Текст книги "Голова быка"

Автор книги: Алиса Дорн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Глава 1

Так получилось, что следующая моя встреча с детективом Эйзенхартом произошла не в четверг, а несколько раньше.

Был поздний вечер вторника, и я возвращался в свои комнаты на кампусе. Как обычно, после восьми часов Гетценбург засыпал: торговцы закрывали витрины магазинов железными рольставнями, и город, за исключением нескольких кварталов с увеселительными заведениями, погружался в оранжевый полумрак уличных фонарей. Одна за другой улицы пустели, немногочисленные прохожие спешили разойтись по домам. В этом была какая-то своя прелесть, свойственная маленьким городам – в столице, сверкавшей круглосуточной иллюминацией, даже посреди ночи было невозможно оказаться одному, смех, крики, громкая музыка и запахи еды с уличных жаровень были такими же спутниками, как и тысячи бессонных горожан. Гетценбург же по ночам вымирал, превращаясь в монохромную фотографию из путеводителя.

Я уже прошел половину пути до университета и находился у входа в городской парк, когда моя неспешная прогулка была прервана самым неожиданным способом. Из тени деревьев передо мной выступил молодой парень в одежде рабочего. Надвинутая на глаза кепи скрывала от меня его лицо, но его поза не вызывала сомнений в его намерениях. Я обернулся, однако из темноты переулка появилась рогатая фигура, перекрывая мне путь к отступлению. Перехватив поудобнее трость, я позволил им приблизиться.

Первый из бандитов подошел ко мне и, схаркнув, поинтересовался:

– Где флеббы, доктор?

Я нахмурился. За своей спиной я уже мог услышать дыхание его напарника.

– Простите, но я не понимаю.

Читателю может показаться, что я пытался быть остроумным, но, позвольте заверить, это не так. Я действительно не знал, о чем он говорит. Для меня, человека, выросшего в самом сердце Империи, по прибытии в Гетценбург оказалось сюрпризом то, что за пределами Королевского Острова далеко не все говорят на верхнем диалекте. Жители Лемман-Клива, например, не только разговаривали на имперском с сильным акцентом, но и щедро вмешивали в него слова из лемма, языка, на котором их предки говорили до завоевания острова Империей. Первые недели после своего приезда я чувствовал себя иностранцем, и даже сейчас, когда я привык к их наречию, лемманцам удается ставить меня в тупик. Стоит ли упоминать еще о том, что в силу моей профессии обычная латынь была мне гораздо ближе латыни воровской.

Сильный удар правой – слишком сильный для нормального человека – сбил с моего носа очки. Печально звякнув о мостовую, синие дымчатые стекла рассыпались осколками. Я поморщился, понимая, что завтра на работе мне придется придумывать объяснения синяку под глазом, но пока еще ничего не предпринимал: силы между нами были слишком неравны.

– Не строй из себя фиганта, – почти ласково посоветовали мне. – Бумаги, доктор, где бумаги?

– Я не знаю, о каких бумагах вы говорите…

– О тех, что этот бунке Хевель сработал, – пропели у меня над ухом.

– Я понятия не имею, где они, – признался я. – Они исчезли еще до… – я осекся на полуслове. Звук, с которым выскочило лезвие пружинного ножа, было нельзя ни с чем спутать.

Я обернулся; лезвие ножа поймало блик от фонаря в переулке. Понимая, что более медлить не стоит, я сделал тростью выпад в сторону бандита с ножом. Тот не ожидал от меня действий и потому не успел увернуться; удар пришелся ему в живот, заставляя сложиться вдвое. Не глядя, я выставил правую руку, блокируя кулак его напарника, и повернулся к тому. Первый удар пришелся наотмашь по челюсти, во второй раз тяжелый набалдашник трости попал по колену моего противника. Раздался характерный хруст, и парень в кепи покачнулся, неосторожно отступил назад и упал, прямо на заканчивающуюся острыми пиками ограду клумбы. Брызнула кровь: острие пронзило насквозь его горло и теперь маслянисто блестело в свете фонаря.

Вид насильственной смерти был мне привычен, но не здесь, не в Гетценбурге, где время текло медленно, словно патока, а на газонах сквозь толщу нерастаявшего снега прорывались первые подснежники. Здесь смерть казалась чем-то чужеродным – и от того еще более неправильным. Пока я ошеломленно смотрел на последние мгновения его жизни, второй бандит набросился на меня сзади. Мне удалось увернуться от удара ножом, но его удар другой рукой выбил из моих легких весь воздух. Встретившись с его кулаком в следующий раз, моя трость не выдержала и треснула пополам. Без нее я остался практически беззащитен и недолго смог продержаться. Нож блеснул у моего горла, я уже был готов попрощаться с жизнью, но тут ночную тишину нарушил звук пистолетного выстрела.

Я рухнул на мостовую под весом бандита и на некоторое время замер в этом положении. За выстрелом ничего не последовало, по звукам удалявшихся шагов я понял, что третья партия в этом конфликте, кем бы она ни была, решила остаться неизвестной. Тогда я скинул с себя мертвое тело (пуля раздробила бандиту затылок) и перекатился в сторону. На коленях я приблизился к первому нападавшему. Тот уже умер и смотрел в небо остекленевшим взглядом. Кепи слетела с его головы во время драки, и мне стали видны спиленные следы от рогов у него на голове. Воротник рубашки при падении распахнулся, в полумраке я заметил темную линию татуировки. Я расстегнул его рубашку: слева на груди, над сердцем, у него был вытатуирован тот же знак, что и у Хевеля. Проверив, я узнал, что эта же татуировка была и у рогатого.

Кое-как поднявшись на ноги, я осмотрелся. В основном окна домов, выходивших на парк, были темны, неудивительно, что никто не выглянул на шум. В соседнем квартале на ветру покачивался фонарь, освещавший вывеску над входом в пивную. Прихрамывая, я направился туда.

Стоило мне зайти в помещение "Одинокого всадника", как все взгляды посетителей устремились на меня. Не обращая внимания ни на них, ни на кровавые следы, остававшиеся на всем, к чему я прикасался, я поспешил через толпу к стойке.

– Здесь есть телефон? – поинтересовался я у у мужчины за ней.

– Да, но… – он поднял на меня взгляд от пивных кранов и замер.

На стойку перед ним легла окровавленная купюра, пресекая вопросы.

– Дам вам десять шиллингов, если немедленно вызовете полицию.

* * *

Вопреки моим ожиданиям меня не арестовали. Разумеется, на меня надели наручники и прикрепили их к специальной скобе на столе в допросной комнате, но все же мое положение отличалось от положения арестанта – и в лучшую сторону.

Вызванный мною наряд забрал меня в Управление, где с вашего покорного слуги сняли отпечатки пальцев и на долгое время оставили в допросной. Я не мог сказать, сколько часов прошло с момента нападения: даже если бы я мог достать часы из кармана, они вряд ли пережили драку, а сержант, под бдительным присмотром которого я находился, молчаливо нес свой караул у дверей, лишь изредка поглядывая на мои руки.

Я не мог винить его за это. Каждое уродство притягивает взгляд, и мои шрамы не исключение. Оставшись без перчаток, я и сам поймал себя на том, что не могу отвести глаз от своих пальцев. Или, вернее, от обрубков, которыми заканчивались ампутированные фаланги. Арнуальская бомба едва не оставила меня без половины пальцев, а осколки испещрили кисти обеих рук паутиной красных шрамов – пройдет еще не меньше полугода, прежде ем рубцы начнут бледнеть. Словно этого было недостаточно, правую руку, с перебитым нервом, уже сморщило в обезьянью лапу, а по кисти уже стал разливаться по-мертвецки синюшный оттенок.

Звук распахнувшейся двери заставил меня поднять глаза. На пороге застыл молодой мужчина с по-крестьянски крупной фигурой и копной соломенного цвета волос. Перебросившись парой слов с сержантом, он отпустил его и уселся напротив меня.

– Мне необходимо поговорить с детективом Эйзенхартом, – попросил я его, не дожидаясь вопросов.

– Очень жаль, но здесь не ресторан, чтобы вы выбирали, кто вас будет обслуживать, – заметил он и, наконец разложив на столе все бумаги, спросил. – Вас зовут Роберт Альтманн?

– Да.

– Случайно не родственник Вильяма Альтманна?

Ему не было нужды уточнять, о котором Вильяме Альтманне шла речь. Славой, дурной и опасной, выходящей за пределы Королевского острова, обладал только один из них.

– Сын.

– В самом деле? Как интересно… Он, знаете ли, широко известен в определенных кругах.

– Если и так, то мне об этом ничего неизвестно.

Я выдержал на себе взгляд полицейского. У того оказались глубоко посаженные светлые глаза, в которых тем не менее чувствовался острый и внимательный ум. В достаточной мере изучив меня, он делано спохватился:

– Впрочем, к делу это не относится. Меня зовут детектив Штромм, вас, как мы уже выяснили, Роберт Альтманн. 1868 года рождения?

– Так точно.

– Родились на Королевском острове?

– Под Марчестером, – уточнил я.

– Благородного происхождения?

– Второе поколение. Мой отец был первым в роду, кто получил патент.

– Здесь, – детектив проконсультировался с лежавшим на столе досье, – написано, что с восьмидесятого года вы воспитывались в училище при Королевской и Императорской военно-медицинской академии, а после закончили саму академию по хирургической специальности.

Он подождал моей реакции, однако, убедившись в ее отсутствии, продолжил:

– В то же время, обучаясь в академии, вы прослушали полный офицерский курс. Зачем?

– Это было до подписания договора о неприкосновенности медицинского персонала в зоне военных действий. – "Не то чтобы от него был какой-то толк", добавил я про себя. – Военная подготовка тогда была обязательной для всех. Однако я служил исключительно в медицинской части.

– В самом деле? Потому что для врача у вас внушительный список наград. Даже слишком внушительный.

– Так получилось, – скупо ответил я. – Простите, но могу я поинтересоваться, какое это имеет отношение к случившемуся?

Полицейский неприятно улыбнулся.

– Просто заполняю протокол. Но вы правы, перейдем к произошедшему инциденту. В десять вечера в полицию поступило сообщение о нападении у городского парка. Когда наряд приехал, было обнаружено два тела – и ни одно из них не принадлежало якобы пострадавшему. Как так вышло?

– Что именно? – спросил я. Слово "якобы", добавленное к моему статусу полицейским, мне не понравилось.

Детектив сердито прицокнул языком и взъерошил и без того спутанные волосы.

– Все, господин доктор, все! Что произошло?

Я подал плечами и начал рассказывать.

– Я возвращался со… встречи.

– Откуда? – потребовал детектив.

Записав продиктованный мною адрес, он сделал мне знак рукой, чтобы я продолжил.

– Когда я подошел к парку, на меня напали двое людей, вам уже известных. Больше мне нечего вам сказать.

– Почему они на вас напали, доктор?

– Я не знаю, – я почти не покривил душой. Хотя я и догадывался, что нападение было связано с обнаруженным мною покойником, я понятия не имел, что именно они от меня хотели.

– И никаких теорий?

– Никаких.

Штромм побарабанил пальцами по столу.

– Доктор Альтманн, хотя мы и находимся на окраине империи, могу вас заверить: беспричинно у нас ножом не угрожают.

– Значит, мне они эта причина неизвестна.

– Как и репутация вашего отца, – детектив удовлетворенно кивнул, увидев, как сжались мои пальцы. – Почему вы отказываетесь отвечать, доктор?

– Потому что я не знаю, что могу вам рассказать, – честно признался я.

– Полиция обнаружила вас в компании двух трупов, доктор. Знаете, что с ними приключилось?

Я кивнул.

– Один из них оказался пришпилен к ограде как бабочка к альбому…

– Он оступился. Это была случайность.

– Разумеется. А второй случайно словил пулю в голову. Обвинение в двойном убийстве так и напрашивается. Как мне кажется, доктор Альтманн, вы не в том положении, чтобы решать, что вы можете – или хотите – рассказывать.

– Но ведь пистолет вы при мне не нашли, верно? У вас нет доказательств, что второй нападавший был убит мною.

– У вас было время от него избавиться.

– И ваш эксперт уже должен был определить, что выстрел был произведен с большого расстояния.

– Вероятно был произведен с большого расстояния. И это не значит, что выстрел не могли произвести вы. В ваших показаниях сержанту Аддамсу говорится, что, – он перелистнул протокол, – стреляли с конца квартала.

– Мне показалось, что оттуда.

– Ему показалось… – пробормотал Штромм. – Расстояние до конца квартала составляет сорока метров. Выстрел был произведен из малокалиберного карманного револьвера – "дога", как называют их у вас на Королевском острове, – прицельная дальность стрельбы которого составляет двадцать пять метров.

Он снова выжидающе посмотрел на меня.

– Должно быть, этот человек – хороший стрелок.

– Просто фантастический! Попасть в цель с такого расстояния…

– Или он промахнулся и целился на самом деле в меня, – предположил я.

– У кого-то есть причины стрелять в вас? – не дождавшись моего ответа, детектив ядовито улыбнулся. – Впрочем, позвольте угадать: вам это тоже неизвестно.

Разговор зашел в тупик. Полицейский подозревал меня (и я вполне мог понять подобное поведение), я же не желал развеять его подозрения. Политическая подоплека дела заставляла меня опасаться того, что раскрытие деталей расследования может навредить не только мне, но и Эйзенхарту.

– Я буду говорить только с детективом Эйзенхартом или со своим адвокатом, – наконец произнес я.

– Вы… – полицейский начал что-то говорить, но его прервали.

– Достаточно, – дверь в допросную отворилась, и в помещение зашел Эйзенхарт. – Альберт, отпускай его.

– Но…

– Под мое поручительство. Оформи его как свидетеля, дело я завтра… – Эйзенхарт сверился с часами и поправил себя, – уже сегодня у тебя заберу.

Штромм гневно на него взглянул.

– У нас два тела, Виктор.

– Самооборона, – отмахнулся тот, расстегивая на мне наручники. – Держите, док.

На стол передо мной легли перчатки.

– Это не мои, – отказался я.

– Теперь ваши. И пойдемте, пока Альберт не передумал. Кстати, Берт, – Эйзенхарт повернулся ко второму полицейскому в комнате, – с меня двадцатка, верно?

Эйзенхарт рассчитался с Штроммом и буквально вытолкал меня из допросной.

– Что это было? – только и успел поинтересоваться я, потирая освобожденные запястья. – Надеюсь, не взятка? Потому что уверяю вас, в ней не было необходимости.

– Пари проиграл, – легкомысленно признался Виктор. Я внимательно посмотрел на него, но так и не смог понять, шутит ли он.

– Я думал, азартные игры в Гетценбурге запрещены законом?

– Запрещены, запрещены. Но сами знаете, quis custodiet ipsos custodes[1]1
  лат.; «Кто устережёт самих сторожей?»


[Закрыть] и все такое, – мы вышли на служебную лестницу, и теперь Эйзенхарт подталкивал меня в спину. – Да поторопитесь же, Роберт! Внизу нас с вами ждет извозчик, и нам еще необходимо кое-куда успеть.

Ко мне в голову закралось нехорошее предчувствие: эту фразу мне уже доводилось слышать от Эйзенхарта.

– Я бы предпочел отправиться сразу домой, – признался я. – Быть может, вы справитесь без меня?

– Ну уж нет! Ничего, пару часов выдержите.

Глава 2

Район Семи лестниц, единственный располагавшийся в Гетценбурге на возвышенности, там, где в город вгрызались останки старой горной гряды, являл собой неплохую аллегорию классовой системы города. На самом верху, откуда открывался панорамный вид на Гетценбург, располагались самые фешенебельные городские дома, пусть и не столь роскошные как исторические особняки Каменного острова, но до самого фундамента пропитанные запахом как новой эпохи, так и новых денег. Посередине, вдоль километровой длины лестниц, селились богатые лавочники и торговцы, обеспечивающие в основном потребности клиентуры, поселившейся уровнем выше.

Низ, как читатель, думаю, уже догадался занимали менее обеспеченные слои населения – только бедность эта была не честной и безысходной, как в работных домах и фабриках на другом берегу Таллы. Начало Лестниц, где еще хоть как-то поддерживались порядок и видимость приличий, облюбовали для себя скупщики краденого, держатели опиумных домов и борделей и прочие представители преступного среднего класса. Но дальше, в узких переулках под Лестницами, – а точнее под многочисленными мостами, соединявшими пять гетценбургских холмов, – в которых никогда не светило солнце, располагались самые отвратительные трущобы Гетценбурга. Говорили, будто вглубь этого района полицейские стараются не заходить даже посреди дня.

Должно быть, слухи эти не совсем соответствовали правде. Потому что Эйзенхарт привез меня туда. Хмурый извозчик, недовольный конечной целью нашего маршрута, высадил нас у двухэтажного деревянного дома в начале одной из лестниц и уехал, окатив на прощание грязью из лужи.

– Зачем мы здесь? – брезгливо поинтересовался я, ступая на нечищеную мостовую.

– Вам надо выпить, – детектив безапелляционно втолкнул меня внутрь. В нос ударили запахи прокисшей капусты и пива: за дверью без вывески оказался кабак. – А мне – повидать друга.

– И, конечно, для этого нельзя было выбрать другое место, – вздохнул я, следуя за ним вглубь зала.

Как ни странно, ни я в окровавленной и грязной одежде, ни Виктор в франтоватом костюме не выглядели чужеродно на общем фоне. Мы прошли мимо стойки, за которой сидела группа профессиональных попрошаек в живописных обносках. За ними, в углу, старьевщик в поношенном, но хорошо сшитом костюме, рассматривал в ювелирную лупу пунцировку на золотом кольце; напротив него сидел мальчишка в форме трубочиста. Было и несколько нетрезвых джентльменов, с интересом глядевших по сторонам. В центре зала, откуда по углам были растащены все столы кроме одного, собралась небольшая толпа в рабочей одежде, из нее вынырнул молодой Бык, с виду – родной брат тех двоих, вставших у меня на пути раньше этой ночью, и, усевшись за оставшийся стол, выставил вперед мускулистую руку.

Эйзенхарт занял стол у противоположной от входа стены, откуда открывался вид на все заведение и, смахнув со столешницы оставшиеся после предыдущих гостей объедки, торопливо позвал разносчицу.

– Расслабьтесь, доктор, – посоветовал он мне, обратив внимание на то, как я оглядывался по сторонам. – Здесь совершенно безопасно. Еда, конечно, могла бы быть и лучше, зато всегда можно поговорить без лишних ушей.

Это было правдой. В отличие от многих ресторанов в старом городе, где стук столовых приборов разносился по всему залу, здесь стоял такой гомон, что, как я не силился, я не мог расслышать, о чем говорили за соседним столом. И все же я сомневался в безопасности этого заведения.

– У вас похожая манера допроса, – заметил я, когда на столе появилась бутылка зернового виски и стаканы.

– У кого?

Виктор на мгновение отвлекся от центра зала, где проходил импровизированное соревнование по армрестлингу, и непонимающе посмотрел на меня.

– У мистера Штромма, – я побоялся называть его здесь детективом, – и у вас.

– А, это, – он отхлебнул из стакана. – Мы с ним давние знакомые. Поступили в полицию в один набор. Вместе патрулировали улицы. Потом оба попали к одному ментору, хороший человек был, не побоялся взять ни сироту из приютского дома, ни бездушника… – так вот почему детектив Штромм показался мне знакомым: я видел его в компании Виктора на обедах, устраиваемых леди Эйзенхарт. – Мне кажется, или вы на что-то намекаете, доктор?

– К чему был этот спектакль? – прямо спросил я.

– О чем вы? – его глаза весело сверкнули.

– О моем допросе. Одностороннее зеркало в допросной комнате. Вы были по другую сторону, не так ли? С самого начала.

– Почему вы так считаете? – полюбопытствовал он.

– Ваше появление было слишком своевременным, – сообщил я Виктору. – Судя по вашему виду, вас не подняли с постели, и вы не запыхались, спеша спасти своего заблудшего родственника. Какое-то время вы находились в том же здании, возможно даже ждали под дверью, прежде чем войти. Что вы хотели услышать? Сколько я расскажу Штромму? Или что-то, что вы не могли спросить у меня сами? Что было в той записке, которую он передал вам в обмен на деньги?

– Всего лишь моя долговая расписка. Ну у вас и теории, доктор, – фыркнул Эйзенхарт, откидываясь на стуле. – Но раз уж вы заговорили об этом, Роберт, не хотите ли рассказать, что с вами стряслось?

– Нет.

Виктор удивленно поднял брови.

– Нет?

– Нет.

– А мне казалось, вы утверждали, что будете разговаривать о нападении именно со мной… – протянул Эйзенхарт.

– А мне казалось, вы утверждали, что это только мои теории, – в тон ему ответил я. – Я ничего не скажу, пока вы не ответите на мои вопросы.

Эйзенхарт закатил глаза к потолку.

– Задавайте.

– Чего вы хотели добиться этим спектаклем?

– Я хотел узнать, сумеет ли Берт вывести вас из себя. Что? – перехватив мой удивленный взгляд, он попытался оправдаться. – Мне же это ни разу не удалось.

– А ему?

– Тоже, – рядом с бутылкой легла свернутая вдвое записка. – Ваш пульс. Пятьдесят четыре удара в минуту. Низковат по сравнению с нормой, но для Змея это нормально, насколько я знаю. За время допроса он практически не менялся. Как и дыхание.

Я пробежался глазами по строкам. Похоже, детектив Штромм был ходячим детектором лжи. Удивительно, что с таким Даром он служил не в армии, а в провинциальной полиции.

– И что вам это дало? – поинтересовался я.

Виктор пожал плечами.

– Только то, что вы обладаете выдающимся уровнем самоконтроля. Но я все еще не знаю, зачем он вам нужен…

Задумчивость в его голосе заставила меня насторожиться.

– Почему у гетценбургской полиции есть на меня досье? – поспешил я сменить тему.

С глухим стуком его стакан вернулся на стол.

– Я запросил в военном министерстве, – признался Виктор.

Пристыженное выражение его лица поразило меня до глубины души – за время нашего знакомства я успел понять, что угрызения совести мало свойственны Эйзенхарту.

– Зачем? – только и смог спросить я.

– Хотел узнать вас получше? – попробовал он отшутиться, но вздохнул. – Послушайте, я прошу прощения. Возможно, я нарушил ваши личные границы или что-то в этом роде. Но вы не видите себя со стороны!

Я уже начал жалеть, что задал этот вопрос, но все же не мог не задать следующий:

– Что вы имеете в виду?

Эйзенхарт вздохнул.

– С момента возвращения в империю вы на себя не похожи. Да что там на себя – на живого человека! Мне известно, что апатия к происходящему является часто встречающимся симптомом при депрессии…

– Керр, "Введение в психологию", – угадал я цитату. – Спасибо, я читал.

– … но вы заходите в этом слишком далеко!

Повисшая между нами тишина показалась мне оглушительной – и это при том, что зал трактира гудел как пчелиный улей.

– Я потерял профессию и будущее, – ядовито заметил я, – простите, если я кажусь вам недостаточно счастливым.

– Нельзя потерять будущее до тех пор, пока вы живы, – тихо, но уверенно в своей правоте сказал Эйзенхарт. И я не смог удержаться, хотя это было низко:

– А вы, конечно, специалист в этом вопросе. Напомните, в каком полку вы служили?

– Ни в каком, – Виктор нашел в себе силы, чтобы улыбнуться. – Был признан непригодным к службе по причине отсутствия души и сопровождающей это состояние опасности для окружающих. Нелепейшая формулировка, не правда ли?

На мгновение я устыдился своего комментария – я знал, какие поражения в правах приходится терпеть родившимся без души и мог только представлять себе, что еще им приходится выносить, но следующие же слова Эйзенхарта стерли эти эмоции.

– Я не служил, но я видел многих вернувшихся с войны. И я вижу вас. И ваше состояние меня беспокоит.

– Не стоит, – сухо ответил я.

– Вы так считаете? Что вы делаете со своей жизнью? Я знаю, что вы привыкли справляться со всем один, но поймите: у вас есть семья. Родственники, которые переживают о вас…

– И чье присутствие в моей жизни ограничивалось до последнего времени открытками на Канун года, – перебил я его.

– А вы бы позволили что-то кроме? – парировал Эйзенхарт. – Вы с самого начала делали все, чтобы оградить нас от участия в вашей жизни.

– И собираюсь поступать так и впредь. До свидания, Виктор, – я встал из-за стола. – Буду счастлив получить от вас открытку к следующему году.

Я не успел сделать и шага к выходу, как был остановлен. Одной фразой.

– Я знаю, почему вы все еще живы.

Я сел обратно.

Мои пальцы сжались на стакане с виски – так крепко, что удивительно, как он не разбился. Этого в досье не было. Эйзенхарт не мог знать.

– Полагаю, благодаря работе хирургов.

– Нет. Не только.

Не только.

Армейские госпитали были укомплектованы штатными психологами в январе девяносто восьмого. Будь я ранен месяцем раньше, скорее всего, вы бы не читали эти строки. Но мне не повезло (или все же повезло?).

Первым, кого я увидел, проведя больше недели в опиумном дурмане в тыловом госпитале, был Зельман Телли, армейский психолог (а также анестезиолог, в периоды, когда в госпитале была нехватка лекарств, и временами целитель). Один из лучших – потому что у него нельзя было не вылечиться. Его Дар убеждения связывал по рукам и ногам, заставляя его пациентов переступать через себя, и приковывал к его воле. Его Дар заставлял тех, кто хотел умереть, жить.

Видимо, Эйзенхарт увидел что-то в моем взгляде, потому что попытался оправдаться.

– Послушайте, Роберт…

– Замолчите, – приказал я.

Хвала Духам, в руках у меня был стакан – треснувший под моими пальцами, – а не что-то иное, иначе в этом трактире стало бы на одного живого человека меньше.

– Я…

– Замолчите.

Ему все же удалось вывести меня из себя. Мир будто подернулся зеленоватой дымкой; раздался треск: толстое стекло стакана все-таки не выдержало давления.

В глубине души я понимал, что Эйзенхарт прав – даже в том, что не успел сказать мне. Я понимал, какое впечатление произвожу, но не мог изменить этого. Чужой Дар мог заставить жить, но не мог дать желание продолжать эту жизнь, а без него все сводилось к тусклым серым дням и повторяющейся рутине, безвольной имитации настоящей жизни.

"Нзамби", вспомнилось мне слово Темного континента. "Живой мертвец". Порабощенный чужой волей, бездумно исполняющий приказы своего хозяина…

Неудивительно, что Эйзенхарт беспокоился за меня. И не только он – готов поспорить, леди Эйзенхарт и ее супруга так же волновало мое состояние.

"Так вот что такое семья, – мелькнула в голове мысль. – Хвала Духам, раньше я обходился без нее".

Я сделал глубокий вдох, еще один. Успокоившись, я перевел взгляд на Эйзенхарта. Тот вновь повернулся к центру зала. Игроки сменились: к Быку подсел новый желающий испытать удачи. С нашего места было невозможно разглядеть его лицо, но огненно-рыжая шевелюра полыхала в толпе.

– Что такое "флеббы"? – наконец спросил я.

Эйзенхарт моментально обернулся ко мне.

– Значит ли это, что вы меня простили?

– Не лезьте больше не в свое дело и не узнаете, – пригрозил я. – Так что же?

– Бумаги, – моментально перевел Виктор.

Ну конечно. Один из Быков говорил о бумагах. Странное слово, не похожее ни на один из диалектов империи.

– На каком это языке?

Эйзенхарт задумался.

– Это скорее арго. Редвельш. На нем говорят йенишы, Вороны, воры – все, кто не совсем в ладах с законом. Эти двое… они спрашивали вас о бумагах?

Я пересказал ему тот разговор.

– Что ж, теперь мы знаем, что бумаги не у них, – резюмировал Эйзенхарт, когда я закончил свой рассказ. – И знаем, что либо у нас, либо у вас завелся крот.

– Крот? – недоумевающе переспросил я.

– Доносчик, работающий на нанимателя Хевеля. Иначе с чего бы кому-то нападать на вас?

Эйзенхарт в задумчивости провел пальцем по краю столешницы.

– Кстати, откуда, вы, говорите, шли, доктор? – сощурил он глаза.

Второй раз за вечер я продиктовал адрес.

– Каким ветром вас туда занесло?

– Каким ветром может занести мужчину в отель с почасовой оплатой? – парировал я.

Эйзенхарт оживился.

– Неужели дама? А вы, Роберт, оказывается не совсем потеряны для этого мира, – перехватив мой взгляд, он чуть прикусил язык. – Познакомите?

– Она вдова, – сухо ответил я. – И в данный момент в трауре.

Эйзенхарт снова провел пальцем по столешнице и вздохнул.

– Ладно, шутки в сторону. Я расскажу вам, что смогу, об этом деле. Не думаю, что к вам пошлют других, но… мне будет спокойнее, если вы будете знать, во что ввязались.

Я не стал спорить о формулировке, хотя на мой взгляд мое участие в этом деле выглядело иначе.

– Яндра Хевель был наемным работником, если можно так выразиться. Тут запугать, тут вернуть должок, там обокрасть или забить до смерти… Широкий профиль, что нечасто на самом деле встречается среди преступников. За пару громких дел его объявили в розыск в Среме, а когда не нашли, лишили гражданства. С тех пор Яндра заметно вырос в бизнесе. Кочевой образ жизни пошел ему на пользу, слухи о нем разлетелись по всему материку, дела его становились все громче… Несколько лет назад он осел в империи, перемещаясь с одного острова на другой. Начал, как все, в столице, потом прошелся по вашей малой родине и в итоге оказался в славном герцогстве Лемман-Кливе, где под фальшивыми документами устроился шофером к одному высокопоставленному лицу в министерстве энергии. Уж не знаю, где он взял необходимые рекомендации, его должны были проверять… все документы, касавшиеся его, исчезли в ту же ночь, когда пропало содержимое сейфа его официального работодателя.

– Бумаги, о которых меня спрашивали… – пробормотал я. Эйзенхарт кивнул.

– Хевель был достаточно умен для Быка и хорошо спланировал ограбление. Каким-то образом он узнал, когда у сэра – назовем его А. – на одну ночь останутся дома важные документы. Никаких свидетелей – он заблаговременно усыпил всех домочадцев сэра А. Никакого шума сигнализации, хотя домашний сейф был подключен к новейшей электрической системе защиты. Все просто легли спать, а, проснувшись утром, обнаружили исчезновение документов – и шофера.

– Что было в тех документах? – спросил я.

– Этого я вам сказать не могу.

Это и не было нужно. Министерство энергии… В Лемман-Кливе у него было только одно дело, достаточно громкое, чтобы его можно было назвать политическим.

– Государственный нефтепровод?

Взгляд, которым смерил меня Эйзенхарт, подсказал мне, что я на правильном пути.

До сих пор транспортировка нефти и нефтепродуктов в империи осуществлялась преимущественно по морю, что создавало определенные неудобства. Поэтому, по слухам, правительство работало над созданием государственного нефтепровода, чудовища, которое окутало бы своей сетью всю империю, которое не зависело бы от сезона (тот же Лемман-Клив, обладавший крупнейшим месторождением нефти за пределами колоний, был трудно достижим для танкеров в зимнее время года) и погоды на море и было бы способно ускорить поставки нефтепродуктов для армейской техники в несколько раз. Грандиозный проект на грани возможностей современной науки дал бы империи неоспоримое преимущество в колониальной войне.

Я нервно сглотнул. Это было не то дело, в котором я бы хотел участвовать – слишком высоки были ставки.