Текст книги "Сказка о принце. Книга вторая (СИ)"

Автор книги: Алина Чинючина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 24 страниц)

Мысль о ее высочестве вызвала у Веты грустную усмешку. Как она теперь? Вспоминает ли хоть изредка бывшую фрейлину? Впрочем, больше дела ей нет, как о фрейлине думать. Нет, заспорила Вета сама с собой, ее высочество – добрая девушка… наверняка хоть раз да вспомнила, они ведь вроде подругами были. Но, наверное, гораздо чаще вспоминает Изабель брата… нет, об этом мы думать не будем! Знает ли принцесса, что Патрик убит? Наверное, знает. Так что ей теперь какая-то фрейлина?

Словом, нельзя соваться в город. Нельзя. Не нужно.

Умом она понимала, что лучше было бы совсем уйти из Леррена. Найти какой-нибудь маленький городок и отсидеться там; зачем рисковать возле самого логова зверя? Тем более стоило бы сделать это сейчас, пока тепло, не дожидаясь зимы. Понимала – но поступить так не могла. Ей все казалось, что стоит отойти далеко от могилы Патрика – и надежды уже не останется. На что надежды, Вета и сама не знала. Но она была привязана к этому маленькому холмику в поместье отца, и оторваться от него просто не могла. Как же она уйдет, если Патрик останется здесь?

Вета подняла голову. Солнце высоко. Снова хочется есть. В последние дни голод стал особенно мучительным; казалось, она никогда не наестся. То ли оттого, что слишком много ходит и работает, то ли это малыш тянет из нее все соки. Вроде бы вот только поела – а спустя недолгое время снова эта сосущая пустота внутри, и ноги подкашиваются, и любой черствой корке рада. Неужели так и будет теперь, пока не родится маленький?

Надо идти. Может, сегодня ей повезет. Вета неловко, с усилием, поднялась, потопала ногами, разгоняя кровь. Лечь бы и не двигаться. Если сегодня ничего не найдет, то все-таки придется идти за городские стены и искать счастья там, но только на окраинах.

Она шла, волоча ноги, по улице, оглядывая покосившиеся домишки. Здесь обитают бедняки… разве нужна кому-нибудь из них работница?

Вот этот дом выглядит хоть и маленьким, но чистым и аккуратным. Наверное, живет здесь какая-нибудь вдова… постучаться разве? Авось повезет.

И уже подходя к калитке, Вета поняла вдруг, что домик этот ей знаком. И когда на стук вышла невысокая, крепенькая бабка, Вета уже не удивилась, увидев знакомое лицо в сетке густых морщин и внимательные, добро глядящие из-под низко повязанного платка глаза.

Старуха выслушала ее вопрос и молча поманила за собой. Уже знакомая комната встретила таким ароматным запахом только что выпеченного хлеба, что у Веты на миг закружилась голова. Маленький дом точно такой же, как две недели назад… впрочем, это ведь только для нее, Веты, минула целая жизнь, а для этих стен, для неба и земли едва ли две недели прошло. Самый счастливый день, когда Патрик еще был с ней, и их на этой земле стало уже трое… Вета закашлялась. Эта женщина была добра к ней тогда, неужели прогонит теперь?

Бабка указала на лавку: садись, мол. Сама встала у окна, скрестив на груди морщинистые руки.

– Ты чья будешь? – спросила деловито.

– Я… – Вета запнулась. Как ответить?

– Родители живы? – точно не заметив, продолжала бабка.

Вета молча покачала головой.

– А муж что?

– Убили… мужа, – девушка снова закашлялась.

– Ишь ты. Ну, а свекровь-то со свекром есть?

– Свекровь… – горькая усмешка исказила губы Веты: перед глазами встала, как живая, королева Вирджиния. То-то была бы рада такой родне! – Свекра нет – умер недавно, а свекровь… не нужна я им.

– Не бывает так, – покачала головой старуха, – чтоб родное дитя от сына бросать. Ну да не мне их судить, а только сдается, чего-то ты скрываешь, девка.

Вета прерывисто вздохнула.

– Так есть у вас работа, бабушка? Я бы и по хозяйству могла, и шить умею, и…

Бабка помолчала. Кивнула, точно соглашаясь с чем-то:

– Недаром, видно, ты мне повстречалась. Нет у меня такой работы, какую сама бы не выполняла, и если б то хоть пару лет назад было, отправила бы я тебя. Ну, а сейчас… только если всю правду мне расскажешь, а то мне полиции в доме не надобно. Не воровка ты, скажи по совести?

Вета покачала головой.

– Нет, бабушка. В жизни никогда ничего у чужих не взяла.

– Не убийца?

– Нет.

– Хм. И есть поди хочешь? Останешься у меня до завтра, а там решим, что с тобой делать…

Вета сглотнула застрявший в горле комок. Вот так. Есть Господь на небе, и видит Он ее. И ее, и маленького…

– Спасибо, – сказала она тихо. – Спасибо, бабушка…

* * *

Минуло две недели, а рядовой Вельен был все еще жив. Никто не приходил, чтобы арестовать его и тащить на дыбу, никто не кричал грозно: «Говори, как посмел ты приказа ослушаться?!», никто не тронул ни его, ни тетку, и Жан уже начал надеяться, что все обойдется. Легран, товарищ верный, молчал (а деньги-то, думал Вельен, большие, тут и помолчишь, да и страшно, наверное, донести – товарищи все же), а больше и не знал никто. Теперь оставалось главное – чтобы не напрасным стал пережитый ужас, чтобы тот, кого они прятали, уже определился, на каком свете ему лучше, и либо умер, либо пришел бы в себя, да забрали бы его, что ли, от них… Умом Жан понимал, что их нежданный гость долго еще ходить не сможет, по всему – заживется у тетки, но ведь надежда умирает последней.

Иногда в темном ночном ужасе, в сонной казарме, думал Жан, что лучше б помер их постоялец, чтоб все шито-крыто. Тут же стучал по дереву и плевал через плечо, но ведь мыслям не прикажешь. Две недели подряд, приходя в увольнительную к тетке, слышал одни и те же слова: без памяти, плох, а когда очнется – Бог весть. Жаклина выглядела озабоченной и усталой, но ругать племянника перестала и только раз обмолвилась: хоть бы узнать, кто этот парень да откуда, может, где-то мать плачет или жена… Жан пожал плечами и поспешно заговорил о другом.

Третья увольнительная едва не сорвалась: накануне полк снова посетил Сам и остался недоволен результатом проверки. Командиры, получив свое, гоняли рядовых, точно взбесились, и Жан уже решил, что по такому случаю весь личный состав неделю, а то и две просидит не в кабаках, а под арестом. Но – обошлось, рядовой Вельен лично ни в чем замечен не был, оружие у него исправное и вид молодецкий, и на смотре, устроенном начальством на скорую руку, отличился. Как не отпустить такого? О том, что образцовый рядовой мало не с жизнью простился, решив, что Сам по его душу пожаловал, командиры, понятно, не узнали – мысли читать еще не научились. И выйдя за ворота казармы, Жан вознес небесам короткую, но от души молитву. И попросил еще об одном: чтоб скорее уж закончилось это все, чтоб вернулось все, как было, и жить по-старому. Как, оказывается, можно устать от ужаса ожидания, как тянет к земле душу страх… иной, не боевой, нутряной страх беды, беды не с собой – с близкими… Порой Жану казалось, что ненавидит он этого парня – бывшего принца, бывшего каторжника, так некстати ворвавшегося со своими тайнами и проблемами в их тихую с теткой жизнь.

И уже войдя в сени теткиного домика, Жан понял, что Господь его молитвы явно услышал: Жаклина, выскочившая ему навстречу с ведром в руке, вид имела озабоченный, но явно обрадованный. Жан замер. К добру или к худу? Что скажет она ему сейчас?

А тетка Жаклина, поблескивая глазами, сунула ему ведро и приказала:

– Иди-ка, милый, воды принеси. Да поживее, мне некогда. – И улыбнулась: – Твой-то найденыш…. очнулся ведь. Теперь, Бог даст, выживет. Я уж и не надеялась...

– Когда? – шепотом спросил Жан, сжимая пальцами дужку ведра. Губы пересохли.

– Третьего дня в себя пришел. И имя назвал. А кто такой, не сказал… ну да все лучше – не как собаку кликать.

– Какое имя-то? – спросил Жан, неизвестно на что надеясь.

Тетка оглянулась.

– Патрик, – почему-то шепотом проговорила она.

Жан почувствовал, как что-то оборвалось внутри. На что надеялся? На чудо? На то, что тот, кого он вытащил из могилы, окажется кем-то другим? Что ничего не вспомнит, очнувшись? Вот тебе новая забота, солдат, – думай теперь, как объяснять… а, собственно, и объяснять-то нечего.

– Ну… и как? – тоже шепотом спросил Вельен. – Как он вообще?

– Теперь ничего… – тетка перекрестилась. – Теперь, даст Бог, выживет.

– С ним… – Жан помялся, – поговорить можно?

– Зачем тебе? Ну, коли хочешь, иди, только немного, слабый он сильно… Эй, погоди, воды мне сперва, воды принеси!

Как он дошел до колодца, Жан не помнил. Вернувшись, сунул тетке ведро – та тут же перелила воду в котел и поставила греться – и, осторожно ступая большими ногами, подошел к горнице, тихонько заглянул за занавеску.

И поежился.

Огромные, обведенные черными кругами запавшие глаза смотрели на него. Пристально смотрели, жестко. Настороженно.

Жан вошел, осторожно присел на край лавки.

– Очнулись?

Не мог он, не получалось говорить лежащему перед ним беспомощному, едва живому человеку «ты». Сразу было видно, кто тут для чего рожден – даже если б не знал, кто он, даже если б не слышал своими ушами – сначала тот приказ, а потом боязливые разговоры между теми, кто там был.

– Очнулись, ваша милость? – Жан тронул загрубевшей ладонью забинтованную руку лежащего. – Теперь на поправку пойдете.

– Я тебя… помню, – проговорил Патрик едва слышно. – Лица… не видел… голос помню.

Жан опустил голову. Чего тянуть-то, лучше сразу поставить все точки.

– А коли помните, так поймете, – он умоляюще взглянул Патрику в глаза. – Не своей мы волей. Простите уж.

– Зачем… вытащил? – Патрик все так же пристально смотрел на него.

– Не по-человечески было, – шепотом ответил Жан. – Не мог оставить…

– Где я?

Жан осторожно оглянулся. Там, сзади было тихо – не то вышла тетка, не то затаилась, чтобы им не мешать.

– У тетки моей, – прошептал он. – Не тревожьтесь, ваша милость, не выдам. Подлечитесь, а там видно будет, что да как.

– Вета… где? – Патрик прикрыл глаза, преодолевая слабость.

– Кто? – не понял солдат.

– Там… в доме… девушка была. Где?

– Не было там никого, – покачал головой Жан. – Мы ее ждали, но дом пустой был.

– Не… врешь?

– Да ей-Богу, пустой, – Жан быстро перекрестился.

– Значит… ушла, – Патрик едва слышно выдохнул.

– Кто?

– Не… важно. Сколько я… тут?

– Да почитай, две недели. Вас уже и не ищут, кончено. – Жан опять боязливо оглянулся и зашептал: – Вас, ваша милость, похоронить приказано было. Мы с Леграном вдвоем остались… могилу уже вырыли. Да тут увидели, что вы… ну, не совсем. Я Леграна молчать уговорил… мы яму пустую засыпали, а вас я сюда отволок. Это тетка моя, Жаклина. Она травы знает, ничего, взяла. Вы, главное, лежите и молчите. Я ей сказал, что вас в канаве нашел – мол, разбойники на благородного напали, ограбили да бросили. Только не верит она мне – говорит, мол, каторжник беглый… да боится, как бы вас не нашли тут да не донесли на нее.

– Беглый… – Патрик едва слышно застонал… нет, понял Жан, засмеялся. – Верно…

– Но вы не бойтесь, ваша милость. Поправляйтесь скорее… а потом видно будет.

Серые глаза чуть потеплели.

– Спасибо… тебе…

Жан отмахнулся.

– Сначала на ноги встаньте, потом спасибо. Только, прошу вас, молчите, кто вы есть такой. Мы ведь тоже жить хотим. Молчите, Богом прошу!

Патрик еле заметно улыбнулся... И эта короткая улыбка оплатила рядовому, нарушившему приказ, все недавние дни.

* * *

Потом Жан целую неделю понять не мог: почему он такой счастливый, что за радость такая случилась, что он то и дело улыбается, как последний дурак, и половины обращенных к нему вопросов не слышит вовсе или отвечает невпопад. В полку уже подначивать стали: влюбился Вельен, на свадьбу намекать начали, на выпивку раскручивать по случаю мальчишника. Вельен не слышал. И только когда поймал брошенный на него взгляд Леграна, оценивающий, нехороший такой взгляд, очнулся и охнул про себя. А ну, неровен час, догадается кто?

О чем догадается, дурак? О том, что ты рад до смерти за чужого, в сущности, человека? О том, что тоненькая ниточка едва не оборванной тобой жизни выдержала, не разорвалась? Ну так это тебе на небесах зачтется, а здесь не ровен час узнает кто… спрячь свою улыбку и не смей мечтать на ходу, если себя и тетку сгубить не хочешь.

А этот принц-каторжник, приемыш-то их, все прочнее утверждался среди живых. И когда Жан в очередной раз пришел домой, он уже мог говорить, пусть недолго, пусть быстро уставал, но все-таки… И уже понятно стало: теперь точно выживет, лицо стало не таким мертвенно-восковым, и не таким тяжелым казалось дыхание.

И – ох, как боялся этого Жан! – едва появился солдат в маленьком домике, Патрик засыпал его короткими, вперемешку с кашлем, но от этого не менее требовательными вопросами.

А кто на его месте поступил бы иначе? И глаза, обведенные черными кругами, горели таким жестким огнем, что Жан не выдержал. Дождался, когда тетка загремела за стенкой посудой, что-то напевая про себя, присел на краешек кровати и сказал негромко и почему-то виновато:

– Ладно уж, ваша милость, расскажу, что знаю. Только знаю-то я немного…

Полуденное солнце пробивалось через неплотно задернутую занавеску, падало на лицо принца, и тот морщился, щурился, не в силах отодвинуться или повернуться на бок. Жан вздохнул, поправил занавеску, луч погас. Патрик благодарно улыбнулся.

– …днем, после полудня, вызвали нас семерых – сказали, на задание. Ну, у нас часто так делается… сами понимаете, полк – Особый, и задания у нас бывают особые. Про то нам никому и говорить-то не велено. Но часто мы и сами толком ничего не знаем. Вот и теперь – сказали, что беглых преступников ловить надо. Вывезли нас за город, привезли в поместье чье-то… вроде как графа Радича, если я верно услышал. А там – охотничья хижина в глубине. Пустая. Старшой наш сначала вроде растерялся – ему-то приказ был захватить девушку какую-то, которая там жила.

Патрик едва слышно выдохнул сквозь сжатые губы.

– Ну, а дом пуст. Ни девушки, никого. Только шпион в кустах сидит. Старшой наш орет на него: мол, ты тут для чего посажен, почему упустил? А тот отбивается: я, дескать, на две части разорваться не могу. Улетела, мол, ваша птичка, а куда – не знаю, у меня дело – сторожить и наблюдать, а то главную добычу упустим; я вам весть подал – а там работа ваша, а не моя. Ну, поорали они друг на друга. Потом нас пятерых посадили в засаде снаружи, в кустах. А двое в доме спрятались. Сказали им: появится здесь девушка, по виду – крестьянка, ее задержать надобно. Только вряд ли милорд герцог, начальник наш, из-за какой-то крестьянки беспокоиться стал бы… они ведь самолично туда пожаловать изволили. Милорд герцог и лорд Диколи, военный министр, знаете?

– Знаю, – чуть слышно проговорил Патрик. – Дальше.

– Ну и вот, велено было задержать эту крестьянку и...

– Откуда они узнали про девушку? – тихо спросил Патрик.

– Не знаю, ваша милость, – покачал головой Жан. – Нам про то не докладывают. Но герцога там сначала не было, они позже приехали. Вот… сидели мы в тех кустах довольно долго, уже темнеть стало. Я так понимаю, наши двое, которые в домике сидели, должны были девчонку схватить, едва она в дом зайдет – ну, спрятаться за косяком да выскочить на нее, дело нехитрое. А уж дальше с ней беседовать его милость собирался… Об чем – не ведомо мне.

Патрик сжал зубы.

– Но я так понимаю, не девчонку они там искали, ваша милость. То есть ее, конечно, тоже, но первая их задача была – это вы. Вас они ждали. А девушку хотели как приманку использовать. Вы же, если б ее в руках герцога увидели, сдались бы, так я понимаю?

– Да…

– Ждали мы, ждали. Девушки нет. А тут смотрим – вы идете. Мы, конечно, не знали, кто вы такой, нам ведь не докладывают. И я вас сразу-то не признал. Ну, мы слышали, что вас ищут и ловят… а потом я вас вспомнил: вы с Его Величеством папенькой вашим три года назад на смотре войск были, я в первом ряду стоял – вы совсем рядом прошли. Может, помните?

– Смотр – помню. А тебя – уж прости – нет, – Патрик засмеялся и закашлялся.

– Тише вы, – испуганно сказал Жан. – А то тетка услышит – задаст и мне, и вам. Ну вот, вы идете – а там, в доме-то, милорд герцог и лорд Диколи сидят, вас дожидаются. Пропустили мы вас, чтоб в доме ловчее брать было… а дальше вы уже сами все помните.

– А потом? – спросил Патрик после недолгого молчания.

– Когда все… кончилось, вас, ваша милость, закопать велели. Все ушли, а мы…

– Девушка так и не появилась?

– Нет. Как все ушли, мы с Леграном яму копать стали. А потом гляжу – вы вроде и живы. Вот и все. Я вас на загривок – и сюда. А Легран молчать обещал. Утром милорд нас вызвал, расспросил – я сказал, что закопали все, как велено. Он дал нам денег и молчать велел. Вот и все.

Патрик долго молчал, кусая губы. Потом негромко сказал:

– Спасибо тебе, рядовой Вельен. Я не забуду этого, обещаю.

– Да не за что, ваша милость, – серьезно ответил Жан. – Я ведь не награды ради, а просто – не по-христиански было бросать вас. Вроде как второй раз убивать…

– Жан… А девушка – о ней ничего не слышал больше?

– Нет, ваша милость. Ничего. А она – кто? Никак… – Жан помялся, – никак зазноба ваша, так я понимаю?

Патрик чуть улыбнулся.

– Зазноба, говоришь? Да, зазноба. А кто – не скажу, прости. Ни к чему тебе.

– Я понимаю, ваша милость...

С минуту они молчали. Патрик глубоко вздохнул и прикрыл глаза, пережидая приступ слабости и дурноты.

– Ваша милость, – вскочил Жан. – Никак, плохо? Тетку позвать?

– Погоди… – прошептал Патрик. – Не надо. Послушай, Жан… Ты мне помог, и я в долгу перед тобой на всю жизнь…

– Да полно вам…

– Подожди, не перебивай. Я тебе жизнью теперь обязан. Но помоги мне еще раз, солдат. Это очень важно.

– В чем же?

Патрик попытался приподняться – не получилось, впился глазами в лицо солдата.

– Весточку… передашь?

– Какую весточку? – не понял Жан. – Кому?

– Я скажу, кому. Весть, что я жив. Только сделать это надо будет осторожно. Сможешь?

Пауза.

– Сделаешь? – повторил Патрик.

– Ваша милость, – Жан сглотнул и посмотрел на него умоляюще. – Не губите, ваша милость. Мы и так… всем, чем можем, вам… А мы ведь люди маленькие. А ну как прознает кто, ведь не сносить нам головы. Вы-то, поди, знаете, на что идете… а я? А Жаклина? Ведь у нее, кроме меня, никого, как я могу ее голову в петлю совать? Ну… ну, давайте я чего другое для вас сделаю… денег добуду… а это – нет, не просите.

– Боишься? – тихо спросил Патрик.

– Боюсь, – честно признался Жан. – Не обессудьте. Мне во дворец попасть просто, да выйти сложно. А ну, как узнает кто? А если этот ваш… а если и он купленный?

– Нет, – твердо проговорил Патрик. – Этот человек – пожалуй, единственный, кому я могу доверять. И кто может что-то сделать. Прошу тебя.

– Нет, – замотал головой Жан. – Не пойду. Боюсь.

Патрик посмотрел на него и отвел взгляд.

– Ладно, – проговорил он ровно. – Прости меня, солдат. Ты прав.

– Ваша милость, – Жан опустил глаза. – Не серчайте. Не могу я. Правда не могу. Боюсь.

– Ты будешь бояться еще больше, – усмехнулся принц, – пока я здесь. И ты боишься, и тетка твоя. Потому что в каждую минуту меня могут найти, и тогда вам несдобровать. И ты это знаешь. А если меня здесь не будет, вы забудете это все, как страшный сон. Вот и думай, солдат, что тебе лучше – отбояться один раз – и забыть или трястись от страха еще несколько месяцев, пока я не встану на ноги и не уйду? Вот и думай.

Вот и сидит теперь рядовой Жан Вельен с кружкой в обнимку, только хмель не берет – от мыслей невеселых бежит, как от огня. И некому рассказать даже… не тетку же в это впутывать.

– Эй, Вельен, – отвлек его знакомый голос. – Чего кислый-то такой? Давай выпьем.

Легран с размаху грохнул на стол кружку, не пролив при этом, однако, ни капли, и уселся на скамью рядом.

– Чего кислый такой? – повторил он. – Или мамзеля послала?

Жан только рукой махнул.

Легран пригляделся к нему.

– Что стряслось? – спросил уже иначе, тихо и настороженно.

Жан посмотрел на него. Нет больше сил нести все в одиночку. Не помощник ему никто, но выговориться… хотя бы выговориться он может? И кто поймет его лучше, чем Легран – ведь он тоже был там той ночью, той проклятой ночью, с которой все пошло наперекосяк.

– Случилось…

Он поднял на приятеля тяжелый взгляд.

– Поговорить надо... Не торопишься?

Легран сделал немаленький глоток и придвинулся ближе.

– Куда мне торопиться… Ну? Выкладывай, приятель, а то на твою рожу смотреть – пиво скисает.

Жан огляделся по сторонам.

– Помнишь… этого?

– Кого? – не понял Легран.

– Ну… – Жан слегка разозлился на приятеля за непонятливость. – Которого мы с тобой… ну, с того света вытащили, помнишь?

Легран испуганно заозирался, отодвинулся и выматерился вполголоса.

– И слышать про него не хочу! Сто раз уже пожалел, что тебя тогда послушал.

– Да я и сам пожалел, – признался Жан. – Только что делать-то теперь?

Легран опять украдкой огляделся.

– Шел бы ты, парень, со своим мертвяком… Нашел место, где ужасы рассказывать. Ну тебя.

Взял кружку и ушел.

Жан посмотрел ему вслед. Умный человек, сразу видно. Вмазываться не хочет, и правильно делает. Жан залпом опрокинул кружку и грохнул кулаком по столу. Все умные, один он в дураках остался.

Ночью он долго лежал без сна, слушая мощный храп казармы. Лунные лучи лежали на полу, в них плавали пылинки. Воняло от сапог соседа. Кто-то присвистывал во сне, кто-то по-детски чмокал губами. Жан лежал с открытыми глазами и смотрел в потолок.

За дверью простучали шаги – смена караула. Жан перевернулся на другой бок и умял подушку. А ведь ни свет ни заря подымут. За что ему такое наказанье?

– Что не спишь? – услышал Жан шепот и приподнялся на локте.

Легран лежал, повернувшись к нему лицом, закрыв глаза.

– Ну, так что не спишь-то? – голос его был совсем не сонным.

– До ветру собрался, – буркнул Жан. – Щас вернусь.

Он встал, натянул сапоги и вышел. Покачиваясь, пересек длинный коридор и вышел во двор. Луна светила – ярче не придумаешь, по траве протянулись резкие, почти черные тени.

За спиной послышались осторожные шаги, дверь скрипнула, и Жан резко повернулся.

– Ты за мной шпионить, что ли, взялся? – без всякого выражения спросил он, увидев на крыльце длинную фигуру.

– Нужен ты мне, – фыркнул Легран, останавливаясь рядом. – Я, может, тоже отлить хочу.

Он поднял голову, поглядел в темное небо. Зевнул, почесал шею.

– За полночь, поди, уже. Что, Вельен, маешься?

– Тебе какое дело…

– Да никакого, в общем. Тебя жалко. Вижу ведь, что маешься. Из-за этого, что ли?

Жан промолчал.

Легран огляделся. Они были одни. В раскрытые, несмотря на осень, окна казармы доносился мощный храп.

– Отойдем, что ли… – позвал Легран.

Они сошли с крыльца, сделали несколько шагов и остановились у забора. Легран вытащил трубку, похлопал себя по карманам.

– Эх, жаль, огня не захватил, – посетовал он. – А ты тоже хорош, дурак – про такие дела в трактире говорить. Ум-то есть у тебя? Мало ли, сколько ушей там слушает. Давай, выкладывай. Понял я, про кого ты. Неужто живой?

– Живой, – тихо ответил Жан. – Правда, лежит еще… неделя всего, как в себя пришел.

– Так он… у тебя, что ли?!

Жан молча кивнул.

– Вот это да! Силен парень… Где ж ты его прячешь? А если найдут?

– О чем и речь, – прошептал Жан. – Я уже от тени своей шарахаюсь. Сколько натерпелся – не рассказать… каждый раз иду в увольнение и трясусь – вдруг там от дома угли одни остались. Он вроде на поправку пошел… мы думали – все, концы отдаст. На той неделе я пришел – он еще говорить не мог, а узнал меня. Спасибо сказал.

– Спасибом сыт не будешь, – фыркнул Легран.

– Да Бог бы с ним, пусть лежит. Но ведь он… сегодня прихожу – а он… он просит, чтоб помог я ему. Записку вот просил отнести... одному человеку. А мне и отказать вроде неловко – не век же ему лежать в нашей халупе, а все ж страшно…

– Ты дурак, Вельен, – покачал головой Легран. – Да он на тебя сядет – пикнуть не успеешь. Ты хоть соображаешь, во что ввязался?

– Да соображаю я все. Жалко мне его, – признался Жан.

– С жалостью этой ты попадешь … сказать куда?

– Сам знаю. Только вот что делать теперь, не знаю.

– Как это что? – шепотом возмутился Легран. – Да пошли ты его куда подальше, и все дела.

– Не могу…

– Да почему, так тебя и разэтак?!

Жан покряхтел. Как ему объяснить? Как сказать, если слов таких он сызмальства не знал, это все для благородных слова, а им такое не пристало.

– Не могу, – повторил он. – Получается, что брошу я его. А у него ведь нет никого теперь. Один. И едва живой. А я присягу давал… и ему, получается, – тоже, – он запутался, махнул рукой.

– Ну, ты и дурак, – покачал головой Легран. – О себе не думаешь – о тетке своей подумай. Пропадет ведь. А если донесут?

– Того и боюсь.

– Ну, так и отправь его… Адрес подсказать или сам знаешь?

– Куда я его отправлю, Легран, ну куда? Он еще на ногах не стоит, только-только с того света вернулся. Как я его выгоню? Проще было сразу закопать…

– Да надо было закопать, – проворчал Легран. – Меньше мороки было бы. Жалельщик, мать твою. Пропадешь тут с тобой.

Он помолчал, повертел трубку в руках и поежился. Где-то заухала ночная птица.

– Ну, а от меня-то ты чего хочешь?

– Да ничего, наверное, – вздохнул Жан. – Совета хотел спросить… да вижу, что не советчик ты, – он махнул рукой.

– Не советчик. А то ты потом меня за собой потянешь… плавали, знаем. Думай сам. И меня в это дело не впутывай.

Легран спрятал трубку в карман и развернулся было, чтобы уходить, но остановился.

– Ты вот что… Как другу говорю, Вельен: выгони ты его. Все, что мог, ты для него сделал. А он тебе не сват, не кум, чтоб башку в петлю совать. Пусть сам разбирается, это их, господское, дело.

Он помолчал.

– А если меня еще раз впутать соберешься – донесу. Я предупредил.

Неторопливо, зевая, он двинулся за угол, к дощатой будке. Жан сплюнул и выругался – хмуро, но от души. Махнул рукой и пошел обратно, в сонную тишину казармы.

* * *

Бабка Катарина, вдова каменщика, жила одна уже пять лет. Муж ее погиб – сорвался с лесов на строительстве. Он был хорошим работником и, по счастью, успел скопить кое-что себе и жене «на безбедную старость». Старость Катарины не стала вовсе уж безбедной, но все-таки давала возможность прожить, не будучи никому обузой. Впрочем, обузой быть и некому: детей у Катарины и Мориса не было, хотя носила она пятерых, пятерых и родила, только двое умерли сразу, еще двое не пережили первую зиму, а первенец умер в шесть лет от быстрой какой-то болезни, распознать которую не сумели даже лекари.

– Бог дал – Бог и взял, – говорила Катарина довольно спокойно. – Чего уж тут… Спасибо, муж был. Да племянников у меня целый мешок – и всех я вынянчила, теперь вон – лбы здоровущее, у одного уж свои внуки есть.

Жила бабка Катарина скромно, но тихой ее жизнь назвать никак было нельзя. До старости сохранив неугомонный нрав, она целыми днями крутилась по многочисленной родне, помогая им нянчить детей, внуков, правнуков, племянников, внучатых племянников… «а дальше я и не считаю, чтоб слишком старой себя не чувствовать». Была бабка, несмотря на преклонные годы, бодрой и шустрой, всего год как перестала сама колоть дрова – теперь ей помогал в этом соседкин сын, здоровенный мужик-вдовец, который звал Катарину бабуней и, видно, крепко любил. Не проходило дня, чтоб он не забегал к бабке справиться о здоровье, а она улыбалась и совала ему что-нибудь вкусненькое. Мужика звали Пьером, был он бородат и с виду суров, но, как вскоре поняла Вета, беззлобен и добродушен.

Впрочем, увидев у бабуни чужую девку, «приблуду», как выразилась мать Пьера, мужик напрягся. Катарина, как могла, пыталась успокоить его, но понадобилась не неделя и не две, чтобы Пьер перестал видеть в Вете воровку, вознамерившуюся обманом завладеть бабкиным наследством. То, что наследства было – крошечный домик, кошка и клубки пряжи для вязания, Пьера нисколько не волновало – в предместье и за подобное могли пойти на душегубство, а после, если не повезет, и на каторгу.

Впервые столкнувшись с жизнью и миром простых обывателей, Вета долго не могла привыкнуть к их прямому, бескомпромиссному и бесхитростному взгляду на жизнь. Черное было для них черным, а белое – белым. Голод был голодом, но воровство не осуждалось, если человек шел на него из-за страха голодной смерти себе или детям. Их не волновали отвлеченные умствования о том, куда идут налоги и с кем нынче воюет или не воюет страна, они воевали каждый день – с нуждой, недородом, вьюнком в огороде, заморозками или гусеницами, считали, что до Бога высоко, а до короля далеко, и не верили в иную справедливость, кроме своей собственной. Были эти люди угрюмы на первый взгляд и не терпели попрошаек и лентяев, но если доходило до настоящей беды – могли помочь, не спрашивая имен и званий. Вета иногда думала, что судьба в лице бабки Катарины послала ей свою милость: здесь, в предместье Леррена, она могла жить долго-долго, и никто не нашел бы, не узнал бы бывшей графини прямо под носом у лорда-регента, да и искать бы никто не стал. Здесь, пожалуй, она могла бы в безопасности вырастить сына.

Сложно сказать, поверила ли бабка тому, что рассказала ей о себе неожиданная гостья, но сильно не расспрашивала. Видимо, ей было достаточно того, что Вета поклялась: она не воровка и не убийца, полиция ее не ищет (и это была правда – кому она теперь, после гибели Патрика, нужна?). Вета представилась сиротой, выросшей в батрачках, вышедшей замуж за мастерового. Теперь мужа убили в пьяной драке: сосед распускал руки, она пожаловалась мужу… кто же знал, что так выйдет? (прости, Патрик! Тысячу раз прости!). После похорон свекровь выгнала: нам, мол, такая не нужна, которая сына сгубила, а идти ей некуда. Вот и пошла новое место искать.

Местом ее стала теперь деревянная лавка в большой кухне, служившей одновременно и спальней, и гостиной. Как во многих не очень больших и небогатых семьях, в доме Катарины было всего две комнаты: одна жилая, вторая парадная, предназначенная для почетных гостей и «для фасону». В ней стояла деревянная кровать с большой периной и грудой белоснежных подушек, покрытая цветным лоскутным покрывалом, и огромный сундук, в котором хранились еще девичьи бабкины наряды. Часть нарядов пошла в дело: единственное платье Веты, еще то, которое дала ей Хая, совсем истрепалось. Но Вета никак не могла заставить себя снять его – в этом платье она была счастлива с Патриком, это платье помнило его живым. И если бы не уверения Катарины, что обноски не будут порваны на тряпки, а займут место в сундуке, она так бы и ходила, «как оборванка», как в сердцах сказала однажды бабка.

Вставали они до света и ложились рано; топили печь и пекли хлеб, кормили кур, которых было у Катарины аж целых пять штук. Потом Вета прибиралась в комнате, а бабка уходила за водой – эту работу она всегда выполняла сама и гордилась, что в свои годы еще способна удержать полные ведра на коромысле. День проходил в мелких заботах о хлебе насущном, и думать, и вспоминать было некогда.