Текст книги "114 баллов (СИ)"
Автор книги: Алиса Васильева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)
«Семь лет изоляции! – присвистнул я. – Ну ты и доигрался, Фред!»
– Известно ли уже, каковы были мотивы Якубовского?
– Но как же Франческа Фандбир? Ее результат тоже подтвердился?
Два вопроса прозвучали одновременно. Видимо, кто-то из репортеров быстро сопоставил нестыковку в словах Май по поводу подтвердившихся результатов и выкрикнул вне очереди.
Я прямо физически почувствовал, как все затаили дыхание, осознав смысл вопроса. Советник спокойно улыбнулась.
– Давайте я буду отвечать на вопросы в том порядке, в котором они были заданы. Итак, по поводу мотивов преступления: к сожалению, пока мотивов поступка Фреда Якубовского установить не удалось. Он утверждает, что затеял все исключительно с целью продемонстрировать уязвимость системы.
– Давайте вернемся к Франческе Фандбир! Ведь на предварительных тестированиях она набирала более 190 баллов? Это же именно несоответствие ее результатов привлекло внимание к тестированию? – настойчиво повторил репортер, задавший вопрос про Франческу.
– Все верно. Фандбир также подтвердила результат, полученный на первом тестировании.
– Но разве не странно, что девочка, набиравшая на предварительных тестированиях высшие баллы, вдруг ухудшает свой результат до среднестатистического? Может быть, имела место очередная информационная атака? – не унимался репортер.
– Я уверена, что никакой повторной атаки не было. Наши специалисты уделили защите системы гораздо более пристальное внимание, чем в прошлый раз.
Я снова удивился сдержанности Май. Пул репортеров гудел, как рассерженный улей.
– Но как тогда вы объясните такой результат?
– Франческа по собственной инициативе закончила тестирование на полтора часа раньше отведенного срока. Как и в первый раз.
Гул на несколько секунд замер, а потом взорвался десятками голосов.
– Вы хотите сказать, Фандбир нарочно ухудшила свои результаты?
– Франческа Фандбир намеренно отказалась от распределения в сектор В?
– Зачем она это сделала?
– Франческа Фандбир никак не комментирует свой поступок. По поводу того, преднамеренные ли ее действия или нет, я не могу дать точного ответа. Хочу напомнить, что этот инцидент не уникален. Случаи снижения результатов Финального тестирования по сравнению с предварительными тестами имели место и раньше, хотя они никогда не были столь кардинальными.
– И что теперь будет с Фандбир? Вы защищаете ей результат в 114 баллов? Даже если она специально занизила его?
– Конечно. У нас есть правила оценки и распределения выпускников, которые мы не собираемся нарушать. Что же касается будущего Франчески, после тестирования она заявила, что хотела бы получить работу на «Зеленом треугольнике». Вероятно, она распределится именно туда.
Даже опытным и прожженным репортерам понадобилось не менее минуты, чтобы переварить услышанное.
– Но она же могла претендовать на членство в Триумвирате! Общество теряет потенциального правителя!
– Зато приобретает работника сельскохозяйственного сектора. Что, как мы все знаем, ничуть не менее полезно обществу. Надеюсь, мне не нужно цитировать Доктрину? – улыбнулась Май.
Ее слова прозвучали если и не как угроза, то как минимум предостережение. Советник дала понять, что дискуссия свернула на скользкую тропу оспаривания Доктрины.
– Но, госпожа Май, как вы сами относитесь к поступку Фандбир? Я имею в виду в случае, если она специально так поступила? – осторожно спросила репортер крупнейшей газеты Города.
– Я еще раз хочу повторить, что преднамеренность действий Фандбир – это не факт, это всего лишь один из возможных вариантов. Если же Франческа действительно намеренно занизила свои баллы, то где-то на уровне эмоций я могу ее понять.
По рядам репортеров пронесся вздох изумления.
– Я, как и Франческа, люблю садоводство. Но возможность покопаться в земле появилась у меня только после отставки. Кстати, нужно изучить корреляцию между интеллектом от 190 баллов и тягой к фермерству, – улыбнулась советник.
Шутка немного разрядила обстановку, но улыбки репортеров были все равно натянутыми.
– Повторю, если Франческа специально ушла от распределения в сектор В, в чем-то я могу ее понять. Понять, но не принять ее поступок, – мягкий голос Май приобрел металлический отзвук, – высокий интеллект налагает высокую ответственность. Наша обязанность – служить Городу там, где мы можем принести ему наибольшую пользу. Если Франческа Фандбир намеренно уклонилась от обязанности нести ответственность соразмерно своему интеллекту – она обокрала наше общество.
В студии воцарилась мертвая тишина.
– Однако повторюсь: преднамеренность действий Фандбир не является доказанным фактом. Ну и на этом, если больше вопросов нет, я завершаю пресс-конференцию.
В задумчивости я поднялся к себе в комнату и плюхнулся на кровать.
Сразу нахлынули воспоминания о вчерашнем вечере. Камила. Зачем я так повел себя с ней? Чертов Фред! Еще два дня назад, до его глупой выходки, жизнь была простой и понятной. Может, в моем случае, не очень перспективной, но все равно простой и понятной. А что теперь? Еще и Франческа с ее мечтами об овощеводстве.
Я потянулся за списком вакансий. Пробежал глазами предложения «Зеленого треугольника».
«Работник теплицы» – одиннадцать вакансий. Наверное, именно об этой работе и говорила Франческа. И почему она выбрала агрохолдинг? Неужели действительно любит растения? Может, они нравятся ей больше, чем люди, потому что молчат? Забавно. Я бы многое отдал, чтобы иметь перспективы, которые были у Франчески, а она добровольно согласилась играть мою роль. Как очень метко выразился один из репортеров – среднестатистического гражданина. Вот только разница между нами в том, что у нее был выбор, а у меня – нет. Хотя, если подумать, ну какой у нее был выбор? 193 балла – это, по сути, такая же ловушка, как и мои 114. Все предрешено: ты обременен ответственностью перед обществом, неси ее в секторе В, даже если ты и не хочешь власти, даже если твоя мечта – выращивать помидоры.
У меня даже дух перехватило от такой мысли. Вот почему Франческа это сделала – она просто послала к черту всю систему! Отказалась играть по их правилам, пошла по тому пути, который выбрала сама.
Я вскочил с постели и включил компьютер. Конечно, в моем случае это не выбор, это, скорее, иллюзия выбора, но хоть что-то.
Даже себе не могу внятно объяснить, почему я это сделал, но я выбрал первое, что попалось мне на открытой странице списка вакансий.
«Водитель погрузчика на склад № 14, агрохолдинг „Зеленый треугольник“. Минимальные требования к коэффициенту интеллекта – 82 балла, допуск по состоянию здоровья уровня А».
Мое письмо-отклик ушло.
Водитель погрузчика? Я перечитал описание вакансии – погрузка-разгрузка, перемещение товара по складу, работа по учету товара. Вакансия предполагала неделю обучения и неделю стажировки. Что ж, довольно быстро стану полноценным специалистом. К тому моменту, когда Камила закончит свой университет, уже буду знать весь склад № 14 вдоль и поперек.
При мысли о Камиле на душе опять заскребли кошки, но насладиться депрессивным самокопанием мне не удалось – пришла ма и, вскользь поинтересовавшись результатом моего теста, сообщила, что у нас сегодня важный гость из папиных коллег и мне придется помогать ей с уборкой и готовкой. Насколько я понял, какая-то шишка с работы отца неожиданно напросилась на ужин, и отец не смог отказать. Ма была в панике. Конечно, ей и раньше приходилось принимать гостей высокого ранга, но никогда в такой спешке. Даже как-то обидно, но мое тестирование интересовало ее куда меньше предстоящего мероприятия. Она только кивнула, услышав, что я подтвердил свой результат, и сказала что-то вроде:
– Ну вот и славно! Пропылесосишь в гостиной?
Может быть, она права, и именно так и следует относиться ко всему этому? Сколько я себя помню, они с отцом всегда поддерживали Доктрину, и, по-моему, совершенно искренне. Уверен, что, если бы я набрал 200 баллов, ма точно так же отправила бы меня пылесосить. По-моему, только я сам считал свое распределение разочарованием. Мои родители мной искренне гордились.
Скажу честно, это очень грело. Я даже им завидовал – это же здорово так верить в официальную идеологию. Если бы не мои дурацкие сомнения – я сейчас был бы абсолютно доволен жизнью и собирался бы в «Шале». А потом, наверное, пошел бы в спасатели. От последней мысли снова стало неуютно.
Может, еще не поздно отозвать отклик на водителя погрузчика? Стоит ли жечь мосты, если даже мне самому непонятны собственные мотивы? Интересно, есть ли механизмы по смене профессии? Я никогда раньше об этом не слышал и даже не задумывался. Считалось, что выбор ты делаешь один раз.
– Эрик, ты закончил с гостиной? Разбери обувь в коридоре! – донесся до меня голос ма.
Вот мне бы ее проблемы!
– Эрик, ты меня слышишь? – ма в фартуке и в муке вышла из кухни.
– Уже бегу! Не волнуйся, коридор будет как с картинки каталога мебели. И кому только приспичило нас объесть? – проворчал я.
Ма улыбнулась.
– Ты же понимаешь, отец не может отказать руководству. И кстати, он просил, чтобы ты тоже непременно присутствовал.
– Это еще зачем? – удивился я, но ма уже исчезла на кухне.
Ценой титанических усилий мы все успели. К 19:30 я, переодевшись в темный костюм и белую рубашку, сидел за накрытым столом, приготовившись любезно улыбаться и вежливо молчать. Ма, тоже при параде, открыла дверь, хотя у отца и был свой ключ.
Скажу честно, я был удивлен снова увидеть советника Май. Хотя потом, поразмыслив, я понял, что, если бы у меня было хоть немного больше баллов, я бы непременно предсказал ее визит.
Май была все в тех же джинсах и пиджаке, что и на экзамене. Наш торжественный ужин она явно воспринимала куда буднишнее, чем моя семья. Я вежливо поздоровался и сидел тихо, жуя тушеную форель с овощами, пока шел традиционный обмен любезностями. Настоящий разговор, ради которого советник почтила наш дом своим присутствием, начался только к ореховому пирогу.
К моему удивлению, меня не только не отправили прочь, советник обратилась напрямую ко мне, дав понять, что я должен остаться.
– Да, Эрик, поздравляю тебя со вступлением во взрослую жизнь! – начала она издалека, но нам всем сразу стало понятно, что Май наконец перешла к интересующей ее теме.
– Спасибо, госпожа советник.
– Жаль, что твой лучший друг попал в такие неприятности. Фред ведь был твоим лучшим другом?
– Он и сейчас мой лучший друг, – брякнул я.
– Эрик! – угрожающе громыхнул отец.
Мне стало неприятно, но я его понимал. С такими людьми, как советник Май, не шутят. Однако я все еще ощущал то появившееся после экзамена желание действовать вопреки всему.
– Я осуждаю Фреда, но не собираюсь отрекаться от него.
За столом повисла тяжелая тишина.
– Очень похвально, – ответила Май, внимательно посмотрев на меня.
Я впервые встретился с ней взглядом, и мне показалось, что ее серые глаза видят меня насквозь.
– Это прекрасно, что, даже признавая, что твой друг совершил ошибку, ты готов поддержать его. Для этого и нужны друзья.
Май говорила просто, но очень убедительно. Интересно, можно ли верить тому, что она говорит? Мне хотелось ей верить.
– Но ведь Якубовский совершил преступление, – осторожно заметила мама.
– Конечно. Он будет осужден и понесет наказание, после которого сможет вернуться в общество полноправным гражданином. И ему понадобится поддержка. Так что, Эрик, тут нечего опасаться – ты ведешь себя как хороший друг, и не более того.
– Я не знал, что он замышляет, – сорвалось у меня с языка, и я сразу пожалел об этом.
Прозвучало так, как будто я оправдываюсь или заискиваю.
– Верю. Тем более что этот факт доподлинно установлен следствием, – кивнула Май. – К тому же следить за подобными вещами и не входило в твои обязанности. А вот Штолле может поплатиться должностью за столь вопиющую халатность.
– Вы полагаете, советник, что директор Штолле будет уволен из-за случая с Якубовским? – спросил отец.
– Да черт с ним, с Якубовским. Это мелочь, – махнула рукой Май. – А вот за выходку Фандбир Штолле точно ждут неприятности. Тут еще в придачу выяснилось, что она систематически занижала результаты своих промежуточных тестов.
– Занижала предварительные тесты? Боюсь, я не понимаю, советник, – нахмурился отец.
Май подложила себе еще один кусок пирога.
– Самый высокий балл, 198, Франческа набрала в пятнадцать лет. Потом результаты стали снижаться, и на последних тестах были в районе 192–193 баллов. Это весьма странная динамика. Она должна была демонстрировать восходящий тренд.
– И вы полагаете, Фандбир уже несколько лет специально обманывает систему оценки? Но какой в этом смысл?
Советник пожала плечами.
– Но может быть, это просто индивидуальная особенность? Ведь так бывает, что человек выходит на пик, а потом вдруг наступает регресс? – предположила мама.
– Бывает, – согласилась советник Май, – но я не убеждена.
– То есть Штолле виноват в том, что мы потеряли потенциального члена Триумвирата? – уточнил отец.
– Это в лучшем случае, – туманно ответила Александра Май, – тут все будет зависеть от мотивов Фандбир.
– Не понимаю, зачем она пошла на такое? – покачала головой мама.
– Может, ей просто нравится возиться с землей?
Мое предположение явно позабавило советника. Губы Май растянулись в ироничной улыбке.
– Вполне возможно. У каждого есть те или иные склонности. Вот ты, я уверена, очень любишь порядок. Наверняка систематизировать вещи и раскладывать их по местам – твое любимое занятие.
– Да не сказал бы, – возразил я, пытаясь понять, с чего вдруг Май сделала такой странный вывод.
– О, порядок – это не про нашего Эрика, – рассмеялась мама, – он даже свою комнату убирает раз в полгода.
– Правда? Но ты же предпочел для себя вакансию водителя погрузчика на одном из складов «Зеленого треугольника». Вот я и подумала, что это любовь к порядку повлияла на твой выбор, – Май даже не стала изображать удивление, она насмехалась.
Я прикусил губу. Перед приходом к нам на ужин она навела справки о том, какую вакансию я выбрал. Зачем? Зачем чиновник такого ранга интересуется обычным выпускником?
– Ты хочешь работать на складе? – в голосе отца было искреннее удивление.
– Это хорошая профессия, – тихо сказал я.
– Но я надеялся, что ты решишь взять на себя больше ответственности. Сообразно твоим способностям.
Я впервые в жизни почувствовал, что отец мной разочарован. Его нисколько не огорчал тот факт, что я мозгами не вышел, но он был так явно расстроен моим отказом взвалить на себя максимально доступную мне ответственность, что я снова разозлился.
– В рамках своего сектора гражданину разрешено выбрать любую работу, в соответствии со своими склонностями и желаниями, – процитировал я инструкцию для выпускников, – я не сделал ничего предосудительного. А что касается моих способностей, я думаю, ты их переоцениваешь! – сказал я уже громче.
– У тебя 114 баллов! Ты мог бы стать полицейским!
– Но не офицером.
– Да какая разница! – громыхнул отец, слишком поздно осознав, что последнюю фразу произнес не я, а советник Май.
Он весь залился краской, а мама стала бледной, как скатерть.
Я с горечью подумал, что интеллект – это все в этом мире. Май знает меня меньше часа, а уже поняла про меня даже то, в чем я сам еще до конца-то не разобрался.
– Советник, прошу простить мою вспыльчивость, – сделав глубокий вдох, начал отец. Было видно, что он тщательно подбирает слова.
Май милостиво улыбнулась, демонстрируя, что она нисколько не обижена этой нелепой оплошностью.
– Доктрина гласит: неважно, что ты делаешь, – главное, что ты делаешь это максимально эффективно для общества, – начал отец.
– Вот именно! – перебила его Май. – Именно это мы все, я имею в виду официальных лиц, и будем говорить завтра.
– Боюсь, я опять не совсем понимаю, – нахмурился отец.
– Неважно, какую вакансию в рамках своего сектора выбрал выпускник, – главное, чтобы он приносил на своем месте максимальную пользу обществу. Это наша официальная позиция по поводу того, что двадцать два из двадцати семи выпускников, пересдавших сегодня Финальный экзамен, за последние несколько часов подали заявки на вакансии начального уровня в чертов «Зеленый треугольник».
Все это Май произнесла настолько спокойно, что только из-за концовки ее фразы я понял, насколько она раздражена. Двадцать два человека? А я-то думал, я такой один.
– И никакой связи между действиями Якубовского и случившимся сегодня нет, – с нажимом добавила советник Май, – это достоверно установлено следствием. Более того, выходку Франчески нам тоже придется проигнорировать. Своим демаршем она явно планировала привлечь к себе внимание, ей это удалось, но мы не будем ей подыгрывать и делать из нее символ молодежного протеста. Хочет в теплицы – пожалуйста, пусть идет, через несколько недель пресса сама потеряет к ней интерес.
– Но это же… – начал было отец.
– Под мою ответственность. У меня есть полномочия на единоличное принятие такого решения, – отрезала Май.
Отец открыл рот, собираясь что-то спросить, но под взглядом советника молча закрыл его. Как рыба. Я вообще изображал планктон. Что-то как-то многовато откровений для одного ужина.
– И не стоит злиться на сына, Марк. Он в данной ситуации всего лишь жертва нашей халатности и беспечности. И, боюсь, далеко не единственная и не самая серьезная.
– С чего вы взяли? Я сам принял решение! – не выдержал я.
– Эрик! – предостерегающе прикрикнул на меня отец.
– Ничего, – отмахнулась от него Май, – мальчика можно понять. Уверена, что каждый из тех приграничных выпускников, которые завтра пополнят ряды «Треугольника», считает точно так же.
– Приграничных? – не понял я.
– Не знал этого термина? Тех, кто находится в одном-двух баллах от следующего сектора. Самая проблемная и неустойчивая категория. Нам стоило давно выработать какие-нибудь механизмы контроля, – вздохнула Май, – теперь придется тушить уже вспыхнувший пожар.
– Советник, при всем уважении, мне кажется, вы немного преувеличиваете опасность инцидента, – возразил отец, – это всего лишь два десятка выпускников. Какую угрозу они могут представлять? Тем более работая в агрохолдинге?
– Эти два десятка выпускников, уважаемый директор Департамента правопорядка Скрам, злы, недовольны своей судьбой и организованны.
– Да-да, организованны, – подтвердила Май в ответ на удивленный взгляд отца. – Давайте предположим худшее – что Франческа не зря устроила это шоу, и, помимо прочего, ей было нужно, чтобы они все увидели и запомнили друг друга. Они уже организованная ячейка, хотя еще и не подозревают об этом. Как, например, ваш сын.
Отец нахмурился. Я, боюсь не очень успешно, старался не выдавать изумления.
– И, что еще хуже, с завтрашнего дня, уважаемый директор Департамента правопорядка, эти два десятка выпускников станут неотъемлемой частью крупнейшего стратегического объекта, насчитывающего, если мне не изменяет память, шестьдесят тысяч рабочих.
Брови отца сошлись еще плотнее.
Я с трудом удержал челюсть, пытавшуюся отвалиться.
– И, как я уже сказала, благодаря поднятой в прессе шумихе, мы не можем предпринять никаких кардинальных шагов. Если, конечно, хотим сохранить хотя бы видимость приличий. Так что, в свете всего вышесказанного, уважаемый директор Департамента правопорядка, мне отнюдь не кажется, что я преувеличиваю.
– У вас уже есть план действий? – мрачно спросил отец.
– Я его уже реализую, – ответила Май.
– Зачем Франческа это делает? Вы же не можете не иметь никаких предположений? – спросил я, прекрасно понимая, что мои слова звучат дерзко.
Но не спросить я просто не мог, услышанное сегодня перевернуло весь мой мир.
На этот раз отец промолчал по поводу моей несдержанности. Мама вообще уже давно сидела так тихо, как будто ее и не было за столом.
– Зачем? – Май тяжело вздохнула. – Хотелось бы мне знать это наверняка. К сожалению, я не телепат и не пророк. Однако если забыть об отсутствии фактов и включить фантазию, могу предположить, например, что Франческа хочет власти. По себе знаю, что власть куда привлекательнее теплицы с огурцами.
– Но она и так могла бы со временем править Городом! С ее интеллектом система гарантирует ей попадание в Триумвират.
– Могла бы. Возможно, что-то из озвученных тобой условий ее не устраивает.
– Как это? – не понял я.
– Может быть, Фандбир не устраивает «со временем», может быть, «Триумвират».
– Вы полагаете, Фандбир хочет пойти против самих основ системы? – таким мрачным отца я никогда не видел.
Май рассмеялась.
– Нет, Марк. Это моя неудачная шутка, не более того, мы ведь говорим всего лишь о девочке, пусть и способной. На самом деле я подозреваю банальный юношеский бунт, который, по недосмотру директора Штолле, может иметь не самые приятные последствия.
Я растерялся. Только что, как мне казалось, я был свидетелем зарождающегося, невиданного Городом революционного движения, и вдруг – юношеский бунт. Это у них в секторе В такие шутки?
– Ох, вы посмотрите, сколько времени! – воскликнула вдруг Май. – Как же я злоупотребила вашим гостеприимством! Позвольте поблагодарить вас за приятное общество и вкуснейший ужин.
Советник как-то внезапно засобиралась. Я оторопело сидел, кивая, когда требовалось, и пытаясь собрать в кучку разбегающиеся мысли. Буквально через десять минут отец уже вышел провожать Май.
– У меня нет никаких сомнений в вашей объективности, директор. Уверена, что в отношении Эрика расследование было проведено безо всякой оглядки на ваше родство. Я отражу это в своем заключении, – услышали мы голос Май.
Ну вот, значит, зачем она приходила. Проверить отца. И ей хватило для этого обычной светской беседы? Или все-таки не совсем обычной? Так Май шутила по поводу замыслов Франчески или нет?
Я поднялся. Хотелось оказаться в своей комнате, чтобы хоть как-то все осмыслить.
– Эрик! – мама поймала меня за руку и заглянула мне в глаза.
Я понял, что она напугана. Куда сильнее, чем тогда, когда ждала меня после новостей об аресте Фреда.
– Ты чего, ма? Тут-то я точно ни при чем, – попытался успокоить ее я.
Она покачала головой.
– Эрик, сынок, – ма прикусила губу так, что я испугался, не пойдет ли кровь, – сынок, ради твоего же блага пообещай мне, что забудешь все, что слышал сегодня вечером!
– Ма, ну я же не маленький! Я прекрасно понимаю, что все сказанное – это конфиденциально, по работе отца. Я не такой тупой, я не стану об этом ни с кем трепаться.
– Нет, ты не понимаешь, – ма снова нервно покачала головой, – дало совсем не в этом. Забудь все ее слова! Просто забудь и не вспоминай никогда!
Мама так сжала мою руку, что я чуть не вскрикнул от боли.
– Мам, успокойся! Это все ерунда, Май же сама сказала! Да я и не помню уже половины! Конечно забуду! Не волнуйся.
Мама кивнула и обняла меня.
– Хорошо. Иди к себе.
Уже поднимаясь по лестнице, я заметил, что отец стоит у двери гостиной. Неужели он слышал наш разговор с ма? И не вмешался?
Я закрыл за собой дверь и сел перед компьютером. Голова просто раскалывалась. Фред, пересдача теста, Франческа, «Зеленый треугольник», Май. Какой кавардак!
Зачем советник вообще все это рассказала? Хотела посмотреть на мою реакцию? Или на реакцию отца? Она вообще сказала хоть слово правды? Тут я могу только гадать. Май когда-то была членом Триумвирата, а значит, ее умственные способности далеко за пределами моих скромных возможностей.
За всеми этими размышлениями я даже не сразу заметил, что мне пришло письмо. Мигал красный флажок «важное сообщение».
Я щелкнул мышкой и открыл файл.
Пришел ответ на мой запрос вакансии. В срок от трех до двадцати дней меня приглашали явиться в департамент кадров «Зеленого треугольника» для оформления на работу.
О предположениях, высказанных Май в тот вечер, я вспомнил только через двенадцать месяцев, когда ее прогнозы вдруг начали сбываться.
Этот первый год своей взрослой жизни я прожил отшельником. Хотя раньше я был довольно общительным, после переезда в сектор А мне хотелось молчать. Мое двойное тестирование, в котором я так и не сумел набрать заветный балл, казалось мне позорным фиаско, чем-то вроде клейма, правда о котором непременно всплывет, стоит мне сказать хоть одно лишнее слово.
Дурь, конечно. Но я проникся.
С коллегами я свел контакты к необходимому минимуму вежливости, а когда прошел стажировку и поднакатал опыта, стал брать как можно больше ночных смен и сверхурочных в выходные. Помимо уединения, которое я вдруг так начал ценить, ночные смены и сверхурочка приносили больше денег. Я даже завел счет и стал копить. Без всякой цели, просто так, на будущее. Тем более что никаких особых трат у меня не было, потребности сами собой свелись примерно к четверти зарплаты.
С жильем мне несказанно повезло.
Я буквально за день нашел муниципальную квартиру, которая как нельзя лучше подходила моему настрою. Большущая комната-кухня с собственным санузлом и старенькой мебелью на окраине сектора А. Фотографии в каталоге сдаваемой Городом недвижимости позволяли оценить простор, который меня и подкупил. Непонятно откуда в комплекте с тягой к одиночеству я обнаружил в себе потребность в личном пространстве. Сама мысль о соседе по комнате была неприятна. Хотелось тишины и пустоты вокруг. А вид из окна на бескрайний пустырь и вовсе развеял мои и так незначительные сомнения.
Мое новое жилище находилось почти в часе езды на метро от противоположного пригорода, где располагались территории агрохолдинга, и именно поэтому было такое дешевое, несмотря на свои тридцать два метра площади.
За аналогичные деньги в районе «Треугольника» можно было снять разве что комнату метров в пятнадцать, и то напополам с соседом. Это и понятно – «Треугольник» давал работу большому количеству народа с невысоким доходом, и спрос на дешевое жилье тут был бешеный.
Конечно, комфорта было поменьше, чем в родительском доме, но все выпускники, вне зависимости от сектора, начинают примерно с таких условий. Доктрина считает это справедливым. Доходы граждан начинают дифференцироваться позже. Что-то типа «от каждого – по способностям, каждому – по потребностям».
Свою экономическую эффективность Доктрина доказала давно, Город забыл о нищете и безработице поколения назад. Так что я считаю, что ради общего блага можно пару лет пожить и в спартанских условиях.
Я решил, что час пути до «Треугольника» – это мелочь. Тем более что, работая в ночные смены, я никогда не попадал в час пик. В дороге я читал, дополнительно отгородившись от мира плеером. Скачивал и проглатывал все подряд, без разбора.
За весь год такого существования произошло всего несколько событий, но и они были отголоском моей прежней жизни, новая же жизнь оказалась абсолютно бесплодной. Наверное, потому, что мне совершенно не хотелось ее проживать.
Первый раз мое прошлое напомнило о себе странной посылкой, которую мне передала мама во время семейного ужина.
Поначалу я ездил к родителям раз в месяц, потом стал появляться у них раз в два месяца. Мне было сложно придумывать что-нибудь о моих трудовых буднях, которые ничем не отличались друг от друга, а никакой личной жизни у меня не было. Так что я в основном слушал рассказы мамы о ее работе и подругах, да изредка отец вставлял пару фраз о своих делах. Мы очень быстро стали тяготить друг друга.
Так вот, после первого же семейного ужина мама вручила мне прямоугольную посылку, завернутую в плотную бумагу, на которой было написано мое имя. По ее словам, посылку оставили на крыльце.
Я вскрыл пакет уже дома.
Это оказалась та самая картина из галереи, на которой кружилась Камила. Несколько секунд я вертел картину в руках, пытаясь понять, как она могла оказаться на крыльце у моих родителей.
Я поймал взглядом улыбку Камилы, и в груди резко закололо – как будто мне в сердце воткнули раскаленную вилку. А я-то думал, что все прошло, что я это пережил.
Я ведь так ей и не перезвонил.
Я бросил картину под стол, где она провалялась несколько дней, прежде чем я смог заставить себя снова достать ее.
Секрет появления посылки раскрылся просто – к обратной стороне картины была приклеена записка. Обычный блокнотный листок, сложенный пополам.
«Привет, Эрик!
Дарю тебе свою картину, раз уж она так тебе понравилась (экспозиция была временной и больше в галерее ты мою мазню не увидишь). Ты угадал, это действительно Камила, так что можешь гордиться своим пониманием живописи.
Кстати, будет время – забегай в гости. Я живу на Парковой 7, квартира 134. Ну, или звони, мой номер есть в справочнике.
Татьяна».
Вот, значит, как. Мне даже и в голову не приходило, что картина могла принадлежать Татьяне, которая в такой странной манере изобразила подругу.
Я не стал ей звонить даже для того, чтобы поблагодарить за подарок.
Ну, я знаю, я козел.
Но в тот период мне хотелось полностью порвать с прошлым, напоминавшим мне о жизни в секторе Б, я даже к родителям-то заставлял себя ходить через силу.
Картину я повесил напротив кровати, и она стала единственным украшением моего пустого жилища.
Смотреть на нее было больно, в этом-то и был весь смысл.
Уличный фонарь у моего окна прекрасно освещал стену с портретом, и, вне зависимости от того, в какую смену я работал, улыбка Камилы была и тем, что я видел, просыпаясь, и тем, с чем я засыпал.
Новой мебелью я за год так и не обзавелся. Мне вполне хватало имевшихся в моем распоряжении узкой кровати, небольшого шкафа и стола со стулом в кухонной зоне. От прежних жильцов мне также достались коричневатые выцветшие занавески, грязно-оливковое покрывало и практически лысый зеленый прикроватный коврик. Конечно, всю обстановку можно было легко поменять, моя зарплата с лихвой позволяла подобные траты, но квартира мне нравилась именно такой – пустой и неживой. Я отлично вписался в ее интерьер и философию.
В июле Фреду вынесли приговор – четыре года изоляции. Я надеялся, что судья ограничится минимальным сроком наказания в один год, но Фреду не повезло, он схлопотал вчетверо больше.
Почти сразу после приговора я позвонил матери Фреда и спросил, смогу ли я с ним увидеться. Разговор получился очень коротким и скомканным – мама Фреда явно боролась с рыданиями, и я постарался как можно скорее повесить трубку. Тем более что увидеть Фреди она мне не разрешила – ему дали всего восемь часовых свиданий на весь срок, и я, понятное дело, не мог рассчитывать ни на одно из них.
Так прошел мой год. А потом я получил два приглашения на встречу выпускников.
Первое пришло в середине апреля. Мой бывший класс приглашал меня в «Большого слона». В тот же день после смены я впервые за много месяцев подошел к большому зеркалу в раздевалке.
Я изменился гораздо сильнее, чем мог себе представить. И дело было не только в десятке сброшенных килограммов, хотя потерю веса я давно ощущал по ставшей просторной одежде. Худеть я начал сразу после переезда и начала работы – лишившись маминой опеки, ел я, по сути, один раз в день – в столовой склада, дома же ограничивался кофе и пиццей по выходным. К тому же выяснилось, что далеко не все грузы разгружались при помощи погрузчика. Довольно ощутимые объемы приходилось перетаскивать вручную. Я, в отличие от своих коллег, ничего не имел против мешков, ящиков и палет. Напротив, мозоли на руках и боль в мышцах доставляли мне какое-то противоестественное удовольствие. Вроде как заставляли почувствовать, что я все-таки живой. Других ощущений в моей жизни не было.
