Текст книги "Мама, я доктора люблю"
Автор книги: Алина Зарайская
Соавторы: Василий Зарайский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Глава двадцать четвертая
Когда именно прозвучало роковое «да», Анжела не помнила, да это было и не важно. Весь день превратился для нее в смесь блаженства и кошмара. Володя почти не оставлял ей времени для слез и раздумий, снова и снова беря ее, уже почти не отвечавшую на его ласки. А когда она переставала чувствовать рядом его горячее тело, то почти мгновенно проваливалась в страшный полубред, все свои силы сосредоточивая только на том, чтобы не представлять Радзинховского, не вспоминать его взглядов и своих вчерашних ощущений. Она приказывала себе забыть об этом до завтра, а сегодня только как можно полнее наслаждаться Володиной близостью.
Остаток ночи Анжела спала без снов, словно провалившись в черную яму. Она даже не слышала, как встал и ушел Володя. О том, чтобы идти на работу, не могло быть и речи. Анжела с трудом заставила себя встать, когда за окном было уже непривычно светло. Стараясь не замечать царившего во всей квартире страшного беспорядка, она прошла в ванную и приняла контрастный душ, и только после этого решилась взглянуть в зеркало. Она ожидала увидеть что-то страшное, совсем не похожее на обычно румяное приветливое лицо молодой, красивой, довольной жизнью женщины, но отражение удивило ее своей обыкновенностью – не было ни страшной бледности, ни черных кругов под глазами, ни даже выражения ужаса и отчаяния. Только небольшая усталость да чуть-чуть припухшие от поцелуев и недосыпа веки и губы. Но все это легко исправить с помощью охлаждающей маски, стакана сока на завтрак и часа аэробики.
Только уж очень было обидно, что сегодня все делалось не для любимого, которому хочется нравиться от всего сердца, а для мерзкого старого развратника, от которого по какой-то глупой прихоти судьбы зависит Володино, – а значит, и ее, Анжелкино, – счастье. Впрочем, она уже совершенно взяла себя в руки и заставила не думать о предстоящем вечере, не позволять себе заниматься самокопанием и впадать в депрессию. Все это уже было вчера, и, разумеется, ее истерика более чем простительна, но во всем необходимо знать меру и уметь жестко себя контролировать. Такой подход к жизни Анжела выработала для себя еще лет в четырнадцать-пятнадцать, когда поняла, что склонна к полноте и твердо решила не допускать ни одного лишнего килограмма. Все жесткие правила относились исключительно к ней одной, другим же она готова была прощать абсолютно все и бежала на помощь по первому зову родственника, подруги или дрожащего котенка.
И сейчас, подавив все-таки подступавшие к горлу слезы и приведя себя в порядок, Анжела принялась внимательно и аккуратно убирать квартиру. Как часто спасала ее привычка к порядку в самых неприятных ситуациях! Сколько раз она благодарила маму за то, что та с самого раннего детства приучила ее к чистоте и дисциплине! А вечером вернется Володя, и у него, несмотря ни на что, должен быть вкусный ужин, прибранное рабочее место и необходимые мелочи под рукой. Анжела вспомнила, как месяца два назад она простудилась и лежала с высокой температурой, но все равно через силу вставала, чтобы навести порядок и приготовить еду, пока Володя был в институте. Ей было легче ходить несколько часов с головной болью, чем видеть, что беспорядок причиняет возлюбленному массу мелких, но раздражающих неудобств, и что ему приходится отрывать время от занятий, чтобы приготовить себе что-нибудь поесть. А уж если она справлялась с физической болью и слабостью, то свои эмоции она и подавно должна уметь заглушить, если они мешают чему-то важному.
Часов до пяти Анжела хлопотала по хозяйству и была даже почти весела. Когда с делами было покончено, она открыла шкаф, чтобы выбрать какое-нибудь платье: ведь с чем бы ни пришел гость, нельзя принимать его в домашнем спортивном костюме – приличия должны быть соблюдены всегда, при любых обстоятельствах. И Анжела, сдерживая на этот раз уже не беспомощные детские, но злые слезы, с каким-то мучительным удовольствием перебирала свои платья и костюмы. Она даже забыла за этим занятием о времени и только раздавшиеся из соседней квартиры громкие голоса вернувшихся с продленки детей напомнили ей, что надо поторопиться. К семи часам Анжела бросила последний взгляд в зеркало и осталась вполне довольна.
«Теперь главное – не выдать своих настоящих чувств, приветливо улыбаться и чтобы голос не дрожал. Господи, только бы не упасть в обморок!» – думала она, нервно барабаня пальцами по подоконнику и прижимаясь лбом и щеками к холодному стеклу – ей казалось, что она совершенно пунцовая от стыда и обиды.
Но вот на лестнице раздались шаги, и в квартире, как раскат грома, прозвучал казавшийся всегда таким мелодичным звонок. Первые несколько шагов по коридору Анжела сделала на совершенно ватных, подгибающихся ногах, но потом ей все-таки удалось взять себя в руки, и перед входной дверью ее шаг стал уже четким и легким.
Радзинховский учтиво поздоровался (что показалось Анжеле оскорбительным) и поцеловал руку, в то же время протягивая пышный букет роз.
«Ладно, – решила Анжела, которой все эти любезности казались издевательством, – все равно правила игры задает он и деваться мне некуда, так, может быть, соблюдение этикета поможет мне держаться – это ведь тоже своего рода дисциплина».
И она, пригласив профессора в комнату, ушла подрезать длинные темно-зеленые стебли и выбрать подходящую вазу. По звукам, доносившимся из комнаты, она поняла, что Радзинховский принес еще вина и какую-то закуску, поэтому, поставив вазу с цветами в изголовье кровати (уж играть в романтическое свидание, так до конца!), она принесла бокалы и тарелочки. Станислав Янович налил вина и, одной рукой протягивая бокал Анжеле, другой мягко, но уверенно посадил ее к себе на колени, и его рука одним движением погладила все ее высокое стройное тело и скользнула под кофточку. Анжела вздрогнула, но скорее от неожиданности – после такого сдержанного и отстраненного начала она ожидала более долгой прелюдии, – чем от отвращения, которого она так боялась. Анализировать ощущения сейчас было некогда, надо было отвечать на ласки профессора и поддерживать разговор, который ему совершенно не мешало вести ни то, что он целовал ее поднятую к самому его лицу ногу, ни то, что она касалась его шеи уже освобожденной от одежды грудью.
Время, казалось, остановилось или, напротив, летело так быстро, что минуты и часы сливались в одно непрерывное, нерасчленяемое целое. Тяжелые серебряные перстни Радзинховского представлялись Анжеле огромными драгоценными камнями из арабских сказок – так тяжко они ложились на ее живот, – шампанское, ледяными каплями скользящее по шее и груди, одурманивало не только голову, но и тело, а сам Станислав Янович уже был не сладострастным, слегка обрюзгшим от возраста и утех развратником, а темпераментным шляхтичем с горящими глазами и обжигающими пальцами.
Глава двадцать пятая
Анжела открыла глаза и прислушалась. В квартире было очень тихо, только ритмично стучало ее сердце. Девушка осторожно протянула руку – рядом никого не было, даже простыни уже остыли. Еще несколько минут она лежала, затаив дыхание и напряженно вслушиваясь в тишину. Наконец она поверила, что профессор действительно ушел, и свободно вздохнула. На какое-то мгновение ей показалось, что все было только сном, но чужой запах от подушки да и воспоминания говорили о том, что произошедшее – страшная и неизменяемая действительность. В бессильном гневе и отчаянии сжав кулаки, она разрыдалась, почти завыла безысходным звериным воем.
Голова невыносимо болела, щеки щипало от слез, опухшие глаза почти ничего не видели. Анжела заставила себя встать и умыться. Плакать больше просто не было сил, а засыпать она боялась, опасаясь, что в полубреду ей привидится Радзинховский, и второй раз этого кошмара она не вынесет. Какое-то время девушка, сдерживая приступы тошноты, бесцельно бродила по квартире. Потом, почти машинально, плавными, как в замедленной съемке, движениями она стала убирать со стола, мыть посуду, перестилать кровать. И только теперь, когда в квартире не осталось ничего, напоминающего о ее жертве, Анжела открыла все форточки и прошла в ванную. Когда она наконец вышла из душа, в окна уже лениво лился бледный утренний свет. «Володя, наверное, у Кирилла, – как-то отстраненно подумала Анжела, – или, может быть, пьет в каком-нибудь баре… Надо приготовить завтрак, уже десятый час, и он наверняка скоро придет». Привычными движениями она взбила яйца для омлета, нарезала ветчину и овощи, заварила крепкого чаю и даже накрыла на стол. Сама она не могла даже подумать о еде и только выпила чаю.
К приходу Володи все было готово, только комнаты еще не успели согреться после проветривания. Анжела включила телевизор, но уже через несколько минут поняла, что не в состоянии спокойно сидеть на одном месте. Больше всего ей сейчас хотелось все бросить и прибежать к Кириллу, в его загадочную квартиру, закрытую для волнений и непогоды, и, ничего не рассказывая, ни на что не жалуясь, просто посидеть, поджав ноги, на высоком стуле, выпить необычного душистого чая и послушать легкие, текучие рассказы хозяина, наблюдая, как он ловко управляется с мисочками, лопаточками и рюмками, готовя какое-нибудь изысканное блюдо. Но ей было страшно встретить там Володю, да и непонятно, чем объяснить такой ранний визит к человеку, который, кажется, никогда не просыпается раньше полудня. Оставаться на месте было слишком мучительно, и Анжела решила, что лучше пойти погулять, чтобы ветер и холод отвлекли ее от ужаса, царящего в ее душе.
Глава двадцать шестая
Испытать целительную силу Петербурга Анжеле так и не удалось. Она не успела даже одеться, как пришел Володя. Услышав звонок, девушка вздрогнула и несколько секунд не двигалась с места, потом тяжело вздохнула и пошла открывать.
Лицо возлюбленного было как будто спокойно и приветливо, но видно было, что ему трудно улыбаться и тяжело смотреть ей прямо в глаза. Анжелу тоже охватило смущение, и улыбка вместо ласковой и непринужденной получилась такой жалкой, что дальше можно было только заплакать или убежать. Но она не сделала ни того, ни другого – все слезы закончились еще ночью, а дверь невольно загораживал Володя, все еще стоящий на пороге.
С минуту молодые люди молча стояли друг против друга, не смея сказать ни слова и опуская глаза. Наконец Анжела собралась с силами и почти ровным голосом сказала:
– Там завтрак готов. Ты ведь голодный, наверное.
– Господи! – почти стоном вырвалось у Володи, и он тяжело опустился на низенький табурет.
– Что с тобой?
Анжела, увидев, что любимому плохо, и мгновенно забыв о своей боли, присела перед ним на корточки и попыталась отвести от лица закрывавшие его ладони.
– Володя?!
Но его сильные пальцы судорожно сжимали лоб и виски, и Анжела лишь горячо прижалась к ним щекой. В ответ на это проявление нежности Володя только резко мотнул головой, отряхивая коснувшиеся его рук пушистые мягкие волосы.
– Ты… ты теперь никогда не простишь меня? – холодея от ужаса, спросила Анжела.
– Я себя никогда не прощу, – глухо ответил Володя и, резко поднявшись, не глядя на девушку, прошел в ванную.
Щелкнула задвижка, послышался шелест снимаемой одежды и шум воды душа. Анжела тихо села на пол, прижавшись спиной к двери ванной. Она не плакала и не пыталась заговорить с Володей. Она даже ни о чем не думала. Ей казалось, что вокруг совсем пусто и идеально тихо, а шум воды доносится не из-за тонкой фанерной двери, а откуда-то очень издалека. Произошло именно то, чего она боялась, – в их отношениях с Володей сломалось что-то неизмеримо важное, и теперь никакие взаимные уступки, прощение, ласки, жертвы ничего не спасут. И самое правильное, что теперь можно сделать, – это прямо сейчас встать, собраться и уйти, уехать обратно домой.
Шум воды стих, прошелестела клеенчатая шторка, чавкнули по мокрому полу резиновые шлепанцы, а Анжела так и сидела, не шевелясь, ни о чем не думая, понимая только, что не в силах оставить Володю.
– Анжела?! – вывел девушку из оцепенения встревоженный голос, и она почувствовала, что плавно едет по линолеуму, движимая открываемой дверью.
Володя протиснулся в образовавшуюся щель и попытался поднять Анжелу, с недоумением смотревшую на него.
– Да что с тобой? Почему ты тут сидишь? Почему не давала мне открыть дверь? Ты что, заснула?
– Нет-нет, извини, – она наконец пришла в себя и встала. – Я просто задумалась. Я сейчас подогрею омлет и поставлю чайник, – и, быстро юркнув в кухню, зазвенела посудой.
Володя появился через несколько минут, аккуратно одетый и надушенный, как будто пришел в гости.
– Ты уходишь куда-нибудь? – как можно равнодушнее спросила Анжела.
– Нет, с чего ты взяла? Я просто не хочу отставать от тебя. – Володя даже улыбнулся, окинув ее взглядом.
Она тоже посмотрела на себя и только теперь заметила, что на ней не халат и даже не домашний костюм, а строгое короткое платье.
– Мы оделись так, словно стали друг другу чужими, – грустно сказала она и с тоской взглянула на английский джемпер возлюбленного и свои дорогие колготки.
– Не преувеличивай, – мягко возразил Володя. – Это скоро пройдет, вот увидишь. Садись лучше пить чай. Ты ведь тоже, наверное, не завтракала.
– Да, еще не успела, – и она послушно налила себе чаю и сделала бутерброд.
Глава двадцать седьмая
Дни шли спокойные и однообразные. Володя был, как и раньше, внимателен и нежен, даже сделался менее раздражительным. Анжела все так же аккуратно занималась домом и ходила по выходным в парк.
Город вдруг стал к ней более дружелюбным. Или это в ней что-то изменилось? А может, она просто привыкла? Она часто теперь задавала себе этот вопрос, проходя мимо разваливающихся деревянных домиков на Крестовском, лавируя в толпе на проспектах или задыхаясь в до отказа набитом троллейбусе. Рассказы Кирилла, к которому она по-прежнему забегала погреться и попить необычного чаю, девушка слушала с большим пониманием, но менее эмоционально. Несколько раз она даже гуляла вместе с ним по его странным маршрутам, с интересом слушая историю того или иного дома, улицы, сквера и почти не обращая внимания на мрачность и неприглядность осыпающихся балконов и загаженных парапетов.
К середине декабря выпал снег, а над улицами повисли гирлянды разноцветных фонариков. Витрины магазинов запестрели мишурой и объявлениями о новогодних скидках. Предпраздничные суета и возбуждение не миновали и тихую квартирку Анжелы и Володи. На какое-то время они словно вернулись в те счастливые времена, когда в их чувствах и отношениях царила сердечность и эмоциональность, а не спокойствие и сдержанность. Анжела с наслаждением часами бродила по магазинам, выбирая елочные игрушки, подарки и причудливые сласти, вроде большого шоколадного дома или традиционных европейских кексов, затейливо украшенных глазурью и марципаном. Все это отвлекало девушку от грустных мыслей и приводило в восторг, тем более что в своем далеком Вестюжанске она ничего подобного не видела.
Последняя предновогодняя неделя, когда уже почти не надо было появляться на работе, а во всех сквериках беспрерывно взрывались петарды, пролетела, как какой-то сказочный ураган, не позволяя ни на минуту расслабиться и спокойно вздохнуть. Володя каждый день водил Анжелу на какую-нибудь выставку или шоу. Она пересмотрела тысячи старинных и суперсовременных елочных игрушек, восхищалась захватывающими ледовыми представлениями и удивлялась огромным скульптурам из настоящего льда.
Тридцатого вечером Володя принес небольшую пушистую елочку, которую они вдвоем украшали весь вечер, тщательно подбирая шары, шишечки, гирлянды и щедро осыпая все это великолепие новеньким шуршащим дождиком. Протягивая по комнатам нитки серпантина и развешивая резные изящные снежинки, Анжела чувствовала себя почти счастливой, а Володя нежно и радостно смеялся, глядя на ее хорошенькое, порозовевшее лицо и задорно горящие глаза.
Утро тридцать первого Анжела провела в хлопотах по приготовлению праздничных угощений и выбору наряда. А часам к шести, когда все наконец было готово, она поняла, что не хочет, даже боится оставаться в новогоднюю ночь дома вдвоем с Володей. К счастью, он тоже был не прочь пойти куда-нибудь в гости или в ресторан. Посовещавшись, они решили, что возьмут все приготовленные Анжелой вкусности и отправятся к Кириллу, у которого была большая, под самый потолок, елка, а темные полки и кирпичные стены, особенно таинственные в неровном пламени свечей, как нельзя более располагали к появлению Санта-Клауса.
У Кирилла действительно было удивительно красиво, под елкой лежали заботливо приготовленные подарки, а из кухни доносились соблазнительные запахи незнакомых блюд. Было очень уютно и весело, но у Анжелы никогда еще не было такого ужасного Нового года, никогда еще она так остро не чувствовала приближение конца. И она, и Володя отлично понимали, что пришли сюда не за настоящим французским шампанским, подарками и общением, а только для того, чтобы не оставаться вдвоем, наедине со своей отчужденностью друг от друга, с чувством взаимной вины и сознанием, что это их единственный Новый год, потому что вместе они последние дни.
Глава двадцать восьмая
Анжела, продолжавшая безумно любить Володю, несмотря ни на что готова была продолжать даже такое тягостное состояние сколько угодно, и ни за что сама не заговорила бы о расставании. В глубине души она надеялась, что и Володя не пойдет на это или хотя бы постарается как можно дольше оттягивать роковой час. Но уже спустя несколько дней после праздника, которые были такими пустыми и холодными, что Анжеле казалось, будто она попала в замок Снежной Королевы, Володя взял ее за руку и, усадив в кресло, тихо сказал, что так больше продолжаться не может и что для их же блага им надо расстаться.
– Прямо сейчас? – только и смогла выговорить Анжела, давно ждавшая этих страшных слов, но все-таки оказавшаяся совершенно не готовой к ним.
– Когда ты уволишься с работы, все там уладишь, соберешься и купишь билет домой.
– Хорошо. – Губы уже почти не слушались девушку, но она, собравшись с силами, постаралась сложить их в подобие улыбки.
– И я думаю, это время нам лучше не жить вместе. Так будет легче.
– Да, конечно, но…
– Не волнуйся. Ты спокойно останешься здесь, пока все не устроится, а я поживу у Кирилла. Ты, разумеется, сможешь приходить туда, как и прежде, когда захочешь. Я ведь знаю, как тебе нравится бывать у него в гостях, да и не сидеть же тебе совсем одной.
– Ты, может быть, думаешь… – Анжела вдруг вспыхнула от пришедшей ей в голову догадки.
– Что ты влюбилась в Кирилла и изменяла мне с ним? Нет. Я ничего такого не думаю и никогда не думал. Нет ничего странного в том, что тебе полюбилась его квартира, рассказы и чай.
– Ты уйдешь сейчас? – Ее голос прозвучал так слабо и так равнодушно, что Володя с испугом посмотрел на ее бледное лицо и торопливо накапал в рюмку с водой корвалола.
– Выпей, пожалуйста, – протянул он ей мутную, пахнущую больницей и мятой жидкость.
– Зачем? Я в порядке. – Анжела попыталась отвести рюмку, но Володя быстро влил ей в рот лекарство.
После этого они часа два почти молча сидели на диване, перекидываясь ничего не значащими фразами и устало глядя в экран телевизора. Анжела успокоилась, к ней вернулись самообладание и здравый смысл, а вместе с ними уверенность в движениях и ровный голос. Она даже приготовила на скорую руку обед и напомнила Володе, что он должен взять с собой книгу и главу диссертации, которые ему нужно было на следующий день отнести в институт. Володя обещал вечером позвонить, ласково пожал Анжеле руку и вышел.
Глава двадцать девятая
Первые часа полтора после его ухода Анжела была почти спокойна, вымыла посуду, прибрала разбросанные Володей перед уходом вещи и даже собралась в магазин за продуктами.
На улице уже стемнело, но в небе то и дело вспыхивали разноцветные огни петард, и от праздничных витрин под ноги ложились квадраты яркого света. Анжела подставила ладонь под рой кружившихся снежинок, и они касались ее и таяли, превратившись в крошечные лужицы.
«Вот так и я, – вдруг с тоской подумала Анжела, – покружилась немного в прекрасном танце и растаяла, оставив на сердце любимого только несколько слезинок».
Ей стало невыносимо одиноко на холодной улице среди веселых, празднично настроенных людей. Все вокруг куда-то спешили, покупали вино и сласти, звонили друзьям и любимым, поздравляли, договаривались о встречах, и только она одна была совершенно никому не нужна. Только ей некому было позвонить, некуда зайти, некого поздравить. Анжела грустно шла по улице, забыв о том, что хотела купить. На одном из поворотов она поскользнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за ручку какой-то двери, которая тут же стала медленно открываться, тоненько звякнув привешенным над ней колокольчиком. Анжеле стало неловко, но из кафе потянуло таким теплом и насыщенным запахом кофе, что девушка, тряхнув головой, открыла дверь до конца и вошла внутрь. Тем более что домой ей теперь торопиться было незачем.
В ярко освещенном помещении стоял сдержанный гул десятков голосов, в проеме зала для курящих курился сизоватый табачный дым, а из колонок неслась знаменитая, исполненная романтизма и ожидания чуда композиция «Нарру New Year». Анжела огляделась и прошла к самому дальнему столику, стоявшему в углу и почти не видному из-за вешалки, топорщившейся дубленками и пуховиками. Раздевшись и отгородившись от окружающих большой папкой меню, она облегченно вздохнула.
Анжела решительно положила на стол темно-зеленую папку и, откинув с лица волосы, принялась внимательно изучать меню. Через несколько минут к ней подошла миловидная официантка в бело-зеленом платье и, вежливо улыбнувшись, приготовилась записывать заказ.
– Коктейль «Моцарт» и «Шоколадную Матрицу», пожалуйста, – спокойно проговорила Анжела.
– «Матрица», к сожалению, закончилась. Может быть, возьмете «Черного Барона»? – он очень похож, только не с абрикосом, а с грушами.
– «Черного Барона»? – Анжела на секунду задумалась, потом, изящно наклонив голову, еще раз заглянула в меню и уверенно сказала, что, если нет «Матрицы», то она предпочтет «Ветку Сакуры».
Официантка кивнула и ушла, а Анжела снова уткнулась в меню, чтобы подробней посмотреть, что же она такое себе заказала, и немного успокоиться.
«Ветка Сакуры», по крайней мере по описанию, оказалась обычным бисквитным пирожным с прослойками из свежей вишни и взбитых сливок. А вот коктейль привел девушку в замешательство.
«Как же я буду это пить? – ужаснулась она. – И как это на меня подействует?»
Не разбираясь в спиртных напитках, Анжела всегда старалась пить что-то знакомое и проверенное, отступая от этого правила, только когда Полинка привозила из своего очередного вояжа в дальние страны какое-нибудь тамошнее вино. Но такую смесь, как вишневый ликер с сухим шампанским, дополненный вишневый компотом и фруктами, ей приходилось пробовать впервые.
«Впрочем, не все ли равно?» – она покачала головой и грустно улыбнулась.
Минут через пятнадцать принесли заказ. Анжела осторожно поднесла к губам бокал с ледяным напитком и чуть не рассмеялась – то, что должно было напоминать лекарство, оказалось вкуснейшей, чуть сладковатой и приятно холодящей рот смесью.
Анжела старалась ни о чем не думать и с любопытством рассматривала посетителей кафе, вслушиваясь в заглушаемую голосами музыку. За ее уединенным столиком было уютно и спокойно, коктейль приятным теплом разливался по телу, сочные вишни напоминали о лете, а шум вокруг спасал от одиночества. Анжела не заметила, как выпила весь бокал, а пирожное не было съедено еще и наполовину. Доедать его всухомятку не хотелось, и девушка решила побаловать себя еще одним коктейлем. К тому же она совсем не чувствовала опьянения.
– Еще один «Моцарт», – с улыбкой сказала она подошедшей официантке и непринужденно углубилась в изучение поданного ей листка со специальным новогодним предложением, действующим до восьмого января с восьми часов вечера и до закрытия заведения.
«Неужели уже так поздно?! – удивилась Анжела и достала из сумочки телефон, действительно показывавший пять минут девятого. – Сколько же я здесь сижу? Часа два? – она пыталась припомнить, во сколько вышла из дома, но, поняв, что это невозможно, махнула рукой. – Володя должен вечером позвонить, – с тревогой вспомнила она и чуть не заплакала, но сдержалась. – Теперь это, конечно, уже неважно, но что он подумает, не застав меня дома? Что я только и ждала, когда мы наконец расстанемся, и в первый же день воспользовалась полученной свободой? – Анжела даже покраснела от одной мысли о том, как она, никого в этом городе не зная, могла бы этой свободой воспользоваться. – Да нет же, не может он такого подумать! Он просто станет волноваться, потому что найти разумное объяснение моему отсутствию, кажется, невозможно. Впрочем, здесь совсем недалеко до дома, и часам к девяти я уже вернусь», – в конце концов попыталась успокоить себя Анжела.
Вскоре принесли коктейль, и девушка с удовольствием, но все-таки немного нервно принялась поскорее доедать пирожное и пить ледяной коктейль.
Когда Анжела расплатилась (и ей хватило денег!) и вышла на улицу, было всего без пятнадцати девять, и она уверенно зашагала по узкому, белевшему только что выпавшим снегом тротуару. За то время, что она просидела в кафе, заметно похолодало, и у девушки начали мерзнуть руки в тонких кожаных перчатках. В сумочке запищал телефон: пришло новое сообщение. Непослушными пальцами Анжела открыла молнию и нажала нужную кнопку. Ничего интересного. Вдруг она увидела, что часы показывают семнадцать минут десятого.
Девушке стало страшно. Она никак не могла идти до дома так долго. Остановившись, Анжела растерянно оглянулась: вокруг были незнакомые дома, а впереди чернела, отражая желтые пятна редких фонарей, река. Постояв несколько минут и чуть не плача, Анжела пошла вдоль дома, высматривая табличку с названием улицы, но ее, как назло, нигде не было. Наконец, пройдя еще два дома и какой-то темный сквер, она с трудом нашла табличку, на которой разобрала в темноте: «пер. Петровский».
«Господи! Где это?! Куда я зашла?! – Она оперлась о стену, потому что после напряженного рассматривания высоко приделанной таблички у нее вдруг закружилась голова. – Неужели я все-таки пьяная? Что же мне теперь делать?»
На улице, кроме нее, никого не было, а звонить Володе и спрашивать, как идти до дома, ей было стыдно. Анжела еще раз огляделась и решила, что лучше всего пойти на набережную, так как там скорее можно встретить какого-нибудь прохожего, чем в этом глухом переулке. Неуверенными шагами она медленно пошла к набережной, которая к ее ужасу оказалась совершенно пустой и к тому же почти не освещаемой.
Холодный ветер обдавал и без того замерзшее лицо. Анжела поежилась и, поглубже засунув руки в карманы, пошла почему-то к видневшемуся впереди мосту. Это был горбатый узенький мостик, за которым, на другом берегу, чернели деревья, мирно и привольно росшие то тут, то там. Анжела, словно притягиваемая какой-то неведомой силой, упрямо шла к мостику, отворачиваясь от ветра и стараясь не поскользнуться на обледеневшем асфальте. Наконец она ступила на деревянную ступеньку, сухим, морозно-гулким стуком ответившую на вторжение поздней гостьи. Анжеле очень хотелось попасть в сад, раскинувшийся на том берегу, но, дойдя до середины моста, она поняла, что должна остановиться. Тонкий деревянный настил уходил из-под ног, а сам мостик, казалось, плавно раскачивался, как колыбелька. Анжела подошла к перилам и чуть наклонилась. Перед глазами зарябила черная вода, поблескивающая светлыми пятнами. Голова ее закружилась, и девушке показалось, что мостик стремительно опускается, падает к самой воде, еще чуть-чуть – и она сможет ополоснуть ее мягкими темными волнами горящее от мороза лицо. От предчувствия этого по всему телу разлилось тепло, почудилось, что вокруг звучит смех и играет музыка. Эти пахнущие кофе и пирожными уют и тепло могли остаться навсегда, надо было сделать еще только одно, последнее усилие – наклониться и отпустить перила.
– Вам нехорошо?
Голоса и серебристая рябь стали стремительно удаляться, вместо них перед Анжелой возникло бледное небритое лицо. Мгновение спустя девушка почувствовала, что сильная рука трясет ее за плечо, которое от этого даже болит.
– Зачем вы не дали мне войти? – В голосе девушки прозвучало возмущение.
– Вы хотите сказать – утопиться? – поправил ее неожиданный собеседник.
– Утопиться? О чем вы? Ах, да… – Анжела огляделась и виновато посмотрела на мужчину. – Наверное, вы правы. Но у меня так щипало лицо от мороза, а вода была такой ласковой и мягкой…
– Что смягчила бы даже истерзанное сердце…
– Да, – послушно согласилась Анжела.
– Тогда позвольте попросить вас поверить, что это далеко не единственный эликсир для исстрадавшейся души. Например, время – бальзам не менее древний и тоже вечный, как и вода.
Плечо перестало болеть, зато теперь стальные пальцы сжимали локоть.
– Осторожно, ступенька. Еще. Вот так, отлично. А теперь скажите мне, где вы живете?
– Рядом с домом с мозаикой, я вдруг забыла адрес. Там, где полукруглый балкон и маленькие круглые окошечки. А вся стена – цветная мозаика, – лепетала Анжела. – Он очень красивый, необычный…
– Дом герцога Лейхтенбергского?
– Я не знаю, – девушка опечаленно опустила голову.
– Дом этот действительно удивительный, начала двадцатого века, – и незнакомец пустился в длинный цветистый рассказ. Анжела почти не слушала его.
Они шли по скользкой улице, и девушке казалось, что фонари, витрины и разноцветные огни на темном небе плывут мимо, не имея ни к ней, ни к ее спутнику никакого отношения. Локоть ныл от сжимавших его пальцев, но Анжела даже не пыталась высвободиться – чувствовала, что это сейчас ее единственная опора.
– Дайте ключ.
Анжела беспрекословно повиновалась и протянула мужчине сумочку, чувствуя, что не в силах даже открыть ее замерзшими пальцами.
– Проходите.
Вокруг вспыхнул свет, от которого девушка болезненно поморщилась и закрыла глаза. Было тихо и тепло. Не хотелось ни шевелиться, ни говорить – просто стоять так вечно. Это блаженное состояние неожиданно нарушил резкий дребезжащий звук.
«Володя звонит», – отстраненно подумала девушка и не двинулась с места. Звонок повторился еще два раза, а потом Анжела услышала низкий голос незнакомца:
– Добрый вечер! Вам Анжелу? Это русая красивая девушка в коричневом пальто, которую я только что привел сюда в почти бессознательном состоянии? Если вы ее друг или хотя бы просто знакомый, я очень прошу вас приехать, потому что оставлять ее одну в таком состоянии просто немыслимо. А я ей чужой, незнакомый человек, к тому же не смогу остаться с ней долго.
