– нибудь подводную гряду, поэтому использование эхолота сейчас – простая формальность. Но ни один толковый штурман не станет выключать прибор. Для наблюдения за тем, что происходит впереди корабля и по бортам, мы оснащены двумя гидролокаторами: один ведет круговое наблюдение, второй имеет два носовых сектора обзора по 15° каждый, считая от диаметральной плоскости судна. Устройство это все видит, все слышит. Стоит кому-нибудь уронить гаечный ключ на палубу корабля, находящегося в двадцати милях от нас, и нам тотчас станет об этом известно. На первый взгляд и это кажется излишним. С помощью гидролокатора мы можем обнаружить ледяные сталактиты, образующиеся при сжатии паковых льдов. Но во время пяти походов подо льдом и двух к Северному полюсу я ни разу не обнаружил сталактитов или подводных хребтов на глубине свыше двухсот футов. Мы же находимся на глубине трехсот футов. И все равно гидроакустические станции не выключаются.
– А вдруг вы столкнетесь с китом? – предположил я.
– Можем столкнуться и с другой субмариной, – ответил без улыбки Суонсон. – В таком случае нам обоим конец. И русские, и наши атомные подводные лодки шныряют взад и вперед подо льдами, так что полярная область все больше напоминает площадь Таймс-сквер.
– Но ведь вероятность...
– А какова вероятность столкновения двух самолетов на участке воздушного пространства площадью десять тысяч квадратных миль? Теоретически ее не существует. Однако только в этом году произошло три таких столкновения. Вот почему гидролокаторы включены постоянно. Но самый главный орган зрения, когда находишься подо льдом, – это глаз, направленный вверх. Вот, взгляните.
Суонсон привел меня в кормовую часть центрального поста, где у правого борта находились доктор Бенсон и еще какой-то моряк, наблюдавшие за установленным на уровне глаз застекленным прибором, похожим на самописец. По движущемуся рулону бумаги шириной семь дюймов ходило перо, вычерчивая узкую прямую линию черного цвета. Бенсон занимался калибровкой одного из устройств.
– Верхний эхолот, – произнес Суонсон. – Мы его обычно называем ледомером. Заведует им не доктор Бенсон, а двое опытных специалистов. Но поскольку нашего достойного доктора за уши не оторвать от прибора, мы махнули на него рукой. Пусть себе забавляется.
Бенсон улыбнулся, но не оторвал глаз от выводимой пером самописца линии.
– Действует по принципу эхолота – принимает сигнал, отраженный от поверхности льда. Тонкая черная линия наверху означает, что над нами чистая вода. Когда мы окажемся подо льдом, перо самописца будет перемещаться еще и в вертикальной плоскости, показывая не только наличие льда, но и его толщину.
