Текст книги "Голова быка"
Автор книги: Алиса Дорн
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)
– Я все еще не понимаю, зачем понадобилось забирать из моей комнаты все бумаги. Пусть даже не чертежи, но в них все равно не было ничего нужного ворам, это же очевидно.
– Разве очевидно? Закодировать украденную информацию можно как угодно, хоть под картину, висящую у вас на стене, – он кивнул на сельский пейзаж, водворенный на свое обычное место. – Кстати, вам никто не говорил, что она ужасна?
Мысленно я согласился. Изображенная на холсте ранняя весна – бурые остатки сугробов, размытая пустая дорога, серое небо и грачи, сидящие на голых ветках – создавала неповторимо тоскливую атмосферу.
– Думаете, они решили таким образом подстраховаться?
– Не знаю, – признался Эйзенхарт. – Я предполагаю здесь две причины. Одна реальная и нелепая, вторая возможная и менее смешная. Первая… Брэм?
– Толлерс был безграмотным, – с готовностью подключился тот. – Даже имя свое не мог написать, подписывал протоколы крестиком.
– На самом деле тут нечему удивляться, – прокомментировал Виктор. – Уровень иллитерации все еще превышает десять процентов, а среди нижних слоев населения показатели и того хуже.
– А вторая причина?
Не то чтобы я не поверил ему, но объяснение действительно звучало несколько нелепо. С одной стороны, в этом действительно не было ничего удивительного, просто слишком много времени я провел среди офицеров и университетских сотрудников, чтобы помнить, что не всем повезло получить даже базовое образование. С другой стороны, кто в таком случае мешал послать сюда кого-то другого вместо Толлерса?
Эйзенхарт снова замкнулся, подбирая нужные слова.
– По сравнению с проникновением в ваш кабинет и осмотром у миссис Хефер… вам не показалось, что здесь есть что-то… нарочитое?
Конечно же показалось. Моего опыта хватало, чтобы понимать, что комнату не просто обыскивали, даже в состоянии цейтнота можно было сделать это менее заметно, ее целенаправленно разобрали по кусочку.
– Вы думаете, что это…
– Послание. Выражение намерений, – перебил он меня. – Предупреждение.
– Мне.
Потому что неизвестный мне человек уверен, что интересующая его информация у меня. И у меня нет никакой возможности его переубедить. Печально, но наша коммуникация с самого начала обречена на провал. Интересно, что последует за этим и что мне делать со сложившейся ситуацией, потому что только дурак демонстрирует силу, не собираясь ее применить. А человек, взявший под свое управление как минимум четырех Быков, дураком быть не мог.
Однако Виктор так не думал. У него была своя теория, иначе почему бы он возразил:
– Или мне.
Он, впрочем, не стал ничего разъяснять, вместо этого спросив:
– Вы не откажетесь кое-куда проехать со мной, доктор? Здесь недалеко, – отметив мое согласие, он обратился к сержанту. – Прекрасно. Брэм, поезжай домой, отоспись. Передай там, что я останусь на ночь в управлении.
– Вам тоже следовало бы отдохнуть, – укоряюще заметил сержант, но Эйзенхарта в этом вопросе переубедить было невозможно.
– Мне следовало бы поработать, – возразил он. – Пойдемте, Роберт.
"Недалеко" оказалось другим берегом Таллы, где улицы терялись в густом тумане фабричных выбросов. Смог словно ватное покрывало не только скрывал очертания города, но и гасил все звуки. Я быстро потерял ориентацию и шел за Виктором, не спрашивая, куда мы направляемся. Казалось, здесь не было ничего, только черные, глянцевые от влажности кубики брусчатки и туман, лишь изредка, задевая плечом кладку стены, я осознавал, что мы все еще в Гетценбурге.
Наконец, мы вышли на освещенную площадь – Четыре Мануфактуры называлась она, в честь первых фабричных строений Гетценбурга. Сердце левого берега, от которого как от замка в феодальные времена разрослись рабочие кварталы.
– Добрый вечер, миссис Марек, – уважительно поздоровался с торговкой супом, расположившейся под единственным горящим на площади фонарем, Эйзенхарт. – Двойную порцию, пожалуйста.
Получив керамическую кружку с густой зеленоватой жижей, в которой проглядывали чьи-то кости, и ломоть хлеба – от меня не укрылось, что торговка, грузная женщина с оплывшими от возраста чертами лица, вложила ему в руку горбушку вдвое толще остальных кусков, – Эйзенхарт предложил мне присоединиться к трапезе.
– Вы хотя бы знаете, что здесь? – поинтересовался я, гадая, что заставило Виктора, которого в любой момент ждал в родительском доме ужин из пяти перемен, приготовленный под присмотром выписанного из метрополии повара (и бесчисленное количество ресторанов и забегаловок, если у него не было желания посещать родных), привести меня сюда.
– Горох. И мясо.
– Чье?
Судя по размеру костей, задумываться об этом не стоило.
– Если сегодня хороший день, то голубиное. Сегодня хороший день? – спросил он у торговки, которая в ответ захихикала; и не понять, серьезны ли они или сообща насмехаются над забредшим на другой берег чужаком. – Бросьте, Роберт, не будьте таким серьезным. Как вы вообще выжили в армии с таким пищевым снобизмом?
Я попробовал объяснить, что жизнь в империи и жизнь в колониальной армии подчиняются разным правилам, и не имеет смысла их сравнивать, но вскоре махнул на это рукой и по примеру Эйзенхарта обменял мелкую монету на кружку и вторую горбушку. Суп, правда, я после первого же глотка отдал Виктору. А вот хлеб оказался вкусным: серый, ноздреватый, с кислым привкусом закваски, он еще хранил тепло полотенца, в которое была завернута буханка.
– Итак, что мы здесь делаем? – задал я вопрос Эйзенхарту, протиравшему стенки кружки хлебной коркой. – Мы ведь не просто поужинать сюда пришли?
– Нет, – Виктор с сожалением отдал пустую тару торговке. – Назовите мне всех людей, которые могли забрать бумаги у Хевеля – или у его трупа.
– Я, – начал перечислять я, – Мортимер, работники морга, в чью смену привезли тело, сотрудники труповозки, человек, обнаруживший тело и вызвавший их, убийца.
– В принципе правильно. Только ни машины, ни человека, вызвавшего полицию не было.
– Как так?
– Очень просто. Или, по-вашему, нет ничего странного в том, чтобы обнаружить в морге тело со следами насильственной смерти, но без следов вскрытия? – я был вынужден признать его правоту. Я не задумывался над этим ранее, но полицейский протокол не допустил бы такого, даже если бы над обнаруженным телом стоял убийца с чистосердечным признанием, заверенным у нотариуса. – Труп Хевеля в одну прекрасную ночь оказался в морге с оформленными задним числом документами и разрешением от полиции на его дальнейшее использование.
– Я не совсем понимаю.
– Все просто. Ночью в морге дежурит только один человек. Это дает определенную свободу действий…
В самом деле, куда проще. Я попробовал угадать, что мне говорил Эйзенхарт.
– Вы считаете, что убийца – дежуривший в ту ночь санитар?
Мне удалось развеселить своим предположением не только Виктора, но и торговку.
– Слышь, – не пряча улыбки, она обратилась к Эйзенхарту, – твой дружок случаем не куп? Нет? Уверен? Хвала Духам, коли так; дураков у вас полно, но таки фантазеров я еще не встречала.
– Тогда при чем здесь санитар?
Эйзенхарт поковырял брусчатку носом ботинка.
– Сторож. Санитары дежурят только днем. Но и их часто просят… О всяком. То достать определенный предмет…
– Вынести мертвяка, это вон особенно студенты всякие хотят…
– … То потерять пару протоколов или поправить их. Или спрятать тело и направить его как неопознанное на официальное захоронение в общую могилу… У работников морга маленькие зарплаты, – пояснил Эйзенхарт, видя мое удивленное выражение лица. Миссис Марек подтвердила это громким фырканьем. – Действительно маленькие, по сравнению с ними мы с вами, можно сказать, купаемся в роскоши. А на человеческие тела – да и на избавление от них – есть большой спрос. Поэтому как бы город не пытался бороться с подобными… нарушениями, они имеют место быть.
– Я ничего не понимаю, – повторил я. – Пусть даже тело Хевеля подбросили… При чем здесь миссис Марек? Что вы хотели показать мне здесь?
Видимо, прозвучало это достаточно беспомощно, чтобы Эйзенхарт сжалился надо мной и попробовал объяснить.
– Миссис Марек – сестра сторожа, дежурившего в ночь, когда был убит Хевель. После смерти мужа она поселилась у брата и потому в курсе его дел. Миссис Марек, – он поклонился торговке с серьезной учтивостью, – вы не откажетесь повторить моему другу то, что рассказали мне?
Миссис Марек благосклонно согласилась.
– Пришли к нему. К брату. Ночью дело было, я только отсюдова возвратиться успела, как стук в дверь. Брат еще говорил, мол, опосля заживем как никогда, съедем с берега, а то и подадимся в деревню, монет хватит. Этот показывал…
– Аванс, – подсказал Эйзенхарт.
– Этот самый. Много, за обычное дело столько не платят, я-то знаю.
В очередной раз удивившись превратностям гетценбургской системы, в которой существовали тарифы на противоправные поступки, я позволил себе задать вопрос:
– Вы видели того, кто заплатил вашему брату?
– Франт какой-то, – миссис Марек пожала плечами. – Хлипкий, будто пополам сломать можно, но сила она внутри, чувствуется. Остального не скажу. Темно было, особо и не разглядишь.
Описание было мне незнакомо.
– Но он был Быком, – ради проформы уточнил я.
– Э, не, точно скажу, не был.
– Вы сами сказали, что было темно.
– Было, – согласилась торговка. – Только, как говорят, Бык Быка узнает издалека. Этот Быком не был.
В поисках помощи я обратился к Эйзенхарту, но не нашел ее там.
– Вы не задали самый интересный вопрос, док, – его глаза весело блеснули в фонарном свете.
– Какой же?
Это был долгий тяжелый день, и я слишком устал, чтобы играть в загадки.
– Когда был уплачен аванс.
– Аккурат первого и был, – откликнулась торговка.
В голове билась какая-то мысль, отдавая болью в висок.
– Не сходится. Хевель был убит…
– Днем позже, – закончил за меня Эйзенхарт.
– Именно. Тогда почему вы считаете, что эти дела связаны?.. Вы считаете, что тот человек знал, когда умрет Хевель, – внезапно осознал я. – Вы считаете, что это и был убийца!
– Как я говорил, когда знаешь планы противника, его очень легко переиграть, – туманно отозвался Виктор.
– Но кто это был? И как он связан с Алефом?
– Пойдемте-ка. Мне нужно вернуться в управление, – еще раз поблагодарив уличную торговку, Эйзенхарт направился обратно в сторону центра. – Я считаю, что он никак не связан с Алефом – потому что Алефа не существует.
– Но как же…
– Вы еще не поняли? Это инсценировка. Спектакль для простофиль, склонных видеть то, что им хочется увидеть, даже если этого нет.
Мне стало интересно.
– Вы не верите в существование тайных сообществ?
Это было неожиданно: каждый мало-мальски приличный человек в империи так или иначе сталкивался с тайными или закрытыми ложами на своем пути. Социальные круги пронизывали наше общество насквозь, объединяя единомышленников, коллег или даже соседей, не верить в них было так же странно как не верить в воздух.
– Ну конечно же они существуют, – хмыкнул Эйзенхарт. – Отрицать это было бы глупо. Другое дело, что цель их существования не та, что заявляется.
– Например?
– Стадо. Цель организатора любого объединения – получить стадо бездумных, но слепо верящих ему исполнителей. А все остальное – не более чем прикрытие.
– Вы весьма категоричны.
– Потому что так оно и есть, – резко ответил Эйзенхарт. – Любая ваша ложа построена на круговой поруке, а она, рано или поздно, имеет свойство затмевать честь, достоинство, закон – все, что на самом деле имеет значение, – чувствовалось, что тема вызывает у него болезненную реакцию, словно впервые не он, но я разбередил старую рану. – Впрочем, это не имеет значения. У Алефа – или как бы там не назывался тот кружок, в который записались ваши преследователи, нет ничего кроме эмблемы и кучки членов. Он не на слуху, ни в Гетценбурге, ни в империи, ни на западном материке.
– В этом весь смысл тайных сообществ, – резонно отметил я.
– Чепуха. Спросите меня, где засели Черепа или Общество Зейца, я вам отвечу. Слухи питают нашу землю в той же степени, что питаются нами самими, нужно только суметь найти в них правду. Но вот если о чем-то даже слухов не ходит, то вывод очевиден: этого не существует.
… И охоту на меня тоже открыли несуществующие члены несуществующего круга. Впрочем, на этот аргумент у Эйзенхарта тоже нашелся ответ.
– На вас никто не охотился. Это та же инсценировка, призванная отвлечь внимание… хотя, не скрою, я уверен, что тот, кто это устроил, получил моральное удовлетворение, отплатив вам за то, что вы нарушили его планы.
– И кто же этот некто? В последней вашей версии, насколько я помню, фигурировал лишь таинственный заказчик – и несуществующее общество Быков.
Эйзенхарт с жалостью взглянул на меня.
– А вы еще не поняли? Бедный доктор, – протянул он. – Должно быть, тяжело смотреть представление лишь со второго акта. Я бы вам рассказал все, но… если Судьбе будет угодно, вы и сами все увидите.
У меня не было сомнений в том, что за всеми этими загадками и недомолвками кроется стройная и логичная версия, но, к сожалению, было ясно, что Эйзенхарт не планирует ею поделиться.
Я покачал головой.
– Вы несете какую-то бессмыслицу. Быть может, вам следует вместо управления отправиться домой? Уверен, утром вы сможете выстроить свои мысли более… гладко.
"Адекватно", хотел сказать я, но вовремя прикусил язык. И все же, состояние Виктора начинало вызывать у меня беспокойство. Быть может, я переоценивал Эйзенхарта, и никакой версии не было? И весь этот балаган с ответами невпопад, энигматическими сентенциями и странными прогулками через половину города (я так и не понял, почему Виктор не мог просто пересказать мне полученную от миссис Марек информацию, какой бы важной в его представлении она не была) были вызваны не его несносным характером и склонностью к театральщине, а чем-то иным? К сожалению, определить это я не мог. Алкоголем от него не пахло, да и наше совместное посещение безымянного кабака в Семи Лестницах дало мне понять, что Виктор был не из тех, кого спиртное легко сшибает с ног, не было вокруг него и запаха, стоящего в опиумных курильнях; лихорадочно блестевшие глаза можно было списать на усталость и переутомление.
– Отправляйтесь домой, – еще раз посоветовал я, впрочем, не надеясь, что Виктор последует моему совету. Если я и успел что-то узнать об Эйзенхарте за первые полгода знакомства, так это то, что поступит он все равно только считаясь со своим мнением.
Глава 6
Комиссар Роббе неслышно отворил дверь и вошел в кабинет – вернее, собрался было войти, но осуществить намерение помешали бумаги, устилавшие пожелтевшую от времени паркетную доску. Поддев несколько листов носком войлочного тапочка, он все-таки проскользнул внутрь.
– На тебя тут архив жалуется, – сообщил он своему подчиненному. – Говорит, ты их обокрал. Вижу, это так.
– Хм-м?
Эйзенхарт поднял глаза от раскрытого досье.
– Здесь должна быть какая-то схема, – комиссар осторожно пробрался к креслу для посетителей. Привычка Виктора сортировать бумаги прямо на полу, вместо того, чтобы использовать для этого тесный узкий стол, была ему хорошо известна, поэтому можно было сказать, что сделал он это с определенной сноровкой, полученной вместе с опытом. – Иначе бы ты не стал запрашивать все дела на Быков за последние десять лет, верно?
– Почему ты спрашиваешь?
Комиссар помедлил с ответом.
– Ты выглядишь… уставшим.
Это было правдой: даже тусклый свет настольной лампы не мог скрыть заострившиеся черты и темные круги под глазами.
– Только не начинай, – скривился Эйзенхарт. – Мне сейчас разве что рукава в поисках следов от уколов не закатывали.
– Были причины их искать?
Эйзенхарт закатил глаза.
– Я тебе давал хоть один повод во мне усомниться?
– Тысячу и два. И все же, – комиссар смягчился, – тебе стоит отдохнуть. Я уже третью ночь вижу тебя в управлении.
– Отдохну тогда, когда ты перестанешь разговаривать со мной как с одним из своих птенцов, – криво улыбнулся Виктор, подкладывая досье к стопке в центре комнаты.
– Только когда ты перестанешь вести себя как они, – парировал комиссар. На мгновение, при упоминании его двух шалопаев-сыновей, его меланхоличное лицо осветилось отцовской гордостью.
– Значит, никогда. Но, если серьезно, ты сам знаешь, что мне не до отдыха, пока дело М. у меня на столе.
– Почему? В этот раз он никому не угрожает и не ставит требований, а значит, ты вполне можешь позволить себе отвлечься на пару часов.
Еще одна папка с делом легла на паркет – но на этот раз ближе к восточному углу.
– Я бы не был в этом уверен, – заметил Эйзенхарт. – До сих пор он использовал Роберта как ниточку, за которую можно меня дергать. Но эту нить можно в любой момент оборвать. Я проверил, выгулял его сегодня по улицам: за нами следили, и это были не люди Конрада.
На лице комиссара появилось обеспокоенное выражение.
– Ты говорил с ним об этом?
– Не то чтобы это было возможно в нашей ситуации… – уклончиво ответил Эйзенхарт. – Но вот ты – ты мог бы с ним поговорить! Ты все еще завтракаешь у Лейнер?
Комиссар качнул вересковой трубкой, которую как раз пытался раскурить.
– Там лучший бекон в городе.
– Значит, ты можешь передать Конраду это.
Роббе взглянул на протянутую ему папку. Одна фотография, одно имя.
– Ты уверен?
Эйзенхарт оскорбленно на него посмотрел.
– Откуда ты знаешь, что это он? – пришлось комиссару сформулировать свой вопрос иначе.
Его подчиненный запустил обе руки и в без того растрепанную шевелюру, всем своим видом показывая замешательство. Но Роббе слишком хорошо знал его и уловки, на которые шел Эйзенхарт, пытаясь уйти от четкого ответа.
– Даже не знаю, с чего начать…
– Начни с начала, – посоветовал Роббе, выпуская в потолок колечки дыма. – И расскажи, зачем тебе понадобились дела десятилетней давности.
Детектив вздохнул, понимая, что отвертеться от доклада – хорошо еще, устного – не удастся. Короткий взмах спичкой, и Эйзенхарт тоже закурил.
– Десять лет назад впервые объявился М.
– Разве со смерти Гардинера прошло уже столько времени? – удивился комиссар. – Продолжай.
– Мы не знали о его ручных Быках до последнего месяца – и я подумал, что мы не знаем, как давно он с ними работает. Вдруг они были у него на побегушках все это время?
– И что ты выяснил?
Эйзенхарт прошелся по комнате, указывая на воображаемую линию, разделявшую помещение на две части.
– Слева умершие. Те, что у окна, ни при чем. Дальше идут анархисты – слишком идейные, чтобы попасться на удочку, их мы тоже не рассматриваем. А вот следующая стопка уже интересней… Взгляни-ка.
– Уильям Стоун, ограбление, убит при задержании. Майло Терич, убийство советника по строительству, повесился в комнате для допроса на принесенных адвокатом шнурках… Да кто вообще вызвал ему адвоката? Вернер Крампс, шпионаж, застрелен при задержании. Эзекия Смит, вымогательство…
– Шантажировал заместителя губернатора по военным делам, – пояснил Эйзенхарт.
– … убит в тюремной камере.
– Кто-то убирал их сразу после обвинения. Стоило полиции найти преступника и доказать его вину, как тот уже ничего не мог сказать. Что также характерно, – Эйзенхарт перекатился с мыска на пятку, – их последнее дело всегда было крупнее – гораздо крупнее, – чем все предыдущие, вместе взятые. Тщательно спланировано, кстати, если бы не наводка добросердечного анонима, половина из них осталась бы нераскрытой.
– Полагаю, автора наводки тоже не нашли.
Детектив кивнул.
– Говори что хочешь, но это почерк. И еще одно: у всех была одна и та же татуировка. Не всем в полиции известны мертвые языки, поэтому она была опознана, как анархистская. Но если взглянуть на фотографии, сделанные экспертами…
Роббе посмотрел на черно-белый снимок: буква "А", написанная в восточной манере, снова лежала на боку.
– Алеф, – опознал он символ. – Смит был убит еще три года назад. Значит, М. придумал это не сегодня…
– И не вчера, – подтвердил Виктор. – Это не сиюминутная афера, он разработал целую систему. У него был план, и план, как всегда, крайне амбициозный, тут я соглашусь с нашими психологами, не зря они его прозвали Македном.
– Не зря! – возмущенно пыхнул трубкой комиссар, бросая отсмотренные дела на стол. – Как по мне, так это преуменьшение. От исторического Македна хоть можно было знать, чего ожидать, когда он шел от Эллии до Синдистана. А чего пытается достигнуть наш, это тебе даже психологи не скажут. А еще эти его, с твоего позволения, планы… – на месте последнего слова должен был стоять куда менее пристойный эвфемизм, но в последний момент комиссар сдержался. – Если бы я не присутствовал при этом собственной персоной, поклялся бы, что такие "планы" злодеи строят лишь на театральных подмостках. А теперь и сезона не надо, только и ждешь, какую каверзу на этот раз припас господин М.
Эйзенхарта эта тирада оставила равнодушным. Затушив сигарету, он с философской ленцой протянул:
– Убийство как одно из изящных искусств[8]8
здесь Эйзенхарт вспоминает одноименное эссе Томаса де Квинси
[Закрыть]… А что, не он первый, не он последний, кто рассматривает преступление из подобной перспективы. Но, если серьезно, мне плевать, чем он руководствуется в своих поступках, если он нашел тот самый чудодейственный способ управлять Быками, то… да я сам в таком случае готов им сказочки выдумывать! Эти же ублюдки обычно совершенно неуправляемы, – судя по тону, Эйзенхарт говорил это из личного опыта.
– Ты не знаешь, насколько они у М. управляемы, – заметил комиссар. – Что с живыми?
– Тебя интересуют все или те, что сейчас обретаются в Гетценбурге?
– Он не ограничился городом?
– Не в этот раз. Я попросил помощи – у меня еще остались кое-какие связи в столице – и обнаружил это клеймо даже в Вейде. Причем, что любопытно, там среди них такой смертности не было и нет. Думаю, он убирает здешнюю ячейку. Кроме тех, что проходят по делу, сегодня обнаружили тела еще двоих.
– В таком случае, кто остался?
Эйзенхарт подошел к висевшей на стене пробковой доске.
– Интересно, как М. набирал в свои ряды, – заявил он, указывая на красную нить, натянутую между приколотыми фотографиями. – Смит вырос на одной улице со Стоуном. Стоун в свою очередь познакомился на западном фронте с Вернером Крампсом, местным, – они служили в одном дивизионе, – и Теричем. Терич еще до армии, в Среме, работал с Хевелем… это как самозарождающаяся игра, в которой первый салит второго, второй третьего… М. не надо было их даже искать, не удивлюсь, если они настолько верили в свою силу и избранность, что сами приводили ему новых шестерок.
– Но он не мог вешать им эту лапшу на уши самостоятельно, – прокомментировал Роббе. – Они бы и слушать его не стали, если только он сам не Бык, а для этого он слишком умен.
– И тут, – Виктор выразительно постучал по верхней фотографии, – на сцену выходит Николас Хардли. Правая рука М. в этой авантюре и единственный оставшийся в живых член шайки, пересекший за последний месяц границы Лемман-Клив. Умен, для Быка – практически гений, прекрасный организатор, достаточно силен, чтобы повести других Быков за собой: в свое время у него была команда из двадцати с лишним таких же как он разбойников.
– Подожди, – вспомнил комиссар. – Северный национальный банк в девяносто седьмом – это случайно не он?
– Он. И его верная команда, отправившаяся без него на гильотину. Блестящая, хотя и силовая, операция была – но все же не настолько сложная, как у М. Преступников вычислили, обнаружили, и, думаю, именно тогда М. обратил на него внимание, – Виктор провел пальцем вдоль одной из натянутых нитей. – Он знал Терича, знал Реттига и Хорбольда – погибших недавно, – мог пригласить Крампса, в свое время тот считался учеником Хорбольда.
– Допустим – допустим, что это он, – комиссар осторожно потряс трубку над пепельницей. – Можешь доказать связь между ним и М.?
Виктор печально покачал головой.
– Едва ли. Она должна быть, иначе бы М. не зачищал территорию так рьяно, но я ее пока не знаю.
Сквозь дутое старое стекло в оконной раме послышался звон часов на ратушной башне. И если Эйзенхарт не обратил на звук никакого влияния, то его начальник достал из кармана луковицу и украдкой посмотрел на время.
– Что дальше?
– Я жду следующего шага, М. обязательно себя проявит. Раньше он уже наводил полицию на своих сообщников, возможно, выберет этот способ снова. Было бы вообще здорово убить таким выстрелом двух зайцев – я имею в виду, нам, не ему.
– После случая с Гардинером он тебя сильно не любит, – задумчиво протянул комиссар.
– Меня никто не любит, – хмыкнув, заявил Эйзенхарт. – И что с того?
– Его следующий ход может оказаться ловушкой, рассчитанной прямо для тебя. Ты об этом думал?
– О том, что он опять попытается меня убить? Конечно. Но ты не можешь снять меня с дела или окружить телохранителями, если ты об этом. Это у любого дурака вызовет подозрения. И нет, ты не можешь попросить Конрада за мной присмотреть, – замахал руками Виктор, – я знаю, ты сейчас об этом подумал.
Даже по невыразительному лицу комиссара было видно, что ситуация ему не нравится.
– Тогда ты останешься совсем один.
– В этом был план, помнишь?
– План, который вы придумали без меня, – проворчал Роббе и поднялся из кресла. – Уже поздно. Отправляйся спать. И еще одно, – он замешкался в дверях, – если М., как ты думаешь, действительно объявится… Я знаю, ты не захочешь подвергать этой опасности Шона. Возьми с собой своего кузена. Не иди один.
Виктор, успевший вернуться за свой стол, поднял удивленный взгляд на начальника.
– Роберта? Почему его?
– После смерти того бедняги ты всерьез меня об этом спрашиваешь? – Роббе, по себе знавший, как убивают Змеи, едва заметно поежился. – Он сможет тебя защитить. И за ним…
– … Следуют люди Конрада, – закончил фразу Эйзенхарт и тут же помрачнел. – Если, конечно, их снова не убьют.
– Ты сам сказал, что у М. не осталось людей в Гетценбурге.
Упрямства Эйзенхарту было не занимать:
– Один еще есть, – возразил он. – И это Быков не осталось – другие-то люди, я уверен, у него не в дефиците. В крайнем случае он снова выйдет на улицу собственной персоной.
– Значит, заодно присмотришь, чтобы конрадовские филеры вернулись домой живыми и невредимыми. Как и твой кузен. Как ты это говоришь, двух зайцев…
– Четырех, – в голосе Эйзенхарта засквозила усталость. – Здесь их как минимум четыре.
* * *
В глубине души я считаю, что очень многое может поведать о человеке то, как он начинает свой день. Будь это неспешно прочитанная газета, сибаритская чашка экваторского кофе или кусок хлеба, завернутый в бумагу, чтобы съесть на бегу, именно утром, вскоре после пробуждения, мы наиболее ярко показываем свои истинные краски.
Для меня утро состояло из покрытого трещинами потолка, вид которого сопровождал мои бессонные ночи, стылой комнаты, особенно непослушных после ночи пальцев и дурного настроения.
После госпиталя и увольнения из армии бритье перестало быть для меня повседневной обязанности – в университете служили достаточно специфические личности, чтобы на нынешнем моем месте службы никто и глазом не повел, даже если бы я решил отпустить бороду до колен, – и все же я каждое утро добровольно повторял эту экзекуцию. Свое иррациональное упрямство в этом вопросе я пытался объяснить тем, что данная процедура позволяла оценить прогрессирование моего состояния. Хорошим мог считаться день, когда я умудрялся побриться менее чем за полчаса и ни разу при этом не порезаться. Плохим – что ж, такой, как сегодня, когда пальцы не желали сгибаться вокруг рукояти клинка, и раз за разом мне приходилось поднимать его со дна раковины, рискуя при этом своими пальцами. Оставалось только радоваться тому, что после посещения Толлерса в гипсе оказалась правая рука, и без того совершенно бесполезная. Но все равно эта ситуация до унижения напоминала мне первые дни в госпитале, когда я никак не мог приноровиться к своему новому существованию.
Мои мучения прервал стук в дверь. Я аккуратно протер лезвие, положил бритву на туалетный столик и отправился открывать дверь Эйзенхарту – а кто еще мог навестить меня вскоре после рассвета?
Я обнаружил его под своей дверью с вощенным картонным стаканом с кофе и томиком "Реаниматора" под подмышкой. Второй – пустой – стоял на подоконнике.
– Я надеюсь, вы здесь не для того, чтобы обсуждать литературу. На часах нет и восьми, – Виктор протянул мне кофе, и я машинально потер не отошедшую после судороги руку. – Оставьте лучше себе, – отказался я, – и скажите, что вам теперь нужно.
– Пена, – постучал он по левой щеке. – Вот здесь, у уха. А насчет книги, кстати, интересная тема. Вы заметили, как танатологи всегда изображаются в литературе как полные психи? Так и хочется спросить…
– Что не так с этой профессией или со мной, что я решил ею заняться? Насколько я помню, вы уже задавали этот вопрос.
Причем не менее восьми раз только в первую неделю после того как я согласился на ставку в университете.
– И все же. У всех этих персонажей, сколько безумны бы они не были, имелся хотя бы мотив: стремление вернуть близкого человека, обсессия смертью, слепое служение науке, желание завоевать мир… А в чем была ваша цель, доктор?
– В зарплате. Я надеюсь, это все вопросы? В таком случае, увидимся завтра на обеде.
Я попытался закрыть дверь, но Эйзенхарт ужом проскользнул внутрь.
– Подождите. Я хочу вам предложить кое-куда съездить.
– Нет, спасибо.
На лице Эйзенхарта отразилось искреннее удивление.
– Но почему? Вы даже не дослушали!
– Потому что для меня в этом нет никакого смысла, – терпеливо объяснил я. – И я устал от ваших постоянных недомолвок. Скажите, что вы от меня хотите. Прямо.
Эйзенхарт покрутил в руке стакан, собираясь со словами.
– А если я скажу, что смысл есть? – снова начал он издалека. – Ладно, ладно. Прямо. У меня есть наводка на человека, ответственного за наше с вами приключение в прошлые недели. Его надо арестовать. Помогите мне, и можете жить спокойно.
Я вздохнул. На мой вкус, было еще слишком рано – за окном сквозь тучи пробивались первые солнечные лучи, – чтобы терпеть Эйзенхарта.
– Вы обратились не по адресу. Вам скорее понадобится полицейское подкрепление.
– Никакого подкрепления! – горячо возразил он. – Считайте, что это тайная операция.
– Настолько тайная, что вы не доверяете даже Шону? – я отметил, что на этот раз Эйзенхарт пришел ко мне один.
– Он занят, – уклончиво ответил Виктор, а я уже не стал требовать правды. – Ну же, док, соглашайтесь! Это совершенно безопасно и даже скучно. Составьте же мне компанию, чтобы я не скучал в одиночестве.
Для того, кто достаточно долго был знаком с Эйзенхартом, это скорее звучало как "это совсем небезопасно и, да, кстати, нас могут убить", и лукавая искра в глазах Виктора все больше убеждала меня в правильности этого перевода. Похоже, что план уже оформился в его голове, и он собирался последовать ему независимо от моего участия. Отпускать его одного в такой ситуации было небезопасно.
