Текст книги "Мама, я доктора люблю"
Автор книги: Алина Зарайская
Соавторы: Василий Зарайский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Алина и Василий Зарайские
Мама, я доктора люблю
Глава первая
Снег еще только-только сошел. На улицах пахло талой водой, и в бесчисленных мелких лужицах отражались облака, а вечерами – звезды и фонари. Анжела возвращалась с работы в самом радостном настроении. Сегодняшний день прошел просто отлично. Погода была солнечная и теплая. Утро началось с того, что она наконец отпустила на свободу подобранного еще в начале зимы и только сейчас совершенно выздоровевшего и окрепшего вороненка. На работе все тоже (видимо, по случаю яркого солнца и безоблачного голубого неба) были в приподнятом настроении, веселы и приветливы. К тому же Анжела сдала сложный проект, доставлявший ей много хлопот и нервотрепки. А дома ожидались гости – должны были приехать дальние родственники, которых Анжела очень любила, но видела, к сожалению, очень редко. И теперь она шла домой, улыбаясь редкой капели, теплому желтому свету уличных фонарей и легкому свежему ветерку.
Вдруг гармонию нежных весенних звуков нарушил жалобный писк. Анжела оглянулась: на узкой пустынной улочке решительно никого не было, а тоненькое пищание не прекращалось. Заглянув во все темные углы и ямы подвалов поблизости, Анжела наконец поняла, что котенок сидит на крыше гаража. Он был еще совсем маленький и совершенно черный, как уголь, так что в темноте, да еще на фоне густо переплетенных веток какого-то кустарника, росшего за гаражом, различить его можно было с трудом. Анжела приставила к стене гаража какую-то не очень крепкую доску и попыталась достать малыша. Но лазание по голым, ничем не укрепленным доскам – это занятие для тридцатилетней женщины, уставшей на работе, да еще и одетой в юбку и ботинки на каблуках, все же не совсем подходящее. И вот, когда котенок, кажется, совсем не разделявший восторгов своей спасительницы по поводу огромного количества луж, холодной капели и промозглого ветра, уже судорожно вцепился коготками в рукав пальто, а ее ладонь держала мокрое, но довольно упитанное тельце, доска медленно поехала куда-то вниз и вбок. Анжела одной рукой попыталась уцепиться за край крыши, но пальцы соскользнули с мокрого железа, и, проехавшись щекой по грязной холодной стене, она упала в самую глубокую (это уж непременно!) лужу. Котенок вырвался и, коротко мяукнув, умчался в ближайший подвал.
«Ничего, я все-таки сняла его с крыши, на которой ему было так страшно, – успокаивала себя Анжела, которой, конечно, очень хотелось взять малютку домой. – Он вроде бы только от этого и пищал: залезть-то залез, а слезть не мог. А так на несчастного он совсем не похож – не худенький и бегает вон как шустро и даже, кажется, попал в свой родной, а не в первый попавшийся подвал».
Анжела еще раз посмотрела в темный провал. Ей показалось, что она увидела там несколько пар светящихся желто-зеленых глаз, и она совсем перестала тревожиться за котенка, который, видимо, нашел своих сородичей. Анжела попыталась встать, но, вскрикнув от боли, как клещами сжавшей лодыжку, снова упала. Посидев какое-то время и попробовав подвигать ногой, она поняла, что, наверное, очень сильно потянула или даже порвала связки. Ждать помощи в этом маленьком переулке, безлюдном даже днем, было бессмысленно. Прикусив губу, Анжела кое-как поднялась и на одной ноге, держась за стены, запрыгала к дому. При каждом прыжке возникала сильная боль. Несмотря на все усилия, Анжела не могла сдержать слезы, покатившиеся по щекам, но не могла и не улыбаться, представляя, как смешно она выглядит: довольно высокая, стройная женщина в элегантном демисезонном пальто и шляпке, левой рукой хватающаяся за стены, а правой закрывающая грязную щеку, как пятиклассница, играющая в «классики». Хорошо еще, что до дома было уже недалеко и дорогу не осложняли шумные перекрестки и людные улицы.
Анжела тщательно вытерла слезы, поправила расплывшийся макияж и с самой непринужденной улыбкой позвонила в дверь. Мама, как она и надеялась, не заметила ни испачканного пальто, ни поджатой ноги – она была занята заботами о гостях и угощениях. Из кухни аппетитно пахло только что испеченными пирогами и зеленью, которую мама обильно добавляла во все блюда, приговаривая, что зелень – это лучшие витамины.
Анжела разделась и даже не вскрикнула, снимая с больной ноги ботинок, но незаметно прыгать по квартире на одной ноге было, разумеется, невозможно. А ей так не хотелось портить вечер ахами и охами мамы и тети Насти, вызывать врача, лежать на диване, вместо того чтобы весело сидеть со всеми за столом, слушать новости и, как в детстве, секретничать с двоюродной сестрой Наташкой, которая была всего на два года младше.
В комнате Анжела даже не успела поцеловать отца и гостей, как всё начали махать руками и громко наперебой расспрашивать о ноге. На шум из кухни пришла мама и тоже запричитала.
– Я-то думала, ты просто упала! Смотрю, пальто грязное – ну думаю, всяко бывает, иногда и поскользнется человек, запнется обо что-нибудь. А у тебя, оказывается, с ногой неладно! Что же ты сразу не сказала! Скрыть хотела?! И не стыдно тебе?! Мы разве чужие?!
Мама быстро и сноровисто осмотрела распухшую лодыжку и только головой покачала: «Без больницы не обойтись!»
Анжела попыталась было сказать, что ничего страшного, что она просто слегка подвернула ногу, но ее и слушать не стали.
– Опять, наверное, полезла на какое-нибудь дерево за брошенной кошкой или кидалась под машину, спасая бездомного пса. Господи, что же мне с тобой делать? Да ведь сама же я и виновата, сама же и воспитала тебя доброй и отзывчивой, научила любить не только себя, но последнего грязного котенка да всякую букашку, – бормотала мама, укладывая протестующую Анжелу на диван и делая для нее горячий сладкий чай, как будто она не связки повредила, а простудилась. Отец же, не говоря ничего лишнего, просто вызвал «неотложку».
– Папа, – укоризненно протянула Анжела, – ну зачем же «неотложку»-то? Достаточно было просто врача, еще принимают вызовы до восьми. Или вообще самостоятельно добраться до травмпункта.
– Вот еще! Ты, видно, совсем заработалась, раз такие глупости говоришь. На вон, выпей-ка любимой наливочки. Может, и в голове прояснится. – И папа подал ей рюмку темного густого «Спотыкача».
– Да ведь врач приедет, – возразила Анжела, – а от меня спиртным пахнет! Что они подумают?
– Ничего особенного не подумают. Скажем, что налили для поднятия духа. Даже в больницах иногда вино прописывают.
– Может, все-таки не надо «неотложку», папочка? Давай отменим вызов.
– Глупости! И не подумаю.
Делать было нечего. Анжела пила сладкий чай, запивая его такой же сладкой настойкой, и думала, как ей стыдно будет перед врачами «неотложки», которых побеспокоили по такому пустяку.
«Неотложка» приехала минут через десять и, хотя врач и санитары действительно удивились, что их вызвали по такому поводу, Анжелу все-таки положили на носилки и увезли в городскую больницу, успокоив разволновавшихся родственников тем, что, как только наложат гипс, девушку сразу отпустят домой.
– Надо бы кому-нибудь с ней поехать.
– Сейчас, – с готовностью отозвался отец, – я мигом, только пальто накину!
– Мама, папа, не надо со мной никуда ехать! Ведь ничего опасного. Не на операцию же меня везут. И гостей нехорошо одних оставлять. Они и так редко приезжают. Мне совсем стыдно будет. Оставайтесь оба, а я вам позвоню, как только что-нибудь выяснится.
– Ну, Бог с тобой! Только позвонить не забудь! И не вздумай стесняться, если понадобится что-нибудь, – сразу же скажи.
– Хорошо. Обещаю. Да не сходите вы с ума! – не выдержала и рассмеялась Анжела. – У вас такие лица, словно вы меня не в травмпункт, а на фронт отправляете.
В машине было тепло, пахло нашатырем и свежими бинтами. Анжела смотрела в темные окна на мелькавшие фонари и весело переговаривалась с санитарами, которые явно учились в каком-нибудь медучилище и были не прочь прокатиться с такой красивой и приветливой пациенткой.
После приемного покоя, где Анжела с пузырем со льдом на распухшей ноге провела несколько неприятных минут среди таких же «убитых» братьев и сестер по несчастью и нервных врачей, Анжелу поместили в палату на втором этаже. Ее соседками оказались две пожилые разговорчивые женщины, сразу же начавшие охать и жалеть новую больную, несмотря на то, что у них были гораздо более серьезные травмы. Через полчаса Анжелу осмотрел дежурный врач, потом принесли ужин, оказавшийся, как ни странно, очень вкусным. К половине девятого в больнице все затихло. За окнами было совсем темно, и Анжелины соседки уже дремали. Девушка приготовилась к томительному бездеятельному и бессонному лежанию, но неожиданно поняла, что тоже засыпает, хотя еще десять минут назад о сне и думать было нечего.
«Наверное, это спокойная больничная атмосфера на меня так подействовала», – подумала Анжела уже в полудреме и погрузилась в грезы – сначала о том, что там сейчас дома, а потом об умном, добром и красивом мужчине, которого она, конечно, скоро встретит и с которым они проживут долгую счастливую жизнь. Этот мужчина почему-то упорно представал перед ней в элегантном белом летнем костюме. На вид ему было около сорока, он был очень, совсем не по-вестюжански, галантен и говорил какие-то странные нерусские слова. Анжела, знавшая только немного английский, не могла их понять, но ей казалось, что именно так, певуче, говорят на родине обожаемых ею Петрарки и Данте. В неразборчивой, но явно поэтичной речи незнакомца Анжеле так и слышались еще чуть ли не в детстве выученные наизусть:
О вашей красоте в стихах молчу
И уповать не смею на прощенье,
И, полагаясь на воображенье,
Упущенное наверстать хочу.
Или:
Благословен день, месяц, лето, час
И миг, когда мой взор те очи встретил!
Благословен тот край и дол тот светел,
Где пленником я стал прекрасных глаз!
И еще сотни других чудесных строк, которыми так восхищалась сначала совсем юная девушка, потом очаровательная студентка, не сводившая глаз с преподавателя, а теперь и взрослая красивая женщина.
Глава вторая
Утром Анжела чувствовала себя отдохнувшей и полной сил. Если бы не нога, до которой невозможно было даже дотронуться, она непременно поехала бы куда-нибудь за город погулять или на дачу – готовить участок к лету. Тем более что за окном сияло пронзительно голубое небо, а на кустах сирени заливались какие-то небольшие, но очень веселые птички. Но вместо великолепия свежего апрельского воздуха и леса, пахнущего влажной землей, Анжелу ждал кабинет хирурга и унылые прогулки на костылях. Она тяжело вздохнула, когда медсестра посадила ее в кресло и покатила по длинному светлому коридору.
Слева проплыло огромное, от пола до потолка, окно эркера, за которым разливалась синева неба, чернели мокрые, пахнущие весной ветки, а впереди уже белела дверь хирургической. Анжела отвернулась от окна и представила унылую комнату с холодно блестящими инструментами и равнодушным врачом с холодными глазами и руками.
«Боже мой! Ну почему именно весной?! – с тоской подумала она. – Когда столько дел на даче, где родителям без меня не справиться! Когда можно взять не больничный, а отпуск и съездить куда-нибудь отдохнуть! Наконец, именно тогда, когда все оживает, расцветает, когда больше всего хочется быть красивой и энергичной, влюбляться и быть любимой!»
Высокая дверь широко распахнулась, кресло плавно прокатилось по кафельному полу и остановилось напротив окна, у которого стоял высокий худой мужчина в длинном зеленом халате. Он медленно, словно нехотя, повернулся в сторону пациентки и оценивающе посмотрел на нее, потом кивнул медсестре, давая понять, что она свободна, и только потом негромко, но отчетливо произнес:
– Доброе утро.
– Доброе, – ответила Анжела и очаровательно улыбнулась.
Доктор внимательно взглянул на нее и как-то неопределенно, но не очень доброжелательно усмехнулся. Анжела не обратила на это никакого внимания. Она завороженно смотрела на густые черные волосы и горячие, хоть и неласковые, темные глаза хирурга. Все сожаления о невозможности наслаждаться весенней природой исчезли, будто их вовсе и не было. Анжеле сразу же стало казаться, что она обрадовалась своей травме еще в тот самый момент, когда попыталась встать из лужи и ощутила сильную боль в лодыжке. Теперь она свято верила, что все время со вчерашнего вечера было наполнено хорошими предзнаменованиями – просто она их не заметила или неправильно растолковала. И вот теперь сбылось все, что предсказывали ей радостно мяукнувший котенок, забота родителей, улыбки санитаров, чириканье воробьев за окном, звеневшая по утрам капель. Прекрасный принц ее снов и мечтаний был перед ней, и она будет с ним во что бы то ни стало!
От сладостных дум Анжелу оторвала резкая боль, как кинжалом пронзившая ногу. А через мгновенье она почувствовала на щиколотке сильные холодные пальцы, быстро и умело ощупывающие кость.
– Видимо, порвано ахиллесово сухожилие. Скорее всего, придется недели три полежать в больнице, а потом ходить на костылях еще месяца полтора. – Голос врача не выражал ни радости, ни сожаления – он просто констатировал факт. – Вера Николаевна! – позвал он медсестру. – Везите больную на рентген, а потом сразу обратно ко мне.
Анжела поймала себя на том, что вовсе не расстроена перспективой костылей и больницы, а наоборот, сияет от счастья. Три недели! Целых три недели она будет наслаждаться обществом Владимира Анатольевича (имя хирурга она прочитала на дверной табличке).
«Главное – не показывать ему своих чувств раньше времени», – сказала себе Анжела, вспомнив многочисленные советы Полины о том, как надо вести себя с мужчинами, а особенно с теми, кто избалован женским вниманием. А в том, что Владимир Анатольевич именно таков, не могло быть никаких сомнений.
И когда после рентгена Анжела снова оказалась в хирургической, в ее взгляде не было уже и тени восхищения и очарованности. Из-под пушистых ресниц выглядывало только наивное и немного лукавое кокетство. Накладывая гипс, Владимир Анатольевич снова усмехнулся, но на этот раз гораздо приветливее и мягче. В палату Анжела вернулась уже совершенно спокойной, и только воспоминание о теплой усмешке доктора иногда вызывало на ее губах легкую улыбку.
Глава третья
С этого солнечного апрельского утра для Анжелы потянулись однообразные, но пленительные дни. Атмосфера в больнице была спокойная, светлые коридоры не наводили тоску, а в большие окна открывался чудесный вид на скромный, но очень уютный и ухоженный больничный садик. Боль в ноге доставляла, конечно, немало беспокойства, но Анжела, которая лет с восьми лазала спасать с деревьев и крыш котят да птенцов, уже давно успела привыкнуть ко всяким травмам и сопутствующим им неудобствам. Но самое главное, что позволяло забывать обо всем плохом, а солнце, напротив, делало ярче и голоса птиц звонче, – это ежедневные посещения Владимира Анатольевича.
Доктор оказался совсем не таким неразговорчивым и мрачным, каким показался Анжеле при первой встрече. Серьезным и равнодушным Владимир становился только во время работы, а закончив осмотр, мог шутить, рассказывать интересные истории, флиртовать. И вскоре обычные процедуры превратились для врача и пациентки в очаровательные, ни к чему не обязывающие свидания. Часто Владимир отпускал медсестру, привезшую Анжелу в хирургическую, и обратно катил кресло сам – но не сразу в палату, а сначала в эркер, к большому окну, до карниза которого дотягивались еще голые, но уже остро предвосхищавшие весну и солнце ветки сирени. У этого окна они просиживали иногда довольно долго, непринужденно болтая и шутя. А соседки Анжелы по палате с трогательным любопытством смотрели на девушку и каждый вечер, когда уже после ужина Владимир привозил Анжелу в палату, начинали причитать:
– Ты за него держись, – говорила одна. – Он человек солидный, серьезный. Только, смотри, не упусти! Глядишь, из больницы да сразу замуж попадешь.
– А уж какой красавчик, – восхищалась другая. – Под стать тебе. Такая вы чудесная парочка – смотришь на вас, и сердце радуется.
– Прямо как в романе, – соглашалась третья. – Доктор-то наш и высокий, и красивый. Сокол – что и говорить! А ты, со своими светлыми пушистыми волосами да румяными щечками, рядом с ним как голубка.
Анжела только смущенно улыбалась в ответ на все эти советы. Она сама и мечтать не смела о замужестве, все силы тратя пока только на то, чтобы при встрече с Володей притушить слишком яркий огонь в глазах и сделать улыбку не слишком нежной, а только прелестной и кокетливой. А когда она уставала от такого поведения, совсем не свойственного ее честной и открытой натуре, перед ее глазами спасительно вставало решительное и энергичное лицо Полины, а в ушах звучал голос, в котором всегда были слышны металлические нотки: «Анжелка-гжелка, радость моя, ну сколько можно тебя учить! Мужчины – это не котята и щенки, не доверчивые бесхитростные существа – они не станут таять от твоей нежности и доброты и не проникнутся за нее горячей благодарностью. Напротив, они обнаглеют и вместо того, чтобы лизать руки или хотя бы просто идти рядом и радостно вилять хвостом, очень скоро начнут рычать и лаять, а то и вовсе, отогревшись да откормившись, пойдут искать чего-нибудь новенького. Их нужно не мясом с руки кормить, а колбасой подманивать, а чуть что – переходить на строгий ошейник».
Это казалось Анжеле ужасной несправедливостью, но спорить с всезнающей и очень любившей ее Полиной было сложно, да и собственный опыт показывал, что подруга и в самом деле права. Но верить в это все-таки не хотелось, и Анжела снова и снова пренебрегала ее советами, ища в глазах мужчин той же бескорыстной любви и теплоты, которые светились в глазах собак и кошек. Ведь людям любовь к ближнему должна быть присуща гораздо в большей степени, чем диким зверям.
Обычно Анжела, попав под влияние подруги, некоторое время слушалась ее и старалась следовать ее рекомендациям, но вскоре сердце брало верх над рассудком, и… И Анжела получала несколько месяцев безоблачного счастья, в котором была полная гармония с собой и с радующимся такой неправдоподобно доброй и ласковой девушке возлюбленным, а потом все по совершенно непонятным для Анжелы причинам так или иначе расстраивалось.
В то, что Владимир честный, порядочный человек с понимающим и нежным сердцем, Анжела верила безоговорочно и с радостью открыла бы ему свою душу, но горькие воспоминания и боязнь потерять любимого сделали осторожной даже ее. Она решила, что ничего не потеряет, если потратит некоторое, пусть даже немалое, время на то, чтобы лучше узнать и, может быть, даже приручить своего избранника, не отдавая ему полностью своего сердца. Пусть сначала все определится и окрепнет, а потом ее получившая свободу нежность и любовь искупят вынужденную сдержанность и неискренность этой поры.
Глава четвертая
В конце апреля, когда деревья уже были покрыты светло-зеленой пеленой набухших почек и едва начавших разворачиваться листиков и коты, перестав брезгливо трясти мокрыми лапами после каждой прогулки, важно расхаживали по сухой теплой земле, Анжела как обычно разговаривала с доктором у эркера, на этот раз уже с открытыми окнами.
– Ты, может быть, уже слышала (в больнице пациенты всегда все о врачах знают!) – я скоро, в начале лета, уеду в Петербург защищать кандидатскую.
Анжела подняла на Володю удивленные и мгновенно погрустневшие глаза:
– Нет, не слышала.
«Наверное, мои соседки не хотели меня расстраивать и молчали, – подумала она. – А уж знать-то они, конечно, знали, – такие все всегда знают».
От Владимира не ускользнули искреннее огорчение и тревога, появившиеся в глазах его всегда веселой и чуть насмешливой собеседницы. «Значит, я не ошибся, и все это равнодушие и непринужденное кокетство – только маска!» – Он молчал и ласково смотрел на Анжелу.
– Но ты не беспокойся, нога твоя к этому времени уже заживет и моя помощь тебе уже больше не будет нужна. А вот наших вечерних бесед мне будет не хватать.
– Мне тоже. Но они ведь закончатся даже раньше, чем ты уедешь, и мы успеем привыкнуть к их отсутствию еще до лета.
– Ты имеешь в виду, что тебя через несколько дней выпишут? Ну, это не помеха нашим встречам. Я смогу приходить к тебе домой, если это удобно. Или можно встречаться на набережной. Я буду заезжать за тобой, пока ты не сможешь обходиться без костылей, а уж на берегу нет недостатка в живописных и уединенных скамеечках или маленьких кафе.
– Но после чудесных вечеров на берегу окрашенной закатными лучами Ломни расставанье покажется совсем горьким, – Анжела уже справилась с порывом искренности и попыталась спрятать за шутливо напыщенным стилем сжавшую сердце боль.
– Ты не права! У нас будут воспоминания, которых хватит на лето и осень. А потом я вернусь. Ведь не навечно же я уезжаю. Или ты думаешь, что я, как Женя Лукашин, улечу в Ленинград, влюблюсь там в экзальтированную учительницу и забуду про свою невесту? – улыбнулся Володя.
Анжела похолодела одновременно от радости и от испуга. «Невесту? Он сказал «невесту», – стучало у нее в висках. – Он, разумеется, пошутил, чтобы было как в фильме. Но в каждой шутке, как известно, непременно есть доля правды. Ведь мог бы сказать просто «девушку» или «любимую». Значит, я для него не просто хорошенькая пациентка, о которой он забудет, как только перестанет лечить, но что-то большее, серьезное». – Сердце ее бешено колотилось от восторга, и Анжеле казалось, что его стук слышит не только рядом стоящий Владимир, но и вся больница.
Но чем радостнее было сознавать себя любимой, тем страшнее было представить разлуку и более чем реальную возможность потерять Владимира из-за какой-нибудь модницы.
Последние несколько дней перед выпиской Анжела прожила в каком-то лихорадочном состоянии. Соседки по палате теперь охали и причитали, не умолкая. Им было жаль расставаться с такой милой и доброй девушкой, к которой они уже успели привязаться, но они, конечно же, очень рады, что она поправляется, и дай Бог ей здоровья и счастья, и главное, чтобы мужа она нашла себе хорошего, а всего лучше, чтобы мужем этим стал доктор, который всем хорош и наверняка без памяти любит свою подопечную, а уж то, что она в него влюблена, и гадать нечего – все у нее на личике написано. Все эти речи постоянно звучали у Анжелы в ушах, и иногда ей казалось, что ее уже выдают замуж и причитают по этому поводу, как это было принято в старые времена.
А на ее лице теперь и в самом деле ясно читались любовь и радость. После разговора с Владимиром о его отъезде притворяться было уже глупо, да и невозможно. Это Анжела поняла в тот же вечер, услышав, как неправдоподобно звучат ее слова о закатах над Ломней, которые еще накануне были бы естественным продолжением игры. Но разве можно после хотя бы одного откровенного, полного обожания и тревоги взгляда врать и строить из себя безразличную, избалованную кокетку? Да и незачем – ведь сам Владимир говорит о возвращении из Петербурга, об их будущем, о романтических свиданиях, и говорит так нежно и искренне, что не верить ему было бы попросту черной неблагодарностью.
Весь день Анжела слушала не умолкавшее ни на минуту жужжание соседок, а вечером, когда Владимир увозил ее в хирургическую на осмотр, а потом подвозил к распахнутому окну эркера, наконец наступала тишина. Они теперь почти не разговаривали, не шутили и не смеялись, а только с бесконечной нежностью смотрели друг другу в глаза или в сад, где на распускающихся ветках сирени заливались птицы, сумерки и закат окрашивали небо в мягкие полутона. Анжела иногда с замиранием сердца чувствовала на своем плече руку Владимира. Тогда она старалась не двигаться, почти не дышать, чтобы не спугнуть эту легкую, теплую и удивительно мягкую руку, делавшуюся стальной и холодной, когда нужно было вправлять вывихи или определять переломы.
Ночь же Анжела проводила, наслаждаясь грезами, полными ласк и обещаний, о своем возлюбленном. Но просыпалась она с мокрым от холодного пота лбом, отгоняя от себя образы петербургских кокеток, вертящихся около Володи.
